You let me violate you, you let me desecrate you. You let me penetrate you, you let me complicate you — Nine Inch Nails, Closer
***
Строго говоря, по предыдущему опыту Уилла, прелюдия к сексу — снятие одежды, позиционирование и тому подобное — всегда была немного неудобной и… несексуальной. Ганнибал срывает с Уилла брюки, разрывая швы в спешке; звук, который он издает, когда обнаруживает отсутствие нижнего белья под ними, положительно звериный. Поток смазки, который вытекает из Уилла при этом звуке, растекаясь по холодной столешнице под его внезапно обнаженной задницей, гарантирует, что в этот раз Уиллу не придется беспокоиться ни о какой несексуальности. Ганнибал все еще одет. Уилл считает, что это преступление должно быть исправлено как можно скорее. — Почему ты носишь так много гребаных слоев? — возмущается он, сражаясь с дурацкими пуговицами на жилете Ганнибала, дрожащие руки немного замедляют процесс — один из признаков начала быстро наступающей течки, — как будто сжимающего голода, исходящего от самой шейки матки Уилла, было недостаточно. Ганнибал отвечает рычанием; человеческий костюм сорван, оставляя только монстра. Сильные руки отталкивают руки Уилла, разрушая пошив костюма в стремлении освободить член, чтобы толкнуться глубоко внутрь его тела. Если они продолжат в том же духе, то Уилл соскользнет с этих гребаных гранитных столешниц на собственной смазке. Секунды, которые требуются Ганнибалу, чтобы освободиться, ощущаются как часы в отчаянии Уилла. Он вцепляется в дурацкий галстук Ганнибала, умудряясь развязать его и расстегнуть несколько пуговиц на рубашке, открывая соблазнительный вид. Усилия Ганнибала демонстрируют нечто гораздо более заманчивое, и хотя отчаяние Уилла царапает горло, он берет этот великолепный, изогнутый к животу член, обрамленный соломой лобковых волос медового цвета и брюками костюма. Уилл чувствует, как его рот наполняется слюной от одного вида — гордый и огромный, больше и толще, чем в его самых смелых мечтах, такой красный от желания; и глаза, которые встречаются с его собственными, такие дикие, что в них не осталось почти ничего человеческого. Но Уилл не боится. Этот монстр любит его. Сознание Уилла покидает его примерно в тот же момент, когда Ганнибал проталкивает один, два, три длинных пальца в его скользкий, пропитанный влагой вход, разводя и растягивая для подготовки, которую он ценит, но в которой нет никакой необходимости. Его задница сжимается, трепещущая от отчаянного желания быть наполненной этим большим, толстым чистокровным членом; быть насыщенной семенем, пока новая жизнь не укоренится в его матке, развиваясь там в безопасности и защищенности. — Ты выиграл меня, — шипит Уилл, словно безмозглое существо, движимое только потребностью ощутить в себе член альфы. — Так возьми меня. Ганнибал издает звук, как будто Уилл убивает его, а затем он убирает пальцы, хватает Уилла за бедра и входит одним плавным, жестким толчком по самое основание. Наконец-то. Уилл вознаграждает послушание своего альфы, немедленно кончая, мышцы конвульсивно сжимаются на этом великолепном, чистокровном обхвате, его собственное семя растекается по их животам. Ганнибал издает звук, похожий на рев, стискивая зубы, как будто оборвалась последняя ниточка, за которую он цеплялся, а затем он закидывает ноги Уилла на плечи и трахает его со всей силой. Уилл, обезумевший от течки и голода, делает все, что может, чтобы помочь, подмахивая бедрами в такт жестокому ритму. — Ты будешь таким прекрасным, наполненный моими детьми, — рычит Ганнибал, уткнувшись в шею Уилла, его голос едва ли похож на человеческий. Слова сопровождаются таким глубоким и идеальным толчком, что толстая головка члена ударяется о шейку матки, и Уилл кричит от удовольствия, кончая во второй раз; ритм ни на мгновение не замедляется. Такое поведение заслуживает награды. — Я пометил твою дурацкую подушку своей смазкой, — протягивает Уилл, голос его звучит глупо и медленно, слова невнятны от оргазма, но звук, который издает Ганнибал, уверяет Уилла, что он услышал их; его глаза светятся почти красным, а бедра начинают дрожать от первых признаков подступающего оргазма. — Я позволил запаху Беверли пометить мой свитер, чтобы ты смог почувствовать ее запах на мне, — выдавливает Уилл хриплым от крика голосом, и при упоминании о другой альфе Ганнибал с силой толкается в него, словно в наказание, ударяя по разбухшей, нуждающейся простате в попытке изгнать любые мысли из головы Уилла. Уилл, почти ослепший от удовольствия, определенно не жалуется. — Я запечатлелся на тебе в кабинете Джека, — стонет Уилл, хватая Ганнибала за шею, чтобы взглянуть в эти дикие, голодные глаза, позволить ему услышать его — понять его — сквозь туман течки и свирепость гона, и заканчивает, открывая шею в предложении, которое привяжет Ганнибала к нему навсегда. — И все, что я сделал после этого, было потому, что я не собирался позволить какой-то другой омеге родить твоих детей. Они мои, так же как и ты. — Уилл, — беспомощно стонет Ганнибал, пригвождая его к стойке одним, двумя, тремя прерывистыми толчками, прежде чем толкается так глубоко, что Уиллу кажется, что он может чувствовать Ганнибала в своем горле. Узел набухает, сцепляя их вместе, и Уилл тонет в удовольствии, так полно, что едва может справиться с этим. Но все это стоит того, когда Уилл чувствует, как Ганнибал обдает его стенки влагалища горячим семенем, которое скользнет в его тело, найдет яйцеклетку в его маточных трубах и будет сражаться до тех пор, пока не победит сильнейший, объединяясь, чтобы создать идеального маленького человека, лучшую его и Ганнибала часть, которую они будут любить, лелеять и воспитывать вместе. И затем, прежде чем он даже успевает выразить свой триумф, Ганнибал, все еще кончающий, обнажает зубы и берет то, что предлагает ему Уилл, кусая его горло, добавляя в кровь Уилла феромоны, которые свяжут их вместе, синхронизируют их циклы и сделают Уилла Ганнибала. Если, Уилл, конечно, укусит в ответ. Последняя защита омеги от нежелательной связи — отрицание ответного укуса. Половина связи не может существовать, так же как и половина арки не может стоять. Омеги на протяжении веков используют это оружие против альф, насильно пытающихся привязать их к себе. Для омеги ответный укус, добавляющий ее феромоны в кровь ее альфы и связывающий их навсегда, это самый большой жизненный выбор. Уилл уже сделал свой. Он впивается зубами в шею Ганнибала, прикусывая в своем ответном омежьем утверждении, пока не чувствует вкус крови, и делает Ганнибала своим. И затем он кончает вокруг этого огромного узла, на его губах ликующая улыбка.***
Когда Уилл приходит в себя, он обнаруживает, что они все еще связаны с Ганнибалом на его потерявшей весь свой первозданный вид столешнице, а его плоть все еще огромна, тверда и подрагивает внутри него. Это, как ни крути, приятный сценарий. Сам Ганнибал тяжело разлегся на груди Уилла, отчасти из-за того, что мышцы на его руках, похоже, еще не в состоянии полностью поддерживать его, отчасти также из-за его инстинкта альфы защищать, распространять себя по телу Уилла в качестве живого щита из плоти. Обе причины более чем приемлемы для Уилла. Сила Ганнибала возвращается к нему достаточно скоро, и он приподнимает свой торс достаточно высоко, чтобы встретиться с глазами Уилла; его движения медленные и рассчитанные, чтобы не потревожить место, где они все еще тесно связаны. И все же от нежности, которую он видит в этих темных глазах, Уилл не может сдержаться и, проведя руками по пепельным волосам, снова прижимает Ганнибала к себе и целует так, как не мог в безумии течки. Ганнибал не сопротивляется, позволяя Уиллу медленно и сладко целовать его, пока их покрасневшие и распухшие губы не начинают болеть, и целует в ответ, пока между ними не заканчивается воздух. — Мне пришло в голову, что я должен был соблазнить тебя, — легко говорит Ганнибал, когда они, наконец, отодвигаются, чтобы перевести дыхание, откидывая своенравный локон с глаз Уилла. — Да ну? — дразнит Уилл, засовывая руку в штаны Ганнибала, чтобы ущипнуть его за задницу, и продолжает с незамутненной нежностью. — И как, работает? Ганнибал отвечает игривым покусыванием за плечо в наказывающем возмездии, прежде чем продолжает слишком задумчивым тоном для человека, чей член находится глубоко в его партнере: — Я намеревался не позволить тебе выиграть в нашей маленькой игре. О, думает Уилл, так он знал. Хорошо. Честно говоря, Уилл был бы немного разочарован в нем, если бы это оказалось не так. — Ты что, жалуешься? — спрашивает он с искренним любопытством, рассеянно проводя пальцем по следу его собственного укуса на шее Ганнибала — знак их кровного слияния. Ганнибал абсолютно помешан на контроле, Уилл знал это с самого начала, и часть него всегда задавалась вопросом, как Ганнибал воспримет попытки Уилла штурмовать его ворота. Учитывая, что его член все еще глубоко внутри его тела, это приводит Уилла к мысли, что вряд ли Ганнибал станет возражать. Но он ошибался и раньше. К счастью, сейчас явно не тот случай, судя по крошечной, теплой улыбке Ганнибала, и Уилл пытается разгадать это незнакомое выражение на его лице, прежде чем Ганнибал перемещает пальцы к метке Уилла, поглаживая ее нежно и благоговейно: — Нет. Я нахожу себя скорее… довольным таким исходом. — Хорошо, — отвечает Уилл, понимая, что улыбка на его лице должна быть отвратительно слащавой, прежде он дерзко ухмыляется и дразняще говорит: — Если это заставит тебя почувствовать себя лучше, ты можешь сказать людям, что это была с самого начала твоя идея. — Ты пытаешься задобрить мое эго, — говорит Ганнибал. На его лице то ли мягкая озадаченность, то ли гордость, а может, и то, и другое. — Можно и так сказать, — дерзко говорит Уилл, и, словно выполняя упражнение кегеля, сжимает мышцы тазового дна вокруг члена Ганнибала так, что тот стонет, прижимаясь лбом к его лбу, прежде чем рассмеяться. Звук редкий и беззаботный, как и шепот в ухо Уилла, похожий на обещание: — Я собираюсь удержать тебя. — Лучше тебе так и сделать, — говорит Уилл совершенно серьезно, и поцелуй, который он получает, горячий и собственнический, просто идеален. Они целуются то горячо и требовательно, то лениво и мягко, пока Уилл не чувствует, как узел Ганнибал начинает уменьшаться внутри него. С некоторой неохотой Уилл позволяет ему выскользнуть, чувствуя, как горячее семя вытекает из его опухшей дырочки. Он чувствует странную пустоту без привычной наполненности. Он хочет почувствовать ее снова. Так что Уилл решает получить ее. — Я представляю, что у тебя есть кровать где-то в этом огромном мавзолее, — дразнит Уилл Ганнибала, обхватывая ногами его четко очерченные бедра, садясь на стойку так, чтобы они с Ганнибалом снова прижались друг к другу. На мгновение Уилл притирается своими чувствительными сосками к удивительному количеству жестких волос, украшающих мускулистую грудь Ганнибала. — На самом деле у меня их несколько, — говорит Ганнибал, терпеливо реагируя на его импульс, и хватает Уилла за задницу своими большими, элегантными руками, поднимая Уилла так, чтобы он смог обхватить ногами его талию. — Отлично, — говорит Уилл таким ровным голосом, будто не ощущает вновь вспыхнувший жар, ползущий по его спине и требующий, чтобы его держали, трахали, связывали и наполняли семенем. Он пригвождает Ганнибала взглядом и требует, вполне разумно. — Ты должен отвести меня наверх, уложить в свою постель и трахать до тех пор, пока не останется никаких шансов, что я не понесу твоего ребенка к концу этой течки. Ганнибал поднимает их по лестнице так быстро, что Уилл даже не успевает по-настоящему оценить его силу при выполнении маневра. С ощущением простыней из египетского хлопка под спиной и горячим взглядом альфы Уилл едва вспоминает об этой потере. Вместо этого он переворачивается на четвереньки — течка делает его гибким — и подставляется; задница выпячена кверху для оценки и облегчения доступа для его альфы, идеальный рефлекс лордоза. Ганнибал раздевается догола и оказывается внутри Уилла прежде, чем тот успевает хотя бы озвучить свое требование. Но Уилл, безусловно, не жалуется, ощущая в себе мощные толчки, разрывающие его на части. Вместо этого он, ополоумевший от жара и желания, позволяет себе опуститься на локти, приподнимая бедра так, чтобы толстый член Ганнибала проникал еще глубже, в тот угол его тела, оптимальный для оплодотворения. Ганнибал рычит в затылок Уилла множество грязных вещей о том, как идеально он подходит ему, как он был рожден для того, чтобы извиваться на члене Ганнибала и как прекрасны будут их дети. Уилл в основном отвечает задыхающимися стонами и всхлипами, практически невербальными в его отчаянии, но Ганнибал, похоже, все равно их ценит. Однако, как бы ни было идеально их нынешнее положение, оно не оптимально для поцелуев. И хоть та часть его сущности, испытывающая отчаяние, голод и желание быть наполненной, полностью ценит это, — нежная, мягкая его часть требует ощущения губ Ганнибала на его собственных. Чтобы компенсировать это, он помещает свою раненую руку в руку Ганнибала, переплетает их пальцы вместе, и Ганнибал позволяет это, поднося их переплетенные руки к своим губам, покрывая пальцы Уилла и марлю влажными поцелуями. — Я хотел бы, чтобы он был жив, чтобы я мог убить его снова, — яростно рычит Ганнибал ломаным акцентом в марлю, слегка красноватую от крови Уилла, и ему не нужно произносить имя Тобиаса, чтобы Уилл понял. Как и звериное, неистовое чувство, стоящее за этим, всю темную ярость от посягательства Тобиаса на плоть Уилла и яростное удовлетворение от его победы над ним. — Я тоже, — стонет Уилл, отчаявшийся и почти ослепший от удовольствия, и Ганнибал рычит от облегчения, пригвождая Уилла к кровати силой своих толчков. Узел быстро набухает, и Ганнибал кончает в Уилла сквозь его оргазм, который пронизывает, пронизывает, пронизывает его, сметая каждую клеточку и молекулу Уилла, и единственное, что остается в его голове это Ганнибал.***
Уилл теряет счет количеству раз, сколько они трахаются в последующие два дня, хотя это не из-за отсутствия попыток. Течка — вещь безжалостная, она многое дает, но и многое отнимает, — но это он помнит. Он лежал распростертый на обеденном столе Ганнибала, как некое непристойное подношение, пока сам мужчина двигался между его раздвинутых ног, рот влажный от слюны Уилла, глаза такие темные и голодные. Через несколько мгновений или, возможно, часов Ганнибал толкнулся в него так сильно, что столовые приборы с грохотом упали на пол, разбиваясь. Они это полностью проигнорировали. Они сидели на кухонном полу в один из периодов просветления, голые, как новорожденные младенцы, и доедали остатки из дурацких керамических контейнеров в холодильнике Ганнибала руками, как непослушные дети на ночевке. Трахались потом в той самой кухне. Ганнибал с голой задницей задыхался на полу, пока Уилл яростно скакал на нем. Его руки то отчаянно скользили по полу в поисках опоры, то сжимали бедра Уилла до синяков, которые Уилл будет носить с гордостью в ближайшие дни. Трахались в огромном стеклянном душе Ганнибала, позволяя воде стекать по ним, прежде чем Уилл опустился на колени и взял этот великолепный, огромный, толстый член в рот. Он давился этим обхватом, желая большего и остановившись только тогда, когда Ганнибал притянул его, чтобы толкнуться в отчаянный, влажный вход Уилла, используя свою невероятную силу, чтобы не позволить им скользить по мокрым полам, пока холодная вода стекала по ним незамеченная. И вот, наконец, когда безумие течки прошло, Уилл растянулся на огромной кровати Ганнибала лицом к лицу, ногами цепляясь за его спину. Медленные и сладкие толчки между сладкими поцелуями, жар истощенный и ленивый, любовные ласки вместо животного гона течки. — Надеюсь, у них будут твои глаза, — шепчет Уилл на ухо Ганнибалу, когда кончает, мягко, как гребень волны, и Ганнибал кончает от его слов, из горла вырываются всхлипы, слишком хриплые для стонов. Позже, когда они устроились в объятиях друг друга, все еще связанные, он шепчет Уиллу в шею, словно секрет: — Я надеюсь, что они унаследуют от тебя как можно больше. Это, думает Уилл, исходящее от пограничного нарцисса и бесспорного психопата, вероятно, признание в любви. — По крайней мере, твои скулы, — мягко шутит он, коснувшись поцелуем вышеупомянутого лица, а затем сворачивается калачиком в тепле тела Ганнибала и засыпает, в целости и сохранности, с утешительным звуком двух сердцебиений внутри него.***
Часть Уилла удивляется отсутствию неловкости между ними после их двухдневного безумия. Он думал, что это будет неизбежным злом в сочетании с тем фактом, что достижение его цели вряд ли означает, что его социальные навыки внезапно волшебным образом улучшатся, как и вторжение Уилла в хорошо упорядоченную маленькую жизнь Ганнибала. И все же, почему-то неловкости нет. Уилл просыпается в постели Ганнибала, собирается на работу, а затем отваживается спуститься на кухню, где Ганнибал готовит ему завтрак — нежные блины с клубникой и свежевыжатым соком, — и тишина, в которой они едят, так комфортна, так легка. А потом, после еды они моют посуду и Ганнибал приглашает его поужинать с ним в тот же вечер, а потом он целует Уилла на прощание, нежно и легко, как будто они делают это уже много лет. Это так по-домашнему, и так комфортно, что Уилл с трудом может в это поверить. Разумом Уилл понимает, что это, вероятно, связано с притоком окситоцина, серотонина и других гормонов, вызванных их связыванием, призванным помочь им приспособиться, помочь им стать ближе. Эмоционально Уилл полностью готов просто наслаждаться этой прекрасной, спокойной легкостью и позволить себе почувствовать ее. А потом Уилл отправляется на работу и обнаруживает Беверли в своем кабинете. Звук, который она издает при его появлении — пронзительный, как сирена, — разрывает этот приятный, спокойный пузырь. — Уилл Грэм, получи! — говорит Беверли тоном, который, пожалуй, лучше всего описать как визг, практически подпрыгивая на месте от одной только силы ее возбуждения. Беверли — альфа, и учитывая, что Уилл практически пахнет Ганнибалом, он не тратит время на размышления о том, как она узнала об изменении его статуса. На самом деле, Уилл почти не тратит времени на обдумывание того, что он собирается сказать Беверли, потому что в следующий момент Зеллер вбегает в комнату, его едва не заносит при остановке. Он осознает ситуацию, прежде чем, наконец, расслабляется и закатывает глаза. — Господи, я думал, что кто-то убивает Беверли! — говорит Зеллер, глядя сначала на Уилла, чей взгляд полон недоумения, говорящего о полной непричастности, а потом стреляет в Беверли взглядом, который Уилл не видел с тех пор, как плохо себя вел, будучи ребенком. Билл Грэм умел прекрасно состроить разочарованное родительское лицо. Уилл надеется, что когда-нибудь он сможет также. Но вернемся к делу. — Нет, — говорит Беверли, совершенно не раскаиваясь, ее голос и манеры такие же самодовольные, как у кошки, держащей в лапах канарейку. — Но ты, Прайс и Кроуфорд должны мне деньги, потому что наш Уилл Грэм подцепил себе подходящего альфу! Она этого не сделала. — Черт возьми, Грэм, ты не мог подождать еще два месяца? Тогда бы я выиграл банк, — добродушно ворчит Зеллер, небрежно усаживаясь на стол Уилла и, конечно же, не отрицая слов Беверли. Она сделала. Честно говоря, Уилл не может решить, испуган он или горд. — Вы все поставили на то, когда мы с Ганнибалом будем вместе? — говорит Уилл голосом, в котором побеждает гордость — и, возможно, небольшой шок. Хотя его голос немного ломается на последнем вопросе. — Даже Джек? — Это была идея Джека, — говорит Прайс, входя в комнату и небрежно поедая пакет чипсов. Он великодушно предлагает Уиллу взять одну и спокойно говорит: — У меня был день святого Валентина — Лектер, похоже, увлекся этим старомодным романтическим дерьмом. Знаешь, костюмы и рыцарство? Уилл, в надежде, что сложные углеводы улучшат ситуацию, берет предложенную чипсину. Это не помогает, но, по крайней мере, она со вкусом сметаны и лука, как Уилл и любит. Маленькие милости. — Я ухожу, потому что вы все сумасшедшие, — решает Уилл, потому что, несомненно, его коллеги поздравляют его и уверяют, что они одобряют его выбор, этого слишком много для такого раннего утра, и он — мужественно — сбегает из своего офиса в безопасность одной из лабораторий вещдоков, пока Беверли ликует: — Платите, лохи! — Прайс и Зеллер следуют за ним по коридору. И подумать только, Уилл когда-то волновался, что он здесь сумасшедший. Он умудряется прятаться в лаборатории большую часть дня, занимаясь делом Потрошителя, хотя на самом деле это сводится к поисковым симптомам беременности и первым тестам на беременность. Ну, предположил Уилл, с некоторой долей сухого юмора, это действительно относится к Чесапикскому Потрошителю. — Я слышал, ты принимаешь поздравления, — говорит Джек в качестве приветствия, когда находит Уилла в лаборатории примерно за полчаса до его ухода. Уилл сомневается, что это случайность. Уилл, возможно, немного трогательно благодарен за это. Его отношения с Джеком не всегда комфортны, особенно когда речь заходит о Потрошителе, но Уилл может сказать, что под всей этой грубостью Джек действительно заботится о нем, частично по-дружески и частично по-отцовски, поскольку уязвимость Уилла делает его привлекательным суррогатом для ребенка, которого Джек никогда не имел с Беллой. Уилл ценит это чувство, но оно также делает дискуссии о его сексуальной жизни немного… неудобными. — И это все, что ты слышал? — спрашивает Уилл подбородок Джека, и он честно не уверен, что хочет знать ответ, потому что ему нравится Беверли, действительно нравится, но в таких вопросах, как этот, она откровенно пугает его до смерти. — Я думаю, возможно, Беверли завела альбом для фотографий или что-то в этом роде, — говорит Джек, и Уилл не может сказать, шутит он или нет. Джек, возможно, чувствуя это, а может быть, просто демонстрируя свой типично тупой стиль эмоций, только говорит Уиллу: — Он делает тебя счастливым? — Да, — просто говорит Уилл, потому что Ганнибал делает. Несмотря ни на что, монстр и человек, который охотится на монстров, делают друг друга счастливыми, и Уилл сделает все, чтобы так оставалось и дальше — Хорошо, — говорит Джек, и позволяет мгновению искреннего, подлинного теплого чувства осесть на Уилла успокаивающей тяжестью, прежде чем он ухмыляется и говорит, чтобы поднять настроение. — Но, честно говоря, вы не могли подождать еще шесть месяцев? Вот тогда у меня был бы бассейн. — Я ненавижу свою работу и всех, кто на ней работает, — решительно заявляет Уилл, убегая на целый день, быстро пакуя сумку, и раскатистый смех Джека следует за ним по коридору. Уилл окружен сумасшедшими людьми. Когда Ганнибал встречает его в дверях поцелуем, который заставляет его забыть собственное имя, и опускается на колени, Уилл решает, что он в порядке. А затем? Затем все идет своим чередом. Уилл остается с Ганнибалом почти каждую ночь, обедает за его столом, сворачивается калачиком с Ганнибалом в его гостиной и просто живет с ним, спит в его постели, окруженный безопасностью его тела. По ночам, которые Уилл проводит у себя дома, ухаживая за своими собаками, Ганнибал звонит ему перед сном, чтобы Уилл мог заснуть под звуки его голоса, а по утрам Уилл оставляет сообщение на его автоответчике, потому что он знает, что Ганнибалу нравится эта симметрия — начинать свой день с голоса Уилла, когда Уилл заканчивает свой день голосом Ганнибала. Уилл продолжает ждать, когда медовый месяц закончится, но этого просто не происходит. Все довольно идеально. Ну, за исключением одной скользкой темы.***
Уилл не говорит Ганнибалу о том, что он знает. О секретном ингредиенте в каждом блюде. О костюме Человека, за которым Ганнибал прячет своих монстров. О Потрошителе. О Ганнибале. Он мог бы, он знает. Ганнибал, вероятно, не убил бы его. Может, был бы взволнован, узнав, что Уилл знает, что Уилл может видеть его и все еще желать его. Связь далеко не такая, какой ее пытается выставить Голливуд — нет никакой психической связи, Уилл не может чувствовать эмоции Ганнибала или что-то такое банальное, но он чувствует близость, тепло, единство, сохраняющиеся в глубине его разума, которые Уилл никогда не чувствовал с другим человеком и знает, что никогда не будет. И все же, Уилл не говорит ему. Он хочет забеременеть раньше. В этом есть аспект выживания — уверенность в том, что Ганнибал не отреагирует неблагоприятно, не причинит вред Уиллу, даже в порыве импульса, поскольку это означало бы причинить вред и их ребенку, но все же это не совсем так. Вместо этого Уилл хочет сделать это только один раз — разделить самый темный секрет Ганнибала с самым ярким секретом Уилла, quid pro quo* (лат. услуга за услугу) — чтобы запечатать их жизнь в этот момент и проложить свое будущее без секретов или неопределенности между ними. Он скажет ему, когда забеременеет, и не раньше. Когда он просыпается в своем собственном доме через три недели после течки и быстро бежит в туалет, чтобы выплюнуть все содержимое своего желудка, Уиллу приходит в голову, что это время может наступить довольно скоро. Семь тестов на беременность, которые он делает позже в тот же день — все положительные, — подтверждают это. Уилл стоит перед зеркалом в ванной, положив руки на все еще плоский живот, и воображает, что ласкает жизнь, дремлющую в нем, со слезами радости на глазах. У Уилла будет ребенок. Остался последний разговор.***
Уилл проводит три дня, колеблясь между счастьем и размышлениями о том, как он собирается рассказать Ганнибалу. Несмотря на всю важность, которую придавал этому Уилл, он никогда не думал о том, как он это сделает, и учитывая, что Ганнибал, вероятно, не сможет учуять его положение еще в течение месяца, об ожидании не может быть и речи. Он подумывает о том, чтобы найти какую-нибудь грубую свинью, убить ее и представить Ганнибалу на его обеденном столе в качестве подношения, и, возможно, поместить один из тестов на беременность на ее лице, чтобы Ганнибал увидел. В конечном счете он заканчивает тем, что отвергает эту идею, когда исследует предметное стекло крови в лаборатории морга, что вызывает у него тошноту. Если он не может вынести крошечный круг крови, то убийство взрослого человека, безусловно, вне картины. Блевотина на трупе, несомненно, разрушит эстетику, к которой он стремится. Кроме того, часть его восстает против идеи смешивания своего ребенка с… внеклассной деятельностью Ганнибала. Уилл, может быть, и не испытывает никаких моральных угрызений совести, но он не позволит ничему преждевременно украсть невинность его ребенка, даже себе или Ганнибалу. И в итоге все заканчивается тем, что Уилл мягко заявляет новости за обеденным столом в ответ на простой вопрос Ганнибала «что-то не так с едой?», наблюдающего, как он возит еду по тарелке, но не ест. Вот так это и происходит. Ганнибал приглашает Уилла на ужин, первый с тех пор, как Уилл прошел эти тесты три дня назад. Он уезжал на выходные из штата с Джеком для дела — просто мужчина, решивший убить свою жену и попытавшийся выдать ее за жертву убийцы, и, к несчастью для него, оштрафованный за превышение скорости в ту же ночь и решивший признаться во всем ради славы, — и Уилл, только недавно повязанный, умирает от желания увидеть Ганнибала даже после такого небольшого отсутствия. Так что Уилл, конечно, согласился. И все просто прекрасно — Ганнибал приветствует его поцелуем, который затуманивает его разум у двери и льстит его эго как ощутимое доказательство того, что Ганнибал скучал по нему, — а затем Ганнибал ставит обед перед Уиллом, какое-то блюдо из «свинины» в красном вине, и Уилл понимает, что у него есть проблема. Видите ли, сам Уилл не испытывает никаких моральных угрызений совести, поглощая пищу Ганнибала; он знает, кем он является, и принимает его как такового, но ребенок Уилла не сделал этот выбор. Это дитя, которое Уилл поклялся защищать до последнего вздоха, будет получать свои единственные питательные вещества от Уилла в течение девяти месяцев, пока будет спать и расти в его утробе, и Уилл не хочет, чтобы его ребенок стал каннибалом до того, как он или она даже родится, не согласившись на это. И затем, Ганнибал спрашивает, явно заметив нехарактерную для Уилла нерешительность, ведя себя как обеспокоенный альфа, а не что-то подозревающий серийный убийца: — Что-то не так с едой? И Уилл? Уилл говорит ему. — Я обеспокоен риском для здоровья ребенка, который представляет потребление человеческого мяса. Я знаю, что ты избирателен, но все можно пропустить, — говорит он, не сводя глаз с Ганнибала. Его голос нарочито легок, когда он заканчивает, мягко выкладывая свое полное недоумение. — Кроме того, я полагаю, что этика также давит на меня. Я выбрал это, но не он. Видишь проблему? Если бы не было так много риска, Уилл мог бы соблазниться вытащить свой телефон и сфотографировать лицо Ганнибала, ослабевшее от шока, с выражением, которое Уилл может описать как «ошибка». Уилл думает, что он только что сломал Ганнибала Лектера. Естественно, даже это делает его таким же глупо привлекательным, но Уилл признает, что ему нравится этот взгляд. — В этой картошке ведь никого нет? Нет, — говорит Уилл, просто чтобы нарушить молчание, не получая ответа. Хотя он, конечно, не ожидал его в любом случае. Вместо этого он подносит картофелину ко рту и делает вид, что смакует, улыбаясь Ганнибалу после того, как сглатывает. — Вкусно. Божественно. Возможно, Уилла слишком веселит эта ситуация. — Ты знал, — медленно произносит Ганнибал, и это не вопрос, поскольку Уилл видит, что шестеренки в его голове снова начали вращаться, работая в ускоренном темпе в ответ на шок, который Уилл доставил в его систему. — С момента убийства Кэсси Бойл, — говорит Уилл в ответ, а затем, возможно, более легкомысленно, чем необходимо, хотя достаточно искренне. — Я был бы довольно ужасен во всей этой эмпатии, если бы не сделал этого. Ганнибалу удается укоризненно покоситься на него даже в задумчивости — впечатляющая многозадачность, — прежде чем он говорит медленно, как будто пробуя слова на вкус: — Ты знал, но все равно преследовал меня. Все равно привязал себя ко мне. — Нет, — говорит Уилл, теперь уже серьезно, убеждаясь, что Ганнибал смотрит ему в глаза, что Ганнибал понимает, потому что это, это действительно важно. — Я знал, поэтому я преследовал тебя, поэтому я привязал себя к тебе. Ты единственный, кого я хотел бы видеть отцом своих детей — из-за того, кто ты есть, а не вопреки этому. И, во второй раз менее чем за пять минут, Уилл Грэм ломает Ганнибала Лектера. Но Уилл знает, что все в порядке, глядя на гордое лицо Ганнибала, обмякшее от шока и ошеломленного недоверия. Он смотрит на Уилла так, будто боится, что он не настоящий, призрак, который может исчезнуть прямо перед его глазами. Уилл вернет ему целостность. — Уилл, — выдыхает Ганнибал, его глаза светятся чем-то вроде благоговения, когда он встает со своего места, оставляя свое безупречное кулинарное творение забытым, и подходит к Уиллу, опускаясь перед ним. Он кладёт руки на колени Уилла, словно в мольбе, и спрашивает, как будто осознание слов Уилла наконец накрыло его. — Ребенок? — Угу, — говорит Уилл, улыбаясь тому факту, что Ганнибал слишком ошеломлен, чтобы протестовать против неэлегантности, направляя его руки к своему все еще плоскому животу, где спит их ребенок, и руки Ганнибала сжимаются с невероятной осторожностью. — Через восемь месяцев ты, я и малыш станем семьей. Когда Ганнибал поднимается и целует его, долго, нежно и с благоговением, Уилл чувствует вкус слез радости, текущих по его щекам. В ту ночь Ганнибал берет его с чувством, похожим на поклонение. Он целует его так, будто боится, что он сломается; нежность нехарактерна для него, и это тем более ценится Уиллом. Ганнибал мягко скользит в него и устанавливает темп, который удовлетворяет его сладость, каждый толчок перемежается с влажными поцелуями. Руки Ганнибала повсюду, но в основном они тянутся к животу Уилла, благоговейно поглаживая его. Оргазм Уилла подобен мягкому хлопку пробки, и когда Ганнибал кончает мгновением спустя с прерывистым толчком и скулением, Уилл чувствует себя почти так же полно в теле, как и в своем сердце. Это хорошее чувство. — У меня мало оснований для нежных чувств, — шепчет Ганнибал после, когда они все еще соединены; их лица достаточно близко, чтобы дышать друг другом, его голос неуверенный, какого Уилл никогда не слышал раньше. — Ты заставляешь меня испытывать желание отдать мир в твои руки, просто чтобы посмотреть, что ты с ним сделаешь. И затем, как будто самоосознание Ганнибала в его недостатках в этой области, внезапно всплывшее на поверхность, заставило его бояться, что его предложений недостаточно, с оттенком слабой беспомощности он говорит: — Я не знаю, является ли это любовью. Может быть. Уилл знает, что это не любовь в стереотипном голливудском смысле. Возможно, это даже не любовь в здоровом смысле. Любовь Ганнибала — это темное, всепоглощающее существо с когтями, которое хочет утащить Уилла с собой в глубины его греховности, где он будет в целости и сохранности. Ганнибал никогда, никогда не отпустит Уилла, не оставит его, даже если — по какой-то невозможной причине — это будет против воли самого Уилла. Это именно та любовь, которой жаждет Уилл; часть его помнит горе на лице отца каждый раз, когда кто-то упоминал имя матери Уилла. Ганнибал уйдет от Уилла и их ребенка только к смерти. Это не та сказочная любовь, о которой он слышал в детстве, совершенная, обожествленная и блестящая, но это единственная любовь, которую он хочет, со всеми ее шипами и прочим. — Этого достаточно, — мягко заверяет его Уилл, кладя его руку на свой живот, переплетая их пальцы. — Ты уже дал мне все, чего я когда-либо хотел. — О Уилл, — шепчет Ганнибал, монстры в его глазах танцуют в гротескной радости. — Я собираюсь отдать тебе мир. Звучит прекрасно.