Я вас всех ненавижу

      Этот день, в конце концов, настал. Джейме забывал жевать свою яичницу с беконом, потому что то и дело замечал снующих слуг, украшающих столовую. Столовую-то зачем? Великий чертог, холл, да и весь первый этаж уже напоминали цветочную оранжерею, словно гости могут заглянуть в какой-нибудь уголок и выдать «Ага, а здесь пионы, а не нарциссы! Не можем поверить, что Ланнистеры продешевили». Слова «Ланнистеры» и «продешевили» вообще не должны были стоять в одном предложении, и отец прилагал все усилия, чтобы поразить гостей и в очередной раз выиграть конкурс «Расточительность года».       Отец смотрел на первую полосу «Ежедневного пророка»; думал, наверное, под каким заголовком завтра здесь окажется фотография Серсеи на ступенях септы. Серсеи и Роберта, конечно. Дядя Киван на вопрос Гериона ответил, что маленького Ланселя оставят с няней, так что они с женой, разумеется, не пропустят свадьбу десятилетия. Тетя Дженна сказала, что берет Клеоса и Лионеля на церемонию, но на празднество они не останутся — пойдут играть в комнату, которую они занимали, пока гостили в Утесе. Ну и слава Богам, — подумал Джейме. Сплошной детский сад. — Что же Эммон? — хохотнул Герион. Дженна закатила глаза. — Пусть делает, что хочет, но если напьется, я положу его спать в твою постель. — Не посмеешь! — Увидим, — Дженна слегка наклонила голову и отхлебнула кофе.       Сестру словно в ускоренном режиме отучали от семейных приемов пищи — за столом ее снова не было. Ей принесли завтрак в постель, ведь сегодня особенный день. Джейме спросил, можно ли будет увидеться с ней до церемонии. Отец наградил его убийственным взглядом и ответил, что день Серсеи расписан поминутно, и если ему так нужно с ней поговорить, то он может сделать это на торжественном ужине в честь свадьбы. Завтрак продолжился в полной тишине, и никакие вопросы больше не поднимались. Как будто бы он послушал.       Серсея ничего не знала; он подумал, что если поделится с ней, то она начнет нервничать, переживать и, в конце концов, выдаст их с головой. Время отплытия корабля внесло некоторые коррективы в его план, и ему пришлось смириться, что свадьба все-таки состоится. Ни с чем другим он мириться не собирался.       Когда он вошел, она была одна, к счастью; да даже если бы и не была, он бы скорее попросил всех выйти, чем признал бы поражение и ушел сам. Белый цвет, рассыпанный по всей комнате, начинал действовать ему на нервы. На ширме висело ее платье, и жемчужины на лифе отбрасывали дорожку солнечных зайчиков. Серсея в белом пеньюаре стояла около стола и смотрела в сторону открытого балкона; жара стояла такая, что занавески даже не колыхались. Она услышала, как он приближается. — Ты что здесь де... — она не успела закончить предложение, когда он поцеловал ее.       Сначала Серсея испугалась и попыталась вырваться, посмотреть ему за спину — закрыта ли дверь — но его руки на ее лице, и губы на губах медленно вышибали из нее всю осторожность. Когда она обняла его за шею, отвечая на его порыв, Джейме ощутил себя всемогущим; он прижал ее к себе левой рукой и прервал поцелуй, но всего лишь на секунду — чтобы правой скинуть все, что лежало на столе: нитки, булавки, обрывки кружева, бусины, жемчужины и ее головной убор в придачу. Он усадил ее на стол спиной к балкону, раздвинул колени и встал между ними, возвращаясь к ее губам. Серсея потянула вверх его футболку, и им пришлось разъединиться снова — ненавистное мгновение. Он стянул с ее плеч халат, но под ним оказалось еще одно шелковое платье — безумно было тратить время и на него. Джейме заскользил руками по ее икрам, находя край и задирая платье на бедра. Ее дыхание было единственным, что он слышал.       Серсея простонала ему в рот, когда он вошел. Ему бы хотелось, чтобы это было громче, чтобы она не сдерживала себя — но она никогда не расслаблялась полностью. Ни на минуту. Из нас двоих чувство самосохранения есть только у меня.       Так она объясняла свою паранойю. То, что она не выгнала его сразу, как он появился на пороге, он расценивал только одним образом. Пусть выходит замуж, — улыбаясь, подумал он, одной рукой сжимая ее бок, а другой опуская лямку с ее плеча. — Она все равно принадлежит мне. Как и я ей. Несколько часов рядом с Робертом этого не изменят, — он резко толкнулся в нее, чем вызвал новый стон, и успокаивающе поцеловал в оголенное плечо.       Она была близко — кусала нижнюю губу. Джейме запустил руку в ее волосы и прижал ее к своей груди. Она всхлипнула, вздохнула и заговорила. — Только не...        Не договаривала предложения, нечего и начинать, — думает Джейме, затыкая ей рот своим. Нечего портить момент своей маниакальной жаждой контроля.       Она кончает на выдохе, желая утопить свои пальцы в коже на его плечах. Он убаюкивающе гладит ее по голове, жалея, что они не в ланниспортской гостинице — Джейме не мог вспомнить, когда еще был так счастлив, как в ту ночь. Он снова начинает медленно двигаться, и вида пресыщенной, растрепанной сестры ему достаточно; он покидает ее тело и изливается себе в руку с таким же тихим стоном, как у нее.       Сестрица приходит в себя быстрее — опускает подол, все еще сидя на столе, оборачивается, чтобы взять кружевной халат; она поспешно надевает его и завязывает на талии. Джейме убирает член в штаны и поднимает с пола футболку, замечая, наконец, все то, что сбросил туда несколько минут ранее. Серсея молча опускается на колени и начинает собирать булавки — конечно, наступить на них будет, и впрямь, очень неприятно. Он наклоняется рядом с ней и поднимает головной убор, который сделали вчера и который будет украшать ее голову весь сегодняшний день. Нелепица какая-то: Серсее не нужны украшения. Они могли бы просто разрешить ей распустить волосы.       Они собирают все в полной тишине, все маленькие бусинки, крючки, шпильки, остатки кружева. Когда они заканчивают, Серсея просто садится на стул у окна и смотрит в воздух.       Когда он закрывает дверь с другой стороны, то силится вспомнить, зачем он шел, но так и не выходит.

***

Они стоят на ступеньках септы; отец держит ее под руку, и Серсее невольно вспоминается разговор с тетей, произошедший не более часа назад. — Ты самая красивая невеста из всех, что я видела, — восхищенно проговорила Дженна, когда одевающие ее девушки вышли. — А я помню, как Джоанна выходила замуж, так что я знаю, что говорю. Серсея едва ли слышала ее. — Ну же, свет мой, что с лицом? — тетя приподняла подбородок Серсеи и посмотрела ей в глаза. — Боги с тобой, Серсея, ты, никак, рыдать собралась? — Тетя... — Послушай-ка меня. Присядь. А нет, не садись, помнешь платье. Лучше стой. Душа моя, тебе потрясающе повезло, — Дженна взяла обе ее руки в свои и немного сжала, преувеличенно улыбаясь. — Ты выходишь замуж за человека, который молод, красив и знатен. Не каждой так везет. Серсея промолчала, взвешивая ее слова, а потом все-таки решилась. — Как ты думаешь, он полюбит меня? Тетя не уследила за своим лицом, и Серсея заметила пробежавшую там тень жалости. — Это уже будет зависеть от тебя, золотце, и от усилий, которые ты приложишь. Но также Серсея слышала, что насильно мил не будешь.       Изнутри открыли двери, и ей в нос ударил сладкий запах. Неужели здесь была другая служба перед ее свадьбой? Они сделали несколько шагов в полной тишине, и Серсея увидела людей — их было так много, что она не могла сказать точно, сколько. На противоположной стороне она увидела будущего мужа — в новой мантии, серьезного, будто повзрослевшего на несколько лет. Она вдруг поняла, что ничего о нем не знает — за исключением общеизвестных фактов.       Когда они с Джейме поступили в Хогвартс, Роберт был уже на втором курсе — самый громкий и задиристый гриффиндорец не только на своем потоке. Он водил дружбу со старшим Старком — сейчас Серсея уже не могла припомнить его имени — и они часто попадали в неприятности вместе. Только вот Старк перешел на третий курс, а Роберт — нет.       Это его, казалось, ни разу не отрезвило: он нашел себе другого Старка, более тихого, и активно принялся его перевоспитывать. Она старалась не пересекаться с ним, а на общих занятиях садилась от него подальше. Первые годы вообще дались ей тяжело.       Чуть позже Серсея основала свою маленькую компанию и перестала обращать внимание на всех, кто не был ее членом, ну еще и Джейме. Он и рассказывал ей про этого дикаря: как он ведет себя на тренировках, какие олухи в его команде и как он влюблен в девчонку Старк. Младшую сестру своего лучшего друга. Какой позор! Год спустя Серсея пересмотрела свои взгляды. По правде говоря, ее не волновало ничего, кроме учебы и романа, который приходилось так тщательно скрывать. Тогда она бы даже не подумала, что будет стоять в септе, и готовиться стать его женой.        Когда они возвращались в Хогвартс после зимних каникул, Роберт попросил своего старосту пригласить ее из их вагона. Не зная чего ожидать, она последовала за ним в его купе, где он просто достал из кармана мантии кольцо и надел ей на палец. Серсея в первый раз в жизни не знала, что сказать, а потом разозлилась. Лучше бы послал его совиной почтой. Отчего такая честь — получить фамильное кольцо в купе поезда в абсолютном молчании?       Она не была дурой, и не ожидала какого-то громкого предложения, с цветами и прочим, но надеялась, что он хотя бы спросит, согласна ли она. Но Роберт считал, что дело решенное и говорить тут особенно не о чем. — Мне будет приятно, если ты станешь носить его. А не хочешь — не носи. Мы же можем говорить друг другу ты?       Потом он проводил ее обратно в вагон и ушел. Чуть позже, под влиянием Джона Аррена, либо Кейтилин, он стал постепенно вводить ее в свой круг. Ей там было скучно и неловко, но делать было нечего: чем чаще люди видят их вместе, тем скорее поверят, что их связывает что-то больше отцовских договоренностей. Отмучившись, она бежала к Джейме — который изводил ее ревностью, или к Мелисандре — которая все шутила, что не знает, у кого из будущих супругов рога будут длиннее. Дура, — подумала тогда Серсея. — У олених не бывает рогов. А даже, если бы и были, я — лев. И никто у меня этого не отнимет.       Роберт Баратеон, который стоял сейчас рядом с септоном, не вызывал у нее ни неприязни, ни раздражения. Сейчас бы даже сама Серсея не ответила себе, были то ее реальные чувства, или она убедила себя в том, что испытывает. Он молод и красив, вспомнила она. Быть может, тетя была и права, но привлекало ее в нем совсем не это. Он — без пяти минут Министр Магии. Это не делает Министром ее, конечно, но все равно, это было приятно — представлять себя женой кого-то настолько могущественного. Так же приятно, как было бы быть сыном Тайвина Ланнистера, а не дочерью. Отец истолковал ее ступор на свой лад. — Веди себя достойно, — прозвучало над ее ухом, когда она наконец-то начала спускаться по ступенькам. — И не вытворяй глупостей.       Серсея еще крепче сжала в руке маленький вариант «Семиконечной звезды» и свой букет. Ну почему непременно ландыши? Такие незаметные, скромные, чистые. Такой, наверное, и хотел показать ее отец. Как будто ее приемлемость могла зависеть от того, насколько закрытое у нее платье, насколько длинная фата и какие цветы у нее в руках.       Отец оставил ее перед лестницей, вверху которой ждал Роберт, и отошел влево, оставшись в первом ряду, рядом с Джейме. Выглядел он неважно: белый, что мел, с маленькими каплями пота на лбу; он стоял рядом с Тирионом и не спускал с нее глаз. Серсея на секунду закрыла глаза, вдохнула, насколько ей позволяло платье, и поднялась на возвышение. Роберт вежливо поцеловал ей руку. — Очень красивое платье. Она едва не закатила глаза.       Септон принялся читать молитву; долго, скучно и заунывно. Серсея рассматривала витраж за ним — еще никогда он не казался ей таким тусклым и лишенным красок. Наконец, он закончил, и предложил им принести свои обеты; Роберт открыл свою книжечку в темно-сером переплете, а Серсея — белую. Прочитав все, что полагалось, они выслушали семикратное благословение, и настала часть, которую Серсея боялась больше всего. — Если есть причины, по которым союз этого волшебника и этой волшебницы не может быть осуществлен, я прошу присутствующих назвать их. Пожалуйста, молчи,— умоляла она его, внутренне радуясь, что Джейме не видит ее лица. Тогда бы он точно не сдержался. Ее мысли были услышаны, и слова септона были встречены одной лишь тишиной. — Этим поцелуем я клянусь тебе в любви, и признаю тебя своей женой, — произнес Роберт, делая к ней шаг. Его рука легла на ее шею, и Серсея закрыла глаза. Однако, вопреки обещанному, поцелуй был быстрым и сухим; она была даже раздосадована. — Этим поцелуем я клянусь тебе в любви, и признаю тебя своим мужем, — она вернула ему поцелуй, так же быстро и стыдливо, словно это мог быть ее первым настоящим. — Пред ликами богов и людей торжественно объявляю Роберта из дома Баратеонов и Серсею из дома Ланнистеров мужем и женой. Одна плоть, одно сердце, одна душа отныне и навеки, и да будет проклят тот, кто станет между ними, — повторил септон заученные слова.       Роберт взял ее за левую руку и развернул лицом к присутствующим. Громкие, горячие хлопки наполнили зал, Серсея даже увидела, как какая-то незнакомая ей женщина вытирает слезинку. Она метнулась взглядом к отцу. Она все сделала правильно? Он гордится ей? Ответа на его лице она так и не нашла, но он также хлопал, как и все, и она решила, что может начать дышать снова. — Роберт, я так рад, — первым пару подошел поздравить Джон Аррен и заключил воспитанника в объятья. — Видите ли, — произнес он, обращаясь уже к ней, — Боги не наградили меня детьми, но дали этого молодца в сыновья, а теперь еще и дочь... Я ведь могу называть Вас так? — левой рукой он взял ее ладонь, а правой накрыл сверху. Серсея только сейчас с ужасом осознала, что он, кажется, действительно этому рад. Блаженное существо. — Как Вам захочется, — быстро проговорила она, наблюдая, как отец поднимается по лестнице. — Роберт, — Тайвин Ланнистер протянул зятю руку, но тому, кажется, уже порядком осточертел официоз. Он пожал отцу руку, а потом притянул его к себе и похлопал по плечу. — Желаю счастья в супружеской жизни, — проговорил отец гораздо тише, и поцеловал ее в лоб. — Господа, господа! Предлагаю не тратить времени даром и отправиться в Утес Кастерли, чтобы продолжить праздник! — у Джона Аррена, без сомнения, была своя вечеринка. Но многие его поддержали: Серсея только и видела, что трансгрессирующих магов. — Я должен помочь Ренли, — проговорил ее муж уже снизу лестницы. Ах да, его самый младший брат. У нее тоже такой есть. — Ты ведь умеешь? Серсея обиженно улыбнулась. — Не беспокойся.

***

      Джейме стоял у стены, под одним из балконов, и ни на секунду не отпускал от себя Тириона, а соответственно и Вариса. Он использовал брата и его друга как своеобразный щит от гостей, которые подходили ко всем членам его семьи, чтобы поздравить с событием. Это работало, до поры до времени, пока к нему с другого конца зала не направился дядя Киван. — Люди говорят, Джейме, — сказал он тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Уже все заметили, что ты не поздоровался с Робертом. — Мое приветствие ему никуда не уперлось, — иногда дядя любил поиграть в своего старшего брата, и Джейме почувствовал, как начинает раздражаться. Его слишком часто отчитывают в последнее время. Киван сделал еще один шаг и заговорил тише. — Можешь позориться сколько угодно, но не смей бросать тень на свою семью. Делай, что велят. — Отец говорит, что льва не должно волновать мнение овец. На секунду ему показалось, что обычно уравновешенный дядя ударит его. Этого не случилось; он услышал шуршание юбки и знакомые мужские голоса. Дядя тут же ретировался к жене. — Поздравляю, — проговорила Кейтилин, очаровательно улыбаясь и пожимая ему руку двумя своими, — мы очень рады быть здесь.       Джейме заглянул подошедшим за спину и увидел, как издали на них смотрит Джон Аррен. Он чуть не рассмеялся вслух — и этих заставили засвидетельствовать свое почтение. Старк и Баратеон, может, и хотели бы смолчать, но Роберту пришлось пожать ему руку и даже хлопнуть по плечу; Джейме уже решил, что больше эту мантию никогда не наденет.       Он представил им Тириона и Вариса — это все равно не спасло от неловкого молчания; два мелких предателя вскоре ушли разговаривать с Фреями, и он остался один. Он вдруг вспомнил новость, о которой говорила ему Серсея (прочитала в газете; она часто листала их, пытаясь подражать отцу и быть в курсе всего), и ухватился за нее, как за единственное спасение. — Поздравляю с помолвкой, — произнес он как можно вежливее, избегая взгляда Старка и обращаясь больше к Кейтилин. Она расцвела и сердечно его поблагодарила, но Джейме видел, что она смутилась; думает, наверное, что он нарывается на приглашение. Да пошли они все к Неведомому, ему бы пережить хотя бы эту свадьбу. — Молодежь, — Джон Аррен подкрался совершенно незаметно, — пойдемте на места. Невеста будет с минуты на минуту. Пойдем, Роберт.       Он встал в первом ряду, оставив с краю место для отца. Слева уже стоял Тирион с Лионелем и Клеосом — во втором ряду малышам ничего не было бы видно. Тетя Дженна с мужем встали прямо за сыновьями, а за их с Тирионом спинами расположились дяди в полном составе. Стояла страшная духота, и Джейме оттянул ворот рубашки. Он услышал шепот и обернулся, чтобы взглянуть на причину; причина была прекрасна.       Она смотрела только вперед; сколько он не пытался, никак не мог перехватить ее взгляд. Шла Серсея справа от отца, и он не мог ей ничего сказать. Она была серьезной, ожесточенной и полной решимости; Джейме почувствовал вкус горечи на языке. Не надо было ему приходить к ней с утра. Что, если он сделал только хуже? Он не мог обвинять себя долго, и свалил все на отца; наверняка он провел с сестрой беседу о семейном наследии, которой она, как всегда, прониклась. К горечи примешалось раздражение. Скоро все закончится.       Септон, однако, так не думал; молитвы и обеты никак не желали заканчиваться, и Джейме даже показалось, что он дремлет. Из полусна его вырвал безэмоциональный голос Роберта, который клялся в любви его сестре. Джейме задумался, говорил ли он ей когда-нибудь, как сильно он ее любит. Конечно, сотни и тысячи раз: взглядами, поцелуями, прикосновениями, небольшими подарками, часто — поступками. Особенно на матчах; ему так нравилось представлять, что игра — это турнир, он на метле был рыцарем на коне, сестра — дамой его сердца, которая заслуживала наивысшего дара. Он не знал ничего ценнее снитча и потому был не против отдавать его ей. Нет, Серсея не могла не знать о его чувствах. Но говорил ли ты?       Говорил, но всегда в шутку. Традиционно это происходило следующим образом: когда он в очередной раз делал что-то не так, Серсея, как правило, приходила в ярость и старалась сделать ему побольнее; говорила, что она не хочет его видеть, чтобы он оставил ее в покое, что она больше никогда с ним не заговорит. Джейме с грустью отметил, что в последний год это случалось все чаще. На ее жаркое и истеричное «Ненавижу!» он всегда отвечал одинаково. Я тоже люблю тебя, дорогая сестра.       Это всегда охлаждало ее пыл и заставляло чувствовать себя виноватой — она ни за что бы не призналась, но он видел это в ее глазах. Серсея не могла не знать о том, что он ее любит. Сестра, словно в опровержение его мыслям, поцеловала мужа и принесла свою клятву. — Пред ликами богов и людей торжественно объявляю Роберта из дома Баратеонов и Серсею из дома Ланнистеров мужем и женой. Одна плоть, одно сердце, одна душа отныне и навеки, и да будет проклят тот, кто станет между ними. Чушь. Мы и так одна плоть, одно сердце и одна душа. Без всяких богов.