Не прикасайся

Тэхен закрыл глаза. Глубоко вдохнул пахнущий стерильностью воздух. Медленно выдохнул. Открыл глаза. Все та же белая дверь с номером «509». — Заходи. Я буду наблюдать за вами через камеру. Чонгук не знает, что он всегда под присмотром, — Намджун отошел, пропуская его вперед. Тэхен все еще медлил. Он так и не понял, каким образом среди многочисленных друзей Чимина оказался директор больницы, который, не называя имени, рассказал ему о Чонгуке. Не понял, каким образом Чимин узнал по описанию пациента, закрашивающего белой краской по одному холсту ежедневно, именно его Чонгука. А тем более, как вообще судьба смогла свести их вместе таким странным образом. Сначала Тэхен не поверил. Потом, когда получил фото бледного, исхудавшего до острых скул Чонгука с исполосованной все еще розоватыми шрамами шеей, проплакал всю ночь, как будто это могло хоть как-то ему помочь. Он не мог поверить, что Чонгук каким-то чудом выжил. Потом не верил, что человек на фото, с пугающе отстраненным взглядом и нездорово бледной кожей, который, по словам Намджуна, так и не произнес ни слова после выхода из комы, — его Чонгук. Теперь, стоя прямо перед дверью в его палату, Тэхен не может поверить, что их разделяет всего несколько метров. — Тэхен, я надеюсь, что твое присутствие хоть как-то поможет. Конечно, с тем же успехом оно может и навредить, но… — Намджун положил руку ему на плечо, — Я хочу ему помочь, ты знаешь. Терапия не помогает, возможно… — Я постараюсь. Тэхен постарается сдержать слезы? Не впасть в истерику? Не броситься на Чонгука с объятиями? Не потерять рассудок после всего пережитого из-за уверенности в смерти Чонгука, в конце концов? Он не знает. Но постарается. Намджун снова что-то сказал. Но Тэхен будто во сне толкнул ручку. Кровотечение остановилось. Рана невыносимо болела. Долго затягивалась, вытягивая из него все силы. И теперь, когда Тэхен смирился с произошедшим и принял это как пусть и тяжелую, но неотъемлемую часть жизни, с нее будто сорвали образовавшуюся корку. Ему все еще кажется, что произошла ошибка; что за дверью вовсе не его Чонгук, который продолжал жить в его памяти и окончательно перестал казаться реальным. Но он должен проверить. Тэхен толкнул дверь слегка, но уверенно. Так, что смог осторожно заглянуть внутрь, прежде чем войти. Сердце пропустило удар, когда он увидел темные, слишком отросшие волосы, разбросанные по подушке, будто щупальцы всего ужаса, происходящего у него в голове; бледное, почти сливающееся с простыней лицо. И больше ничего, лишь натянутое до самого подбородка одеяло. Горло сковала гремучая смесь чувств: облегчения, шока, недоверия, жалости и боли. Он жив. Или… Тэхену пришлось приглядеться, чтобы заметить, как бугорок под одеялом поднимается и опускается, а прядь волос, упавшая на лицо, колышется от дыхания. Он жив. Чонгук жив. Точнее то, что от него осталось — бледное, больное и дышащее из последних сил нечто. Вдоль стены — белые холсты. На мольберте еще один. Рядом — стопка таких же белых, но, видимо, не закрашенных. На спинке стула аккуратно висит рубашка. На столе — очередная доза таблеток и стакан воды. Тэхен потерял счет времени, когда наконец позволил себе подойти ближе. Внутри все кипит. Сердце бьется в горле. К голове прилил жар, руки стали ледяными. А у Чонгука родинка под губой и знакомый, едва различимый шрам на щеке. Болезненная худоба. Круги под глазами. Но это точно его Чонгук: Тэхен уверен. Сколько бессонных ночей он должен был пролежать, глядя в потолок и мучительно прокручивая в голове воспоминания? Сколько слез он должен был выплакать до того, как увидел это измученное, но до боли родное лицо? Тэхен должен убедиться. Прикоснуться к сухой коже и понять, что это и правда его Чонгук. Кожа оказалась теплой по сравнению с его пальцами. Чуть шершавой, почти прозрачной, с проступившими венками. Живой. Он вздрогнул и резко отдернул руку, когда ресницы задрожали и глаза распахнулись. Тэхен забыл, насколько у Чонгука чуткий сон. Но его не оттолкнули. Не схватили за запястье, оставляя синяки, и даже не крикнули о том, что он не должен прикасаться, хотя Тэхен ожидал этого. Но во взгляде Чонгука ничего не изменилось. Ни радости, ни грусти, ни намека на удивление. Пугающая пустота и безразличие. — Чонгук… — Тэхену пришлось прокашляться. Он не знает, что сказать. Есть только одно слово, которое он писал в сообщении, и которое готов сказать вслух: — Прости. На глазах выступили слезы. На этот раз он не стал их сдерживать. Пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не расплакаться в голос. Потому что все произошедшее — все еще его вина. Если бы не Тэхен, Чонгук был бы жив. Рисовал бы сейчас дома, а не лежал в больничной палате в соседнем городе, заполняя холсты одним цветом. Когда спрос на его работы резко возрос, родители Чонгука решили этим воспользоваться. Когда он не вышел из комы спустя неделю, врачи давали неутешительные прогнозы, и они решили признать его умершим для журналистов. Цены выросли еще в два раза. А Чонгук очнулся тринадцатого сентября, за пару часов до того, как его собирались отключить от аппаратов. Он не произнес ни слова, когда его начали расспрашивать о самочувствии. Не шевельнулся, когда его начали трогать. Проигнорировал слезы матери, ворвавшейся в палату. Сначала она сутками была рядом. Потом, когда Чонгук пошел на поправку и так и не удостоил ее своим вниманием, стала приходить все реже. За последние два месяца Намджун видел ее три раза, лишь за лечение каждый месяц перечислялась внушительная сумма. Почему Ансан, а не Сеул? Родители якобы хотели оградить его от излишнего внимания журналистов. А может, они хотели получить лишний предлог, чтобы реже навещать сына. — Гуки, я… — Тэхен встретился с безразличным взглядом и громко сглотнул, — Я думал, что не переживу… — голос задрожал, — Прости. Если бы не я, этого бы не случилось. Наверное, я не любил тебя тогда в полной мере. Я понял, насколько ты мне дорог, когда потерял тебя. Он потянулся, чтобы снова погладить его щеку, но почему-то остановился. — Я люблю тебя. До сих пор. Прости, я… Глупо было надеяться, что Тэхен окажется тем самым избранным, с которым Чонгук наконец заговорит. Что он бросится к нему в объятия, скажет, насколько его любит, и тут же начнет поправляться. Но Тэхен не всесилен. А Чонгук на таких препаратах, сдерживающих постоянные приступы аутоагрессии, что вряд ли в нем осталась возможность чувствовать хоть что-то. — Чонгук. Пожалуйста, скажи что-нибудь… Когда Чонгук сбросил одеяло и сел на кровати, Тэхен подумал, что смог побудить его к хоть каким-то действиям. Но он лишь надел идеально белые носки, аккуратно висящие на спинке кровати, обошел Тэхена, молча проглотил лекарство и зачерпнул на кисть белой краски. Нет. Тэхен не смог. Он будто физически почувствовал боль от осознания. Наверное, он все же потерял Чонгука. По крайней мере, таким, каким полюбил его. Нет, его все еще накрывала болезненная нежность от каждой встречи взглядов, но этот Чонгук слабо напоминал того, к кому он привык. По словам Намджуна, он молча подчинялся указаниям врачей. Ел одно и то же каждый день, и им приходилось вводить ему недостающие витамины через капельницу. Он едва держался на брокколи, рисе и чае, целыми днями спал и заставлял себя вставать только ради закрашивания холстов и душа. Если привычный порядок дня нарушался, он часами смотрел в стену. Ежедневно он выносил любые манипуляции со своим телом и прикосновения. Молчал, пусто глядя вперед. Тэхен ему не поможет. На секунду он подумал, что лучше бы Чонгук и правда умер, а не существовал вот так — все так же одинаково, но в разы хуже, чем раньше. Он развернулся и вышел из палаты, чувствуя, как рвутся наружу рыдания. Намджун тут же отвлекся от экрана телефона, сунул ему в рот какую-то таблетку, которую Тэхен с трудом смог проглотить, и усадил на диван. — Я не помогу! — слезы затуманили взгляд, а грудь будто обожгло огнем, — Он же совсем… Совсем… — Тэхен, — Намджун приобнял его сзади, протягивая телефон, — Смотри, он впервые взял синий цвет. Тэхену пришлось проморгаться, чтобы заметить, как темно-синий ложится на еще не высохший белый, смешиваясь в голубой. Он сделал. Сделал хоть что-то, смог изменить хоть какую-то мелочь в однообразии Чонгука. Синий — кажется, цвет спокойствия. Или же он относится к печали? Тэхен не ожидал, что маленькое голубое пятнышко на экране телефона вселит в него крошечную крупицу надежды. — Думаешь, я смогу помочь? — он повернулся к Намджуну, шмыгнув носом. — По крайней мере, он тебя заметил. Мне кажется, ты сможешь хоть как-то повлиять на него. Тэхен ничего не смог сделать со слезами, стекающими по щекам одна за одной. Его Чонгук жив. Врачи сделали все возможное, чтобы вернуть его тело к жизни. Ну а Тэхен приложит все силы, чтобы возродить его измученную душу.