Into Radioactive Ashes

      Рук всё никак не может уснуть. У Рука удобная кровать, дорогое постельное, нормальная комната и ванная за дверью, у Рука куча мыслей в голове. Поэтому он не может спать. Он вертится на кровати: сначала думает, что просто неудобно лежит, потом решает, что дело опять в Джоне — дело всегда в Джоне. Джон всё всегда портит.       С этим нужно было заканчивать и что-то делать.       Салага, ещё когда его осматривал врач этим вечером после ужина, успел заметить, что рана его выглядит сносно и в целом слишком беспокоить не должна. И разве это не то, чего он ждал? Разве это не лучший момент, чтобы сбежать? Пожалуй, любой момент для побега мог быть лучшим. Потому что за пределами этого ранчо его ждала свобода. А во дворе куча эдемщиков.       Сначала Рук думает, что если бы не все они, то он бы точно сбежал. Потом он понимает, что это всего лишь отмазки. Он может, он точно может сбежать отсюда. И чем быстрее, тем лучше. Больше тянуть просто было уже нельзя.       Чем дольше салага находился «в плену», если вообще это можно было так назвать, тем меньше он хотел что-то делать. Он мог бесконечно ненавидеть и Джона, и всю его семейку, но его подсознание навязчиво напоминало ему о том, что стоит это всё бросить. Что стоит забить и перестать пытаться.       Ради чего Рук это всё делал? Ради кого-то? Ради себя?       Ради себя он продолжал торчать у Джона, прикрывая свои непонятные желания какой-то невозможностью наконец-то сбежать. Внутри назревал серьёзный конфликт интересов. А над интересами возвышалось огромное чувство усталости от всего: в округе было столько жителей, столько тех людей, которые могли что-то сделать, но…       Ничего не происходило, ничего не менялось. А помощник шерифа, кажется, просто делал всю работу за других.       Он включает лампу на тумбочке, что стоит у кровати, и снимает футболку. Кроме бинтов на теле ещё куча всяких шрамов: некоторые он заработал ещё в детстве, но многие стали отпечатком борьбы за независимость округа Хоуп.       Закономерный вопрос: стоило ли оно того?       Рук был уверен, что нет.       И всё равно всё не складывалось в полную картинку. На место вставали только единичные куски мозаики, а остальные продолжали валяться в стороне. Салага был бессилен в этой ситуации, и меньше всего ему хотелось признавать то, что он нуждался в том, чтобы кто-то помог всё расставить по своим местам. Но это было бесполезно. Конечно, он мог обсудить это с Джоном, в итоге в ответ получив только порцию религиозной чепухи, а мог бы поговорить с кем-то из сопротивления, чтобы услышать о том, что округ нуждается в спасении. В конечном счёте всё возвращалось к самому началу — Рук всё ещё был не уверен, что делать так много ради округа Хоуп было действительно его желанием, а не желанием тех, кто его окружал.       В какой-то момент Руку становится смешно, когда он думает, что всего лишь поддался стадному инстинкту. Все хотели спасти родной дом, вот и он хотел. А сейчас больше всего ему хотелось снова надеть футболку и рухнуть на кровать, спрятаться под тёплым одеялом и поспать.       Помощник шерифа настолько соскучился по отдыху, что его просто тянуло обратно в кровать. В этот же момент он ощутил сильное желание спать. Но так обратно и не лёг. Он надел футболку, нашёл в шкафу кофту, чтобы не замерзнуть, надел штаны, носки, обувь. И больше у него ничего не было. Это осознание даже вызвало какую-то нотку грусти, но Рук быстро избавился от этого. Он тихо открыл дверь, вышел из комнаты и решительно пошёл к лестнице.       Джон вероятнее всего уже спал. Джона вероятнее всего не беспокоили такие мысли, какие беспокоили Рука — или Сид просто не загонялся так, как делал это салага.       В темноте едва удаётся добраться до лестницы. Но уже у неё план рушится. Рук замечает легкий свет с первого этажа. Сначала он чувствует прилив паники, думает, что стоит вернуться, потому что по итогу он не сможет выйти. Потом он думает, что, возможно, свет оставили специально, чтобы можно было ориентироваться в темноте и — этот вариант тоже мог оказаться подходящим — чтобы можно было заметить Рука, если он попытается сбежать.       К салаге снова вернулась его решительность, и он тихо начал спускаться по ступенькам. Каждый его шаг вниз — мольба о том, чтобы на первом этаже было пусто. Но, кажется, Бог мольбы слушать не любит, зато создавать странные и неловкие ситуации — как раз в его стиле.       Рук натыкается на Джона, который сидит за столом над стопкой бумажек и что-то читает. Проходит несколько долгих секунд прежде, чем салага приходит в себя. Он стоит на месте и не знает, куда ему сейчас стоит идти. Поэтому решает, что лучший выход — это идти вперёд. Он игнорирует Джона и проходит мимо к двери.       У Рука дрожат руки. И дрожит голос, когда он говорит:       — Я ухожу.       А Джон не реагирует. Не реагирует буквально несколько секунд, но потом салагу заставляет остановиться стук. Он оборачивается. Джон как раз уже успевает оторваться от своих бумаг и постукивает стволом пистолета по столу, чтобы привлечь внимание.       Это было просто нечестно. У помощника шерифа не было оружия, у него не было ни единой возможности как-то защищаться и постоять за себя. В голове проносится напоминание о том, что «у слабых свои цели». Салага зло рыкает и разворачивается обратно. Он пинает стул, который стоит точно напротив Джона — стул ударяется спинкой об стол и падает.       — Сядь, — голос Джона звучит слишком спокойно. Руку это кажется подозрительным. Но он возвращается и садится на самый дальний стул, чтобы иметь возможность потом быстрее сбежать в комнату.       Точно маленький ребёнок, который хочет избежать разговора с отцом.       Салага усмехается от отворачивается. Это было нелепо. Сколько ему было лет, чтобы он вёл себя так. Насколько сильно он не хотел на свободу, что не рискнул пытаться выбраться через балкон, а просто решил выйти через дверь.       Это всё было настолько абсурдно и глупо, что Рук бы, наверное, решил, что это всё Блажь, а он просто сходит с ума.              Он определённо сходил с ума здесь. Всё в его жизни просто внезапно перевернулось с ног на голову, словно он был подростком, система ценностей которого резко начала рушится. Салага откинулся на спинку стула и вздохнул, чувствуя на себе пристальный взгляд Джона. Сид казался совершенно другим, словно днём он превращался в чудовище, а ночью был почти нормальным человеком.              — Почему ты не спишь? — спрашивает Джон. Он ещё на пару секунд задерживает взгляд на помощнике шерифа, который выглядит невероятно усталым, а после возвращается к своим бумагам. За последние несколько дней на Джона свалилось слишком много дел, а сроки были беспощадно маленькими. Днём Джон вёл обычную жизнь, общаясь с паствой, раздавая задания, проверяя, чтобы больше никто не решил, что его регион — поле для сражений. Впрочем, Верные подавляли любое сопротивление. А ночью приходилось делать то, на что не хватало времени днём.              — У меня бессонница, — честно говорит Рук. Он наблюдает за тем, как флегматично Джон изучает альбомный лист с кучей текста, а потом смотрит на карту округа Хоуп. Кажется, Сид планирует на этом закончить диалог. Салага продолжает сидеть на месте и чего-то ждать. Точнее, кажется, он готов поговорить с Джоном.              Рук вообще ловит себя на том, что ему последнее время невероятно одиноко, а общение хотя бы с кем-то стало непозволительной роскошью. С кем-то из эдемщиков было просто невозможно поговорить, а с Джоном — не хотелось. Но сейчас это желание любого социального контакта просто душило Рука, заставляя сидеть на месте.              Помощник шерифа почти готов открыть рот, чтобы привлечь внимание, но Джон берёт рацию и связывается с кем-то из своих:              — У нас есть медикаменты? — спрашивает он, а сам продолжает изучать бумаги.              — О-о… да, конечно!              — Снотворное?              И где-то на этом момента салага перестаёт слушать их диалог. Или Джон решил о нём позаботиться, или у самого Джона… точно!              — У тебя тоже бессонница?              — Лучше бы это было так, — Джон сначала отвечает, потом спустя несколько секунд смотрит на Рука так, словно произошло что-то ужасное. Джон слишком заработался. Джон устал и у него болят глаза. Джон ответил Руку так, словно на его месте был кто-то из братьев.              Тогда салага делает вывод, что таблетки ему. Он молча отводит взгляд, чувствуя себя неуютно. Он молчит одну минуту, вторую, третью, пока Джон продолжает разбираться со своими бумагами. Благо, Сид научился абстрагироваться от внешней среди и делать свою работу — всё, что творилось вокруг него, переставало существовать. Вот только Рук всё никак не исчезал из этой окружающей среды. С ним Джону приходилось порой отвлекаться, задаваясь одним единственным вопросом: «Что он тут забыл?» Что забыл в гостиной человек, который должен спать на матраце в бункере и читать «Слово Джозефа».              У Сида было слишком много работы, что он и забыл, что салага должен стать частью Проекта, иначе Джон станет частью тех, кто останется на земле, когда произойдёт Коллапс. И никто — никто — не поможет Джону. Да он и сам, собственно, понимал, что никто бы не стал ему помогать. Никто бы не пустил его в бункер. Тогда бы Джон остался умирать. И от Рука буквально зависела его жизнь.              Сказать честно, Джон слабо верил в то, что Джозеф действительно будет способен бросить его в том случае, если помощник шерифа снова окажется на свободе и начнёт творить хаос. Но для надёжности стоило начать заниматься перевоспитанием.              — У тебя опять возникло желание поведать о своих грехах? — Джон привычно усмехается и откладывает ручку.              Рук качает головой и хмурится:              — Не вспоминай об этом.              Для Джона это звучит как мольба вспомнить всё в подробностях и деталях. А салага надеется, что Сид додумается это всё не вспоминать. Боже, чёрт, даже если он что-то и слышал, даже если он что-то понял, то что с того. Рук начинает злиться — это отражается в его взгляде.              — И каково тебе было слушать про мой грех? — буквально выплёвывает Рук. Противно, смешно, неприятно, странно, паршиво, ужасно — сколько ещё можно было придумать возможных вариантов ответа?              — Приятно, — ухмыляется Джон. Салага в недоумении сводит брови и кривится, глядя на Джона. Такого ответа он не ждал. В итоге просто отмахивается, решая, что примет это за попытку пошутить.              — У тебя плохо с юмором, — пытается огрызаться Рук.              — Я и не шутил, — Джон откидывается на спинку стула и пожимает плечами. — Похоже, ты очень сильно ненавидишь «Джоанну».              — Прекрати. Ладно, хорошо. Что тебе надо сказать, чтобы ты отстал?              Сид несколько секунд думает, постукивая по столу пальцами, а потом спрашивает:              — Тебе понравилось?              Салага задыхается от возмущения: он не может сказать «нет», потому что это будет враньё — и Джон это понимает, но он не может сказать «да», потому что Джону Сиду, мать его, нельзя говорить «да».              Джон стоически терпит хмурый взгляд Рука. Выжидающе смотрит на него и улыбается. А потом встаёт с места. Рук подрывается следом и напряжённо следит, как Сид подходит к нему ближе. Каждый его шаг отзывается в голове судорожным «скажи это, ну же, скажи».              — Да, — выпаливает Рук.              Джон останавливается буквально в шаге от него, когда в дверь стучат. Слова так и остаются в его голове, вместо этого он громко говорит «входите», очередной эдемщик-под-копирку приносит таблетки и уходит. Джон на него даже не смотрит, слушает шаги и ждёт, пока он уйдёт. Раз, два, три — и дверь закрывается. Джон удовлетворённо кивает. Тема, кажется, становится неактуальной, но даже такое, сказанное через силу, «да» Рука продолжает греть Джону душу.              Он всё равно подходит к помощнику шерифа и хлопает его по щеке, словно послушного песика. Для Рука этот жесть приобретает совершенно пошлое значение, и он сразу же старается избежать любого физического контакта. Тогда Джон снова заставляет Рука сесть за стол, уходит куда-то и приносит бутылку воды, а после кладёт перед салагой таблетки.              — Спасибо, — неуверенно произносит Рук. Он берёт пластинку таблеток, смотрит название, узнавая в нём достаточно известное снотворное средство, и только тогда пьёт несколько таблеток — чтобы точно заснуть и не терять времени.       А Джон снова усаживается за стол напротив. Так и они и смотрят какое-то время друг на друга. В этот раз Джон сдаётся первый и возвращается к своей работе: карта, что до этого была сложена на углу стола, снова оказалась раскрытой, и Сид уверенными, но слегка корявыми линями зачёркивает одно из нарисованных зданий. Рук старается на это не смотреть и вообще не проявляет никакого внимания к происходящему, но… он всё равно смотрит, что там Джон черкает на карте долины Холланд. Что-то купил? Что-то разрушил?       Да к чёрту. Салага встаёт с места и собирается уходить. Джон провожает его взглядом, потом как-то уж больно холодно выдаёт:       — Мне скучно, — и привычно улыбается. Рук останавливается и оборачивается к Джону, вопросительно изгибает бровь («ну и что с того?») и пожимает плечами. — Ты ведь не заснёшь так сразу.       — Засну, — упирается салага.       — Десять минут до того, как таблетки начнут действовать, — Джон демонстративно смотрит на циферблат дорогих часов, что болтаются на его запястье, и хлопает по столу. Рук возвращается очень неохотно:       — Десяти минут для исповеди не хватит.       — А ты планировал?       Салага закатывает глаза, поднимает стул, который валялся на полу, и садится перед Джоном:       — Даже не подумал бы.       — Я думал, что ты решил занять свой рот чем-то полезным, — как бы между прочим бросает Джон, уделяя слишком много внимания своим договорам, пока Рук, как истинный герой, ловит свою челюсть в полёте и даже не знает, что на это стоит сказать.       — У вас все так исповедуются? — Рук хмурится и неодобрительно смотрит на Сида, который наслаждается своей беззаботностью и непонятным настроением помощника шерифа.       — Только самые опасные грешники, — и Джону удаётся посмотреть на Рука с таким откровенным намёком, что сам Рук кривится то ли от омерзения, то ли от недоумения.       А после встаёт и уходит, махнув Джону рукой:       — Чао!       Джон усмехается, даже не поднимая глаз от документов.