Into Radioactive Ashes

      Теперь Рук не может отделаться от мысли, что где-то в книге есть страшная тайна о Джоне. Что прочитали её все — все, мать его, эдемщики, — но только не салага. Потому что зачем это читать. Кого-то это действительно волнует? Волнует сопливая история о том, что Джозеф потерял здравый рассудок и заработал психическое расстройство? Рука это не волновало. Когда он первый раз увидел «Слово Джозефа», он нервно засмеялся, потому что «это что, шутка, да?», потому что «он серьёзно написал свою книгу?»              Жаль, что Джозеф не оказался достаточно безграмотным, чтобы не писать подобное. Но с деньгами Джона можно было бы нанять любого идиота для такой работы — а кто-то согласился бы ради Отца работать бесплатно.              Джон — к сожалению Салаги — приходит каждый день. Он говорит, что, если Рук хочет, чтобы его лечили, ему нужно читать «Слово Джозефа». Помощник шерифа почти готов пошутить о том, что наверняка это его лечит чтение этой макулатуры, но вовремя затыкается: просто сейчас не самый подходящий момент. Нужно время, чтобы прийти в себя. Тогда уже можно будет придумать гениальный план, чтобы выбраться отсюда, а потом и вытащить Хадсон.              Только по этой причине Рук читает. Действительно читает, а не просто бегает глазами по строчкам в поисках очередной смешной ереси. А тут её толком нет. Джозеф во время своих проповедей говорил гораздо больше того, над чем салага мог бы смеяться. А потом Рук осознал, что эти проповеди больше не были чем-то забавным, а слушал он их по привычке. В тот раз в машине он сменил волну на радио, но в бункере Джона волну не сменишь. Джон заставлял слушать эти пустые байки и обещания насильно.              Салага откровенно не понимал, что люди находили в этой книге. И каждая следующая глава ему не нравилась больше предыдущей. Хотя он мог в чём-то согласиться со второй — но Джону он этого никогда не скажет. Почему? Потому что нельзя позволять самомнению Джона становиться ещё больше, чем есть сейчас. Его чувство собственной важности и так просто зашкаливало и поражало салагу до глубины души: как мог такой человек так много о себе думать.              В конце концов, возможно, у него действительно были для этого основания.              Когда вторая глава закончилась, Рук нервно хлопнул книгой, закрывая её. Он начинал сходить с ума. Это началось ровно в тот момент, когда он оказался у Джона. Ровно с той отправной точки, когда первый раз увидел его. Что-то шло не так, и Рук понимал это. Ему не было забавно с проповедей Джозефа, как это было раньше. Раньше он мог сидеть с Акулой и Хёрком, Бумер бы весело вертел рядом хвостом и они бы весело и раскатисто ржали с того, что за ересь несёт этот «пророк».              Что было сейчас? Всё было наоборот. Руку с каждым днём казалось, что в этом шоу идиотов он самый главный герой. Грандиозный план не шёл в его голову, а мысль о том, что он сгниёт здесь в один прекрасный день, не покидала его. Всё, абсолютно всё было не так, как он хотел.              Руку внезапно стало интересно только одно: почему он помогал всем в округе Хоуп, тогда как никто сейчас не мог помочь ему. Наверное, Илай и Тэмми были заняты спасением Пратта. А он… ну, он свято верил в то, что сможет выбраться отсюда сам. Но у него не получалось. И с каждым приходом Джона, с каждой прослушанной проповедью он чувствовал всё большее разочарование в этом всём.              Но согласиться на условия Джона он просто не мог. Из-за гордости. Из-за нежелания ломаться. Даже если то, во что они верили, было правдой.              Ха.              Нет.              Никакого голоса не было. Его и не могло быть. Джозеф просто был психически нестабилен. И начал верить в свою избранность. Что Создатель его выбрал. Салага мог поверить в войну, потому что всё указывало на то, что произойдёт что-то ужасное. Но он отказывался верить в саму религию, которую использовали в качестве главного соуса для основного блюда — самой угрозы атаки со стороны другого государства.              — Не проще просто помочь людям спрятаться? — как-то спросил помощник шерифа. Джон задумчиво хмыкнул и пожал плечами со словами:              — Это мы и делаем.              Не делаете, подумал Рук. И забыл про это.              Главы в книге были маленькими, но отчего-то каждая давалась салаге с трудом. Каждый раз он переступал через себя, открывая «Слово Джозефа». Третья глава, кажется, почти объясняла то, почему Джон был таким мудаком. Похоже, ещё Джейкоб внёс свой вклад в его воспитание, когда ночами рассуждал на тему того, как можно убить их отца. И любой нормальный человек поймёт, как это может воспринять ребёнок. Пока кто-то купался в роскоши, кто-то другой раскрывал шторы на собственном окне, чтобы посмотреть на тот преступный мир, о котором болтали по телеку.              Рук с этим не столкнулся. У него была чудесная и любящая семья. А потом он уехал в другой штат, потому что захотел жить один. А потом всё забылось. Но ему подарили хорошее детство и тёплые воспоминания о родном доме, чего не было ни у кого из семьи Сид. Помощник шерифа не хотел это признавать, но он сочувствовал Джону в какой-то мере. И даже словил себя на том, что был готов принять прошлое Джона за оправдание его нынешнему поведению.              На третьей главе для Салаги всё оборвалось. Потом Джон не приходил какое-то время, но приходил врач. Осматривал Рука, выдавал какие-то лекарства, задавал вопросы о состоянии салаги, но — что было удивительно — никогда не упоминал о Джоне или Проекте. Рук хотел думать, что доктор тут против воли и не хотел лишний раз напоминать эдемщикам об этом.              Джон пришёл тогда, когда салаге стало лучше. Рук почти был оскорблён тем, что, выходит, он совершенно не интересовал Джона в состоянии трупа, но и сейчас был не лучше. Ему было лучше физически, но морально он чувствовал себя настолько паршиво, что хотелось выть. Несмотря на то, что Джон решил его «переселить» в более подходящую комнату, это не спасало ситуацию. Но здесь определённо было лучше. Здесь была кровать — мягкая и удобная. Ему даже стали приносить более сносную еду.              — Это всё из-за того, что я согласился читать «Слово Джозефа»? — спрашивает Салага. Он без всякого аппетита ковыряется в своей тарелке и пытается съесть что-то даже через силу. Джон меланхолично кивает. Порой Рук уверен, что Джон в его компании становится более апатичным и собранным. Даже сегодня он приходит без своей книги и сидит молча. Он этого становится только ещё противнее есть.              Рук отодвигает тарелку и смотрит в сторону.              — У меня для тебя кое-что есть, — оживляется Джон. Он кладёт на стол перед помощником шерифа рацию и усмехается. Рук понимает, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он берёт рацию, рассматривая её. Похоже, Джон предусмотрел тот факт, что Рук может попробовать связаться с кем-то из своих.              Джон демонстрирует вторую рацию. Салага противно кривится.              — Вторая будет у меня. И ты можешь связаться только со мной. А я — с тобой, — Джон довольно ухмыляется, усаживается на стуле поудобнее и гордо рассматривает свою покупку. Салага откровенно не хочет знать, что задумал Джон, но довольное лицо говорит само за себя: Сид задумал что-то дерьмовое.              — И не думай пытаться связаться со мной ночью, — тихо огрызается Рук. Джон качает головой в ответ:              — И не думал даже.              Тогда салаге даже становится чуточку стыдно. А потом он мысленно сетует на тему того, что наверняка просто подал Джону отличный план для того, чем заняться этой ночью.              Плевать.              Рук берёт рацию и встаёт с места. Он устал от компании Джона, но ещё больше он устал от полного одиночества. Сид не был лучшим собеседником — или просто помощник шерифа не хотел с ним что-то обсуждать. Потому что всегда можно было сболтнуть что-то лишнее, а потом злиться на себя за это.              Рук тяжело вздыхает, несколько долгих секунд смотрит на рацию, а потом оборачивается к Джону:              — Ты можешь дать мне Блажь? В любом виде, — Рук выглядит напряжённым. Джон недоумевающе смотрит на него и прищуривает глаза. Рук словно что-то понимает и отмахивает. Действительно, плевать. Не имеет значения, что задумал Джон, потому что он всё равно не даст Блажь. Или любой другой наркотик. Или алкоголь. Рук просто хотел, чтобы стало легче. Пусть это и продлится пару часов. Пусть даже час.              Но на этот час он забудет о сопротивлении, о «Вратах Эдема» и о том, что он чувствуется себя одиноким.              Только подумать, какая сенсация, думает Рук. Самые главный солдат сопротивления попал в руки Джона Сида и теперь не может сам выбраться. С другой стороны — Рук был уверен, что его обязательно спасли бы. Вот только ценой чьей жизни? Ник, Хёрк, Акула? Он не мог кем-то рисковать.              — Могу, — Джон тоже встаёт с места и смотрит в сторону, явно о чём-то задумавшись. Салага не верит тому, что слышит. Джон согласился? О-о, Джон точно что-то придумал.              — Если ты думаешь, что я нанюхаюсь её и познаю весь тайный замысел вашей секты, то ты сильно ошибаешься, — пытается хотя бы как-то защищаться Рук. Джон разводит руками и довольно улыбается.              — Это вряд ли произойдёт, — Сид сжимает свою рацию в руке и направляется к выходу.              Рук хочет ещё что-то сказать. Например, как он ненавидит Джона. Не всегда, но, когда у Сида получается что-то сделать так, как удобно ему, помощник шерифа начинает мысленно его ненавидеть. Но сказать про это он оказывается не в состоянии. Сид словно нарочно медлит перед тем, как выйти из комнаты. А потом хлопает за собой тяжёлой дверью.              В итоге Рук так и остаётся наедине со своей злостью и уязвлённой гордостью. А Блажь действительно приносят. Точнее кто-то из помощников Джона просто приносит букет белых цветов с этим отвратительным запахом. Салага держится от него подальше до тех пор, пока не будет готов к галлюцинациям и полному погружению в пучину, созданную этой дрянью.              Когда помощник шерифа встаёт с кровати и подходит к столу, то он вспоминает, как раньше оказался рядом с полем Блажи и ка-а-ак ему стало паршиво, когда он подошёл ближе. Перед глазами всё двоилось. А потом появилась причудливая зеленоватая дымка, а потом…              Рук дёргает голой, чтобы избавиться от этих навязчивых мыслей, и садится за стол, точно перед этим «букетом». Это могло выглядеть романтично, если бы их прислала Вера, но только не тогда, когда это говно приходит от Джона.              Первая мысли салаги, когда сознание начинает сходить с ума от наркотика, это: «Ненавижу Джона», а вторая: «Как я устал». Привычный эффект 3D приходит достаточно быстро, а голова начинает болеть от навязчивого аромата. Но вскоре становится проще, становится легче. Рук выдёргивает из пучка несколько цветом и идёт к кровати. Их он бросает на подушку, а сам падает рядом.              В кармане грустно трескается рация. Салага достаёт её и видит небольшую трещину. Что ж, Джон сам выбрал такой хлам. Рук чувствует, что запах становится не таким навязчивым, но и эффект не проходит. Тогда он закрывает глаза, а голова становится пустой. Его больше не беспокоит, где он, не беспокоит, что он валяется на кровати с цветками Блажи рядом, не беспокоит, что Джон, наверное, ликует от этого.              Был бы повод.              Рук усмехается сам себе и снова открывает глаза, чтобы осмотреть рацию. Получается плохо. Вместо нескольких кнопок он видит что-то совершенно ему не понятное. Тогда он садится на кровать и пытается разглядеть рацию получше. В конце концов, он находит кнопку, чтобы связаться с Джоном. Один вопрос: что он скажет?              Что он его ненавидит?              Что он ненавидит «Врата Эдема»?              Что готов покаяться в своих грехах?              Любой вариант был паршивым, а последний — худшим. Поэтому салага выбирает его. Он нажимает на кнопку, чтобы Джон мог слышать то, что говорит Рук:              — Надеюсь, ты ещё не спишь.              И Джон дёргается от того, что рация рядом подаёт признаки жизни. Он отрывается от кучи документов, которые ему предстоит просмотреть этим вечером, и берёт рацию в руки. Он не успевает даже что-то ответить, когда снова слышит голос Рука:              — В каких грехах тебе обычно признаются?              Тогда Джон усмехается и в этот раз успевает нажать на кнопку, чтобы ответить салаге:              — Не имеет значения. Чем больше ты мне расскажешь, тем чище будет твоя душа.              — Она и так в порядке, — без всякого энтузиазма отвечает салага.              Потом наступает тишина.              — Как скажешь, — парирует Джон. Он боится спугнуть Рука, раз уж он сам начал про грехи. Поэтому Джон старательно выбирает слова. Поэтому он пытается всё обернуть в свою пользу. — Часто грешники признаются в разгульном образе жизни.              И Джону такой образ жизни слишком хорошо знаком. Ему знакомо чувство, когда просыпаешься утром — и ты всё ещё пьян, и ты спишь в кровати с кем-то, кого ты даже не знаешь, и ты втягиваешь носом дорожку белого порошка, чтобы не расклеиться от того, как тебе скучно.              — О, — только и выдаёт Рук. Потом долго молчит.              — Постыдные желания в отношении другого человека тоже являются грехом, — говорит Джон. В ответ он слышит, как рация хрипит. Салага просто переваливается на спину и пытается сфокусировать свой взгляд на потолке, едва освещённом лампой на столе.              — У тебя возникали такие желания?              — Возникали.              — Расскажи, — вдруг заинтересованно выпаливает Рук.              — Моя душа очищена от этого греха. В отличие от твоей, — Джон на секунду отвлекается и щёлкает ручкой, чтобы оставить подпись на очередной бумажке. — Но ты можешь рассказать о своих желаниях. Тогда тебе станет легче.              Или мне станет легче, думает Джон.              Рук кривит губы и думает о таком предложении. Звучит, как он думает, хуёво. Поэтому он соглашается. Он тратит целую минуту на то, чтобы вспомнить хоть что-то, в итоге вспоминает, что он, чёрт его дери, зол на Джона Сида, поэтому вместо образа какой-то девчонки в его голове появляется совершенно другой образ.              — Её звали… Джоанна.              Точнее Джон.              — И у неё был паршивый характер. Как-то после занятий в университете мы договорились пойти ко мне: у неё тогда были проблемы с математикой, — Рук пытается говорить сдержанно и безразлично. Он пытается всё же представить эту воображаемую Джоанну, как она проходит в его дом, в его комнату, как они занимаются и как она снимает лифчик. И у Рука получается. — Занимались дома от силы час. Потом она предложила сыграть с ней карты, и я не стал отказываться.              Джон задумчиво хмыкает и тоже пытается в голове представить то, о чём толкует салага. В итоге голова подкидывает образ пышногрудой блондинки. Поэтому он решает оставить эту «Джоанну» именно такой.              — Она проиграла мне сразу же. И потом ещё раз шесть. Пока не разделась полностью.              Рук прерывается. Блажь делает образы в голове необычно реалистичными. А ощущения от них — охуеть какими сильными. В голове проносится всё: от невинно снятой майки до белья, которое Джоанна умело и соблазнительно стягивает со своего тела. В голове у Рука едва ли школьница — скорее модель с порно журнала. Очень. Охуенная. Модель.              — У неё была шикарная грудь, — говорит Рук. Потом он бросает рацию на собственный живот и тянется к штанам. Чуть позже он будет ненавидеть себя за это, но сейчас ему хочется избавиться от навязчивого раздражения, которое переполняет тело, любой ценой.              Джон не пытается торопить. Он думает о том, какой его жизнь была раньше. Думает о том, какой она была до Проекта, думает о тех девушках, которые у него были. И о парнях тоже. В его жизни уже был один мудак, который вёл себя почти так же, как Рук. Но тому парню было далеко до салаги. Салага бил все рекорды по проценту выёбистости и дерзости. Зато отлично стрелял и мог зачистить любой аванпост Проекта сам — ну, или с Бумером. Но шавка не была хорошим помощником.              Джон пытается вспомнить, как хорошо трахался тот парень, но он совершенно не помнит его имени. В голове слишком ярко представляется квартира на последнем этаже и чужое тело перед глазами. И со шрамом от ножевого чуть выше бедра.              — Тогда мы закончили на этом, — продолжает Рук, — но после я жалел, что мы не зашли дальше. Я бы хотел, чтобы она мне отсосала.              На этом моменте мир салаги точно трещит и ломается. Джоанна-Джоанна-Джоанна. Он честно пытается представить её, но он настолько ненавидит Джона Сида, что женский образ, шикарный женский рот оказывается глоткой этого придурка-сектанта. Салага успевает убрать палец с кнопки прежде, чем вжимает рацию в собственные губы, прежде чем забирается рукой под резинку белья и обхватывает член пальцами.              Он настолько ненавидит Джона, что дрочит на него. Что представляет, как трахает его рот, а не рот красавицы с обложки.              — Я её ненавижу, — всё же выплевывает в рацию Рук.              Джону это слышится так, словно помощник шерифа ему только что признался в любви. Джон поджимает губы, нажимает на кнопку рации, чтобы сказать короткое «продолжай» и отложить этот дешёвый кусок пластмассы на стол перед собой.              Джон уверен, что голос Рука звучал как-то иначе. Что он дышал как-то иначе. Одного короткого выдоха Джону хватает, чтобы понять, что этот засранец на том конце провода явно полез в собственные штаны.              — Я уверен, что у неё была бы горячая и узкая глотка, — шепчет Рук. — И она бы стонала.              А Сид уверен, что стонал бы салага, если бы оказался на её месте.              Он расстёгивает свой ремень, штаны и закрывает глаза, откидываясь на спинку дорогого кресла. Приходится снова напомнить себе о том, что там нафантазировал салага, чтобы ощутить напряжение в паху. Приходится представлять всё, что говорит Рук. Вот только на месте девицы оказывается сам помощник шерифа.              Джон не хочет сейчас думать, что похоть — это грех. Поэтому, словно по его желанию, мысли разом покидают голову. Он успевает дразняще мазнуть пальцами по низу живота, только после обхватывает член пальцами, начиная двигать рукой. Ему уже плевать, что там шепчет Рук. Что-то про узкое и горячее горло, про влажный язык.              Заткнись.              Заткнись, думает Рук. И затыкается на какое-то время. Но ему хочется, так хочется что-то сказать Джону. Так хочется его задеть, уколоть чем-то. Хочется, чтобы Джон реагировал и говорил. Сказал Руку, что он грешник. Что он неисправим. Что он будет гореть в аду.              Но. Джон. Ничего. Не. Скажет.              Потому что нельзя говорить с набитым ртом.              В конце концов, Рук снова тянет к себе рацию. Он даже не думает о том, что скажет, просто жмёт на кнопку:              — Я прощён?              — А ты всё рассказал про Джоанну? — Джон делает многозначительную паузу перед именем.              — Я уже говорил, что я её ненавижу?              — Говорил.              — Тогда скажу ещё раз: ненавижу.              Рук это тянет почти зло, на судорожном выдохе. А Джон наоборот втягивает в лёгкие больше кислорода, чтобы не задохнуться от такого признания — и разрядки.