Ты станешь моей

      Они поднялись на крышу собора. Ночь была ясная, немного ветреная, но тёплая. Россыпь звезд на небе тут же приковала глаза цыганки. Подойдя к высокой балюстраде, облокотясь на неё спиной и не говоря ни слова, Эсмеральда смотрела в тёмную, сверкающую, словно алмазами бездну. Она думала о своей судьбе, о своей потерянной жизни. Преданная Фебом, потерявшая надежду найти мать, оставленная на произвол священника даже звонарём. Цыганку затягивала бездна одиночества, где единственным проводником в реальный мир теперь стал архидьякон, её ночной кошмар, её мучитель. Её тело уже сдалось священнику, и она ощущала, как мало-помалу её дух покоряется ему. За время, проведенное в плену у влюбленного падре, цыганка невольно стала замечать в нём положительные, человеческие стороны. Отвергая его подарки, она видела печаль в его глазах, прежде чем лицо Клода принимало обычное холодное и надменное выражение. Находя по утрам засахаренные фрукты, мед или миндаль в корзине со снедью, она знала, что он, должно быть, очень постарался, ведь достать такую редкость было нелегко. Не раз её посещали мысли о том, что, наверное, этот человек и вправду любит её, раз рискнул своим положением и саном ради неё, уличной плясуньи. Она отгоняла подобные размышления, напоминая себе о том, что священник — убийца и насильник, заточивший её у себя ради ублажения собственных страстей. Но Эсмеральда пережила и вытерпела столько ужаса, что не находила в себе сил больше бороться. Её последний бастион пал.       Священник стоял неподалеку, неподвижный и похожий на тёмную тень в своем балахоне. Он был всё ещё опьянен их недавней близостью, взволнован новизной происходящего и не спускал глаз с молчаливой девушки, непрерывно глядящей в ночное небо. Что-то неуловимо изменилось в ней, и это взволновало Клода. Эсмеральда, не сводя глаз с темного неба, и словно обращаясь к кому-то наверху, сказала: — Расскажите мне о звездах…

***

      С некоторых пор, каждый вечер после наступления темноты, на крыше башни архидьякона Жозасского можно было увидеть две темные фигуры. Они подолгу находились там, иногда и после того, как пробивала полночь, словно неподвижные часовые в длинных балахонах.       По просьбе цыганки они стали подниматься на крышу каждый раз, как только садилось солнце.       Эсмеральда с нетерпением ждала этих вылазок, наслаждаясь свежим воздухом и звуками отходящего ко сну Парижа. С той самой ночи, когда она в первый раз заговорила с ним, девушка словно оттаяла. Нет, она всё ещё отворачивалась, когда Клод покрывал поцелуями её лицо, и безучастно лежала, сдерживаясь изо всех сил во время их близости. Но она стала заговаривать с ним! С каждой новой фразой адресованной ему, архидьякон торжествовал победу. Он терпеливо рассказывал цыганке обо всем, что было ей интересно, медленно расхаживая по крыше собора, словно преподаватель, читающий лекцию. Временами он забывался, затянутый хитросплетениями своих рассуждений, и пускался в пространные философствования о науке. Вдруг осознавая, что перед ним всего лишь женщина, хоть и любимая им, он завершал свои длинные изъяснения какой-нибудь простой фразой, более подходящей для ребенка. Цыганка с интересом слушала его, иногда задавая вопросы, как любопытное дитя, и время от времени её глаза широко распахивались от удивления. Клод был обеспокоен тем, что слишком частое их появление на крыше могут заметить. Он опасался ненужных пересудов, ведь его репутация у жителей окрестных домов и так была не самая лучшая. Но он дорожил их вечерами, так как ощущал нутром что эти разговоры помогают ему мало-помалу завладевать душой Эсмеральды. Архидьякон не желал довольствоваться больше лишь её телом. Ему нужна была абсолютная власть и подчинение. Ночами теперь он не просил, а повелевал ей подчиняться ему, делать то что хотелось ему. Привыкший с самого детства держать свои чувства и желания под жёстким контролем, никогда раньше не выражавший свободно своих эмоций, на ложе падре выпускал свою страсть на волю. Его пыл, не сдерживаемый ничем, не имел преград. Низким и хриплым от страсти голосом он повелевал ей целовать его, прикасаться к нему, говорить с ним. Если цыганка всё же противилась отворачиваясь от него, он впивался в её губы сам держа девушку за подбородок. Когда она все же сопротивлялась, отталкивая его руками, Клод в ярости требовал послушания и обещал связать ей руки. В конечном итоге Эсмеральда сдалась под его напором. Её щёки горели румянцем, она смущалась, но беспрекословно выполняла всё, чего он желал.       Прошло несколько недель, и ранним утром, когда Париж ещё лениво просыпался под звуки скрипящих телег, архидьякон Жозасский отпер высокие двери Собора Парижской Богоматери. С самого раннего утра на паперти собирались нищие, бездомные и сироты. Архидьякон знал, что среди них есть маленькая сирота, немая и пугливая.       В это утро, Клод заметил её, сидящую на ступенях с вытянутой рукой. Ей было не больше десяти лет, из одежды на ней были только лохмотья, а волосы, спутавшиеся и грязные, были коротко сострижены. Завидев сурового священника, девчушка потупила глаза и отдернула руку, съёжившись на ступеньке. Клод замедлил шаг, остановившись на несколько ступеней выше. В лучах восходящего солнца его лицо казалось бледным, руки, сложенные в замок на чёрной сутане, были похожи на костяшки скелета. Склонив голову, священник молча смотрел на оробевшую девочку, не привыкшую к вниманию таких высокопоставленных персон. — Дитя, — обратился к ней архидьякон. — я часто вижу тебя просящей милостыню. Где же твои мать и отец?       Бродяжка испуганно смотрела на него большими глазами. При упоминании родителей, девочка с грустью опустила голову и покачала головой. — Благослови тебя Господь. Остаться без матери и отца, тяжкая доля! — архидьякон протянул ей медную монету, и продолжил: — Вот, возьми. Купишь себе хлеба. На закате приходи в собор. По воле господней, я дам тебе кой-какую работу и кров.       Девчушка проворно схватила монетку, кивнула головой и была такова.       Прошёл день, закатное солнце отразилось в витражах собора и окрасило стены тёплыми желто-оранжевыми тонами. Нищие уже давно разошлись, и на паперти не осталось ни души. Маленькая бродяжка, неуверенно озираясь, взошла по ступеням храма и нерешительно остановилась у дверей. Вскоре за дверями послышались шаги, и тот же самый священник приоткрыл дверь. — Входи, не бойся.       Несмотря на его доброжелательный тон, он вселял ей страх своим важным видом.       Священник был высок ростом, бледен и почти лыс. Он словно излучал внутреннее могущество и волю так, что девчушка смотрела на него словно кролик на удава. Архидьякон провёл её через сгущающиеся сумерки собора в галерею, остановился и без вступлений заговорил: — Мне нужна помощница. Я дам тебе кров и содержание если будешь выполнять то, что я скажу.