Одержимость

Томас застыл, глядя на телефон. В поисковике вбито всего два слова: «Джон Лоуренс» Томас стёр надпись. Он почувствовал тяжесть на плече, вздрогнул. Взгляд поднялся на чужое лицо. — Томас, — донеслось до него, — Ты в порядке? Он моргнул. Джефферсон сидел на своей кровати, в общежитии. В их с Джеймсом комнате. Мэдисон сильнее сжал ладонь вокруг его плеча. — Томас, — повторил он, — Ты чего? Они будто находились по разные стороны искривленного стекла. Всё — звуки, ощущения, картинка — казались нечёткими, размытыми. Томасу понадобилось пара секунд, чтобы понять смысл его слов. Джефферсон моргнул еще раз, потряс головой. — Я… Всё хорошо, Джейми, — фальшивая улыбка украсила его лицо, — Просто… Задумался. Джеймс слегка нахмурился, но руку убрал. Он стоял, нависнув над Джефферсоном, внимательно вглядываясь в его глаза, пока, наконец, не хмыкнул. Мэдисон выпрямился и сел на свою кровать, стоявшую рядом, не разрывая зрительного контакта. Всё это время лицо Джеймса казалось непроницаемым, спокойным. Он вообще редко выходил из себя. Даже практически не показывал какие-либо эмоции, кроме абсолютного пофигизма. Томас иногда завидовал ему. Сам Джефферсон в это время усиленно пытался сохранить непринужденный вид. На какое-то мгновение ему подумалось: а зачем он вообще это делает? Джеймс его лучший друг. Джеймс всегда видит его насквозь. Но привычка, укоренившаяся еще со школы, оказалась сильнее мимолётных мыслей. Томас всегда старался следовать своему образу. Дерзкий, самоуверенный, нахальный и весёлый Томас Джефферсон — вот, что он показывал. Вот, что защищало его. Маска ненадолго соскочила с лица, но Том быстро прикрепил её обратно. Казалось, если он позволит ей упасть — она навсегда разобьется. Оставив его беззащитным. Томас не мог себе этого позволить. Он чувствовал, что не справится без неё, хватался, как тонущий человек хватается за спасительную шлюпку. Продолжил играть. — Что случилось? — спросил Джеймс. Джефферсон хохотнул. — С чего бы что-то должно было случиться, Джейми? — он встал с кровати, потянулся с громким мычанием, — Я просто задумался. Чаю будешь? Томас подошел к окну. Комнатка, хоть и уютная, но крайне крошечная, не позволяла им иметь еще и кухонный стол. А двое, что имелись — маленькие, рабочие — оказались завалены книгами и конспектами. Поэтому чайник хранили на подоконнике. Он проверил воду, нажал на кнопку. Вспомнились первые две недели, когда Джефферсон жаловался на маленькое пространство чуть ли не каждую минуту. Конечно, дома-то его собственная комната была едва ли не в четыре раза больше. А теперь он может добраться от своей кровати к Мэдисона за шаг. Джеймс продолжал буравить его спину взглядом. Они дружили всю жизнь, еще до того, как Томас вдруг начал прятать себя от общества фальшивыми улыбками. Ему известны все его уловки, а фальшивый смех Мэдисон определял лучше, чем Джефферсон — фальшивую ноту. Они оба учились этому годами. Но Джеймс всегда был упорнее и сообразительнее. — Перестань притворяться, Томас. Я твой лучший друг, — было всё, что он сказал. Джефферсон не ответил. Тихо напевая, достал из шкафчика две кружки, заварил чай. Дал один другу, сел рядом с ним на кровать, замолкая. Кипяток обжигал ладони, но он не обращал на это внимания. Голова упала на маленькое плечо Джеймса, глаза прикрыты. Томас почувствовал, как глубоко тот вздохнул, так же уложившись на кудряшки Джефферсона. Наступила тишина. Томас вспомнил Марту. Её золотые волосы, пухлые щёчки, осиную талию. Она казалась ему сказкой — волшебной, идеальной. Он никогда не забудет момент, когда впервые увидел её. Это случилось на школьном матче. Первый из двух раз, когда что-то смогло отвлечь Томаса от игры. Кто-то смог. Рёв толпы не достигал его сосредоточенного мозга, пока Джефферсон пытался увести у противника мяч. Ничто не отвлекало его. Но вдруг, через пелену тишины просочился крик: «Давай!» Поднял взгляд. Она стояла на трибунах, взбудораженная, красивая. Толпа вокруг неё слилась в серый тон, каждый звук, кроме его собственного тяжелого дыхания, пропал. Щёки девушки раскраснелись, волосы растрепались. Она стояла там и смотрела… Прямо на него. Томас в жизни не чувствовал ничего подобного. Никто еще не задевал его так сильно, не проникал так глубоко в сердце. Он влюбился. Влюбился в ту же секунду. В первый из двух раз в своей жизни. Томас не знал, как это произошло. Он был циником по своей натуре и никогда не верил в любовь с первого взгляда. Но чувства охватили его, словно цунами, заставляя давиться и барахтаться там, без единой возможности выбраться. И Томас сделал это — пригласил Марту на свидание. Она всегда вела себя с ним по-доброму, понимающе. Всегда поддерживала, восхищалась. Всем — их родителям, друзьям, одноклассникам, им самим — этот союз казался как нельзя удачным. Они собирались любить друг друга всю жизнь… Но когда умер отец, Томас сошёл с ума. Баскетбол стал его одержимостью, отдушиной, возможностью справиться с горем. Всё больше и больше времени он уделял тренировкам, всё меньше — Марте. Конечно, она заботилась о нём тогда. Пыталась помочь, вытащить Томаса из ямы, вырытую его собственными руками. Но от этого он отталкивал её лишь сильнее. Джефф подпортил не только их отношения. Он забил на учёбу, начал огрызаться на учителей, друзей, родных. Томас доводил всех, кто попадался ему под руку. Он унижал, хамил, насмехался над другими, пока не получал одно из двух — коллективный смех либо драку. И тот адреналин, чувство собственного превосходства, поднимающиеся в его груди, оживлял Томаса. Заставлял повторять это снова. Снова. И снова. До тех пор, когда его тяжелая рука не упала на Марту. Томас мало что помнил из того дня. Он с кем-то спорил. Была ли это его возлюбленная? Или она пришла позже, защитив от него кого-то? Кажется, Лафайет с Мэдисоном тоже там были. Что они делали? Поддерживали ли его? Может, осуждали? Пытались остановить? Воздух казался тяжелым тогда. Дышать было тяжело. На грани забвения. Но адреналин держал его на ногах. Очень громко. Люди кричали или он сам? Разве может человек кричать так сильно? Томас не знал. Всё, что волновало его тогда — ярость, разрастающаяся в нём. Или это горе? Беспомощность? Что-то, что подняло ладонь. Удар. Тишина. В тот день Марта рассталась с ним. Томас не винил её. Она поступила правильно, несомненно. Он заслужил. Заслужил и осуждающие шепотки, сопровождающие его по всей округе. И игнорирование его друзей тоже заслужил. И то, как смотрели на него мать с сестрой… Джефферсон подвёл их. Он подвёл отца. Марту. Самого себя. В тот день Томас дал себе обещание — быть лучше, чем он есть на самом деле. Дарить близким ту любовь и поддержку, что они заслуживали. Стать сильным плечом для матери и сестры, достойным главой семьи. Оправдать ожидания отца. Чего бы ему это ни стоило. В тот день прежний, слабый и глупый Томас Джефферсон умер. И на его место пришел новый. Улучшенный. Он извинился перед всеми, включая тех, кого задирал. Начал заботиться о матери с сестрой, помирился с друзьями. Подтянул свои оценки настолько, насколько это было возможно. Стал веселее и громче, чем до смерти отца. Надел на себя маску. Подошёл к Марте. Они долго разговаривали, пока Томас провожал её до дома. Она была всё также мила с ним, несмотря на всё. А он, пожалуй, за полчаса извинился столько раз, сколько не извинялся за всю жизнь. И они остались друзьями. Томас не пытался вернуть её. Была проведена черта, и он ступил за пределы давно, задолго до того дня. Ничего уже не могло быть как раньше. Они оба это понимали. Больше Томас ни с кем не встречался. Никто не добирался до его сердца. И Джефферсон был вполне счастлив, занимаясь своими делами, игнорируя попытки Лафайета свести с какой-нибудь красивой девушкой. А теперь появился этот мальчишка, Джон. И сердце Томаса снова встрепыхнулось. Нет. Нет, это не Джон так подействовал на него. Баскетбол, вот что это было. Сердце стучало с удвоенной силой из-за физической нагрузки. Это же очевидно. Но тогда почему он не может выкинуть его из головы? Томас отогнал эти мысли. Не хотелось думать об этом, вообще ни о чём. Ему ведь не могли нравиться мальчики. Это по части Лафайета, Джефферсон же являлся натуралом от пят до макушки. Он найдет себе девушку, которая, несомненно, понравится матери с сестрой, и они подарят им кучу внуков и племянников. Будут образцовой парой. Потому что Томас Джефферсон был идеален. Красивый, умный, спортивный, лучший во всём, за что возьмётся. И уж точно не гей. Он не мог позволить маске разбиться. — Джеймс, — позвал Джефферсон. Тихо, почти неслышно. — Да? Томас поднял голову, встретился взглядом с Мэдисоном. На лице расцвела широкая улыбка. — Пошли в кино? Он был в порядке. Он был в порядке.

***

Хлопнула входная дверь. Джон вздохнул, скинул рюкзак, кроссовки и пошел на кухню. В его голове крутились мысли. Нервы были на пределе. Он даже не знал чего так беспокоится, но чувство, будто тебя поймали на месте преступления, не исчезало. «Это пустяки. Многие приходят посмотреть на их тренировки. Никто даже не обратил на меня внимания» Никто. Кроме Томаса. — Джон! Лоуренс встрепыхнулся. Он нашёл себя на кухне, тупо пялящегося в пустой холодильник. Обернулся. За кухонным столом сидел Александр. И судя по выражению лица, уже не в первый раз звал его по имени. — Ты в порядке? — спросил он. Джон уставился на него, сдержав смешок. Гамильтон, с длинными растрёпанными волосами, красными глазами, с огромными синяками прямо под ними, бледный и явно сонный, казалось, сам заслуживал подобного вопроса. Но это же был Александр. Ты перестаёшь так сильно волноваться, когда узнаешь его лучше. Просто вычисляешь верные способы оттащить от ноутбука. Закрыв в комнате без письменных принадлежностей, гаджетов, книг... И света. На всякий случай. Но Джон, по натуре своей, тихим и задумчивым не был. Постоянно что-то комментировал, громко смеялся, внимательно анализировал пространство вокруг себя. Но не пялился в пустой холодильник на протяжении минут. — У нас есть еда? — спросил он вместо ответа. — Ты не ответил на мой вопрос. Лоуренс закатил глаза. — Я голоден, чувак. Где вся еда? — Пегги заходила. Джон простонал. — Боже, эта девчонка ест больше, чем целая рота! Зачем она вообще заходила? Гамильтон молчал, а Лоуренс, отвернувшийся к кухонным ящикам в поисках еды, готов был поспорить на что угодно — взгляд его был прикован только к нему. — Лоуренс. — Чего? — пробубнил он, не поворачиваясь. В руки попалась какая-то дрянь быстрого приготовления, спрятанная на случай прихода Пегги. Он включил чайник. — Джек. Посмотри на меня. И Джон послушался. Глаза Алекса были полны беспокойства и заботы. Лоуренс растаял. Гамильтон всегда был его слабым местом, они оба это знали. Пускай романтическое влечение давно пропало, в своем сердце Джон отводил другу немаловажную роль, наравне с семьей. С грустью Лоуренс подумал, что Александр Гамильтон навсегда сделал его беспомощным. И он останется таким до конца своих дней. Именно Алекс всегда мог повлиять на Джона. Никто больше не имел над ним такой власти. Кто-то способен был его рассмешить, кто-то заставлял открыться, с кем-то иным он ощущал себя в безопасности. Но только Гамильтон совмещал абсолютно всё. Алекс принимал его, утешал и веселил тогда, когда другие на это были не способны. Он поддерживал тогда, когда остальные осуждали или не понимали. Оставался рядом тогда, когда больше никто не мог. Лоуренс любил Александра. Их встреча состоялась в первый день в колледже. Одинокий, с сумками наперевес, Джон тащился на верхние этажи общежития, где должна была находиться его новая комната. И новый сосед. Который, на большое удивление Лоуренса, даже успел распаковать вещи. Сам он был одним из первых кто приехал — отец хотел как можно скорее избавиться от непутёвого сына, но Александр, по всей видимости, оказался самым первым. Джон, как художник, сразу оценил его образ. Гамильтон тогда был невероятно худым, но загорелым, так что синяки под глазами выделялись не так сильно. Но вот глаза — большие карие глаза — сверкали на его небольшом лице. Алекс вообще был очень маленьким, словно ребёнок, заблудившийся в большом городе. На нём была старая, грязная одежда и всё, что он принёс с собой — рюкзак, забитый, в основном, потёртыми книгами. Будь это кто-то другой, Джон, пожалуй, и не заметил бы его. В ином случае испытав бы лишь жалость и небольшое отвращение. Но это был не кто-то другой. Это был Александр. Несмотря на внешние отталкивающие характеристики, Гамильтон умело завоевывал сердца окружающих. Он вёл себя уверенно, видел людей насквозь, завораживал своими прекрасными речами. Даже из своей внешности Алекс сумел извлечь выгоду — стоило Гамильтону поиграть с выражением своих глаз, прижав руки к телу и становясь еще мельче, он начинал походить на щенка, и в такие моменты мало кто мог отказать ему. Ес­ли Алекс не до­бивал­ся рас­по­ложе­ния уми­лени­ем или чувс­твом ви­ны пе­ред ма­лень­ким ре­бён­ком из Ка­рибов, то использовал сво­и ум и ха­риз­му. Энтузиазм и упорство. Улыбки и свет карих глаз. Он пленил Джона в ту же секунду, когда их взгляды встретились. Они казались двумя половинками одного целого, предначертанными друг другу судьбой. Они могли понимать друг друга без единого слова и соглашались абсолютно во всём. Они были неразлучны. До тех пор пока не появилась Элайза. Страх потерять Алекса заставлял Джона всегда идти на уступки. Даже если самому Лоуренсу что-то не нравилось, чего-то не хотелось, он делал это. Делал, потому что Александр просил. И мирился со всей болью, что получал в ответ. Смирился и с этим. Потому что Алекс был счастлив, а Джон всегда делал всё, чтобы так и оставалось. Но со временем что-то изменилось. Лоуренс стал ощущать вину. Каждый раз, ходя на тренировки Томаса, он чувствовал себя вором. И альбом был его горящей шапкой. Джон стал скрытным, боялся, что Алекс узнает. Просил Лафайета, чтобы он не рассказывал, куда на самом деле ходит гулять их общий друг. Казалось, даже если сказать Гамильтону, что Лоуренс там из-за рисования, из-за Жильбера, из-за него самого, заканчивающего учиться как раз с началом тренировок, он всё поймёт. Александр всегда был очень умным. Но у Джона был опыт в сокрытии секретов. Только… Никогда он не чувствовал себя настолько паршиво, обманывая родных, как когда ему приходилось лгать Гамильтону. Его Гамильтону. Но Алекс ненавидел Джефферсона. Они начинали ссориться уже после пяти минут нахождения в одном помещении, если не раньше. Когда Гамильтон начал приходить с фингалом под глазом, с помятой одеждой, запачканной кровью, Джон начал волноваться. Но стоило тому вычеркнуть из своей жизни того милого паренька, Джеймса Мэдисона, за дружбу с Томасом, Лоуренс испугался. По-настоящему испугался. Во времена, когда мир казался Джону серым и безжизненным, Алекс был единственным лучом света в кромешной тьме. Его спасением. Лоуренс не мог потерять Гамильтона. Поэтому, никто не знал его маленький секрет. Он хранил эту тайну даже от других своих друзей — чтобы они, не дай Бог, не проболтались Алексу. Джон чувствовал, что тащил на себе ящик Пандоры. Стоит ей открыться — всё полетит к чертям. И, пускай ноша казалась ему иногда невыносимой, он продолжал нести её. Потому что потерять Гамильтона будет намного сложнее. Они смотрели друг другу в глаза до тех пор, пока чайник не начал кипеть. Джон старался вести себя непринужденно, но был в курсе, что это бесполезно. Алекс знал, что он что-то скры­ва­ет, и Лоуренс осознавал это. Но каждая история, придуманная им в оправдание, казалась слишком недостоверной, глупой. Джон отвернулся, высыпал еду в миску, залил водой. Пожелал спокойной ночи и ушел в свою комнату, чувствуя на спине прожигающий взгляд. Пока у Гамильтона ничего не было, ему бы не удалось раскусить Джона. И сейчас всё, что оставалось Алексу — это догадываться, а Лоуренсу — молиться о времени. Потому что это странное влечение должно скоро пройти. Правда ведь?