Одержимость

Томас потянулся, размял мышцы, вздохнул. Осеннее солнце согревало тело, заставляя зажмуриться от удовольствия. Это была долгая игра. Сзади подошел Лафайет, хлопнул его по плечу. — Не расстраивайся, mon ami, — сказал он с улыбкой, — В следующий раз у тебя получится. Томас фыркнул. Ему ничего не стоило уделать Жильбера в этом «поединке». Благодаря усиленным тренировкам Джефферсона и врождённому таланту Лафайета, их шансы были равны, но он все равно не признавал этого. Они бегали по полю, отбирая друг у друга мяч, несколько долгих часов. И вот, когда победа была у него в кармане, Томас услышал крик: — Давай! Он отвлёкся. Сам не зная почему, Джефферсон посмотрел в ту сторону. Там, на одном из зрительских мест, стоял парень. Томас никогда не видел ничего подобного. Поистине красиво. Его длинные каштановые кудри развивались на лёгком ветерке, охватывали руки, плечи, лицо… Усыпанное веснушками. Всё было покрыто веснушками, Томас видел, как они рассыпались от широкого лба до тонких запястий, как охватили прямой нос, обрисовали контур вокруг пухлых губ, так и оставшимися приоткрытыми. Как румянец скрыл некоторые из них прямо на щеках. Он видел, как горели широко распахнутые глаза и как пальцы сжимали открытый чёрный блокнот и карандаш, чудом не сломавшийся от такой силы. И как огромные шорты и футболка делали парня меньше, чем он был на самом деле. Томас заметил, как тёмные зрачки застыли… Прямо на нём. Ему было достаточно всего пары секунд, чтобы отметить всё это. И их хватило, чтобы Лафайет урвал у него победу прямо из-под рук. Томас не знал радоваться ли, что именно сегодня забыл снять линзы перед тренировкой, или же нет. Он даже не знал того парня. Не знал, зачем посмотрел в его сторону. Обычно ничто не отвлекало Томаса от игры. Не было случая, когда щебетание красивых девушек, подначки противников, крики тренера, или вообще что-либо заставило его оторваться от баскетбола. Но пришел этот парень и всё пошло крахом. Именно поэтому, когда он не ухватил взглядом его фигуру ни на трибунах, ни на поле, Томас спросил Лафайета: — Ты знаешь, кто это был? Жильбер посмотрел на него удивленно. — О ком ты, mon ami? Они вышли за ворота и направились к раздевалке. Томас слышал, как Геркулес крикнул, что будет ждать Лафайета у входа в общежитие. Он прослушал ответ француза, надеясь отыскать среди гуляющих студентов того самого. — Там был парень на трибуне. Который кричал. Губы Жильбера расползлись в понимающей улыбочке. — Ах, парень значит? Bel? (*красивый?) Они уже подходили к учебному корпусу. Томас поздоровался с парочкой знакомых. — Ты собираешься коверкать смысл всех моих слов? — спросил он, когда ребята достигли раздевалки. Остальные члены команды отстали и они остались вдвоем. Лафайет развёл руками, защищаясь. — Я не виноват, mon cher. Тебе уже давно стоит найти кого-то, кто сможет отвлечь тебя от баскетбола. Хотя бы на пару дней. Томас фыркнул, собирая вещи для душа. Он выслушивал это уже не первый год после их с Жильбером знакомства. А произошло оно еще в средней школе, когда в его класс впервые зашёл высокий весёлый мальчик, громкий и разговорчивый, несмотря на его скудные знания английского языка. В тот день его лучший друг, Джеймс Мэдисон, приболел и Лафайет, по одному ему известным причинам, подсел к Томасу. И не прогадал. Джефферсон, помимо баскетбола, также добросовестно занимался своей учёбой в школе. А одним из его любимых предметов был французский. И как только оба поняли, что способны друг друга понять, стали практически неразлучны. Лафайет рассказывал ему о Франции, о их обычаях, о его погибших родителях и о новой, приёмной семье — Вашингтонах. Томас в ответ обучал Жильбера английскому, знакомя нового друга с незнакомой ему доселе страной. А спустя время, когда Джеймс вернулся к учёбе, они образовали своё собственное золотое трио, решив, чтобы то ни стало, закончить образование вместе. И, так уж вышло, Джорджу Вашингтону, приёмному отцу Жильбера, предложили преподавать право в одном из лучших колледжей Нью-Йорка. Ему даже не нужно было убеждать новых коллег принять сына и его друзей. Все они выпустились с достойными оценками. Не без помощи влиятельных родителей, конечно. Но Томас, когда Джеймс упоминал это, лишь пожимал плечами. Из-за тренировок он не всегда мог освободить время для некоторых уроков. А Лафайет не сразу выучил английский. «В любом случае, — отвечал Томас, — мы все вместе учимся в Нью-Йорке. Это ли не главное?». Он не упоминал, как сильно скучал по Вирджинии иногда. Жильбер мечтал попасть в этот город еще когда был во Франции. Джеймс же быстро приспосабливался. Его друзья довольны. У Томаса не было причин жаловаться. Жильбер стал быстро переодеваться. Джефферсон с лёгким отвращением смотрел, как он накидывает на мокрое тело чистую майку. «Как будто не собирается сейчас к своему парню идти» Так и не услышав ответа, Лафайет добавил: — Нельзя постоянно думать только о спорте, Томас. Так ведь и с ума сойти можно. Джефферсон нахмурился. Он так и застыл в одних лишь шортах и с вещами в руках, недовольно глядя на друга. — Я не думаю только о спорте. У меня есть еще целая куча других дел — учёба… — Скука. — …Семья… — Та, с которой ты общаешься по телефону два раза в неделю? О баскетболе, в основном. Томас его игнорировал. — …Личная жизнь. Лафайет фыркнул. — Посиделки со мной и Джеймсом с трудом можно назвать личной жизнью, mon ami. Томас скрестил руки. Настолько, насколько позволяли ему вещи. — Мне больше и не нужно, — отчеканил он, но Лафайет не отставал: — Тебе нужна девушка. Или парень. Кого ты больше предпочитаешь? — Ты помнишь, что было в прошлый раз, когда я решил завести с кем-то отношения. Опять же, по твоему наставлению. В раздевалку стали заходить остальные, весело переговариваясь. Жильбер хмыкнул и подошел ближе к Томасу. — Марта была отличной девушкой. И у вас бы всё получилось, будь ты не так одержим своим баскетболом. — Я не одержим. Ты знаешь, что без регулярных тренировок я не смогу… — Да-да-да, — отмахнулся Лаф, закинув ладонь на плечо Томаса, — вступить в НБА*. Знаем, проходили. И не один раз… Слушай, если ты переживаешь из-за того, что тебе понравился парень… — Мне не понравился парень, — отрезал Джефферсон, скидывая его руку, — Я спросил тебя только потому, что мне стало интересно. Я никогда не видел его в колледже, подумал, может, ты знаешь. Лафайет горестно вздохнул, но затем приложил руку к подбородку, задумавшись. — Может быть. Опиши мне его. — Кучерявые волосы до плеч, веснушки, лицо в форме овала… — И блокнот в руке? Томас кивнул, нахмурившись. — Знаешь его? — Если не ошибаюсь, — протянул Лафайет, — то это должно быть мой близкий друг. Он поступил сюда год назад, но его исключили. Приходит иногда в гости или чтобы людей порисовать… — И как его зовут? — нетерпеливо перебил Томас. Жильбер улыбнулся. — О, его зовут Джон. Джон Лоуренс.

***

— Давай! Слова сами собой выскользнули изо рта. Джон даже не заметил, что поднялся, нервно сжимая скетчбук и карандаш. Это ведь всего лишь дружеская игра. С чего это он так разнервничался? Но он заметил, как покачнулись чёрные кудряшки, когда голова повернулась в его сторону. И некоторые мокрые пряди прилипли ко лбу. Заметил, как лицо Томаса застыло, разглядывая Джона, как тяжело он дышал от долгой игры. Заметил, как Лафайет отобрал у него мяч, даже когда сам Джефферсон этого не уловил. Казалось, всего секунда прошла, прежде чем их глаза встретились. И целая вечность, перед тем, как контакт разорвался. Джон не знал, что на него нашло. Ему даже не нравился баскетбол. Ему нравилось рисовать людей, поглощенных игрой. Ему нравился Томас Джефферсон. Чисто эстетически, конечно. Джона, как художника, всегда привлекали красивые люди. Он даже старался иногда незаметно сфотографировать красивых незнакомцев, чтобы позже перенести их на бумагу. А если не получалось, то пытался хотя бы сохранить их образ в голове, прокручивая в голове каждую деталь до тех пор, пока блокнот и карандаш не оказывались под рукой. А Томас Джефферсон был красивым.** «Горячим» — добавляла его гейская половинка сознания и Джон охотно соглашался. У Томаса Джефферсона были мягкие кудряшки, ореол вокруг головы. Настолько завораживающие, что требовалась огромная сила воли, чтобы не запустить в них свои пальцы. У него кожа, цвета молочного шоколада, настолько гладкая и ровная, что кажется ненастоящей. Его высокое тело, благодаря частым тренировкам, было подтянутым, накачанным, а руки казались такими сильными, что хотелось, дабы он обнял тебя крепко-крепко, будто бы лишь это могло спасти от всех опасностей мира. У Томаса Джефферсона нос — милый, с маленькой, практически незаметной горбинкой; губы — мягкие и пухлые, цвета его любимых роз; зубы — белые, с немного неправильным прикусом. Его брови казались такими же идеальными, как и волосы, не выходящими за рамки своей удивительной формы. И Джон с удовлетворением замечал, как хорошо вписывалась в образ аккуратная щетина. Подчеркивала его уникальность. У Томаса Джефферсона глаза тёмно-карие, тёплые и мягкие, с весёлыми морщинками по краям. Томас Джефферсон был настолько красив, что в нём хотелось утонуть. Но только из-за этого. По крайней мере, Джон так говорил себе. Потому что он мог влюбиться в кого угодно, только не в него. Впервые Джек увидел Томаса на лекциях. Тогда его еще не выгнали, тогда он еще не забил на учёбу полностью. Не настолько, чтобы пропускать занятия. Они не обратили друг на друга особого внимания, что было неудивительно — аудитория большая, студентов много. Лоуренс лишь отметил мельком, насколько мягкие у незнакомца кучеряшки, в отличии от его собственных. Но быстро отвлёкся на преподавателя. А затем и на соседа по комнате — Александра Гамильтона. И долгое время не видел никого, кроме него. Вот только, на одной из вечеринок Алекс влюбился в милую девушку по имени Элайза и вскоре они начали встречаться. К счастью, влюбленность Джона вскоре прошла и Гамильтон остался его лучшим другом. Самого Лоуренса тогда исключили, им пришлось искать квартирку. Впервые Джон услышал о Томасе, когда одним весенним днём Александр вернулся домой очень злым, с порога жалуясь ему на некого «самодовольного, напыщенного ублюдка», с которым он повздорил. И с тех пор Лоуренс чуть ли не каждый день выслушивал длинные, красноречивые рассказы о том, насколько Томас Джефферсон тупой и «вообще козёл самодовольный». Сложно было не поверить лучшему другу. Впервые Джон заметил Томаса на тренировке. Так уж вышло, Лоуренс сам не помнил как, но Лафайету удалось затащить его туда. Он помнил лишь факт, что Геркулес заболел, а Алекс был занят поручением Вашингтона. И то, насколько завораживающей оказалась улыбка Джефферсона. Так что в следующий раз, стоило Жильберу пригласить Джона на еще одну тренировку, тот, не совсем понимая зачем, согласился. И вскоре начал приходить сам. Даже когда сам Лафайет не появлялся. Но когда Александр спрашивал его: «Куда ты уходишь?», он отвечал: «Гулять». И когда Жильбер замечал Джона на трибунах, Лоуренс говорил: «Учусь рисовать людей в движении». Он сомневался, что Лафайет ему верил. Джон сам себе иногда не верил. Нет, Лоуренс несомненно приходил ради этого… Тоже. Но ведь в Нью-Йорке много других игровых площадок, да и дорога от квартиры до университета занимала больше часа его жизни. В одну сторону. Но, несмотря на все неудобства, Лоуренс продолжал ходить сюда. И если раньше он спокойно давал своим друзьям свой альбом, то сейчас показывал только небольшую часть рисунков. «Остальные слишком ужасны, не хочу портить вашу психику» — отшучивался он перед ними. И быстро сменял тему, если те начинали настаивать на его таланте. А теперь Джон тут, стоит на трибуне, пока Томас и Геркулес не сводят с него глаз. Он моргнул. Игра продолжилась. Но прежде, чем Лафайет успел закинуть мяч в корзину, Лоуренс быстро засунул скетчбук и карандаш с резинкой в рюкзак. И ушел, ни на кого не глядя.