Смятые простыни

      Первый день проходит относительно спокойно. Они знакомятся с токийскими командами, проигрывают все матчи до единого, много бегают, и у Тсукишимы не остается времени подумать о себе. Душ они принимают парами, они с Ямагучи, естественно, оказываются вместе, и за все время, что он старается не смотреть, его шея напрягается так сильно, что не может перестать болеть весь оставшийся вечер. Уставшие, если не сказать вымотанные, они собираются ложиться в девять вечера, и Тсукишима слабо улыбается, когда Ямагучи тащит свой футон к его.       «Собираются» — ключевое слово, потому что до Нишинои-сана доходит, что они устроили коллективную ночевку («Буквально нет, мы просто в тренировочном лагере» — «Не занудствуй, Тсукишима!»), и он поднимает на уши весь их клоунский квартет. Дайчи-сан пытается угомонить хотя бы первогодок, но вскоре машет рукой и растягивается на своем футоне, надев маску для сна. Спустя пять минут Тсукишима слышит тихое сопение с его стороны, и его невольно переполняет восхищение.       — Блин, жаль, что магазин уже закрылся! Можно было бы купить чипсы с газировкой…       — Вас бы такие чипсы с газировкой от тренера с утра ждали, — вмешивается Энношита-сан, — что кроме брокколи месяц ничего есть не смогли.       Танака-сан вздрагивает, а Ямагучи улыбается — единственный овощ, против которого он ничего не имеет против. Но Нишиноя-сан не сдается и предлагает устроить вечер страшилок, и Сугавара-сан активно его в этом поддерживает.       — А может не надо? — боязливо спрашивает Асахи-сан, косясь на капитана. — Нам вставать рано…       — Да ладно! Живем один раз!       — Вот именно, — Асахи прикрывает глаза и сглатывает, особенно когда понимает, что воинственно настроенного третьегодку ему не переубедить. Кто-то уже выключает свет, Танака-сан включает фонарик на телефоне, и все сдвигаются в один большой круг.       Все, кроме них двоих. Тсукишима — потому что не хочет участвовать в чем-то подобном, Ямагучи — неизвестно почему. Вместе этого он сдвигается и садится на его футон, и они обмениваются смешками, когда слышат чужие крики и глупые страшилки. Ямагучи листает что-то в телефоне, и его лицо освещается голубоватым светом, и на его лице появляется мягкая усмешка каждый раз, когда они поворачиваются друг к другу. Через десять минут он зевает и склоняется к его плечу, и Тсукишима, не имея абсолютно ничего против, позволяет ему сесть вплотную к его бедру.       Глупые рассказы забываются. Тсукишима прикрывает глаза, вслушивается в чужое спокойное дыхание и редкие зевки и чувствует себя… умиротворенно. Ямагучи очевидно что-то тревожит в последнее время, и изредка он замыкается в себе, но, не считая этого, между ними все хорошо. Не считая того, что он не может перестать думать о чужой улыбке, подбадривающих словах, представлять, что они могли бы быть вместе, что Ямагучи мог держать его за руку или поцеловать, у него и правда все хорошо.       — Хэй! Не спать! Еще детское время!       Ямагучи крупно вздрагивает и еле сдерживает крик, на что Сугавара-сан вредно смеется. Тсукишима смотрит на него ледяными глазами, но за несколько месяцев тот явно успел к этому привыкнуть, поэтому никак не реагирует. Киношита-сан щелкает выключателем, и Ямагучи морщится от резкой смены освещения, и Сугавара-сан пользуется этим моментом, чтобы провезти по чужому носу пальцем, измазанном в чем-то черным, и наклеить что-то поверх кожи. Ямагучи моргает, приходя в себя, и за это время Сугавара-сан проводит те же махинации и со своим лицом. Ямагучи вопросительно склоняет голову, и третьегодка смеется:       — Какая ночевка без масок на ночь?       Он переводит взгляд на Тсукишиму, но на его лице появляется настолько убийственное выражение, что даже его семпай решает не вмешиваться. Вместо этого тот подскакивает к Энношите-сану, и тот закатывает глаза, но протягивает руку к грязевой маске. Ямагучи хихикает, наблюдая, как Сугавара-сан обмазывает всех, входящих в их кружок-на-замену, и переводит взгляд на него.       — Нет.       — Ну Тсукки! — ноет Ямагучи, не прекращая улыбаться. — Ты хочешь, чтобы я один из первогодок так выглядел?       — Не мои проблемы, — вздыхает Тсукишима, поджимая под себя ноги. Ямагучи с этим пластырем на носу выглядит очаровательно, и он улыбается, подначивая его, и он садится все ближе и ближе, и он неосознанно хватает его за запястья, и у Тсукишимы тянет на сердце, настолько ему дорог этот момент. Ямагучи берет в руки оставленный Сугавара-саном тюбик, и их колени соприкасаются, и Ямагучи прищуривает глаза и высовывает кончик языка, читая инструкцию, и Тсукишима понимает, что эту битву он заранее проиграл.       Ямагучи выдавливает горошину мази на указательный палец, и Тсукишима вздыхает, но снимает очки. Даже без них он видит, насколько у Тадаши яркая улыбка, поэтому он не противится, когда кончика носа касается желейная, противная по своей консистенции масса. Ямагучи встает на колени и наклоняется к нему, и он кладет ладонь на его щеку, придерживая лицо, и между их лицами нет и пяти сантиметров, и он может почувствовать чужое дыхание, и Тсукишима задерживает свое. Ямагучи аккуратно распределяет маску по его носу, не задевая носовую перегородку, и также бережно накладывает салфетку, чуть похлопывая по ее краям. Тсукишима закрывает глаза, а Ямагучи не спешит убирать ладонь, и на мгновение он забывает, что находится в общей спальне тренировочного лагеря, полной его сокомандников, и ему хочется поддаться вперед, срывая чужое дыхание, и вдруг чья-то ладонь с размаху приземляется на его хребет.       Тсукишима резко дергается и теряет равновесие, но Ямагучи успевает схватить его за плечи, и Тсукишима пачкает рукав его футболки, уткнувшись лицом в чужую шею. На пару мгновений Тсукишима задумывается, стоит ли подниматься, но по звукам узнает Хинату и в раздражении выпрямляется. Тот широко ухмыляется, глядя на них, и говорит:       — Со стороны вы выглядите так, будто собираетесь поцеловаться.       «Если бы», — моментально проносится в голове Тсукишимы и, к счастью, не вырывается вслух. Он все в том же раздраженном состоянии пинает Хинату по коленке, на что тот громко ойкает и пинает его в ответ. Тсукишима скрипит зубами и мимолетом переводит взгляд на Ямагучи.       На Ямагучи, который, абсолютно красный, смотрит на Хинату широкими глазами, поднеся ладонь ко рту, и раздражение проходит само собой. Тсукишима открывает рот, даже не подумав, что именно он хочет сказать, но Ямагучи дергано и очень нервно перебивает его:       — Дурак! — Ямагучи подскакивает с футона, суетясь и всеми силами избегая взгляда Тсукишимы. Хината перестает ухмыляться и вскакивает вслед за ним, но Ямагучи уже берет в руки полотенце и направляется к выходу. Все это происходит настолько быстро, что Тсукишима не успевает даже найти свои очки, и перед тем, как Ямагучи уходит в ванную, он слышит приглушенную фразу, сказанную Хинате: — Думай, о чем говоришь вообще…       Хината извиняется — впрочем, в его словах не слышно ни капли раскаянья, — и идет вслед за ним, переводя разговор на тему страшилок, которые они благополучно прослушали.       Сказать, что тренировки оказались выматывающими, — значит не сказать ничего. Играть против команд, которые в несколько раз сильнее тебя, оказывается довольно унизительным, но не настолько, как при этом проиграть абсолютно всем. Тсукишима перестает считать, сколько раз они уже намотали штрафные пробежки в гору, и уж тем более не обращает внимание на счет. С его и без того плохой выносливостью эти наказания превращаются в сущий кошмар, и даже определенный плюс — ему совершенно не до Ямагучи, — не поднимает его настроение.       Он не может перестать думать о своих способностях, о том, что проигрывать каждый матч, каждый сет — абсолютно не смешно, и горечь вперемешку с раздражением на самого себя пропитывает его с головой. Почему, почему ему не может быть все равно? Он и без этих поражений знал, насколько его навыки далеки от идеального. Волейбол — это всего лишь игра, так почему в груди появляется злость и сдавливающее чувство каждый раз, когда его блок пробивают, а команда теряет очки? Почему что-то внутри не может смириться с осознанием, что всегда, всегда найдется кто-то, кто пробьет его блок — так зачем тогда злиться, когда это и правда происходит?       Почему он не может отпустить руки и плыть по течению, не воспринимая волейбол как нечто большее? Это ведь очевидно, что, чем меньше надежд и попыток, тем меньшее разочарование его ждет больше. Так почему он испытывает ноющее чувство в груди, когда обманный маневр других нападающих работает, и когда Ямагучи улыбается ему, мягко убирая пух с волос, и когда происходит что-то, что подрывает его спокойствие и убежденность в том, что нет никакой необходимости пытаться догнать уходящий поезд?       Почему ему не может быть все равно?       — Тсукки? Ты в порядке?       Ямагучи, убежавший вперед, останавливается, чтобы подождать его. Тсукишима держится за колени, тяжело дыша, и с трудом сглатывает разгоряченный воздух. Его выносливость не рассчитана на, кажется, сотый забег в гору, а уничижительные мысли только вымотали его, не дав никакой мотивации.       — Иди, — с трудом выдыхает он, не поднимая взгляд. Есть какая-то ирония в том, что выносливость Ямагучи, практически все время сидящего на скамье запасных, на уровень выше его. Ямагучи протягивает бутылку воды, но Тсукишима машет головой, опасаясь, что его попросту стошнит, и тот стоит пару мгновений в неуверенности, прежде чем ободряюще улыбнуться ему и развернуться, возвращаясь к штрафной пробежке       Тсукишима как никогда раньше осознает, насколько Ямагучи стал далек от него. Он поднимает глаза на спину Ямагучи, которая удаляется с каждым шагом, и у него не хватает сил пойти вместе с ним. Горло сдавливает — и от нехватки воздуха, и от плещущих внутри чувств, — и становится трудно дышать. Когда все успело так поменяться? Когда Ямагучи успел обогнать его?       И когда Ямагучи перестал настойчиво толкать его в спину, задерживаясь на каждом этапе, через который они когда-то прошли?       Ямагучи он так и не догоняет. Тот ждет его у дверей спортзала, обмахиваясь ладонями, и он улыбается болтовне Хинаты, и пробежка явно не вызвала у него никаких негативных чувств, и Тсукишима смотрит на его отросшие волосы, на длинное, крепкое тело, загар, мягко покрывающий кожу, кучу летних веснушек на лице и предплечьях, и когда Ямагучи что-то спрашивает у него, то проходит мимо, не вслушиваясь в слова.       «Это даже не смешно», — безумно раздражается Тсукишима, когда они приходят после выматывающей пробежки, проигрывают очередной команде очередной матч меньше чем за пятнадцать минут и их снова заставляют мотать штрафной километр. Их матч оказывается последним за день, и нет ничего удивительного в том, что они проигрывают так быстро, но тренера улыбаются им угрожающими улыбками, и у них не остается иного выбора, кроме как подчиниться.       Тсукишима даже не старается. Он отстает где-то на первых минутах и лишь для вида не переходит на быстрый шаг, жалея лишь об отсутствии наушников с громкой отвлекающей музыкой. Клоунский квартет убегает далеко вперед, оставшиеся второгодки умудряются переговариваться с Сугавара-саном, Дайчи-сан и Асахи-сан держат темп, не убегая, но и не позволяя никому отлынивать, а Ямагучи оказывается все ближе и ближе к нему. Тсукишима следит за дыханием, пока Ямагучи не разворачивается к нему лицом, продолжая бежать спиной вперед, и Тсукишима кисло смотрит на него в ответ.       — А ты чересчур энергичный, я смотрю.       — А то, — смеется Ямагучи, глубоко дыша. Он выглядит уставшим, но не настолько, каким чувствует себя Тсукишима, и он на мгновение прикрывает глаза.       — Ты еще и останешься после тренировки?       Ямагучи кивает, кидая ему извиняющуюся (за что?) улыбку. Они продолжают бежать, безбожно отстав от всех остальных, и Тсукишима на мгновение засматривается на закатное солнце, окрашивающее небо в лиловые тона. Тренировки и правда выматывают, но не настолько, насколько он ожидал, и Тсукишима начинает к ним привыкать. Разница между их ежедневными летними тренировками оказывается невелика — к ним всего лишь прибавляются штрафные, но, если они перестанут лажать, то тяжело быть перестанет. Тсукишима вздрагивает, не успев додумать последнюю мысль, и машет головой, избавляясь от глупых затей. Он снова смотрит на Ямагучи, который так и не развернулся — что вызывает волнение, — но он начинает напевать какую-то мелодию, намеренно раздражая ею Тсукишиму, и тот выдыхает сквозь зубы, на что Ямагучи только смеется.       — Прекрати, я ненавижу мычание.       — Прекращу, если пойдешь со мной на дополнительную тренировку, — Ямагучи прерывается, восстанавливая дыхание. Он будто не замечает подъема в гору, — видимо, настолько привык за пару дней, — и продолжает болтать с ним даже сейчас. Трогательно, но все еще волнительно.       — Тут собрались сильнейшие команды Токио, Тсукки, — снова открывает рот Ямагучи, так и не дождавшись от него никакого ответа. — Такой шанс…       — Мне плевать, — цедит Тсукишима, сжимая ладони в кулаки. Раздражение от ситуации в целом примешивается к давней теме даже не одного спора, и он неосознанно ускоряется. Ямагучи ускоряется тоже, не давая ему шанса обогнать себя, на что Тсукишима глубоко вздыхает. — Какой в этом смысл?       — Поучиться у сильных игроков, может быть? — поднимает брови Ямагучи, начиная активнее двигать руками, помогая себе. — Перестань упрямиться, ты ведь…       Беспокойство оказывается не напрасным. Ямагучи резко затыкается, споткнувшись о какой-то камень, и его глаза в страхе расширяются, и он взмахивает руками, рефлекторно пытаясь за что-то зацепиться, и этим единственным «чем-то» оказывается Тсукишима, который так же рефлекторно протягивает свои руки в ответ.       Приземление оказывается довольно… болезненным. Они падают на твердую землю, прокатившись пару метров по гладкой траве, и при этом отшибают себе все конечности, какие только могут. Боль взрывается яркими красками одновременно в коленях, локтях и плечах, и Ямагучи резко придавливает его к земле, приземлившись прямо на его левую ногу, и паническая мысль о слетевших очках бьет в голове набатом все время падения. Тсукишима, еще не отойдя от удара, шарит ладонью по земле, с каждым хлопком руки начиная паниковать все больше, и успокаивается только после того, как Ямагучи тыкает дужкой в его висок, пытаясь надеть на него очки самостоятельно. Тсукишима облегченно выдыхает, поправляя их, с неудовольствием чувствуя полосу грязи на своей щеке.       А потом он поднимает голову.       Ямагучи с беспокойством и каплей паники осматривает его и спрашивает, в порядке ли он, по-прежнему прижимая его к земле всем весом своего тела, но, честно сказать, последнее волнует Тсукишиму куда больше, чем свои предполагаемые травмы. Ямагучи оказывается тяжелым, но приятно тяжелым, и чужое тело прижимается к каждому участку его, и Ямагучи опирается на его плечи, не давая и шанса дернуться под ним (будто бы Тсукишима захотел). У Ямагучи красное лицо, растрепанные волосы, он тяжело дышит практически в самые его губы, Тсукишима видит капли пота, спускающиеся по его шее за ворот футболки, и резкое желание повторить их путь языком прошибает Тсукишиму с ног до головы. Он замирает, если не сказать, что каменеет, и, кажется, покрывается краской с этой самой головы до этих самых ног.       Эта ситуация определенно выходит за рамки того, к чему он мог бы быть хоть когда-нибудь готов.       Ямагучи продолжает панически спрашивать про боль, извиняясь после каждого слова и очевидно паникуя еще больше от отсутствия ответа, и судорожно сдвигается, освобождая его ногу и осматривая чужое тело.       А потом замирает.       Ямагучи медленно поднимает глаза к его лицу. Он мимолетом обводит взглядом живот, оголившийся в ходе их падения и последующего копошения, и его плечи, на которые продолжает упираться, и ключицы, показавшиеся из-за съехавшего ворота футболки. А потом резко, даже сказать, моментально краснеет, мигом вскидывая на него отчаянные глаза.       И именно этот взгляд прошибает его волной возбуждения. Тсукишима вздрагивает всем телом, делая судорожный вздох, и настолько резко сдвигается вниз, убирая нижнюю часть живота из-под чужого давления, что Ямагучи теряется и чуть не падает, потеряв опору в виде его плеч. Тсукишима перекатывается на бок, с бешеной быстротой пытаясь успокоиться и привести чувства в нормальное русло, и его лицо по-прежнему горит, и он с силой прикусывает тыльную сторону ладони, пытаясь прийти в себя. Это срабатывает, пусть всего и на мгновение, и он старается как можно меньше поворачиваться к Ямагучи, делая вид, что растирает пострадавшие колени и локти. Он с таким отчаянием щипает себя за тонкую кожу, что вечером наверняка останутся синяки, но это срабатывает, и спустя десяток секунд, за которые и он, и Ямагучи приводят себя в порядок, оттряхивая одежду и разминая ушибленные конечности, он приходит в себя — пусть и не до конца.       — Прости, Тсукки, — искренне извиняется Ямагучи, когда они продолжают пробежку, побоявшись, что старшие вернутся за ними, на что Тсукишима просто машет головой. Его голову занимает совсем другое — например, ощущение чужого разгоряченного и потного тела, прижимающего его к твердой поверхности и не дающего ни одного шанса пошевелиться, и через несколько минут он набирает такой темп, что прогоняет из тела все скопившееся возбуждение.       Естественно, ненадолго.       Он не в первый, да и явно не в последний раз проклинает систему, по которой они ходят в душ по двое. Он хочет лично придушить человека, который предложил ее для экономии времени, а потом потоптаться на его трупе, с наслаждением отводя душу видом чужих страданий. Почему, ну просто почему он не может принять душ в одиночку? Он натуральным образом сойдет с ума, если после произошедшего будет вынужден мыться с Ямагучи в одном помещении, и никакая холодная вода его не спасет.       Энношита-сан и Танака-сан заходят в общую комнату, и Тсукишима не может подавить дрожь. Он хмуро, с оттенком обреченности наблюдает за собирающимися Нарита-саном и Киношита-саном, которым требуется около десяти минут, чтобы сполоснуться, и не может не испытывать чувство безвыходности. Все его конечности оказываются безумно напряжены, пусть он и не подает вида, и он судорожно пытается придумать, как ему избежать сложившейся ситуации.       Глаза сами собой натыкаются на Кагеяму.       А потом с его губ срывается обреченный стон, на который Ямагучи оглядывается, но не решается ничего спросить. К ним подходит Хината, с размаху ложась на футон Ямагучи, на что тот улыбается, сдвигаясь, чтобы ему было удобно лежать. Хината преувеличенно громко вздыхает и начинает жаловаться:       — Ходить в душ с Кагеямой невозможно.       — Не понял?! — кричит тот с другого конца комнаты, отвлекаясь от ухода за ногтями, и Хината показывает ему язык.       — Я говорю, что мы опять начнем драться!       — Опять? — позабавлено спрашивает Ямагучи, поджимая колени к груди. Он намного тише обычного, но это играет Тсукишиме только на руку, поэтому он держит в себе все расспросы. — Что послужило поводом, стесняюсь спросить?       — Этот придурок взял мою мочалку, — Тсукишима не может подавить дрожь. Он переводит страшный взгляд на Кагеяму, который злобно откидывает пилочку для ногтей на поверхность своего футона и с таким же злобным видом направляется к ним. — А что, если он заразный? Что, если мое лицо теперь станет таким же?!       — Я не мылся твоей мочалкой, пустоголовый! — хмуря брови, говорит Кагеяма, пытаясь ухватить его за волосы. Хината моментально прячется за Ямагучи, и тот пожимает плечами, улыбаясь, показывая, что с него тут брать нечего. Кагеяма раздраженно продолжает: — Она упала на пол, я ее просто поднял.       — Ну конечно, так я тебе и поверил! Это просто предлог! Ты просто хотел помыться моей мочалкой!       — Зачем мне мыться твоей мочалкой?!       — Это у тебя надо спросить! Бакагеяма!       Начинавшуюся уже было драку прерывает метко брошенная в лицо Хинаты подушка, и Ямагучи не удерживается от того, чтобы показать Киношита-сану большой палец. Хината обиженно ойкает и кидает эту же подушку в Кагеяму, на что тот замахивается с таким размахом, что Ямагучи натуральным образом подскакивает и выхватывает объект возможного убийства из чужих рук.       — Успокойтесь оба, — говорит он наполовину раздраженным, наполовину смирившимся тоном. — Этот спор и яйца выеденного не стоит.       Хината пустыми глазами смотрит ему в лицо.       — Не стоит внимания, — бессильно прикрыв свои, объясняет Тсукишима. Хината и Кагеяма издают синхронный понимающий звук, на что Тсукишима только обреченно утыкается лицом в ладони. Помолчав пару секунд, Хината все же срывается и пинает Кагеяму, и Ямагучи хватает его под локти, уводя с собой.       — Ясно, сегодня я моюсь с Кагеямой, — ультиматумом заявляет Ямагучи, явно не собираясь принимать никаких возражений. Кагеяма хмурится, но пожимает плечами, не видя проблем, и уходит к себе. Ямагучи возвращается к ним и тише, но с ухмылкой и на лице, и в голосе добавляет: — Тем более у Тсукки появится шанс наконец-таки поцеловать Хинату.       — А?!       — Так что Ямагучи имел ввиду?! — Хината не затыкается даже тогда, когда они переодеваются, и Тсукишима в сотый раз успевает проклясть Ямагучи и его длинный язык. Он продолжает игнорировать все вопросы, но после того, как Хината задает его, наверное, в сотый раз подряд, то не выдерживает и чуть ли не рявкает:       — Он просто шутит, сдался ты мне со своими поцелуями!       — Тсукки, — ахает Хината, прикладывая ладони к сердцу. — Я и не знал, что ты такой цундере.       Тсукишима резко направляет в его лицо струю ледяной воды из-под лейки душа, и Хината вскрикивает. За то время, что он отплевывается, Тсукишима успевает намочить голову и выдавить шампунь, а также прийти к выводу, что даже эти раздражающие крики в данный момент явно предпочтительнее альтернативы. Хината что-то бурчит, заходя в соседнюю кабинку, и явно физически не может помолчать хотя бы пять минут, потому что спустя ровно один смыв пены с его стороны слышится:       — Я думал, у тебя черточки вместо глаз. Ну, знаешь, как в аниме, когда персонажи снимают очки. Смешно было бы.       — Ты можешь, — вздыхает Тсукишима, вопреки ожиданиям, не чувствуя ни капли раздражения, — помолчать хотя бы в душе? Или захлебнуться? Пожалуйста?       — Как я могу! — звонко отвечает Хината, и его голос эхом отдается по всей ванной. — Ты ведь до сих пор не получил мой поцелуй!       А он явно не собирается забывать об этом ближайшую вечность.       Спасибо, Ямагучи.       — А вообще, — шум воды стихает. Тсукишима слышит шорох чужого тела, и, хотя у него сильно развито чувство личного пространства, не чувствует никакого отвращения. Привык, что ли? В конце концов, он каждый день переодевается в одной комнате с кучей потных подростков, так что за это время чувство брезгливости и стыда наверняка успело начисто покинуть его. — Ты в порядке?       Тсукишима не может сдержать вопросительное мычание.       — Ну, твои локти и колени. Ты их хотя бы обработал? Как вы с Ямагучи вообще умудрились?       Тсукишима удивленно смаргивает попавшую в глаза влагу. Он и не думал, что Хината способен заметить такие мелочи. Он не отвечает, на что Хината (Хината!) обреченно стонет.       — И это еще меня ты зовешь придурком! Ты закончил? Надень полотенце, я сейчас тоже выйду.       Тсукишима, в замешательстве, почему-то следует этим указаниям, и не успевает моргнуть, как оказывается посажен на деревянную скамейку с Хинатой, стоящим перед ним на коленях и осматривающим раны на тонкой коже. Он хмурится, осматривая их, а потом достает из своей сумки прозрачный тюбик.       — Ну как маленький, честное слово, — ворчит он, ловко орудуя полотенцем, перекисью, ватными палочками и йодом. Тсукишима даже не успевает осознать покалывание от обеззараживания раны, как тот уже заканчивает с перекисью и берет в руки йод. Только тогда Кей приходит в себя и раздраженно говорит:       — Я и сам способен это сделать.       — Угу, и забил на обработку на весь вечер, — Хината шипит и шлепает его по бедру, когда Тсукишима пытается вырваться из чужих рук, и он резко замирает. — Ну прямо как моя сестра! Та тоже вечно наотбивает все себе, а потом бегает, когда пытаешься промыть. Только ей шесть, Тсукки, не пятнадцать!       Хината слабо и явно машинально дует на его колено, когда Тсукишима дергается из-за жжения. Он продолжает бормотать себе под нос ругательства на его беспечность, и на них все еще нет ничего, кроме обмотанных на бедрах полотенец, и Хината действительно обрабатывает его колени от заражения по своей собственной инициативе, и эта ситуация, да, в принципе, как и весь прошедший день, заставляет Тсукишиму серьезно усомниться в реальности всего происходящего. Он практически ни о чем не думает, — его шокированный мозг смиряется со всем, отказываясь обрабатывать хоть мегабайт лишней информации, — и просто пялится в одну точку. Которая оказывается каплей воды, стекающая с волос Хинаты. Она медленно проделывает свой путь сначала по шее, потом скатывается на ключицы, огибает яремную впадину, не задерживаясь на ней, и стекает по чужой груди. Дальнейший обзор перекрывают конечности Хинаты, поэтому взгляд цепляется за другую каплю, повторяющую путь предшественницы. Тсукишима бездумно осматривает метки загара на шее и оголенных руках, мажет взглядом по дергающемуся от болтовни и постоянных сглатываний кадыку, переводит взгляд под напрягающиеся от постоянных движений мышц, и чувствует, как в живот стреляет острая вспышка воз—       — Ты чего? — ошарашенно спрашивает Хината, когда Тсукишима буквально подскакивает, снося с лавки все бутыльки, которые издают звон от соприкосновения с полом, и уходит в душ, не оборачиваясь. — Хэй?! Все хорошо?!       Тсукишима включает холодный, нет, ледяной душ, и направляет его себе под голову. Его глаза в ужасе расширены, ноги дрожат, рука прижата ко рту, и он испытывает такой страх и ошеломление, которые не испытывал никогда в своей жизни.