Трижды проклятый успех

      Конкурс — это знаменательный день для всей школы. Каким бы банальным событием он ни казался со стороны, в музыкалке все его ценят, ждут и усиленно к нему готовятся.       Даже моё ближайшее окружение проникается конкурсной атмосферой. Сеструха обещает прийти и поглазеть на «того миленького мальчика, с которым ты будешь играть». Киря тоже жаждет явиться в компании Танюши — «поддержать по-дружески». Я бы с радостью предпочёл, чтобы они оба сидели дома как ни в чём не бывало. Но кто им запретит — конкурс-то открытый. Захотят прийти — придут. А то, что меня это нервирует, их совершенно не ебёт.       Поэтому я радуюсь, что родители будут заняты и не смогут меня послушать. В другой раз, пожалуй, обязательно бы расстроился.       Близится конкурсное выступление. Я долго корячусь перед зеркалом, разглядываю себя так и эдак. Мне всё не нравится: кажусь самому себе неуклюжим и забавным. Не создан я для всех этих официальных костюмов. В футболке и джинсах выгляжу намного естественнее.       Женечка на конкурс приезжает вместе с семьёй. Родители втолковывают ему что-то серьёзное, сестрицы пытаются веселить. Потом все они, наконец, уходят слушать первых конкурсантов. Женя находит меня, и мы вместе двигаемся к гримёрной.       На нём — белоснежная рубашка и изящный чёрный жилет, подчёркивающий стройную фигуру. Волосы собраны в хвост, часть прядей выбивается у лица и аккуратно спадает вниз. Искренне восхищаюсь: Женя очень красив и, в отличие меня, костюм ему ужасно идёт.       Гримёрка оказывается забита юными выступающими. От одного их жалкого вида мне становится дурно. Сидят всей кучей и трясутся, будто испуганные кролики. Хлопают глазами и смотрят на Женю, как на какого-то идола. Он, к слову, спокоен и невозмутим. Неудивительно. Ему уйму раз приходилось участвовать во всяких конкурсах, нередко за пределами нашего города. Так что он здесь как опытный гуру, готовый просветить своих верных последователей. Чем Женя, собственно, и занимается: он непринуждённо болтает с кучкой малолетних девочек, даёт советы касательно поведения на сцене: «Не смотрите в зал», «Обязательно кланяйтесь, когда садитесь и встаёте», «Прежде чем играть, подумайте и сосредоточьтесь»... Я, подобно малолеткам, внимательно слушаю Женю и пытаюсь запомнить всё, что он говорит.       Чем меньше людей становится в гримёрной, тем хуже я себя чувствую. Мечтаю, чтобы мои мучения закончились как можно скорее. Состояние усугубляют руки, которым приспичило замёрзнуть в столь важный для меня момент. Пальцы задеревенели и еле двигаются. Я боюсь, что попросту не смогу играть в нужном темпе. Завалю всё, как обычно.       — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Женя, не без внимания оставляя мой жалкий вид.       — Хреново, — честно признаюсь я.       — Не переживай так. Скоро всё закончится.       — «Не пилиживяй тяк», — резко передразниваю я его. — Легко говорить такое, будучи тобой.       Женечка замолкает. Понимает, видимо, что ко мне сейчас лучше не лезть. Потому что я злой и могу покусать.       В свою очередь я осознаю, что не хочу проводить оставшееся время подобным образом. Для меня, возможно, вся жизнь после этого долбаного конкурса изменится. И я не про внезапную великую славу — вот чего уж точно мне не видать! — а про отношение к себе и миру, что окружает меня. А ещё, пожалуй, про собственные нервы, которые, кажется, уже на пределе.        — Жень, можно тебя попросить?       — Чего?       — Согрей мне руки… Пожалуйста. Я наверно играть не смогу с такими холодными…       Женечка удивляется этой просьбе. Однако послушно берёт мои ладони в свои. Руки у него тёплые и приятные. Хочется ещё больше этого тепла, больше умиротворения, которым одаривают меня эти касания.       — Слушай, какое выступление у тебя было самым худшим? — спрашивает Женя.       — Ты хочешь окончательно меня пристыдить? — улыбаюсь я. Не возмущаюсь и не пытаюсь отмахнуться. Сил не осталось.       — Просто если вспомнишь, то предстоящее может показаться чем-то намного более несущественным, — объясняет мне Женя.       — Ну… так-то я редко выступал. По сравнению с тобой уж точно. Никогда особо не тупил и не играл, как бог. Так что успокаиваться мне, к сожалению, нечем.       — Может, это и хорошо… — задумчиво произносит Женя. — Я вот однажды забыл всё произведение прямо на сцене. Спохватился и стал играть собачий вальс вместо него. До сих пор стыдно.       — Что? Правда? — смеюсь я. — Это очень сложно представить! Действительно, ты тогда провалился однозначно.       — Мне было лет двенадцать, не меньше. В общем, я это к тому, что даже если ты ошибёшься много раз, то помни: можно сыграть намного хуже.       — Спасибо, — с благодарностью отзываюсь я. — Запомню это и непременно расскажу всей школе!       — На том концерте и так было не меньше половины школы, — пожимает плечами Женя.       Так мы и сидим, непринуждённо разговаривая о всякой ерунде. Я заметно успокаиваюсь. Женечка по-прежнему держит мои ладони. Чувствую, мне это нравится. Как и всё, что происходит между нами в этот момент. Я даже придвигаюсь к нему и кладу голову ему на плечо. Вдохновенно закрываю глаза и представляю, как буду счастлив, когда всё завершится.       Когда мы выходим на сцену, я преданно следую Жениным советам и в зал не смотрю. А то увижу пару знакомых рож и опять начну переживать.       Играю, по своим скромным меркам, удачно. Пару раз косячу, однако не придаю этому значения — на уроках ошибок было в разы больше. Мне не следует волноваться об этом. Мне следует играть, полностью отдаваясь музыке. Играть для безликих людей, что пытливо наблюдают за нами. Для Ларисы Васильевны, приложившей немало усилий, чтобы я умел хоть что-то полезное в этой жизни. Для Женечки, чьи впечатления становятся для меня важнее всего остального.       Покинув зал, я ошалевшими глазами смотрю по сторонам, не веря в то, что всё закончилось. Лариса Васильевна выходит вместе с нами. Отводит нас в сторонку и полушёпотом говорит:       — Женя — хуже, чем в прошлом году. Андрей — лучше, чем всегда. В общем, вы молодцы.       После этого она забегает обратно в зал слушать оставшихся конкурсантов.       — Ты же не расстраиваешься, нет? — обращаюсь я к Жене. — Прости, если это из-за меня! А это по-любому из-за меня. Я честно старался, ты же видел, да?..       — Конечно, я видел, — он безмятежно улыбается мне, и я тут же перестаю ныть, очарованно на него глядя.       Коридор, где мы стоим, практически пустой. Мимо нас проходят выступившие конкурсанты, которые отправляются либо в зал, либо в сторону учебного корпуса.       — Пойдём, что ли, других послушаем, — предлагает мне Женя и уже собирается последовать к дверям.       — Не, у меня идея получше, — я останавливаю его за локоть. — Давай отсюда свалим!       Жене моя внезапная идея кажется дикостью.       — В каком смысле «свалим»? Нам ещё результаты не сказали… Да, к тому же, у меня там родители и сёстры… и у тебя кто-то тоже есть… Лариса Васильевна ещё…       — Я устал и хочу побыть в уединении, — невозмутимо поясняю ему. И для пущей убедительности добавляю: — Между прочим, это мой приказ. Так что давай, пойдём.       — Приказ? — удивляется Женя. — Выступление уже закончилось, а значит, я больше не обязан тебя слушаться.       — Вот как? — хитро улыбаюсь я и приближаюсь к Женечке. — Между прочим, я тебя особо-то не напрягал. Всего пару раз попросил задания какие-то поделать и с Лерой не общаться…       — Да какая разница… Я могу представить, что у тебя теперь на уме. После выступления…       — И что же?       — Заставишь делать что-нибудь бессмысленное и дурацкое. Чтобы посмеяться…       — Да ну тебя! Всё, что мне нужно, это чтобы ты ушёл со мной отсюда. Если сделка для тебя уже не действует, то хотя бы ради меня. Пошли.       — А ты будто бы станешь делать что-то ради меня! — возмущается Женя.       Молча обхватываю руками его лицо и уверенно целую. Женя сначала что-то мычит и даже пытается меня оттолкнуть. В конце концов сдаётся и позволяет мне обнять его, поглаживая за спину, проникнуть языком вглубь рта и полностью раствориться в поцелуе.       Мне захотелось убедиться в своих желаниях. Что я, собственно, и сделал. Оказывается, целоваться с Женечкой приятно. До дрожи приятно. Воображение автоматически создаёт картины чего-то большего. Мне не терпится испытать их наяву.       По глазам Жени я понял: он мой. На вечер, на ночь, на неопределённое будущее. От такой власти у меня кружится голова и радостно долбится сердце.       Пишу сеструхе, чтобы по возможности где-нибудь задержалась.        «А что мне за это будет?» — спрашивает она.       Никаких тебе «зачем?» и «почему?», сразу к делу. Люблю сеструху за подобную практичность. Обещаю, что следующую генеральную уборку провожу гордо в одиночку. Её это предложение вполне устраивает.       До моего дома мы добираемся практически бегом. Врываюсь в квартиру и сбрасываю с себя ненавистный пиджак. Женя заходит следом.       Я бегло осматриваюсь. Мы с сеструхой никогда не отличались любовью к порядку. Повсюду ватманы, чертежи и макеты каких-то неведомых построек. На кухне никакой нормальной еды. Ну, той, которую не стыдно подавать гостям. Поэтому я краснею за себя и сеструху и обещаю найти что-нибудь в короткие сроки. Женя глубокомысленно сообщает, что мы вроде не есть сюда пришли.       — А зачем, по-твоему? — хитро улыбаюсь ему.       Он ничего не отвечает и отводит взгляд. Я всё же решаю приготовить чай и отрыть шоколад со дна холодильника.