Ты станешь моей

      С некоторых пор Эсмеральда стала замечать, что падре стал более задумчивым, чем она привыкла его видеть. Иногда он подолгу молчал, находясь с ней на крыше собора, или отвечал невпопад. Она ловила на себе его взгляд, но не взгляд пылкого мужчины, а задумчивый, внимательный взор из-под нахмуренных бровей. Ночами он всё так же страстно повелевал ей, не терпя сопротивления, но прикосновения его будто бы стали другими, изменили свой характер. Эти изменения возбудили любопытство цыганки, и она, в свою очередь стала наблюдать за падре. Но наблюдения не давали ровным счётом ничего. Она не находила причин для перемен, и на ум ей стали приходить только устрашающие версии. Может, она надоела ему? Он решил избавиться от неё? Присмотрел себе другую чаровницу, а её теперь выкинет на улицу, где она тут же будет повешена. А если и сможет убежать, то судьба её незавидна… Ей стоило бы это предвидеть, ведь не может же священник любить её вечно. Изнемогая от неизвестности, измученная тягостными предположениями, Эсмеральда решилась задать ему вопрос.       Однажды утром, архидьякон по своему обыкновению вошел в келью с корзинкой наполненной снедью. Цыганка сидела на кровати в одной сорочке, с неприбранными волосами, и даже не посмотрела на входящего падре. Затворив дверь и оставив корзину у дверей, обеспокоенный Клод тотчас же присел на колени перед девушкой, пытаясь заглянуть ей в глаза. — Ты чем-то обеспокоена? Что случилось, я должен знать! Эсмеральда, отвечай же!       Она посмотрела на него затравленно и, уронив голову на руки, заговорила: — Мне следовало предполагать, что вы, конечно, захотите выбросить меня прочь. Только ответьте, скоро это будет? Проявите же милосердие и позвольте мне броситься с крыши собора чем попасть в лапы палачей…       Речь цыганки привела архидьякона в замешательство. В недоумении он нахмурил лоб, переваривая только что услышанное. — Посмотри на меня. — велел ей Клод.       Цыганка продолжала прятать лицо за водопадом чёрных волос. Клод взял её лицо в свои ладони, и стараясь говорить нежнее повторил: — Посмотри же на меня. — поймав её взгляд, продолжил. — Я никогда, никогда не отдам тебя никому. Ты моя! Пусть я погибну сам, но ты будешь со мной. Такова наша судьба, мы навеки связаны. А теперь, ответь мне, дитя. Что, во имя Господа, на тебя нашло? — Клод отпустил её лицо, и девушка продолжала смотреть ему в глаза. — Я…я не знаю… Вы стали такой…мрачный… — Эсмеральда с трудом подбирала слова, заикалась и краснела. — Вы, вы…так смотрели на меня вчера на крыше…я испугалась. Как раньше, на площади. Словно наблюдаете за мной, следите. Я подумала что может вы решили избавиться от меня, вот и…       Лицо священника просветлело, он слегка улыбнулся, провел рукой по её волосам. — Нет, дитя, причина моих забот совсем иная. Я скажу тебе, что тревожит меня. Знаешь ли ты, что носишь моего ребенка под сердцем? Как долго не наступали твои женские дни?       Девушка потеряла дар речи. Её глаза округлились как блюдца, она смотрела на Клода не отрываясь, пока до неё доходил смысл сказанного. Как же это? Нет, такого не может быть. Она, конечно, знала, что после того, как муж и жена делят ложе, рождаются дети, но ведь он ей не муж. Находясь в плену у безумного священника, Эсмеральда, в душе сама ещё являясь ребенком даже не думала о подобном. Что он такое говорит? Он окончательно сошел с ума?       Эсмеральда отвела его руки от себя, отодвинулась пробормотав: — …Что? …Какого ребенка?..       Архидьякон не сводил с неё глаз, взгляд его проникал ей прямо в душу, и оттого его глаза казались черными. — Господь всемогущий, да ты ещё совсем дитя! Ответь, как долго не наступали твои дни?       Щёки цыганки вспыхнули. Что за бесстыдные вопросы? Причем тут это? Эсмеральда опешила от направления, которое приняла их беседа. Она была смущена нескромным вопросом Клода. Состроив свою гримаску, она отвернулась. — Зачем это еще? Вы задаете скверные вопросы, мессир, и я отказываюсь на них отвечать.       В первый раз заговорила она с ним подобным тоном, да ещё и обратилась к нему так церемонно, «мессир». Строгий священник не смог сдержать улыбки, а Эсмеральда залилась румянцем от гнева. — Да вы ещё и смеётесь надо мной! Как вы смеете! Сейчас же уходите, я не желаю вас видеть!       Много труда в тот день стоило архидьякону объяснить не желавшей слушать его пленнице её новое положение. Уже давно заметил он, что её женские дни слишком долго не наступали. Заметил он и то, что встававшая с зарей девушка теперь часто спит до полудня, а корсет на платье затягивает все слабее, освобождая место для растущего животика. Он предполагал, что это случится, он знал, что это неизбежно. Всё же, когда он окончательно утратил сомнения в её беременности, эта новость в равной степени осчастливила и озаботила его. Ей нельзя больше оставаться в соборе, нужно было находить какое-то решение.