Смятые простыни

      Этот день определенно не должен был стать абсолютной катастрофой. Но Тсукишима не может и недели обойтись без того, чтобы не опозорить себя перед человеком, которого так искренне, глубоко и трепетно любит. И поэтому ему все-таки приходится пережить несколько невероятно унизительных минут, во время которых он думает, так ли стоит эта жизнь того, чтобы продолжать существовать в ней с таким пятном на репутации, или лучше быстро и безболезненно себя…       Утро начинается с пубертатного ада. Всю ночь его мучают сны, переполненные чужими бедрами, пальцами, губами и реакции на взаимодействия с этими самыми бедрами, пальцами и губами, поэтому просыпается он в довольно взбудораженном состоянии. В голове все ещё звучат стоны, так сладко раздававшиеся в его сне, перед глазами — искривленное в судороге наслаждения лицо, а плечи горят от фантомной хватки чужих рук, и Тсукишима ничего не может с этим поделать.       Он выключает будильник на своем телефоне и хмуро смотрит на дисплей, мысленно прикидывая время до выхода. Обычно он ставит несколько уведомлений на случай, если не встанет по первому, и у него остается примерно час, чтобы собраться и выйти из дома. Поэтому, в теории, он может…       Он с обреченным стоном откидывается на подушки, пялится в белый потолок, размышляя над тем, во что превратилась его жизнь в последние полгода, и резко откидывает одеяло к стене. Бесполезно. Он не сможет подавить свои желания, с чем успешно справлялся последнее время. Тренировки помогают просто на ура, но к этому времени даже усталость не может загасить этот плавящий внутренности пожар изнутри, который чутко реагирует на любое неосторожное движение Ямагучи. Он не выпускал пар слишком давно, что и сказывается на его снах.       В конце концов, это просто физиология, так? И он может постараться ни о чем не думать или повторять в голове круги кровообращения человека, чтобы успокоить свою совесть. Все в порядке. Это просто биологические потребности. Так бывает.       Тсукишима выдыхает, обвивая пальцы вокруг члена, и зажмуривается чуть не до боли. Просто физиология. Он может это побороть. Он может справиться со своим возбуждением без того, чтобы представлять всякое в своей голове, как он успешно делал кучу раз. Ему просто нужно расслабиться, позволяя теплу и комфорту своей кровати поглотить себя, и тогда ему не нужно будет включать свое скудное воображение, чтобы справиться с внезапно вставшей перед ним проблемой.       Он на пробу проводит пальцами по длине. Перед глазами все еще не появляется ничего, кроме ярких кругов и вспышек света. Хорошо. Все хорошо.       Он чувствует, как возбуждение медленно заполняет его целиком, а волна тепла проходит по всему телу, оставляя после себя приятное покалывание, и ускоряет темп, чувствуя, как конечности наполняются тяжестью. С его губ не срывается ничего, кроме участившегося дыхания, и он наконец, наконец может отпустить себя и отдаться своим потребностям.       Ошибка.       Как только он сжимает чуть сильнее, перед глазами начинают мелькать обрывки сна, и он все-таки стонет, но не от возбуждения. Он мгновенно останавливается, но разгоряченное тело протестующе ноет на его жалкие действия, и попытка перевернуться и с силой вжаться в кровать не приводит ни к чему, кроме как очередной вспышке во всем теле. Мгновенно вспоминается, как его прижимали к траве, не давая и шанса пошевелиться, и это также вызывает соответствующую реакцию. Тсукишима переворачивается обратно, кусает губу и с раздраженным вздохом возвращает руку к своему возбуждению. Ладно. Он просто сделает это быстро.       Он позволяет воображению одержать вверх. Ему снилось, как их просмотр фильмов случайно перетек во что-то большее. Как Ямагучи задержал на нем взгляд, Тсукишима — не спрятал собственный, и они сами потянулись друг к другу. Чужой рот был таким горячим, а руки будто жили своей жизнью, и он наслаждался каждым моментом происходящего.       Его выгибает, когда он представляет, как Ямагучи залазит под его футболку и улыбается его судорожному выдоху. Ему приходится прикрыть рот ладонью, когда воображаемый Ямагучи кладет ладони на его бедра и целует в живот. Ему приходится вертеть головой, чтобы сдержать рвущиеся наружу звуки, когда картинки из сна резко сменяют друг друга, и буквально через момент Ямагучи оставляет влажный след на его бедре.       Этого оказывается достаточным. Пальцы ног подгибаются, и он издает громкий выдох, когда разрядка сотрясает его тело. Он так давно не позволял себе отпустить, что этот оргазм яркой вспышкой ударяет по мозгу и приносит короткий, но такой сладкий момент наслаждения, что волнами обрушивается на его тело.       И в этот момент, в этот самый момент, когда его настигает пик удовольствия, он поворачивает голову, мечась по кровати…       И видит абсолютно красное лицо Ямагучи, который стоит на пороге комнаты, так и не отпустив ручку двери.       Ямагучи реагирует быстро. Он пищит полузадушенное «извини» и с невероятным грохотом закрывает дверь, заставляя стены сотрястись от силы удара. Из коридора слышатся громкие и явно панические удаляющиеся шаги, грохот лестницы, будто с нее кто-то скатывается, а не спускается, и именно этот шум выводит Тсукишиму из оцепенения.       БЛЯТЬ.       Он реагирует с такой же впечатляющей быстротой. Ему требуются секунды, чтобы одеться, еще столько же — чтобы добраться до пачки влажных салфеток, и через минуту он уже достигает лестницы, ощущая безумное головокружение и слабость в ногах.       Блять блять блять, это просто ебучая катастрофа, это…       Ямагучи успевает уйти ровно до двери. Он явно стоит перед внутренним выбором — остаться и сделать вид, что ничего не было, или дать ему личное пространство, а потом просто не заводить о случившемся разговор, но Тсукишима решает все за них обоих.       Он не успевает даже подумать, что, по-хорошему, ему стоило бы остаться в комнате и позволить ситуации исчерпать самой себя. Вместо этого он, пылая щеками, подходит (очень торопясь, стараясь не переходить на бег, потому что это уже совсем позор какой-то) к такому же краснющему Ямагучи и панически произносит:       — Я-я могу все объяснить…       — Нет! — чуть ли не кричит Ямагучи, мучительно отводя взгляд, а потом резко вскидывает руки и добавляет. — В-все нормально. Нечего объяснять. — Он трет шею ладонью, все также избегая смотреть ему в глаза, и уже тише, пусть и очень быстро, произносит: — Все это д-делают, и я тоже…       — Я видел…       Слово «Блять» уже не просто вспыхивает перед его глазами, а горит яркой неоновой вывеской, на которую указывают несколько огромных красных стрелок для привлечения внимания. Его головокружение достигает своего апогея и стремится свалить его с ног, но он мужественно и, явно не выглядя как выброшенная на берег рыба, все-таки смотрит на Ямагучи.       Лицо которого резко теряет все краски, а глаза расширяются до нереальных размеров.       — К-когда? — выпаливает он, и по нему видно, что он сожалеет об этом вопросе в тот же миг, когда тот срывается с его губ. — К-как ты вообще…       — Случайно, — раз уж начал, то надо договорить, как бы ему ни хотелось закопать себя глубже с каждым произнесенным словом в этом их диалоге, — давно… С полгода назад… Э-это неважно, в любом случае…       И тут они замолкают и полностью осознают сложившуюся ситуацию.       Ее можно было бы назвать даже комической.       Между ними повисает напряженная тишина, которая давит на их плечи с каждым вздохом все сильнее и сильнее, и они так и не решаются посмотреть друг другу в глаза. Они по-прежнему красные и явно не собираются отступать, и Тсукишима речитативом произносит в голове все известные ему нецензурные слова и выражения, сожалея, что этот день в принципе наступил.       Боже.       Мой.       Как же. Это. Неловко.       — Так ты… — Тсукишима откашливается, — зачем ты пришел?       — Я… Я… О! — Ямагучи вскидывается, с радостью цепляясь за предложенную тему разговора. — Я-я просто хотел зайти за тобой, мы же хотели вместе сходить в магазин в паре кварталов от школы…       — Подождешь, пока я соберусь, или…       — Да, конечно! — Ямагучи всем своим видом выражает облегчение, даже плечи распрямляет. — Я, кхм, я пока налью нам чай?.. Твоя мама ведь…       — На смене, да.       — Точно. Вторник. Я помню.       Они снова молчат, неловко смотря друг на друга, и через десять секунд подобных ужимок Тсукишима говорит:       — Тогда я… пойду собира…       — Да, иди, конечно, иди, — тут же суетливо бормочет Ямагучи и направляется на кухню.       Через пятнадцать минут они сидят на кухне в своей школьной форме и пьют горячий чай, намеренно говоря о пустяках, и ни словом, ни взглядом не напоминая о том, что произошло ранее.       Но Тсукишима никогда, никогда в своей жизни не сможет это забыть.       Спасибо всем богам, которые подарили ему такого чуткого и заботливого Ямагучи, который, конечно, любит пошутить над ним, но никогда не ставит его в мучительно-позорное положение… по-крайней мере, намеренно. Он ни разу не возвращается к утренней сцене, позволяя ей стать обычной подростковой неловкостью, и Тсукишима искренне этому благодарен.       Он даже не знает, что хуже: то, что Ямагучи зашел в самый неподходящий момент, или то, что Тсукишима признался в своем, если это можно так назвать, подсматривании за ним месяцами ранее. С одной стороны, это уравновешивает их неловкость, а с другой…       Какой же это, нахрен, позор.       И мысли о том, что в этом нет ничего такого и абсолютно все подростки сбрасывают пар, никак не помогают.       Ему действительно нужно принять целибат и уйти в монахи, потому что боги явно наказывают его за все гадости, которые были им когда-либо произнесены.       Ко второму дню из их общения, пусть и не полностью, пропадает неловкость, и они вновь могут оставаться наедине и не прятать свой взгляд в смущении. Да в самом деле… они ведь лучшие друзья и знают друг о друге все постыдные вещи, так почему эта должна стать особенной? Тсукишима успокаивает себя данной мыслью и к этому самому второму дню снова может общаться чем-то большим, чем односложными предложениями, что Ямагучи встречает с радостью. Они с пылом обсуждают новую главу вебтуна, за которым следят уже давно, и напряжение проходит, не оставляя и следа.       Хорошо.       Кто бы вообще мог подумать, что он когда-нибудь попадет в такую ситуацию и умудрится без последствий из нее выпутаться… но хорошо.       Проходит полторы недели, они возвращаются к учебе, учителя с порога задают им лавину домашнего задания, и они проводят весь вечер, пытаясь из нее выбраться. Ямагучи откровенно халтурил со списком литературы, который им дала учительница литературы на каникулы, и теперь пытается уместить в голове десять коротких содержаний подряд. Тсукишима помогает лишь отчасти, занятый подготовке к «приветственным» контрольным по физике, и вновь задумывается над возможностью им с Ямагучи научиться писать почерками друг друга. В теории, это не так сложно… Зато в перспективе избавит Ямагучи от ужаса гуманитарных, а его самого — технических дисциплин…       — Проще научиться общаться силой мысли, — бормочет Ямагучи на его рассуждения. Он выписывает избранные цитаты героев, которые обычно их учительница включает в задания на соотнесение или продолжение фразы, и спустя пару минут устало растекается всем телом по низкому столику. — Хотя я бы взвыл от такого количества Тейлор Свифт в своей голове.       — Говорит фанат Квин. У тебя они даже на будильнике стоят. И на таймере. И…       Телефон Ямагучи радостно звякает всемирно известным мотивом, подтверждая слова Тсукишимы, и тот показушно приподнимает брови. Ямагучи вздыхает еще тяжелее, но выключает таймер отдыха, хрустит пальцами, разминает спину и снова тянется к учебникам.       Тсукишима мимолетом бросает взгляд на темное небо за окном и спрашивает:       — Остаешься?       Ямагучи критическим (и слегка страдающим) взглядом обводит свои тетради, уныло склоняет голову и говорит:       — Если можно. Я ни за что не сделаю это один.       — Хорошо.       И так Ямагучи остается у него на ночь. Но, несмотря на совсем недавно произошедшее, никто из них не чувствует и капли неловкости.       Они сидят с уроками до полуночи. За это время Тсукишима-сан приносит им несколько чайников чая, — под благодарственно-неловкие и возмущенно-смущенные возгласы, — и они оба успевают принять душ и высушить волосы. Это дает им небольшой прилив сил, которые они используют, чтобы повторить формулы по алгебре, но после этого их мозги капитулируют и начинают надоедать прилипчивыми мотивами из реклам.       — Нет, эта более раздражающая, — с улыбкой спорит Ямагучи, листая видео в приложении ютуба. Они вымотались морально, но не физически, — первую неделю клубы работают и в половину не так активно, как обычно, — и их откровенно сбившийся режим не дает им просто разойтись и лечь спать. Вместо этого они смотрят глупые видео, сидя плечом к плечу, и в конце концов Ямагучи устало кладет голову на его плечо.       Спокойно.       И так приятно.       Мир останавливается, позволяя им взять передышку. Тсукишима вслушивается в успокаивающий ритм чужого дыхания, позволяет себе утонуть в ощущении этого тепла, прижимающегося к нему, и улыбается, когда Ямагучи тихо смеется из-за каких-то мелочей. Они тихо, будто боясь спугнуть что-то хрупкое, вспоминают их детство и прилипчивые, но такие родные песни с местного телевидения, и Тсукишима плавает в этом умиротворении и в этих улыбках, обращенных лишь к нему.       Аромат чужого тела заполняет легкие, каштановые растрепанные волосы щекочут лицо, он рассеянно рассматривает угол пододеяльника, который свешивается с кровати, и вдруг вспоминает.       Когда они сидели так же близко, как и сейчас, когда они жаловались на учебу и были безумно уставшими, когда в их мирке не было никого, кроме них одних, и когда они уснули вместе на его кровати, ему приснилось, что Ямагучи поцеловал его. Именно это не давало ему покоя на следующее утро, и он вел себя странно, пытаясь выяснить несуществующие подробности у Ямагучи. Внезапно в нем просыпается странное желание поделиться этим, — почему-то в последнее время они вечно секретничают по ночам, — и он, не раздумывая, произносит:       — Я вспомнил. Ты поцеловал меня.       Чего он совершенно точно не ожидает, так это того, что Ямагучи буквально отшатывается. Он испуганно смотрит на него, выглядя, как загнанный в угол зверек, и Тсукишима обескураженно позволяет ему отстраниться. С губ Ямагучи срывается учащенное дыхание, и Тсукишима рассматривает его напряженные плечи, дрожащие ладони, вину, написанную на чужом лице, и между ними повисает молчание.       Подождите…       Что?       — Прости, — наконец, шепотом произносит Ямагучи спустя минуту кристального молчания. Он выглядит виноватым и ужасно, ужасно разбитым. — Прости. Прости меня. Я не… Я не должен был, я… Прости. Мне… мне так жаль.       На последней фразе чужой голос срывается, и Ямагучи произносит ее невероятно дрожащим тоном, будто еле сдерживает готовящееся вырваться из горла рыдание. И правда: его глаза начинают наполняться влагой, и именно это заставляет Тсукишиму отмереть.       — Во сне, — медленно и хрипло произносит он, пытаясь успокоить и Ямагучи, и себя. — Мне… мне снилось, что ты меня поцеловал. — Ямагучи прикладывает ладонь ко рту, сдерживая себя от всхлипов, и Тсукишима спешит договорить. — Но мне… мне не снилось?.. Ты меня… действительно поцеловал.       Он даже не спрашивает. Он видит все по чужой реакции и по тому, как чужие плечи вздрагивают, смотрит в покрасневшие глаза, которые смотрят на него с невероятным сожалением…       И резко поддается вперед, чуть не снося Ямагучи на пол в порыве соединить их губы в поцелуе.       Не происходит никаких метафорических и не очень взрывов. В животе не распускаются бабочки, а перед глазами не появляются звезды. Вместо этого он промазывает и целует Ямагучи в уголок губ, и только после этого он обнимает его за плечи, притягивая к себе, и прижимается к нему с новым и таким, таким жаждущим поцелуем.       Проходит секунда. Ямагучи все же не сдерживает всхлип и прижимается, прижимается, прижимается, целуя с таким же жаром, таким же отчаянием. Он привстает на колени, заставляя Тсукишиму выгнуть шею, и наваливается на него всем телом и всеми страхами, сомнениями и облегчением, которые пронизывают каждое его прикосновение. Он не может успокоить свои ладони и гладит его по щекам, шее, плечам, возвращаясь вновь и вновь, и отстраняется только для того, чтобы со смешком слезливым голосом сказать:       — Ты такой дурак.       Хватка его пальцев причиняет боль, но это ничего. Все хорошо. Тсукишима видит все страхи, всю любовь, все отчаяние, всю надежду, всю боль, которую вселил в Ямагучи за это время, и тихо, даже неуверенно спрашивает:       — Но ведь твой?..       Ямагучи замирает, внимательно осматривая его лицо. Его тело пробирает крупная дрожь, в уголках глаз собираются слезы, и он порывисто хватает его за плечи и прижимает к себе ближе, ближе, и ближе…       — Мой, мой, только мой, ничей больше, никогда, пожалуйста…       — Твой, твой, все хорошо, я здесь, всегда, прости… — Тсукишима гладит Ямагучи по голове, и каждый чужой всхлип отдается в нем пронзающей болью, и в тепле друг друга, этом шепоте, редкими поцелуями они медленно успокаиваются, утопая в нежности и нужде, которой сквозит каждое их прикосновение.