В Начале была любовь

Will I always, will you always (Неужели мы оба всегда) See the truth when it stares you in the face? (Будем узнавать правду, лишь столкнувшись с ней лицом к лицу?) Will I ever, will I never free myself (Неужели я никогда не освобожусь) By breaking these chains? (И не сброшу эти цепи?) I'd give my heart, I'd give my soul. (Я бы отдал и сердце, и душу) Within temptation, «Jillian»

Во втором круге Ада дует пронзительный ветер. Ураган этот может сорвать с места деревья и заморозить холодом любого неосторожного бесенка, который еще только привыкает жить в этих местах. Души грешников носит ветром между скалами огромного ущелья, и пронзительные крики боли разносятся далеко над унылой землей. Редкие корявые деревья, что каким-то чудом удерживаются на склонах скал, покосились и выглядят лапами чудовищ, бессильно замерших в этих неприветливых краях. Вельзевул поднимается торопливым шагом, но без спешки. Она тут не хозяйка, это вотчина другого демона, и он устроил тут все по своему усмотрению — в том, что не касалось изначального плана постройки, предоставленного самим Люцифером. Длинный черный плащ крыльями летит за спиной демоницы. Падшим не положено летать, и она идет пешком, легко перешагивая скалы и острые камни, а сонм мух вьется следом, рассерженно жужжа. Надо будет накормить их получше сегодня вечером, все же нечасто беднягам приходится покидать насиженный кабинет и вылетать с хозяйкой по делам… Она достигла самой высокой скалы. Черной громадой та поднималась в вышину, щетинилась острыми обломками, будто предупреждая: «Не подходи!» Над скалой далеко разносилось несколько нетрезвое пение. Тихо выругавшись себе под нос, Князь Преисподней стала подниматься по едва заметной тропе, появившейся в камнях по щелчку ее пальцев. Становилось все холоднее, будто они не в Аду были, а на земном полюсе льда. — Кроули! — раздраженно позвала Вельзевул, досадливым жестом временно лишив речи пролетавших мимо бесплотных грешников. Своими стонами они создавали прелестный антураж к песне демона, но категорически мешали ей пообщаться с подчиненным. Песня между тем продолжилась: — Нет, не отец, не брат твой Джон Ждут у дверей твоих. То из Шотландии домой Вернулся твой жених. — Кроули! — снова позвала демоница. В самом деле, этот придурок сидит тут уже невесть сколько лет и только и делает, что крадет выпивку у смертных да распевает свои глупые стишки! Такими темпами даже последний бесенок будет работать лучше, чем он. Кроули сидел на самой вершине скалы — растрепанный, обросший клочковатой рыжей бородой, в потрепанной временем одежде. Перед ним, точно между расставленными ногами, стояли полупустые бутылки с вином — демон не заморочился достать себе бокал и пил прямо из горлышка. — О, сжалься, сжалься надо мной, О, сжалься, пощади. От клятвы верности меня Навек освободи! * — уныло выдал он и замолчал. Бутылка медленно выпала из длинных пальцев и покатилась вниз, разбившись где-то на неимоверной глубине о камни. Кроули без интереса проводил ее взглядом. Вельзевул ощутила, что закипает от гнева. Она никогда не отличалась великим терпением, и ее просто бесило, что этот кретин сидит тут уже столько времени и просто ничего не делает в то время, как остальные работают изо всех сил! Она подошла к Кроули и ощутимо толкнула его ногой в бедро. Демон поднял голову и поднялся, слегка покачиваясь от количества выпитого. — Моя госп-пожа, — икнул он, попытался поклониться и чуть не сорвался в пропасть следом за укатившейся бутылью. — Трезвей, змеюка снулая, — рявкнула Вельзевул, встряхнув его за плечо. — Ух, даже уволить тебя не могу, ну что ты за идиот! Посмотри на себя, пропойца несчастный! Неужели самому не противно? Ты гордый демон, в конце концов, или сопливый подросток смертного рода? — Демон, — печально кивнул Кроули, пьяненько улыбаясь. — Конечно, демон, как скажете, Князь… Демоном был, демоном останусь. Паршивым, грязным демоном, которому не место… нигде не место. Он как мог выпрямился и скорчился вновь, послушно выводя алкоголь из организма. Трезветь Кроули разлюбил — сразу возвращалась боль, разрывающая его изнутри. Вельзевул скептически осмотрела полученный результат, хмыкнула и дернула подчиненного за обтрепанный рукав. — Приведи себя в порядок и возвращайся к работе, — велела она. — Ты совсем забросил злые дела и искушения, Кроули, и это нехорошо. Второй круг должен пополняться твоими стараниями, помнишь? Если ты больше не можешь работать среди смертных, я буду вынуждена поставить на твое место Хастура или Дагон, а вопрос о твоей участи обсудить с Господином. — И сразу угрозы, — Кроули зябко поежился от ветра, стараясь держать открытыми неумолимо тяжелеющие на холоде веки. — Не нужно, Князь, Повелитель мой и что там еще… И сидел-то тут всего ничего. — Почти сто лет, — убийственно серьезно подтвердила Вельзевул. — Хватит, Кроули. Твоя боль мешает грешникам испытывать собственные мучения, и это не говоря уже о твоем, с позволения сказать, пении. Нам вовсе не надо, чтобы тут завелся демон-мученик, это будет самым идиотским парадоксом за всю историю. Вытирай сопли и отправляйся на Землю. Задание получишь в конторе, когда станешь опять способен соображать. Она стала спускаться со скалы, но быстро обернулась. — И помни, Кроули: мое терпение имеет очень зыбкие границы. Ты мне нравишься, работал все это время очень хорошо, но в последнее время запустил и себя, и дела. Думай о нашей цели! Ни один белокрылый подлец с их снобизмом не стоит того, чтобы из-за него горевать, — в голосе ее слышалась сталь и затаенная капля чего-то иного, что отозвалось ломким эхом в ущелье. — Запомни: еще одна серьезная оплошность — и ты будешь сурово наказан. *** В небе медленно убывал тонкий багровый месяц. Дым от многочисленных костров окрашивал небо в алый цвет. Со стен неприступного города неслись яростные крики, но они становились все реже: число защитников Акры в последние годы здорово сократилось. Осада длилась уже не один год, и все солдаты, которые оставались в живых, были изрядно измучены. Но и мусульманам доставалось по полной: голод и болезни изводили и их тоже. У разведенного на холме костра сидело несколько рыцарей. На накидках каждого из них красовался алый крест — символ Бедных рыцарей Христовых, недавно основанного ордена тамплиеров. Они пришли сюда, в далекие и жаркие края, покинув родную Англию, чтобы воевать за священные христианские идеалы и победить язычников. Увы, победоносной быстрой войны не случилось. Войска короля Ричарда и его союзников запаздывали, и крестоносцы скучали, простаивая в осаде месяцами, изредка терзая набегами город, но в основном сберегая силы. — Этот ублюдок Саладин скоро сдастся, — уверенно говорил какой-то особо ретивый и верующий солдатик, отрывая зубами клочок мяса от ножки цыпленка. — У них мало сил, а лето в разгаре, так что мы можем их осаждать хоть еще год. Остальные вяло соглашались, кивали, даже не глядя в сторону города. Ярая вера вернется к ним в час сражения, а сейчас хотелось только отдохнуть и не слышать чужого гортанного языка, возвещающего время чужой молитвы. Чуть в стороне от остальных солдат, на краю лагеря, стоял еще один рыцарь. Азирафель, верный воин Робера де Сабле**, прибыл сюда не так давно. Собственно, после походов и сражений с королем Артуром ангел несколько вошел во вкус. Ему нравилось поддерживать благородных смертных и тех, кто готов был постоять за христианство, особенно если при этом можно было обойтись проповедью и не сносить много голов. Впрочем, времена настали такие, что даже самый кроткий из монахов должен был уметь держать в руках хотя бы рогатину, иначе смерть угрожала его приходу и ему самому. Азирафеля ценили. В ордене его считали особо набожным и святым, поскольку никто не видел, чтобы он тайком делал вылазки в бордели или грабил побежденных врагов. К высшим чинам ангел не стремился, трудился тихонько, воевал неспешно, предпочитая втайне творить крохотные чудеса, чтобы не лишать жизней других людей. В глубине души он до сих пор не понимал, зачем нужны все эти походы. Разве мусульмане не точно такие же люди, которые когда-то произошли от общих предков? Их вера не настолько уж сильно отличалась от христианской, во имя всего святого! Они так же готовы были стоять до последнего и сражались отчаянно и храбро. И все же от Гавриила поступили четкие указания: поддерживать начинания смертных в том, что касалось религии. Христианство уверенно шагало по Европе, и многим было выгодно, чтобы оно так же уверенно проникло и на юг, и на восток. Его раздумья вдруг прервали. Один из солдат, видимо, желая поддержать боевой дух товарищей, затянул песню. — Пламя волос твоих сердце мне обжигает. Жить мне или не жить, только тебе решать. В жаре своей любви я так давно сгораю, Но никогда о том тебе не дано узнать. Тайна любовь моя, пусть песню носит ветер! Сна твоего вовек не потревожу я. Краше тебя, нежней нет никого на свете. Я промолчу о том. Спи же, любовь моя! Солдаты смеялись, подтрунивали над своим товарищем, который заливался соловьем во время войны, изливая душу. Азирафель отвернулся. Его душа закрылась уже давно, много сотен лет назад. — Пламя волос твоих, — одними губами повторил он. — Пламя… Что бы вы понимали о пламени, господа! *** На другое утро войска мусульман предприняли последнюю отчаянную попытку отстоять город. Собрав остатки сил, он выбрались за стены и окружили христианских рыцарей, не ожидавших такого быстрого нападения от изнуренного города. Должно быть, за ночь к Акре подоспело долгожданное подкрепление от Саладина. Как исполненные ярости гарпии, бросились мусульманские солдаты на войско тамплиеров. Раз не вышло откупиться от этих христиан, не вышло мира, раз требуют они священный город Иерусалим — значит, исход будет только один. Никто не уйдет отсюда, чтобы рассказать о том, как пали его собратья. А те, кто попадет в плен, позавидуют тем, кто быстро погиб. Брызгала кровь, вопли и проклятия наполнили воздух. Турки наступали, подстегиваемые верой и отчаянием, христиане торопливо отбивались. Битва грозила обернуться скверно для последователей Сабле, если бы на горизонте не заклубилась пыль. То скакали им на помощь новые силы — войско короля Ричарда, прозванного Львиным Сердцем. Он наконец добрался до стен Акры, высадился с моря и прошел к осажденному городу, чтобы в самый нужный момент поддержать ослабевшее войско. *** В самый разгар лета, в яркий день двенадцатого июля, Акра окончательно пала. Подкрепление от короля Ричарда решило дело, и султан Салах-ад-Дин уступил, велел войскам сдаться и открыть врата города. Это было победой, которую тамплиеры ждали уже несколько лет. Азирафель вошел в город вместе с остальными солдатами. Жара изнуряла, вокруг несло мочой, кровью и потом, да к тому же большинство солдат, опьяненные триумфом, оставили в стороне статус воинов Христа и принялись за грабежи и насилие. Ангел шел по разрушенной улице и думал о том, что ничего не меняется. Люди проявляли жажду насилия еще в древности, когда Каин убил брата из-за банальной ревности и зависти, а теперь масштаб их порока стал еще больше. Теоретически ему полагалось бы останавливать их и внушать мысли о благородстве и добре, но он сам не позавидовал бы тому, кто попытался бы лишить распаленного битвой воина его добычи. Не стаскивать же этих опьяневших от крови вояк с бедных девушек и не отбирать у них наворованное… На всех его карающего меча не хватит. — Идемте, братья, — позвал он с собой тех немногих, кто послушал его и не стал заниматься разбоем и насилием. — Дойдем до темниц турецких и освободим тех несчастных братьев наших, которые там томятся. Солдаты с энтузиазмом восприняли эту идею. Кому не захочется похвастаться потом своим подвигом и выпить за здоровье спасенных бедолаг? *** В темнице было сыро и душновато, рыцари кривились от вони, что там царила. Азирафель вдруг представил, что тут могли бы оказаться Михаил или Гавриил с их любовью к белым одеждам, и ему стало немного смешно. Нет, ни один ангел, кроме него, не спустится на Землю по доброй воле, не станет покидать уютных комфортных комнат, не променяет небесную благодать на грязь, кровь и вонь. Он снял шлем — воевать тут было не с кем. Немногочисленные стражники давно разбежались или погибли на стенах Акры, а заключенные и подавно опасности не представляли. — Разбивайте цепи, — распорядился херувим. — Освобождайте всех, неважно, христиане они или провинившиеся перед Саладином мусульмане. Мы пришли, чтобы принести свободу, а не для суда. Он быстро присел рядом с первым несчастным — мужчиной в годах, который смотрел на него с надеждой и болью. — Святой отец, — прошептал измученный пленник. Одна его рука была обмотана грязной тряпкой, на ее месте красовалась культя — значит, должно быть, этого человека обвиняли в воровстве. Азирафель коснулся его щеки, пробормотал коротенькую положенную молитву и украдкой сотворил чудо. Руку возвращать не стал, разумеется, но боль убрал и вернул человеку силы, чтобы он мог подняться и получить помощь лекарей. Теперь смерть ему не грозила. Они переходили от пленника к пленнику, и ласковые слова или чудо находились у Азирафеля для каждого. Даже осужденные мусульмане были рады его увидеть, ведь его прибытие означало свободу и спасение из темницы. Наконец, в конце коридора, в неверном свете единственного чадящего факела, Азирафель наткнулся на еще одного пленника. Он полулежал у стены, прикованный за руки цепями, и пребывал, кажется, без сознания. У ангела чуть сердце не остановилось, когда он различил длинные волны грязных рыжих волос, что почти скрывали лицо пленника. — Кроули! — не отдавая себе отчета, вскрикнул он невольно. И пленник шевельнулся, приоткрыл мутные от боли глаза, полыхнувшие неистовой желтизной. — А, это ты, — протянул он так, словно они не виделись максимум день-другой. — Привет, ангел. Извини уж, отродье Тьмы не может встать, чтобы достойно поклониться воину Божьему. — Да как ты… — задохнулся херувим, из горла его вырвался какой-то странный всхлип. Он мотнул головой и хорошенько размахнулся мечом. Острое лезвие, усиленное гневом ангела, перерубило цепи не хуже ножа, что проходит через масло, и Азирафель наклонился, ухватив истощенного демона за плечо. — Что ты тут делаешь, Кроули, ради всего святого? — Хм, — демон действительно серьезно обдумывал его вопрос пару секунд, а потом выдал: — Умираю, как видишь. Развоплощаюсь и все такое. Просил этих жадных турецких стражников принести мне святой воды, но они только посмеялись. М-да, вот ведь ирония: единственное место, где мне отказали в простой христианской просьбе… Глаза Азирафеля побелели. Он упал на колени, не обращая внимания на грязь вокруг, и сдернул с плеч белоснежный плащ, укрыв трясущегося демона. — Только посмотри на себя, — зло выговорил он. — Кроули, ты такой глупый! Ты мог бы сотворить чудо… ну, твое, дьявольское чудо… и выбраться в мгновение ока! Сумасшедший демон, как тебя только угораздило? — Оказалось, местное начальство очень не любит, когда ему возражают, — светским тоном доложил Кроули. — Ну надо же, а? Кстати, ангел, отошел бы ты подальше, что ли. Не пристало тебе разговаривать с отродьем Сатаны. Испачкаешься еще, а тут и без того грязновато. Вот, плащ твой теперь только сжечь. Азирафель скрипнул зубами и, больше не тратя времени на разговоры, подхватил дернувшегося демона на руки. Кроули совсем отощал и почти ничего не весил. То, насколько он устал, ангел понял, когда демон без сопротивления опустил голову ему на плечо и прикрыл глаза. — Идем, — решительно сказал ему Азирафель. — Тебя нужно хорошенько вымыть и накормить, а потом ты расскажешь, что с тобой произошло. Поверить не могу, Кроули, уж от тебя я меньше всего ожидал такой глупости, как попытка самоубийства! Он продолжал ворчать, поднимаясь вместе с закутанным в свой плащ демоном наверх из темницы. Кроули лежал в его руках, как бессильная тряпочка, и дремал, слабо улыбаясь. *** Впервые за долгое время Азирафель наблюдал, как Кроули насыщается — то есть не просто ест, а буквально заглатывает пищу крупными кусками, не жуя. Они сидели за стенами города в походном шатре, и ангел несколько раз распоряжался принести побольше еды. В тощего как палка демона поместилось просто невероятное количество снеди. — Тебе не станет плохо? — забеспокоился ангел, глядя, как по горлу Кроули проходит утолщение — Змий заглатывал особо крупный кусок мяса. — Не-а, — мотнул головой тот. — Переварю. На крайний случай, стану змеей и отосплюсь пару месяцев. Он оживал на глазах. Лицо перестало напоминать череп, а впалые глаза засветились прежним огоньком. Азирафелю показалось, что он может видеть, как у Кроули живот отлипает от ребер. Он подождал, пока демон поест и немного придет в себя, а потом притянул его ближе, держа худые руки в своих ладонях. — Прости меня, — тихо сказал он, беспомощно улыбнувшись. — Я такой копуша порой! Вот, искал тебя столько лет, чтобы поговорить, и не нашел. — Да ладно, — отозвался Кроули почему-то севшим голосом. — Вот он я, тут. Ты разве все еще хочешь говорить со мной? Я думал, ангельская жалость закончится на обеде. — Жалость? — фыркнул херувим. — Да я все эти годы провел как во сне, Кроули! Делал что-то, общался с кем-то, благословлял, а в голове, как проклятье какое-то, тот наш давний разговор! Все думал — надо было простить, надо было понять, это ведь его работа, в конце концов! Я почти потерял тебя, Кроули, и это… ах, Господи, ну неужели ты не понимаешь? Кроули недоверчиво вглядывался в его лицо. Азирафель весь дрожал, и в голубых глазах плескалось что-то глубокое, горькое, такое огромное, что становилось жутко. — Я почти умер без тебя, — помолчав, признался демон. — Работа не клеилась, а я, кроме этого, мало что умею. Развлекался со смертными, как умел, потом пил… не помню, сколько, много пил, в общем. — Да, это на тебя похоже, — согласился ангел. Он не отнимал рук, все еще держал пальцы Кроули в своих, и оба как будто этого не замечали. — А как ты оказался в таком, э, плачевном положении? — Говорю же, возразил султану, — вздохнул демон. — Он собирался использовать в качестве заложников монахов-христиан, а потом показательно казнить их, если Ричард не согласится отступить. Не помогло бы, конечно, но так ваши рыцари могли обезуметь от ярости и проиграть бой. — И ты вступился? — не поверил своим ушам Азирафель. — Вступился за слуг Божьих? — Да нет, просто сотворил пакость и прилюдно чудеснул их подальше оттуда, — ухмыльнулся Кроули. — Должно быть, они несказанно удивились возвращению в Англию. Боюсь, после этого султан решил, что перед ним — колдун. Пришлось отсидеть свой срок, так сказать. Азирафель смотрел на него во все глаза. Кроули намеренно не рассказывал подробностей, но ангел и без того прекрасно понимал все произошедшее. — Кроули, — строго сказал он, — сейчас ты, наверное, попытаешься меня прикончить, но я должен это сделать. И он распахнул крылья, подался вперед прежде, чем слабый и обессиленный демон смог увернуться или отстраниться. Кроули накрыло волной тепла, каждая клеточка измученного тела согрелась в единый миг. Хуже было то, что ангел слился с ним, коснулся аурой, сплетая их сущности в одну — так легко, будто и не было веков разлуки, будто они не виделись всего ничего. Кроули застонал от накатившего чувства облегчения и неги. Азирафель открывался ему полностью, позволяя брать у себя столько сил, сколько будет нужно, и он действительно не сердился и не обижался больше — в его ауре не было ни единого пятнышка гнева, только нежность, сожаление и… любовь, о Бо… о Сатана, так много любви! В этой тяге, в этой страсти можно было расплавиться получше, чем в адском пекле. Видя, что Кроули только сидит на месте и ничего не берет из того щедрого потока силы, что ему предлагали, Азирафель сверкнул глазами — сердился. — Питайся, упрямец, — выкрикнул он. — Разве не понимаешь, тебе нужна сила! Он прижался губами к губам слабо дрогнувшего демона, и в того потек поток энергии, такой мощный, что Кроули даже затрясся. «Азирафель, — подумал он, ощущая, как по щекам текут обжигающие слезы. — Азирафель». И это было все, что осталось от него в тот миг — только эта мысль, только эта тяга и неверие в то, что все происходящее — не сон. Ангел видел его, читал его, как развернутый свиток. Он видел, как обезумевший демон спасает христианских монахов — и то, что в толпе среди обреченных святых людей был один, со светлыми волосами и яркими голубыми глазами. Он совсем не был похож на ангела, в нем не было ничего от черт лица херувима, но и слабого подобия, как видно, хватило, чтобы Кроули отдал последнее, что у него еще оставалось — свою жизнь. Он видел, как демону скручивают руки, как выволакивают с площади. Чувствовал накатившее бессилие, жуткую пустоту там, где должны быть чудесные силы любого ангела или демона. «Тебя предупреждали, Кроули, — эхом отдавался в ушах чуть жужжащий голос. — Одна последняя оплошность — и выкручивайся сам. Жду тебя в очереди за новым телом». Потом накатила боль. Его демона не могли убить сразу, поскольку боялись колдовства, но это не помешало им сломать ему ребра пинками и пытать, требуя рассказать, как он творит свои чудеса. Что он мог рассказать теперь, лишенный силы? — Милый, — вздохнул ангел, снова и снова обнимая демона и оставляя быстрые поцелуи на его лице. — Как же ты так… Лучше бы не надо, ну стало бы еще несколькими мучениками больше, что поделаешь! Тут в войне и больше погибло… Теперь тебе еще с Вельзевул объясняться! — Придумаю что-то, — слабо отозвался Кроули, совсем разомлевший под его руками. — Скажу, что на самом деле хотел лишить рай пары десятков праведников. Ты же знаешь, ангел, я умею складно говорить, когда надо спасать свой зад. Он что-то беспечно болтал, делая вид, что все в порядке, а сердце заходилось, кричало, требуя немедленно прижаться, притереться плотнее, обнять и никогда, никогда больше не отпускать. И пусть Ад явится за ним в полном составе, пусть сам старина Люцифер ломает землю и поднимается с Девятого круга, плевать. Он не в силах был разомкнуть руки, не мог перестать дышать своим ангелом. Это была та радость, которая причиняет боль душе, но и исцеляет ее лучше всяких лекарств. Азирафель плакал над ним, обнимал так крепко, что становилось тесно в груди, и усталость отступала, и возвращались силы. Когда в глубине тела затеплился воскресший огонек силы, Кроули изумленно, свистяще выдохнул. Он думал, что придется чертить пентаграммы, вызывать дежурного демона, просить аудиенции, вымаливать прощение у начальства… Словом, все, что остается лишенному способностей и наказанному демону. Но ангел каким-то образом лечил не только его тело, но и саму суть. — Не понимаю, — признался растерянный Кроули, слегка отодвинувшись и взглянув на Азирафеля. — После того, что было, после того, как мы были разделены — вдруг такой дар? Это Ее воля? Или козни наших, или… — Тс-с, — ангел приложил палец к его губам, погладил по волосам. — Я не знаю. Неважно. Ты здесь, со мной, и я не повторю своих ошибок. — Ты просто не знаешь, что я успел наделать за эти годы, — упрямо возразил демон. Будто провоцировал, будто нарочно пытался оттолкнуть от себя нежданное и слишком огромное счастье, не вынося его сладости. Ангел улыбнулся, и слезы сверкали на его щеках, как крохотные прозрачные дорожки бриллиантовой крошки. — Неважно, — повторил он. — Ты прощен, Кроули. Я тебя прощаю. Что бы ты ни делал, это ты — такой, какой есть. Я приму тебя любым, каким бы ты ни был. Главное — хочешь ли ты сам вернуться? Хочешь ли вновь быть со мной? Демон не ответил. Он просто не мог, не умел сказать того, чем полнилось его сердце, его в клочки разорвало бы от одного только слова. И потому он просто закрыл глаза и прижался лбом ко лбу Азирафеля. Что-то развернулось в нем, распустилась незримая пружина боли, что отравляла тело и душу. И все вернулось на свои места.