Голубой омут

      Накахара бесцеремонно пялился на человека, позабыв обо всех правилах вежливости; окурок выпал из похолодевших пальцев. Самые что ни на есть бредовые мысли проносились в рыжей голове.       Однако в прохожем он не видел больше знакомого Осаму: пусть у него были того же цвета волосы — оттенка горячего шоколада космы, тот же бежевый плащ, в который он всегда кутался, несмотря на морозы, и те же ладони, что когда-то заботливо перевязывали его запястье. Всё как в воду кануло — не узнать его более. Лишь отдаленно виднелись в нём остатки того весёлого, отзывчивого и любящего Дазая. Стоило Чуе остановиться перед скамейкой, как мужчина тут же поднял безжизненные глаза. Взгляд. Раскололось всё внутри; померкло. Только болезненные чувства теплились в груди, заставляя сердце и дальше биться как прежде.       Накахара тут же спохватился — присел рядом, хватая его за руку. Пальцы нарцисса машинально сжимали его ладони, не замечая даже той силы, с которой они стискивали его руки. Мужчина снова обратил свои глаза на Чую, затравленно глядя в голубые очи.       Прошла пара секунд неловкого молчания, и Осаму во всё горло залился нервным смехом. Безумным, отчаянным. Нарцисс только шире раскрыл очи, чувствуя, как ладони мужчины опустились на его плечи. Неестественная, болезненная реакция Дазая не на шутку испугала шляпника; смех закрался в душу и остался эхом в ушах. Пальцы вцепились в худые плечи, тряся немного напуганного нарцисса.       Странный хохот смолк; мужчина подскочил, оставив на скамейке одного Накахару. Опомнившись, нарцисс поспешил за удаляющимся в сторону моста Осаму. Ослабшие руки явно не могли удержать мужчину, что стоял около ограды, норовя встать на перила. Чуя схватил его за руки, с упреком оттаскивая назад; допустить самоубийства он точно не мог. Ладони нарцисса буквально вцепились в его тело, не желая выпускать. Теперь и никогда.       По щекам заструились горючие слёзы, рыжая голова расположилась на холодной груди, внутри которой слышно билось истерзанное сердце. Руки сомкнулись за худой спиной. Но чёрство всё было внутри; сколько стучи — не достучишься. Хотелось лишь окунуться в реку, дать холоду сковать тело, остановить больное сердце. Как бы эгоистично это ни было.       Накахара отошёл, утирая покрасневшие глаза, но не отводя взгляда. Ничего. Ни капли не изменилось. Ни черта. Карие глаза лишь лениво оглядывали расплакавшегося нарцисса. Послышались быстрые шаги, Дазай запрыгнул на шаткие перила, хохоча во всё горло.       Ещё секунда и он срывается — падает спиной в реку, нервно заливаясь. Казалось, время остановилось в тот миг; ноги стали ватными, мужчина через силу подбежал к ограде, тревожно вглядываясь. Раздался некий хлопок, и всплеск воды сказал об уходящем на дно теле; вдруг оборвалось хихиканье.       Не медля больше, Чуя перелез через перила, прыгнув вслед за мужчиной. Пара мгновений свободного полета, и нарцисс оказался в ледяной воде. Намокшая одежда тянула вниз, воздух пузырьками стремился вверх, мешая разглядеть Осаму.       Зрачки его глаз судорожно искали утопленника; Накахара не сразу заметил стремительно уходящий вниз плащ бежевого оттенка. Со всех сил нарцисс нырнул глубже, чувствуя колючий холод в конечностях. Как на зло, Дазай лишь быстрее уходил на дно, в то время как Чуя, отчаянно прорываясь, не так уж и далеко продвинулся. Бредовое решение пришло на ум нарциссу. Замешкавшись, мужчина скинул с себя потяжелевший плащ — последняя вещь, что осталась у него от Осаму.       Стало легче двигаться: несколько секунд отчаянного ныряния, и мужчина ухватился за длинную ногу Дазая. Теперь и вес чужого тела вдобавок тянул его на дно с ещё большей силой. Отчаянно гребя, шляпник всё же всплыл на поверхность, не выпуская Осаму; рыжая голова нарцисса наконец показалось над водой.       Собрав последние силы, Чуя доплыл до берега; взобравшись на землю, мужчина потянул за собой бывшего врача. Руки дрожали, зуб на зуб не попадал. Изменившееся лицо Дазая выглядело теперь ещё более блеклым, мертвенно-бледным.       Не растерявшись, нарцисс со всей силы надавил на грудь, откачивая речную воду. Пара таких движений, и в душе Накахары появилась слабая надежда. Начинавший приходить в себя мужчина громко закашлял, пытаясь привстать, на что Чуя, засуетившись, попросил его особо не двигаться.       Проследив за выполнением собственных указаний, мужчина отвернулся, как ни в чём не бывало глядя на светлое небо. Подобный заплыв не прошёл даром — оба не могли унять дрожь в теле. Осаму накрыл лицо одной рукой, скрывая кофейные глаза.       На берегу раздались тихие всхлипывания, нос мужчины порозовел, а по щекам текли солёные дорожки. Дазай плакал, каждый раз вздрагивая всем телом. Взгляд Накахары тут же упал на лежащего Осаму.       Нелепая улыбка появилась на его лице; Чуя снова стыдливо отвёл глаза, всматриваясь в водяную гладь реки и переводя дыхание. Вдруг Дазай порывисто обнял нарцисса, уткнувшись головой в его грудь, пальцами схватившись за чужие руки. Слёзы, будто ждав этого, вырвались наружу с новой силой, разлились по немного впалым щекам.       С губ мужчины слетали многочисленные извинения вперемешку с частыми всхлипываниями; он горячо шептал его имя, извиняясь, пока в горле не пересохло. Чуя обнял его в ответ, одной рукой заботливо утирая горячие капли.       И слов не нужно, каждый понял друг друга. Невыносимо, тяжело стало жить им без друг друга. Сложно стало представить свою жизнь без маячащих перед глазами светлых прядей по утрам или взгляда любящих глаз. Нарцисс будет вечно проклинать себя; унесёт ответственность с собой в могилу за содеянное.       Пусто, серо стало в глазах Осаму; трещина виднелась в нём. Глубокая и почти неисправимая. Ничто, кажется, уже не исправит, не уберёт её из его души, такой же сломленной, истерзанной.       Два зеркала. Они похожи на два зеркала, что отражали друг в друге нужное. Только одно разбилось, когда-то давно, не вспомнишь уже когда, а другое нет. Лишь спустя года оно треснуло, исказило себя в боли.       Места, люди и события встали между ними; насильно оторвали их друг от друга. Разлучили связанных судьбой. От тоски и ран истомилась грудь нарцисса; изнывала душа Дазая от горя и боли. Голубые очи стали родней милого дома; худые руки дороже богатства.       Холодные губы коснулись дрожащих уст; слёзы смочили чужие щеки. Руки обоих сомкнулись в порочных объятьях. Мокрая одежда прилипла к холодным телам, обнажила их. Нежно, как лепестки роз, ощущались касания теперь; соленость на губах.       И мир утих, позабыл про чужие печали и радости; вечернее солнце осветило обоих; грусть перестала точить их сердца. Костлявые пальцы поглаживали мокрую от слёз щеку нарцисса; тепло родного тела согревало Накахару.       Кофейные глаза озарились, посветлели, а рыжие космы, что спали на хрупкие плечи, казались ещё светлей и красивей. Слёзы высохли, только пушистые ресницы остались мокрыми. Лишь редкие прохожие дивились двум возлюбленным на холодном берегу.       Конец страданьям был предначертан судьбой. Стерлось всё, осталось лишь настоящее, которое несомненно будет лучше прошлого. Иначе нельзя.