I've already planned it — here's how it's gonna be, I'm gonna love you and — you're gonna fall in love with me. — Shania Twain, I’m Gonna Getcha Good
***
Никто, размышляет Уилл, не любит ходить в кабинет врача, и Уилл ничем не отличается, но на этот раз не возражает. Обычно его визиты к гинекологу — бете с острым чувством юмора и всевидящими глазами — довольно рутинны. Уилл приходит, проверяет фаллопиевы трубы и получает шестимесячное продление рецепта на подавители и противозачаточные средства. Зал ожидания, естественно, самая худшая часть. Все эти омеги, мысленно и буквально громкие омеги, круглые и огромные, сияющие своей плодовитостью, никогда не были в почете у Уилла, фактически незамужней беты. Однако теперь, когда в его голове зреет новый план и этот вездесущий удар, Уилл сидит в приемной с едва заметной улыбкой на лице. Если все пойдет по плану, то через несколько месяцев он будет одним из них. Уилл даже не может описать, как сильно он этого ждет. Но он не может слишком забегать вперед. Поэтому он подавляет это чувство и входит в смотровую, когда его вызывают, берет неудобное бумажное платье, которое медсестра протягивает ему, и переодевается в него с приемлемым, по его мнению, количеством закатывания глаз. Его врач, которая бросает на него взгляд и фыркает в добродушном сочувствии, явно не согласна, но, честно говоря, именно поэтому Уилл выбрал ее. Доктор Уотсон (— Да, — невозмутимо ответила она, когда Уилл впервые появился на приеме через полгода после службы в полиции и уставший от жизни в целом, — это действительно мое имя. Хотите что-нибудь с этим сделать?) немного напоминает Уиллу его отца, с ее острым умом и простой мудростью. Если бы его отец был пятифутовой рыжеволосой женщиной бетой, конечно. Для протокола — не был. Вот почему, когда он начинает встречу со слов «Я хотел бы отказаться от своих подавляющих средств», без объяснений после тринадцати лет приема, она только улыбается, поднимает бровь и добродушно растягивает: — Это так? — У Вас были какие-нибудь побочные эффекты? — спрашивает она затем, потому что она действительно хороший врач, и это стандартная процедура. Уилл немного ежится на это, потому что, ну… Существует четыре коммерчески доступных типа подавителей. Три из них имеют более слабое воздействие, они подавляют овуляцию, течки и в какой-то степени омега-феромоны и имеют очень мало побочных эффектов — и один доступен только по рецепту. Естественно, на три безрецептурных у Уилла аллергия. Вместо этого он принимает рецептурный подавитель — тот, который изначально предназначен для военных, который делает все, что делают другие три, но подавляет его запах так хорошо, что без бета-одеколона он пахнет свежо, как не обозначивший свой статус ребенок. Их начали регулировать после того, как узнали, насколько они популярны среди педофилов. Но дело не в этом. Дело в том, что он также имеет целый набор побочных эффектов — ночные страхи, ночная потливость, бессонница, необычно тревожные кошмары, суицидальные мысли и даже, иногда, визуальные и слуховые галлюцинации. Да. — Возможно, все? — наконец Уилл робко говорит своему доктору, уткнувшись взглядом в ее ключицу, не особенно торопясь увидеть разочарованное выражение ее лица, которое сопровождается медленным, отчитывающим. — Уилл… — Компромисс того стоил, — вмешивается Уилл, прежде чем она действительно сможет закончить свою лекцию — которую он, несомненно, заслуживает, но не желает слышать прямо сейчас. — Но теперь есть… другие факторы в игре. — Угу, — отвечает доктор Уотсон с выражением лица, говорящим ты так легко не отделаешься, прежде чем мягко спрашивает. — Ты ожидаешь изменить свой уровень сексуальной активности? — Если все пойдет по плану, то да, я надеюсь резко увеличить его, — говорит Уилл так же мягко, наконец, встретившись с ней взглядом, и не может сдержать маленькую полуулыбку. — А, так вот оно что, да? — доктор Уотсон хихикает, но это добрый смех, без злобы или осуждения, прежде чем делает пометку в своем планшете и спрашивает с кривой улыбкой на лице. — А мы заинтересованы в контроле над рождаемостью? — Нет, — просто говорит Уилл, и он, конечно, улыбается возникшей мысли — округлость его беременного живота, прослеживаемая тонкокостными оливкового оттенка пальцами бывшего хирурга, — он знал, что был прав насчет этого. Нет, он не заинтересован в контроле над рождаемостью. Доктор Уотсон просто закатывает глаза, прежде чем положить планшет и жестом приказывает ему лечь на спину, чтобы она могла провести быстрый физический осмотр. Когда она это делает, то говорит ему успокаивающим и профессиональным голосом, чтобы нейтрализовать агрессивную природу собственных слов: — Вы собираетесь уйти в отход после столь длительного приема подавителей — это приведет к бесплодной течке — отсутствию овуляции, но все остальные симптомы вашей обычной течки останутся. Это произойдет довольно быстро, но не должно продлиться больше дня или двух. После этого должно пройти от трех до девяти месяцев до появления Вашей первой течки, и после этого цикл должен нормализоваться. А потом, закончив осмотр, она стягивает перчатки и жестом велит Уиллу переодеться, вежливо отворачиваясь к компьютеру, пока он это делает. После того, как он переодевается — трудно беспокоиться о скромности с леди, которая только что осмотрела твою шейку матки, — она поворачивается к нему и сообщает ему: — Вы снова будете восприимчивы к гону, вызываемому течкой, так что Вы должны помнить об этом. О, Уилл помнит. Этим он не делится. Он думает, что это отразилось на его лице, потому что доктор Уотсон сует список с говорящим названием «Приложение для планирующих беременность» в его протянутую руку с подмигиванием и дерзким, но искренним: — Счастливой охоты. Доктор Уотсон, насколько известно Уиллу благодаря его маленькой особенности, преследовала свою пару — высокопоставленного, обеспеченного адвоката бету — с таким уровнем мастерства, которому позавидовал бы Сунь-Цзы. У них трое детей — он видел их на фотографиях в ее офисе. Уилл надеется быть таким же успешным. — Спасибо, — говорит он, потому что это вежливо и потому что он искренне ценит ее участие. Она улыбается и говорит с мягким прогоняющим взмахом руки: — Я ожидаю встретить этого Вашего Альфу позже. — Я посмотрю, что можно сделать, — говорит Уилл, ничего не утверждая. Не надо ничего сглазить.***
До чего же легко заставить Джека согласиться на два выходных. Все, что ему нужно сделать, это заикнуться о Хоббсе и нескольких днях для очищения разума, и Джек соглашается прежде, чем он заканчивает говорить. И даже если Уилл использует несколько омежьих жестов умиротворения — покорный наклон головы, чтобы подставить шею, скромный тон и пристальный взгляд — то это никого не касается, кроме Уилла, не так ли? Он так и думает. Итак, Уилл идет домой, выпускает свою стаю побегать по двору, заставляет себя съесть что-нибудь — тост, потому что течка и сложные блюда не идут рука об руку — и затем он заставляет себя лечь в постель. Судя по тому, что он помнит из прошлых течек, самое худшее — это предвкушение. Течка есть течка, и у Уилла есть игрушки для этого, самая полезная из них — фаллоимитатор с имитированным узлом, который он уже положил на прикроватный столик, но предвкушение — это время, когда нет ничего, кроме ожидания той части, которая не наступит — это труднее всего. Легче просто перейти сразу к делу, но поскольку у Уилла нет альфы в гоне под рукой, чтобы спровоцировать течку — пока нет, во всяком случае, — то сон сейчас лучшая вещь. Поэтому Уилл закрывает глаза и погружается в удивительно спокойный сон. Когда он просыпается, спустя какое-то неопределенное время, его тело становится зоной боевых действий. Эта жажда — эта неоспоримая жаркая жажда, сжимающее желание, исходящее от самой шейки матки, быть насаженным, наполненным и размноженным — всепоглощающая, настолько сильная, что она почти душит его, сворачиваясь в его животе и горле. Он сгорает, обливаясь потом, так сильно, что его бедра скользят вместе без трения, когда он перемещается к фаллоимитатору, хватая его дрожащими руками и толкая в себя без какой-либо подготовки — толстый, жесткий и твердый в его жаждущую, нуждающуюся, отчаянную дырку. Ооо. Идеально. Не так хорошо, как настоящий альфа, конечно, все теплое и пульсирующее, но хотя бы так, и его жаждущая дырка едва ли ощущает разницу, хватая твердый силикон так же жадно, словно это член альфы. И поэтому в безумии течки, царапающей его изнутри, Уилл не тратит время на банальные прелюдии. Вместо этого он задает жестокий ритм, жесткий и быстрый, раз за разом ударяя по простате, и представляет вместо его любимой игрушки член Ганнибала. Больший, чем его игрушка, тяжелый, толстый и длинный, с тем чистокровным объемом, который наполнит его почти до разрыва. Представляет вместо одиночества собственной постели постель Ганнибала, а сам мужчина нависает над ним, прижимая Уилла к кровати, пока вбивается в него своим большим толстым членом. Представляет выражение его глаз, совершенную тьму и то, как он может выглядеть, потерявший свой железный контроль; представляет бисеринки пота на висках; открытый рот, демонстрирующий зубы; идеально уложенные волосы, спадающие на лоб в такт с абсолютной силой его толчков. А потом он представляет, как Ганнибал шепчет ему на ухо, не замедляя ритм, хрипло, с этим свистящим и низким акцентом: — Ты подаришь мне самых красивых и сильных детей. Уилл кончает так сильно, что ему кажется, будто он ослеп. А потом, просто потому что он может, он думает об этом толстом, чистокровном члене и делает это снова, и снова, и снова. Это, само собой разумеется, хорошая ночь.***
Видите ли, в импринтинге омеги существует несколько нюансов. С одной стороны, это здорово. Это эволюционный способ передачи знаний омеге, говорящий ты хочешь сильных, способных детей, так что не заглядывай далеко, без всех ненужных и беспорядочных боев альф за доминирование. Эволюционные биологи и социальные антропологи теоретизируют, что это произошло в ответ на нехватку альф, вызванную чрезмерно жестокими иерархиями доминирования, которые оставили победителей слишком разбитыми для передачи своих генов, и это здорово, потому что это решает проблему довольно хорошо. С другой стороны, это чертова заноза в заднице. Проблема в том, что нет никаких доказательств, которые омега может предложить упомянутому альфе. Конечно, омега может запечатлеться на альфе, но без ответа на альфа-ответ альфа должен поверить омеге на слово. И конечно, учитывая, что омега может многое выиграть от конкретного спаривания — и наоборот, альфа может многое потерять — ложь случается. Уровень разводов не так уж высок только потому, что развод в наши дни легче, и это не говоря уже о количестве убийств в семье. Таким образом, чтобы компенсировать это, общество имеет неписаный набор социальных норм для ухаживания, которые, хоть никто и никогда не учит их в школах, большинство людей знают и следуют. Омега сближается с альфой, на котором она запечатлелась, и заявляет о своем интересе. Тогда альфа должен принять или отвергнуть и, если он принимает, начать ухаживать за омегой. Таким образом, альфа может определить совместимость для себя посредством обеспечения омеги, маркировки запаха и других жестов ухаживания. Если ухаживание распадается и пара не совместима, то предполагается, что омега солгала, а альфа и омега свободны выбрать кого-то другого. Если пара чувствует, что они совместимы, то они могут свободно создать связь, жениться или выполнить любую жизненную договоренность, которую они выбрали. Это не идеальная система, но по большей части она работает нормально. Суть в том, что по большей части омеги не идут за альфами. Даже его собственные родители, несмотря на неудачу в браке, следовали этой тенденции. Его мать проявила большое мужество, ухаживая за скромным разнорабочим, который работал в летнем доме ее старой богатой новоорлеанской семьи против их воли. То, что она в конце концов исчерпала свое мужество и уступила воле своей семьи, достойно сожаления, но Уилл никогда не мог обижаться на нее за это. Конечно, Уиллу плевать на социальные нормы. И у него гораздо больше мужества, чем у его матери. Уилл не собирается объявлять о своем интересе к Ганнибалу такими простыми словами, и он не заинтересован в передаче этой власти Ганнибалу в ближайшем будущем. Уилл планирует заманить в ловушку самого великого кукловода, и поэтому он должен действовать соответственно. И вот, за несколько часов до своего первого сеанса с доктором Лектером, он наносит на руки собственную смазку, оставшуюся после течки, как самый непристойный одеколон в мире, обильно покрывая их перед тем, как надеть пару тонких перчаток, и готовится к охоте. Он думает, что никогда не ждал больше этого часа терапии.***
Офис Ганнибала Лектера оправдывает все ожидания. Ганнибал — человек, представляющий собой очень тщательный образ — утонченный, контролирующий, человек тонких вкусов и больших ресурсов для их приобретения, и конечно же, прежде всего, альфа. Нет ни одного человека, даже наименее чувствительной беты, которая бы даже после мимолетной встречи с Ганнибалом Лектером не осознала, что этот человек был альфой. Уилл не сомневается, что эффект был преднамеренным, каждая деталь была спланирована самим Ганнибалом, чтобы убедиться, что его личный костюм настолько чист и совершенен, насколько это возможно для человека. Его кабинет, естественно, представляет такой же тщательный образ. Глубокие красные тона, гладкие серые тона, кожа кресел и их очень аккуратное расположение — все это призвано показать, что это владения Ганнибала, что он здесь хозяин и повелитель; тонкое, хорошо акцентированное выражение его силы и присутствия Альфы. Никто не войдет в этот кабинет и не ошибется, кто здесь держит власть. Но Уилл думает, может быть, только на секунду, что сегодня, впервые в жизни, это не Ганнибал. Потому что — и нет другого способа выразить это — Ганнибал… застопорился. Видите ли, Уилл работал над этой гипотезой Ганнибала. Чтобы излучать такой контроль, чтобы создать безупречную маску, которую он носит, должно быть удивительное количество подготовки, которая происходит только за кулисами. Уилл воображает, что каждое взаимодействие, которое имеет Ганнибал, запланировано и подготовлено; каждое слово тщательно изучено, отобрано и взвешено, прежде чем оно слетит с его губ. Таким образом, Уилл может догадаться, что он приготовился увидеть на этой встрече — Уилла бету, пораженного и хрупкого из-за чувства вины за убийство Хоббса и уязвимого для… убеждений Ганнибала. Ганнибал издает такой звук при виде заметно стабильной омеги, пахнущей недавней течкой, словно все тщательно заготовленные слова только что умерли у него на языке. Это является прекрасным подтверждением теории Уилла. Хотя он прекрасно берет себя в руки, отмечает Уилл. Нет никаких других признаков, кроме этого крошечного провала, вероятно, заметного только потому, что Уилл так внимательно смотрит. Когда Ганнибал жестом приглашает его сесть, занимая свое место в одном из двух кожаных кресел, он выглядит таким спокойным, каким Уилл никогда его не видел. Уилл попытается что-то с этим сделать. Поэтому он садится на маленькую фрейдистскую кушетку с ее глупой маленькой подушкой, заставляя Ганнибала переместить свое кресло лицом к Уиллу. Это, признает Уилл, совершенно бессмысленная игра власти, но даже незначительные победы остаются победами. Вспышка чего-то очень похожего на голод мелькает в глазах Ганнибала, когда Уилл снимает перчатки, кладет их на диван, и Ганнибал, без сомнения, улавливает запах этих рук. Это, безусловно, является значительной победой. — Вы… перестали принимать свои подавители, — начинает Ганнибал спокойным голосом, полностью профессиональным, без малейших признаков того, что он никогда не знал, что Уилл был омегой. Уилл может сказать, что это абсолютно не так, что эта сторона слишком тщательно сконструирована, чтобы быть беспристрастной; и он следит за тем, чтобы ни одно из этих знаний — или удовлетворение, которое оно приносит — не отразилось на его лице. — Неужели это так очевидно? — Вместо этого спрашивает Уилл, переводя взгляд на колени и поднимая подушку, чтобы поиграть с ней, и ему даже не нужно притворяться смущенным. Уилл не очень хорошо справляется с социальным взаимодействием. До этого момента он никогда не думал, что это будет полезно. То, что он проводит руками по подушке, чтобы перенести смазку с них на нее, насыщая запахом течки и Уилла, безусловно, его собственный замысел. — У меня очень… сильное обоняние, — отвечает Ганнибал, в голосе звучит извинение. Уилл не может сказать искренне это или нет, но на самом деле это не имеет значения. — Я был на Онестапаме, — говорит Уилл плечу Ганнибала, все еще слегка поглаживая скользкие руки на подушке, зная, что человек с медицинским образованием Ганнибала узнает бренд, — и начали появляться побочные эффекты. А после, — говорит он, переводя взгляд на подбородок Лектера, чтобы наблюдать за глазами мужчины на периферии, — я не мог не думать о том, чтобы перестать принимать их и попытаться найти пару. — Ты испытываешь желание иметь партнера, — медленно произносит Ганнибал, перефразируя слова в знакомом Уиллу психоаналитическом трюке, предназначенном для того, чтобы заставить Уилла продолжить тему. Но именно его взгляд — раздумие и просчитывание перспектив, — который видит Уилл, делает этот бесполезный трюк таким эффективным. — Я чувствую желание иметь семью, — честно говорит Уилл, оставляя подушку на диване, чтобы встать и начать расхаживать по комнате, чувствуя тяжесть взгляда Лектера на каждом шагу. — Я всегда хотел, но, возможно, эта история с Хоббсом и Эбигейл заставила всплыть его на поверхность. — Ты чувствуешь родительскую ответственность перед Эбигейл Хоббс за свою роль в разрушении ее семьи, — говорит Ганнибал, и это звучит так мягко, что если бы Уилл не смотрел, если бы он не знал, что такое Ганнибал, он, вероятно, никогда не понял бы, насколько тщательно предложение подобрано для того, чтобы ранить. Но Уилл знает, Уилл смотрит, и поэтому он просто ценит ее за то, какая она есть — природа Ганнибала. Уилл, однако, имеет свою собственную природу. — Да, немного, — говорит Уилл, потому что это правда — он действительно чувствует что-то к Эбигейл, что-то, с чем ему придется разобраться позже. Но затем он продолжает. — Но Эбигейл почти полностью выросла, и у нее были родители, независимо от того, какими людьми они были. Я… — говорит он, и пауза намеренная, поскольку он небрежно, якобы бессознательно гладит рукой свой плоский живот, как будто лаская ребенка, дремлющего внутри, — хочу создать свою собственную семью. А потом, глядя Лектеру в лицо: — Это неправильно? — Можно возразить, — говорит Ганнибал так медленно, почти мурлыча, и его глаза ни на секунду не отрываются от нежного движения руки Уилла, — что это самое естественное желание в мире. — У Вас уже есть… кто-то на примете? — Лектер спрашивает тем же слишком небрежным, чтобы быть настоящим, тоном, и Уилл снова переводит взгляд на пол, изображая небрежное уныние. — Нет, но, — говорит он с должным оптимизмом, уткнувшись в пол, чтобы не вызвать подозрений, — я думаю, что никогда никого не найду, если не начну искать, верно? — Да, — медленно протягивает Лектер, позволяя своему акценту растягивать слова, в его темных глазах что-то похожее на расчет. — Я полагаю, что это правда. Уилл знает, что это тоже победа. Остальная часть сеанса — возможно, все десять минут — довольно рутинна. Уилл не смотрит ему в глаза, и Лектер позволяет ему это, а затем они прощаются и планируют следующую встречу через неделю без всякой помпезности. Уилл не упоминает, что у него есть все намерения найти причину вернуться намного раньше, но он с трудом может представить, чтобы Лектер возражал такому раскладу. Это хорошее чувство. И вот Уилл идет к своей машине, а затем он ждет, намеренно, одну, две, три минуты. Затем он выходит из машины и возвращается в кабинет Ганнибала, вежливо постучав в дверь. — Я забыл свои перчатки, — говорит Уилл, стремясь казаться смущенным, когда мужчина появляется в дверях. Он терпеливо ждет там, пристально следя за Ганнибалом, когда тот подходит к кушетке и поднимает их, возвращая Уиллу, который тихо благодарит его перед уходом. Маленькой подушки, пропитанной запахом Уилла, нигде не видно. По дороге домой он делает остановку в местной аптеке с улыбкой на лице. Он считает, что сейчас самое время начать принимать фолиевую кислоту.***
Мертвые диабетики выращивают грибы. Уилл на секунду задумывается о том, почему ему всегда так везет. Впрочем, у него есть дополнительный бонус в виде «каминг-аута» перед коллегами, которые воспринимают его изменение статуса с разной степенью. Джек одаривает его взглядом, в котором читается что ты делал эти два дня?! Но Уилл видит, как он принимает решение — Уилл знает, что он выглядит более стабильным, чем Джек когда–либо видел его, и хотя Джек может иметь некоторую привязанность к Уиллу, она всегда будет уравновешиваться работой, — а затем идет дальше. Зеллер и Прайс — оба Альфы, хотя и гетерозиготные по гену — немного нервируют его, но не в болезненном ключе, и Уилл позволяет этому захватить его. Катц — тоже Альфа — добродушно хлопает его по плечу и говорит ему, что собирается начать знакомить его со своими друзьями альфами, несмотря на его заикающиеся протесты. И Алана… Алана Блум, прекрасная, заботливая бета. Алана выглядит… разочарованной? Уилл допускает, что у него может быть кое-что еще, с чем нужно разобраться позже. Но сначала — убийство.***
Беверли Катц находит его, когда он практикует свою стрельбу в целевом диапазоне. Уилл совсем не мог сказать ФБР, что он стрелял в Хоббса десять раз не потому, что он не был хорошим стрелком, а потому, что он хотел, и поэтому он здесь, на полигоне. Тем не менее, он не возражает против ее компании. Катц, как знает Уилл, является частью населения, которое идентифицирует себя как гомосексуалы. В течение многих лет омега/омега и альфа/альфа пары встречали со стыдом, ненавистью и осуждением, и они держались в основном в тени, но растущее движение за равенство брака изменило многое. Это, конечно, не идеально, но они делают успехи. Тем не менее, Уилл восхищается мужеством, которое, должно быть, потребовалось Беверли, чтобы привести своего бойфренда альфу на рождественскую вечеринку ФБР в прошлом году. Короче говоря, Катц никогда не будет интересоваться большим, чем дружба, омега он или бета. Это одна из двух причин, почему он позволяет происходить следующему. — Ты Вивер, — говорит Беверли слева от его плеча, — я приняла тебя за равнобедренного парня. — У меня проблема с плечом, поэтому я должен использовать позицию Вивера, — отвечает Уилл, потому что он точно знает, что она будет делать дальше. И, конечно же, она делает это, двигаясь к его спине, регулируя положение его руки и, хотя непреднамеренно, оставляя свой запах на его свитере, пока болтает с ним о карандашах. Она права, Уилл позволяет, когда делает выстрел, это помогает с отдачей. Как только она уходит, Уилл переходит в равнобедренную позицию и делает три выстрела, все они пронзают мертвую точку на цели. Плечо Уилла в полном порядке. Его свитер пахнет Беверли — другой альфой. Он сказал, что есть две причины. Теперь все, что ему нужно, это повод снова увидеть Ганнибала.***
Когда он стреляет в Элдона Стамица, у него лишь две мысли. Джеймс Бонд был прав; это действительно становится легче. И теперь ему даже не придется придумывать предлог, чтобы снова оказаться в кабинете Ганнибала. Отлично.***
Когда Уилл приходит, Ганнибал встречает его у двери своего офиса. Уилл старается оказаться достаточно близко к Ганнибалу, пока он закрывает дверь. Не так близко, чтобы задеть мужчину или вызвать подозрение, но достаточно, чтобы Ганнибал смог почувствовать запах другой альфы, оставшийся на нем. Раздувание его ноздрей — единственное доказательство того, что Уилл преуспел. И вот он небрежно снимает свитер, вешает его на крючок для пальто на стене у двери и садится — на этот раз в кожаное кресло напротив Лектера. Он уже одержал свою победу. По этому обстоятельству, Уилл позволяет втянуть себя в разговор о манипулятивном взгляде Лектера на то, почему выстрел в Стимеца не ощущался так хорошо, как выстрелы в Хоббса — как будто Уилл не понял этого сам — прежде чем он задает несвязанный вопрос: — Здесь есть туалет? — Дверь справа от Вас, — изящно жестикулирует Лектер, и Уилл благодарно кивает, направляясь в комнату. Обстановка также ожидаема; холодный белый мрамор, полотенца для рук темного, королевского синего цвета, идеально ровные и блестящие светильники из нержавеющей стали. И вот, хотя ему это и не нужно, Уилл заставляет себя помочиться, очень тщательно моет руки, медленно вытирает их полотенцем, смотрит на часы — три минуты — прежде чем вернуться в кабинет. Когда он возвращается, Ганнибал все еще спокойно сидит в своем кресле, а когда Уилл снова садится, он заводит разговор о том, что Бог чувствует себя всесильным, когда убивает. Сидя в машине после сеанса, Уилл подносит свитер к носу и делает долгий, глубокий вдох. Он пахнет Альфой. Никакого запаха Беверли Катц. Уилл даже не должен использовать эмпатию, чтобы увидеть, что вызвало такое изменение. Ганнибал Лектер — обладающий железным контролем и огромной волей — за те три минуты, что Уилл метался в ванной, пересек свой нетронутый кабинет, снял свитер Уилла с крючка пальто и втер в него собственный запах, словно какой-то управляемый гормонами подросток, только что развязавший свой первый узел, чтобы стереть запах другого, меньшего альфы. А потом он повесил его точно так же и ждал в своем кресле, так спокойно, как только мог, пока Уилл не вернулся, как будто ничего не произошло. Уилл думает, что он точно знает, что чувствует Бог.***
И если Уилл проведет эту ночь с любимой игрушкой в заднице и в обнимку со своим свитером, вдыхая сильный мускусный запах Ганнибала, то это никого не касается, кроме самого Уилла. Ведь хорошо выполненная работа всегда заслуживает награды.