«Actually, you said love, for you, is larger than the usual romantic love. It’s like a religion. It’s terrifying. No one will ever want to sleep with you.» ― Richard Siken, Crush
***
Абель Гидеон умирает долго. Очень долго, за свой проступок он получает соответствующее наказание. Абель Гидеон поначалу кричит, но Уилл может сказать, что Ганнибал не получает удовлетворения, пока Гидеон не выдыхается, крики не переходят в хныканье, а затем, наконец, в надломленное дыхание. Уилл наблюдает до самого последнего вздоха. Это великолепно. Он никогда бы не признался в этом в обществе, которое иногда посещает, в обществе Джека и Аланы, но в глубине души он всегда знал эту истину: Потрошитель прежде всего художник, и то, что он предпочитает смерть и чудовищность, никогда не притупляло красоту его работы в глазах Уилла. Смотреть, как он творит в его честь, во имя его, под тяжестью взгляда Уилла и, возможно, все еще ощущая легкое тепло его рук, пока режет Абеля Гидеона, превращая его из человеческого и мирского в жуткое, высшее? Захватывающе. А потом, как только Гидеон испустил свой последний вздох, как только Ганнибал все организовал, спланировал и закончил, он поворачивается, и его глаза встречаются с глазами Уилла, и взгляд его пары — что-то за пределами дикости, за пределами даже любви, — действительно выбивает из него воздух. Они набрасываются друг на друга, скорее звери, чем люди, и их секс — это вид дикой свирепости, едва ли сравнимой с течкой. И все же Уилл отчаянно жаждет этого, отвечая зубами и ногтями на зов своего партнера, своей второй половины, на его совершенный комплимент, помечая плоть Ганнибала, пока его удовольствие не становится настолько сильным, что он не может удержать его в клетке своего тела и отключается. Когда он снова приходит в себя, то обнаруживает, что лежит на холодном твердом полу рядом с телом Ганнибала, который проводит окровавленными руками по его коже, успокаивая. На небольшой выпуклости живота остался единственный кровавый отпечаток ладони — одновременно клеймо и предупреждение для тех, кто вздумает причинить им вред. Это действительно очень мило. Тем не менее, работа не ждёт. И хотя Уилл был бы доволен полежать здесь еще некоторое время, он заставляет себя встать, находит тот мягкий свитер, который Ганнибал сорвал с него в порыве их безумия, и надевает его обратно. Поворачивается к Ганнибалу и говорит, бросив сначала многозначительный взгляд на лестницу, а затем на то, что осталось от Гидеона: — Постарайся не разбудить меня, когда вернешься, — он нежно целует его в губы, словно омега, желающая своему альфе хорошего рабочего дня. — Мне нужно отдохнуть до звонка Джека. — Дорогой, — Ганнибал практически выдыхает, монстры в его темных глазах полны восхищения. — Ты бесподобное зрелище. В эту ночь Уилл сворачивается калачиком — сытый, в безопасности и полный счастья — в их постели, и спит сном без сновидений. Когда спустя какое-то время звонит Джек, вызывая их на место преступления, где нашли тело Гидеона — очевидная картина Потрошителя, — Уилл отвечает ему из теплого кольца объятий своей пары, целует Ганнибала, а затем направляется в душ. В конце концов, было бы невежливо заставлять подарок Ганнибала ждать.***
В двадцати минутах ходьбы от дома есть детская площадка. Уилл видел ее только мельком, так как она была по пути к дому из Куантико, но он никогда не обращал на нее особого внимания, даже сейчас, находясь в положении. Сейчас он обращает на нее внимание. Поскольку останки того, что когда-то было Абелем Гидеоном, выставлены на этой площадке, искусно устроенные Ганнибалом, пока Уилл мирно спал в тепле их постели. То, что когда-то было альфой-хищником, теперь представляет собой пародию на человека, крепко прикрепленного чем-то похожим на рыболовную бечевку к одной из маленьких надувных лошадок, разрезанного от пупка до шеи. Его внутренности трясутся, когда игрушка движется, реагируя на ветер, заставляя жизненно важные органы Гидеона подпрыгивать едва ли не в веселье. Его руки отсутствуют, их нигде нет, а рукава украденного дождевика ФБР бесцельно развеваются на ветру. Вместо глаз Гидеон слепо уставился на них двумя кусками блестящего золотого пирита, взглядом дурака. Прошлой ночью шел дождь, Уилл это знает. Он видит это в сыром гравии детской площадки, слышит, как мягко он стучал в окна их дома прошлой ночью, пока он спал. И все же, не заметь он этого, то он наверняка узнал бы об этом. Ибо там, где когда-то были волосы, скальп и мозг Гидеона, теперь нет ничего, кроме кратера. Уилл помнит, как Ганнибал плавно разрезал его череп циркулярной пилой, наблюдал, как он выковыривал мозг Гидеона, но он не был свидетелем того, как Ганнибал очистил верхнюю часть черепа и поместил ее обратно в пещеру, образованную отсутствием мозгового вещества, чтобы создать идеальную небольшую кривую для сбора воды. И в цистерне со свежесобранной дождевой водой плавает маленькая желтая резиновая утка, игриво покачиваясь на крошечных волнах. Это прекрасно. Тем не менее, Уиллу приходится подавить ту волну любви, которая поднимается у него в груди при виде этого зрелища, здесь она неуместна. Он устремляет внезапно усталый взгляд к Джеку, чтобы дать ему ответ, выданный за истину: — Символизм очевиден — Потрошитель считал Гидеона не больше, чем детской игрой. И он явно не оценил, что кто-то принял Гидеона за него. — Зачем он забрал руки? — спрашивает Джек, слегка напрягшись, словно ожидая, что ответ причинит ему боль. Потому что он прикоснулся ко мне, думает Уилл, согреваясь от этой мысли, но вместо этого говорит: — Я не думаю, что Потрошитель был впечатлен тем, что он сделал с ними, — полуправда. — Тем, что он сотворил, — а затем ложь. — Удаление рук раньше было наказанием за воровство — может быть, это его наказание за подделку. И это ложь, потому что здесь наказание за воровство, а не за подделку, за мысль о том, что Гидеон пытался отнять у него Уилла. — Похоже на то, что он мог сделать, — вздыхает Джек, утомленный и усталый, отворачиваясь, словно в знак согласия, к Катц, Зеллеру и Прайсу, и Уилл прикусывает губу, чтобы скрыть улыбку. Ганнибал смотрит на него из-за своего творения, его глаза полны любви, темной и чудовищной, и всего, чего Уилл когда-либо хотел. Он так близко.***
— Будет еще один труп, — тяжело вздыхает Джек, глядя на доску убийств, как только они возвращаются в его кабинет, и Уилл, заметив, что он открыт, проскальзывает внутрь, словно нож. — Я не так уверен, Джек, — говорит он нарочито настороженно, но все же неуверенно, и Джек реагирует ожидаемо — с осторожной надеждой и скептицизмом: — Ты думаешь, на этот раз он остановится на двух? — Нет, я думаю, что Гидеон был его третьим, — говорит Уилл, прядя правду, чтобы удовлетворить его потребности. — Кэсси Бойл, Мариса Шурр, Абель Гидеон. — Кэсси Бойл? — говорит Джек, вытягиваясь во весь рост с видом ищейки. — Мне показалось, ты сказал, что это подражатель. — Я всего лишь человек, Джек — даже я иногда не могу видеть все, — говорит Уилл, используя омежье умиротворение, позволяя Джеку медленно подойти к нему, плетя свою историю, пока она не начинает казаться евангельской истиной. — Но это имеет смысл — Потрошитель всегда убивает таким образом, посылая сообщение. Мариса Шурр и Гидеон были им, и Кэсси Бойл была посланием к нам, чтобы заставить нас смотреть в правильном направлении на дело Хоббса. — Я просто… такое чувство, что Потрошитель уже завершил свой цикл из трёх жертв, — заканчивает Уилл, встречаясь глазами с Джеком и позволяя ему увидеть — слегка отредактированную — правду, предлагая заманчивую приманку. — Ты думаешь, мы промахнулись? — говорит Джек медленно, как будто проверяя эту идею, но Уилл знает, что это значит. Попался, думает Уилл, рыбак намотал свой приз на крючок, и сдерживает торжествующую улыбку. Вместо этого он с уверенностью говорит очередную правду, которую сам себе обеспечит: — Гидеон… он чувствовался иначе… как финал. Думаю, мы еще долго не услышим о Потрошителе. Джек устало кивает, прежде чем повернуться к Ганнибалу и спросить, больше для подтверждения, чем для чего-либо еще: — Доктор Лектер? — Я согласен с Уиллом, — говорит Ганнибал, и хотя он не смотрит на него, Уилл видит, что он доверяет ему, и этого более чем достаточно. Это всё. — Я не могу решить, правы ли вы, плохо это будет или хорошо, — вздыхает Джек, и Уилл понимает, что это согласие. Затем Джек пренебрежительно машет рукой и с улыбкой обращается к нему. — Твой декретный отпуск уже подписан, так что убирайся отсюда. И… будь здоров, или что там еще. Иногда, думает Уилл, очень приятно получить все, что ты хотел. — Спасибо, Джек, — говорит Уилл, пожимая протянутую руку, и затем следует за своей парой в их новую жизнь.***
— Ты просишь меня остановиться? — спрашивает Ганнибал, когда они оказываются уже дома и стоят на кухне — это первые слова, которые он произнес с момента ухода от Джека. И все же это не обвинение или защита, а простое любопытство. Потому что Уилл знает, что если бы он попросил, Ганнибал бы остановился, чего бы это ему ни стоило. И поэтому Ганнибал хочет лишь знать, что Уилл запланировал, ни больше, ни меньше. И ответ на это только один. — Нет, я никогда не попросил бы тебя об этом, — тепло говорит Уилл, потому что он действительно не станет — он будет слишком скучать по этой чудовищной красоте, чтобы когда-либо просить об этом, — входя в личное пространство Ганнибала. — Я предлагаю… изменения. Компромисс. — Ты убиваешь таким образом, потому что жаждешь — нуждаешься — в аудитории, как и всё искусство, — говорит Уилл, нежно проводя рукой по этим пленительным скулам. — Мой компромисс — это обмен. Аудитория недобрых масс для меня, того, кто видит и любит тебя. Ты можешь привести их сюда, своих грубых свиней, привести их сюда ко мне, и я буду смотреть, как ты их преображаешь, буду смотреть на твое искусство с сочувствием. Он обращается к монстрам, живущим глубоко в душе его пары, отвечающим на его собственный зов тьмы: — Я не могу дать тебе количество, но я могу смотреть на твою работу и знать, что ты отобрал руки Гидеона, потому что он коснулся меня, его глаза, потому что он смотрел на меня, и его мозг, потому что он думал обо мне. Он тихо обращается к своей паре, отцу своих детей, мужчине, которого он любит: — Я могу знать это и все еще любить тебя. — Качество превыше количества, если хочешь, — мягко говорит Уилл и подносит эти руки, совершившие столько насилия, к своим губам, прижимаясь к ним нежным поцелуем. На лице Ганнибала полная беспомощность и всепоглощающая преданность, и это все, что нужно Уиллу для подтверждения. — Уилл… — голос Ганнибала едва ли громче благоговейного шепота. Он прижимает руки к его животу, где дремлют их дети, совершенно и полностью влюбленный. — Если бы я видел тебя каждый день, всегда, я бы запомнил это мгновение. И Уилл думает об этом единственном красном отпечатке руки, смытом с его кожи, но никогда по-настоящему с этих рук. Ибо руки Ганнибала всегда будут покрыты кровью — руки охотника, убийцы. И все же Уилл знает, что эти руки способны на большее, чем просто на ужасную прекрасную жестокость. Только сейчас, когда они покоятся на мягкой округлости его живота, Уилл осознает, что эти руки способны на абсолютную мягкость, на абсолютную нежность. Под этими руками их дети совершают свой первый трепещущий толчок. И когда Уилл сплетает эти смертоносные руки со своими, он чувствует, как они дрожат, и в колыбели этих рук он чувствует… — А я тебя, — просто отвечает Уилл, одержав победу в своей войне. Безоговорочно.****************************** FIN ******************************