Flaming Eyes

Перкинс хочет его. Эта мысль дошла до Ричарда в тот самый миг, когда он следил за мальчишкой из окна комнаты, в которой уже бушевал пожар — его самого могло опалить, он бы угодил в больницу, но даже это событие не затмило бы столь четкого, ясного осознания, пронзившего его мозг подобно бешеной пуле. Он как будто бы ошибался и был чертовски прав, был зачарован и разбит на голову — смотрел на этого чертенка, стоявшего на лужайке внизу и ухмылявшегося так, что никаких сомнений не оставалось в том, что он будет сражаться за свою свободу до последнего. Он не даст запереть себя в камере до конца дней, подобно животному в клетке — и уж точно он не дастся в руки ФБР и полиции с покорностью и выражением вины на остром мальчишечьем лице. Он играл даже тогда, этот Гэвин Рид — потому что дразнил своим таким доступным видом, и добраться до него ничего бы не стоило, если бы не захлопнувшееся и не поддававшееся окно и пламя, охватившее постель, стены и деревянные полы. Как мало нужно вещей, чтобы помешать тебе добиться цели. Он вовремя вызвал необходимые службы — благо, пожарная часть находилась не так уж и далеко. Приехали и медики. Они констатировали у Черити Бербидж глубокий шок — как бы её ни расспрашивали, она была на все сто уверена, что поджог был спровоцировал одним коробком спичек, а не какой-то силой, полученной человеком в результате эксперимента. В конце концов, она расплакалась, и потому пришлось тотчас же заставить её выпить мягкое седативное средство. Всё же у ФБР имелась капелька совести, и они не собирались мучить её, таская на допросы. Рид ускользнул от них ловко и просто — как ему всегда удавалось все прошлые полтора года. Он исчез, оставив им кучку пепла на месте кровати, почерневшие обои и потолок, покрытый копотью. И, вопреки всем правилам, ни одной улики, которая могла бы навести их на его след в другой раз. Только пострадавший дом, пострадавшая его владелица, на которую смотрели пока с напряженным подозрением, и его, Декарта, чувство собственной беспомощности и неожиданной злости, которой он прежде никогда не поддавался. На маленькой и старой кухне он нашёл подрагивающей рукой в темноте ручку шкафа, где стояли чашки, и помнил, что выпил, кажется, две или три, пока успокаивал себя. Главным образом, беспокойство вызывал скорый приезд Перкинса — и те стыд с ужасом, которые придется испытывать каждый раз, глядя ему в глаза. Потому что… Потому что он хочет Рида. Это — его добыча. Запомни. Он был молод и уверен в себе, а теперь от этой уверенности ничего не осталось. Ричард смотрел на дно кружки в цветочек — оно казалось ему таким далеким, что кружилась голова и хотелось блевать, как после усердной попойки по пятницам. «На этом дне буду и я, когда моя карьера полетит к чертям из-за одного дела». Вот уж то, что точно не требовало сомнений. Его отчаяние — правда, секундное, превратившееся в легкую апатию. Отсюда, с кухни, он слышал шум в коридоре на лестнице — туда поднимались полицейские, там пахло гарью и жженой старческой плотью, хотя миссис Бербидж была цела и спала, послушно глотнув парочку волшебных таблеток. Такая она счастливая, эта старая Черити — скоро этот случай она будет вспоминать с улыбкой и рассказывать всем подряд, как особенно смешной анекдот из её коллекции. Она, наверное, несколько раз переврет имена действующих лиц, но так будет даже лучше, потому что Ричард в некоторой степени очень ценил анонимность, да и все шишки полетят на голову отнюдь не Риду. Ему. Агенту ФБР, который смотрел на дно кружки, которой касались старческие губы, и которого тошнило. Снаружи раздался знакомый рёв мотора — Декарт даже не стал раздвигать занавески, чтобы поглядеть, кто там еще объявился. Это Перкинс. Больше некому. Потому что только такой старый шакал, как Перкинс, сорвется с места в два часа ночи, чтобы узнать, что они все благополучно просрали. Хочет Рида. Рида. Хочет как вещь. Желудок сжался от нового приступа подступавшей рвоты. Негоже было бы заляпать ею хозяйский умывальник или унитаз. Хотя, как думал Ричард, у миссис Бербидж появятся проблемы посущественнее. Он прикрыл глаза, опираясь на локти над металлической раковиной. Шаги, раздававшиеся сосем близко, рядом — вдруг смолкли. Агент Перкинс стоял в дверях. Ричард чуял запах его одеколона. Он не мог представить, чтобы эта терпкость смешалась с ароматом волос мальчишки. Это было чем-то абсолютно несочетаемым, как малосольные огурцы с медом или тунец с клубничным мороженым. Ему стало противно и он с глухим сдавленным звуком поспешил склониться ниже. Из желудка выходила смесь спагетти и тыквенного пирога из довольно-таки недешевой закусочной. — Мерзость, — прокомментировал Перкинс, закрывая ладонью рот. — Мне тоже не особо нравится блевать в чьем-то доме, — ответил Ричард, медленно выпрямляясь. — Но, кажется, это естественная реакция организма на поражение в маленькой игре. К счастью, не во всем уровне. Победа ещё реальна… — Заткнитесь, Декарт, — попросил вдруг спецагент — голос у него был усталый. Он потирал напряжённую переносицу и казался все ещё сонным. — Для человека, который запорол нам дело, вы очень оптимистичны. Ненормально, я бы сказал. — Оптимистичен? Вы… кха-кха… говорите это человеку, который блюет в чужом доме? Перкинс не ответил. Он присел за грубо выскобленный деревянный стол, похожий на старую хищную птицу, у которой вот-вот начнут вылезать перья пучками. Длинные и узловатые желтые пальцы напоминали когти, легкая сгорбленность — нахохлившийся силуэт коршуна. прячущего голову под крыло. Луна светила в окно, роняя свои лучи прямо на него. Что-то в сегодняшней ночи казалось Ричарду особенным — Перкинс, ставший частью этой мрачной картины, сыграл здесь свою роль. Он упустил свою добычу, не поверив чутью Декарта, а потом и сам его протеже просрал прекрасную возможность накрыть Рида в тот момент, когда он расслаблен и не не подозревает, что загнан в ловушку. А может, их обоих бесило то, что взрослые мужчины, один из которых имеет большой опыт в расследованиях и сложных делах, не могут сладить с мальчуганом, который способен спалить весь Детройт, не контролируя себя. Гэвин Рид, сын родителей-наркоманов. Волей судьбы обреченный на страдания и заточение. — Даже хорошие агенты могут облажаться, — сказал Ричард, включая воду и смывая желчь в раковину. — Они хотя бы не злоупотребляют своими полномочиями ради личных целей и желаний. Перкинс вскинул голову — глаза его заблестели злобно, красные и пугающие. Рот на бледно-желтом лице превратился в тончайшую нитку, морщины удлинились и глубже врезались в кожу. Казалось, что он лопнет, задохнется от переполнившей его ярости. Но Ричард не чувствовал страха. Держа в руках тайну, о которой никто кроме него не подозревал, он прекрасно осознавал, что получил первое звено из цепи, которая поможет ему держать Перкинса на коротком поводке. — Закрой рот, — процедил тот. Ноздри его чуть расширились — он выдохнул, точно бык, увидевший перед собой красную тряпку. — Разумеется, — согласно кивнул Декарт. — У меня нет другого выхода. Но от моего подчинения желать мальчишку он не перестал. Тишина на кухоньке дома миссис Бербидж была наполнена враждебностью. То, что они оба сохранили достоинство и не кинулись друг на друга — вообще чудо, однако лучше бы это произошло, потому что Декарт впервые начал ощущать захлестывающую его постепенно досаду. Она была горькой, как запах гари, и черной, как копоть. «Будь хорошим мальчиком, мой бедный бездомный Куджо, — думал он. — К несчастью, ты уже заражен бешенством, и тебя придется либо пристрелить, либо размозжить голову. Совсем как в книжке». Его кишки превратились в ком растревоженных змей, поэтому он решил, что держаться поближе к раковине будет лучше всего. Перкинс молчал — глаза его неподвижно глядели в одну точку. Он смердил яростью и неудовлетворенностью. Ричард предпочел снова нагнуться, закрыв глаза. Им определенно предстояла бессонная ночь, к которой он не был готов и жертвой которой не желал становиться, но долг обязывал, как и не самый удачный график. Возможно, Рид совсем ещё недалеко, и всё-таки устраивать за ним погоню и афишировать ситуацию в целом было бы нежелательно. Как бы не посеять невольно панику среди населения — там решат, что в Детройте орудует профессиональный малолетний поджигатель, который заставит вас задохнуться в дыму, даже если вы живёте в норе, подобно хоббитам из книг Толкиена, и кроме двери спалить в принципе будет нечего. А потом, когда его поймают, то во всех семьях бабушки будут рассказывать внукам на ночь эту историю, пугая их испепеляющим взглядом маленького и на вид безобидного подростка, являвшегося причиной всех бед. Но видеть главным героем в этой сказке Перкинса с каждым днём становилось все неприятнее, и всё сильнее где-то в груди разрастались иные, пугавшие и самого Декарта настроения. И тогда он решил взяться за всё сам. Больше не было сил вдыхать запах гари, и поэтому он накинул на усталые плечи пальто, собираясь выйти на улицу. Перкинс не стал его останавливать — и это было даже к лучшему, хотя Декарт заметил, как дрожат его ладони, лежащие на скатерти в цветочек. До него вдруг дошло, что разочарование и подкрадывавшаяся на мягких, тонких ножках депрессия как будто бы отступили. Он перестал чувствовать эту захлестывающую его горечь, потому что, наверное, списал всё на волю случая. Два года — это не пятнадцать лет, а преступников ищут, бывало, и дольше. Дело в опыте и в логических цепочках. Снаружи еще не светало. В домах по соседству не горел свет, однако Ричард знал, что фигуры людей неслышно перемещаются где-то там, за занавесками и опущенными жалюзи. Они не спали, а только суетились, отпихивая друг друга, чтобы получше рассмотреть и увидеть то мгновение, какого уже другие не смогут запечатлеть. Детройт — не маленький городок, и нравы здесь не такие, какие бывают обычно в крошечных поселениях на окраинных штатах, но здесь так же скрытны и так же не любят любопытных. Полиции зеваки нужны в последнюю очередь. Уж точно не в эту ночь, когда бессонница готова была сожрать Декарта живьем. Он отдал бы все на свете за возможность прилечь и закрыть глаза. Хоть на минутку. — Должно быть, выдалась та еще ночка? Рядом запахло можжевельником. Ричард поморщился, глядя на приближающуюся к нему фигуру. Туман, неожиданно обвивший Мотаун своими влажными щупальцами, скрывал обитателей друг от друга, но агенту удалось узнать по голосу того полицейского, которого он видел в Центре, когда впервые встречался с Перкинсом. Лейтенант Хэнк Андерсон — выпивоха и злостный нарушитель любых правил, ненавистник федералов и любых, хоть самую малость раздражающих его вещей. Тот человек, которого Ричард определенно не ожидал встретить в третьем часу ночи, в пригороде, который вполне можно быть назвать захолустьем. Такие, как этот коп, оббивают пороги всех известных им баров, расположенных в порядке времени закрытия — от раннего к позднему. Они уж точно не соглашаются работать в это время, если кто-то уже прибыл до них. Но Хэнк явился, и это либо означало, что в нем произошли невозможные (Ричард судил об этом, исходя из полученной о нем информации) изменения, что он взялся за ум, либо же скука и алкоголь одолели его, смешавшись в адский коктейль под названием безрассудство. — Андерсон, — хмыкнул он, окидывая взглядом грузноватую фигуру перед собой. — Вы сегодня поздновато. Вернее, это вообще удивительно, что вы явились. — Я веду это дело от имени департамента — и мне нельзя появиться на чертовом месте преступления? — голос Хэнка звучал с меньшей враждебностью, чем вообще мог бы. Он оглянулся на силуэты полицейских машин. Там было почти пусто — все копы ушли в дом. — Да как хотите, — Ричард пожал плечами. — Спецагент Перкинс на кухне, если что. — Нет уж, спасибо. То-то я почуял запах этого сноба ещё на подходе. — А чем пахнут снобы? — Лучше бы тебе не знать. Ричард подумал, что снобы должны обязательно вонять как последнее дерьмо, этакая коровья лепешка, пролежавшая на солнце как минимум целый день. От Перкинса не пахло ничем. Так ему казалось на самом деле. А может быть, и Андерсон пошутил. Так или иначе, Шакал не пользовался никаким парфюмом, как и не позволял себе даже жевать жвачку. Он был… бесцветным. Бесвкусным, растерявшим краски — вязкой субстанцией на зубах, природу которой понять было невозможно. Перкинс не был похож на них с Хэнком, как небо непохоже на землю. — Так он был здесь? — Андерсон обернулся, окинув ленивым полусонным взглядом дом. В нем читалось показное безразличие. — Был, — ответил Ричард. — А мы упустили. — Что ж, и спецагентам иногда не везет… — А вам смешно? — Почему бы и не повеселиться? В конце концов, не я был в паре шагов от успешного закрытия дела. Ричард не выдержал и вскинул голову, прорычав и дыша шумно, как будто готов был вот-вот наброситься: — Ты скоро вообще в нем фигурировать не будешь. Максимум, что ты сможешь раскрыть в своем теперешнем состоянии — кражу пачки сигарет из супермаркета. — Может быть, — невозмутимо кивнул старый коп, пожав плечами. — Грустно, конечно, но… Согласись, это такая мелочь по сравнению с провалом операции против угрозы национальной безопасности. Ух ты, я даже выговорил это. — Да уж, удивительно, — съязвил Ричард. — Вот что: плевал я на твою ненависть к федералам, а еще плевал на Перкинса. Я преуспею в этом дерьме больше, чем он, так что лавры и мне достанутся. Хэнк приподнял бровь и несколько разочарованно цокнул языком. Он выглядел так, будто только что узнал для себя нечто не очень приятное. Даже отвратительное, разочаровавшее его больше, чем могло бы показаться на первый взгляд. — А я думал, не все федералы на лавры работают, — сказал он. — Ну, раз мне тут не рады — может, Перкинс будет рад. Дай пройти. Ричард чувствовал себя разоруженным. Что-то большое и холодное протиснулось в его грудь и осело в животе, заколов острыми иголками. Он стоял на улице и дышал свежим воздухом, но лучше себя не ощущал. Андерсон мог любому испоганить день — это он уже понял, но в то же время в его словах было нечто, что делало его правоту еще более весомой, а Декарт лишь заходился какой-то детской обидой, не зная, что ответить. Он бежал, пока не выдохся совсем. Риду казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он осознал, что погони не было и нет, что он один несся сейчас по пустым проулкам, завернув в какие-то грязные подворотни. В городе Гэвин ориентировался хорошо, однако здесь оказался впервые. Названия улиц не говорили ему о конкретном районе, он метался туда-сюда, то и дело натыкаясь на тупики, готовый волосы на себе рвать от какого-то ужасного, липкого страха потеряться, хотя это в принципе было невозможно. Детройт наполнен разными людьми — плохими и хорошими, богатыми и бедными, умными и глупыми. Иногда человеку достается все перечисленное из положительного, а иногда в нем нет даже элементарного сочувствия. Иногда они чередовали в себе недостатки и преимущества, и тогда договориться еще хоть как-то было возможно. Сейчас же Рида могло интересовать одно — новое пристанище. Пристанище, которое он не мог никак найти, обнаружив в возможных обитаемых уголках тишину и мусор, горящий в бочках. Вот тебе и этакий обогрев в стиле «ретро», не очень-то спасавший во время дождей. Однако на ночном небе уже не наблюдалось ни облачка, и в лицо Гэвину то и дело ударял приятный горячий воздух — с запахом помойки ничего нельзя было поделать, и всё же ради спасительного огня терпели и не такое. В их ядовитый век высоких технологий с трудом верилось, что кто-то ещё может жить так — почти как первобытный человек. Хотя что уж удивляться, сам Рид был не лучшим примером. После ливня остались глубокие лужи — брести по ним было неприятным занятием, да только проулки нередко оказывались такими узкими, что обойти озерца было нельзя. Гэвин считал их, уже как-то беззаботно шлепая по воде. Если уж ты весь мокрый, то беречь обувь не было смысла, не так ли? Его внимание привлекла очередная неоновая вывеска — бар или ночной клуб. Что-то, где могут дать горячего или хоть чего-то из еды. Он уже давно не ассоциировал общественные места с их прямым назначением. Продуктовые магазины, рестораны и кафе означали для Гэвина наличие хоть какой-то пищи (в основном, из того, что было только что выкинуто в мусорный контейнер на заднем дворе), аптеки — места для того, чтобы стянуть парочку упаковок бинтов или пачку аспирина, чтобы толкнуть её кому нужно. Оказывается, не все лекарства так уж безобидны — Рид об этом знал, а ещё знал, для кого они пригодятся. Еду он всегда оставлял себе и готов был драться за нее до последнего. Ради же выживания он грабил и убивал — страшный опыт для подростка, но найдется не так много сочувствующих, которые примут его в общество с… — С этим… — прошептал он с лёгкой опаской, как будто кто-то мог услышать. Гэвину не хотелось, чтобы в душе снова просыпалось то чувство. Он плохо сдерживал жажду разрушения, ревущую внутри. Иногда ему хотелось, чтобы в такие моменты его поскорее привязали и вкололи штук десять транквилизаторов. Потерять сознание в тот миг считалось бы не иначе как Божьей милостью. Не то чтобы он совсем одичал — иногда, если были деньги, он даже мог приодеться или поесть в какой-нибудь забегаловке, где всем было плевать, как он выглядит и как от него пахнет. Кормили там соответствующе, но он хотя бы не мучился, слыша бурчание в желудке. Он был сыт, свободен, ему всегда было тепло… а дом найти не посчастливилось. С этим не везло. В иные дни он замерзал на улице. Из голода вытекала общая слабость, которая не давала высечь даже маленькую искорку — и тогда Гэвин ютился у тех самых бочек с мусором, протягивая руки в ободранных перчатках и сдувая снежинки. Он утешал себя тем, что был свободен, но какой толк в свободе, если у тебя нет крыши над головой, нет еды и ты вынужден скрываться, как одичавший пёс от работников приюта? Умрёшь ты на воле, однако об этом не вспомнят, потому что некому будет вспоминать. Сейчас у Гэвина в кармане лежало пятьдесят долларов — последняя сумма, которая осталась у него после того, как он расплатился с Черити Бербидж за комнату. Несколько бумажек, которые он стащил из чьего-то кармана, шастая по вагонам метро, входя и выходя на разных станциях — в основном там, где было людно. Рид мог приберечь эти деньги, а мог сходить в бар и попросить себе пива и тарелку с вяленым беконом. По здешним местам можно было с уверенностью сказать, что ради денег они продадут спиртное даже годовалому младенцу. Может быть, найдётся и какая-нибудь конура для того, чтобы переждать и хорошенько обдумать дальнейшие планы, потому что он пока не знал, куда двинется. Может быть, хозяин бара даст ему мелкую работенку — если он окажется славным парнем, то они договорятся хотя бы за два-три бакса в час. Гэвин остановился перед дверями, которые казались ему просто огромными по сравнению с самим собой. Он ощутил пробежавший под кожей холодок, не позволивший ему поставить ногу на ступеньку небольшого крыльца, и остановился снова в нерешительности — но голод и мокрая насквозь одежда сами толкали его к источнику тепла, к залу, слабо и мягко освещенному, чтобы лампы не раздражали его посетителей — типов таких же темных, как и мрак, витавший где-то под потолком. Гэвин представил себе это и вымученно вздохнул, взявшись рукой за перила. Потом в его голове возникла та самая тарелка с беконом — хрустящим и поджаренным, только что со сковородки, а еще возник целый стакан золотистого пива. И тогда он подумал, что свернет шею тому, кто его сейчас остановит от решительного шага через порог заведения. Но его не остановили. Он потянул на себя дверь и одним махом оказался в том самом зале, куда так хотел попасть, точно был брошенным щенком, таращившимся с завистью на конуру сторожевой собаки. Рид блаженно прикрыл глаза — в воздухе был разлит запах курева, алкоголя и закусок, а посетителей было достаточно для того, чтобы на него не обращали внимания — они все болтали о своем и им не было дела до парня, застывшего на месте столбом и облизывающего губы, когда ноздри его уловили не меньше чем полсотни самых разных ароматов, в которых хотелось купаться, как купаешься в бескрайнем море, рассекая руками и ногами теплые синие волны. Потом к еде вдруг примешалась «травка» — это было неожиданно и немного неприятно, потому что её запах не имел ничего общего с едой. Тогда Гэвин представил, как делает первую затяжку, и как его уносит вдаль — от грязного и жестокого мира, от мокрых после ливня улиц, от копов, которые могут оказаться злодеями, и злодеев, прячущихся за масками копов. Примерить на себя ту или иную роль тебе никто не помешает — стоит только пожелать. А Рид сейчас желал только набить желудок. — Отдай ключи, Барри! — слышалось со стороны стойки и Рид насторожился. — Я пешком домой не пойду, там чертов ливень! Бармен лениво протирал стойку тряпкой, посматривая с какой-то опаской на мужчину в клетчатой рубашке с расстегнутым воротником и в потертых джинсах, который пытался добраться до него, перегнувшись и опираясь ладонями на твердую блестящую поверхность. Подобные ссоры, видимо, для других были делом привычным, потому что из музыкального автомата по-прежнему играло чьё-то плохонькое банджо, а из углов были слышны негромкие разговоры, хмыканья, кашель и пьяный смех. — Нет уж, Джим, — бармен покачал отрицательно головой. — Ты вусмерть накачался, тебе тачку доверить — всё равно что обезьяне вручить револьвер. Я в это заведение вкладывался изо всех сил и я свою задницу берегу. — Да не впервой уже! — рявкнул посетитель, ударяя кулаками по стойке. — Я скажу, что не в твоем баре напился, что заходил к Питу или еще к кому-нибудь. Здесь же на двести метров десять притонов наберется, как у тебя, что им до того, где я надрался? — А подтверждать кто будет? Вот что, топай до ближайшей станции Пиплмувера, а лучше завались в какой-нибудь мотель. — Карманы пусты, — мрачно буркнул мужчина, подавив отрыжку. — Ты просишь за сраный лагер слишком много. — Можно подумать, вы нищие, — язвительно отозвался бармен. — Найди куда пристроить свой жирный зад или проблюйся в какую-нибудь придорожную канаву, а здесь даже не вздумай. Ключи от машины можешь завтра забрать, как в себя придешь. — Сукин сын… Ладно, дай хоть отлить. — Ну, если в цель попадешь… По залу прокатилось тихое и ехидное хихиканье. Мужчина плюнул в пепельницу, полную давно переставших дымиться окурков, и направился к двери в дальнем конце зала. Народ вновь вернулся к своим беседам. Гэвина вовсе не удивила эта сцена, не то что поразила — просто он вдруг ощутил себя тут совсем лишним. Но бармен уже заметил его из-за своей стойки и улыбнулся. Зубы у него были острые, передние клыки чуть кривоваты, и от этого улыбка выходила жуткой. Рид сделал несколько шагов и присел напротив на высокий стул. Рюкзак положил рядом, на пол. — Извини, малыш, — его осмотрели пристально, с каким-то снисхождением в прокуренном и ленивом тоне, — у нас молоко не наливают. А по твоему виду не скажешь, что тебе уже можно пить виски. — Вполне, — небрежно кивнул Гэвин, замечая, как фальшиво звучит это слово, слетая с его губ. Разумеется, документы не могли доказать его право пить что угодно, и он чувствовал, что краснеет — возможно, даже со стыда или от досады. — Но мы ведь можем договориться? Бармен пожал плечами, как будто обдумывая это нерешительное предложение. — Чего изволите? — усмехнулся вдруг он. И это означало согласие. Рид уже с заметной беззаботностью вытащил из кармана бумажник и поискал в нем помятые купюры — последнее, что у него было более-менее ценного, хотя сумма в пятьдесят долларов не такая уж и большая, если подумать. Он заказал себе лагер и закусок на двадцать баксов — этого более чем хватало для того, чтобы наесться вдоволь. И хотя бекон, луковые кольца, картофель фри и рёбрышки были не столь уж и сытными, а вскоре и вовсе начали набивать оскомину, Гэвин ел и пил с жадностью, и бармен, с его стремлением подлить ещё пива, с каждым новым бокалом тоже начинал нравиться ему всё больше. У него была уродливая улыбка и от него пахло прогорклым маслом, но это вполне можно было стерпеть ради столь интересной компании — у барменов всегда были свежие новости и сама их профессия обязывала быть приветливыми и терпеливыми с клиентами. Это в сотый раз подтвердил случай с пьяным мужчиной в клетчатой рубашке. — Что это с вашим районом? — спросил Рид, продолжая хрустеть румяными полосочками бекона и картошкой. Язык у него заплетался, да и набитый рот не способствовал улучшению речи. — А чего с ним? — отозвался бармен, продолжая елозить тряпкой по стойке, подперев голову рукой. — Ну… — Гэвин сделал неопределенный жест рукой, сжимая в блестящих от жира пальцах уже сочное рёбрышко. — Я их что-то тут не видел. И вообще их теперь меньше. Он с жадностью впился зубами в мясо, блаженно прикрыв глаза. — Да черт их знает. Наверняка пытаются накрыть какую-нибудь крупную банду ублюдков, а на нас времени не тратят. К тому же… Мы и сами знаем, как о себе позаботиться. Задирание цен на выпивку стоит того, чтобы она не теряла своего качества, а бар не закрывался, вот и всё. — Значит, взятки? — Гэвин любопытно блеснул осоловелыми глазами. — Договор, — поправил бармен. — Я отстегиваю этим засранцам четверть прибыли, чтобы они не трогали меня. Две четверти уходит на алкоголь и жратву, а четверть откладывается мне в кармашек. Вот и весь секрет успеха. — Умно. — Не то чтобы. Шлюхам везёт больше — с них берут плату иным способом, следят, чтобы сучки ходили привитыми, ну и им самим не так приятно подхватить какой-нибудь триппер или стать жертвами старых сифилитиков-извращенцев. Идешь ты вся напомаженная и с почти голой задницей, обслуживаешь с виду приличного умника, а через пару недель начинаешь чесаться и покрываться прыщами. Поэтому они для себя решили, что хер местного копа будет побезопаснее. Хотя всякое бывало. Бармен говорил открыто и честно — это в нем тоже казалось симпатичным. Когда он стал рассказывать о шлюхах, Рид чуть не подавился пивом от смеха. Его почти по-товарищески похлопали по спине. Он съел еще парочку луковых колец, а потом… Потом словно бы что-то теплое стукнуло его по голове и потекло сверху-вниз по всему телу. Мозг отключился на какой-то миг, а потом Гэвин стукнул уверенно ладонью по стойке, уронив на неё еще пару зеленых бумажек. — Виски, — потребовал он, бросив в рот палочку картофеля фри. Рука промахнулась и та пролетела мимо, шлепнувшись на недавно опустевший столик около самого входа. — Двойной? — бармен приподнял бровь. Гэвину было плевать — для него принятый стандарт одной порции в пятидесяти шести граммах теперь ничем не отличался от тех же ста двенадцати. Деньги он, как и ожидалось, просадил — однако ему казалось, что просадил он их достаточно грамотно. Ему вообще сейчас очень многое казалось. В бумажнике не осталось ни одного доллара, а он думал, что стоит его раскрыть — и на него посыпятся купюры одна за другой. Бармен налил ему щедрую двойную порцию виски, и с этого момента Рид начал считать его в буквальном смысле лучшим другом. Где-то на дне сознания плескалась мысль, что он ведет себя слишком беззаботно, но её растворяла выпивка. Одна грёза в скором времени развеялась, будто пыль — это случилось, когда Гэвин всё же решил проверить, не осталось ли у него хотя бы мелочи. Подсчитав свои девяносто пять центов, он пришёл к выводу, что виски или даже маленький стаканчик пива ему больше не светили. Бармен перестал казаться потрясающим, когда на его просьбу о бесплатном глоточке покачал головой: — Нет уж, приятель. У меня всё качественное, а это стоит не так дешево, чтобы я всем подряд даром наливал. Риду оставалось только печально хрустеть оставшимися беконом и луковыми кольцами, потихоньку трезветь и оглядывать посетителей. Он вдруг понял, что хочет плакать — и не просто плакать, а уткнуться в старый жилет бармена и излить душу, даже признаться, что на самом деле копы кроют вовсе не рэкетиров и не банду отморозков на другом конце Детройта. Они искали его, просто сюда еще не добрались. Или уже едут. Впрочем, разве это такая уж большая проблема? Проблемой было отсутствие денег и упавшее вместе с этим настроение. Рид подумывал, не спалить ли заведение Барри к черту, когда услышал поскрипывание стула рядом. Кто-то присел за стойку подле него. — Как дела, приятель? Гэвина тронули за плечо. Тихо икнув, он повернул заметно потяжелевшую за эти два часа возлияний голову. Его новым собеседником (бармен отошёл к какому-то столику и болтал с клиентами) стал незнакомец в черной кожанке. На коленях у него джинсовая ткань заметно протерлась и пропиталась пивом — должно быть, раньше он скрывался где-то в глубине зала и Рид его не замечал. Так или иначе, в руке у мужчины был кошелёк и Гэвин не смог удержаться, не облизнуть губы при виде прятавшейся там наличности. Вот бы украсть… Он был бы и не прочь провернуть такую авантюру — тем более, что огонь внутри него пробудился и тоже, точно захмелев, был весел, перекатываясь приятно теплым горячим шаром от головы к желудку, а оттуда в ноги и обратно. Казалось, что лучше быть просто не может — Гэвин наелся и его еще не клонило в сон, а тянуло поиграть и поиметь с этой игры выгоду для себя, пусть и маленькую. — Да вот, выпиваю, — ответил он с бывалым видом. — Деньги кончились — день испорчен. И снова икнул. Незнакомец рассмеялся приятно и негромко. Он выложил перед барменом пару почти новеньких купюр и попросил два лагера. — Считай, что тебе повезло, — хмыкнул он, слизывая густую белую пену с губ и отставляя стакан чуть в сторону. — Две вещи всегда могут найтись в этом мире — тот, кто тебя угостит, и тот, кто подкинет работу, чтобы срубить деньжат. — А что, есть предложения? — Гэвин смачно зевнул. Пиво после виски шло не так хорошо, как до этого. — Еще как. Мужчина не называл своего имени — Рид даже толком не рассматривал его лица. Лишь на глазах странно задержался. Что-то в них ему не понравилось, но это чувство прошло сразу же, как только перед ним поставили чуть запотевший стакан с пивом. Ухмыльнувшись, он придвинуло его к себе, показывая тем самым свою заинтересованность в дальнейшем разговоре. И хотя на пьяную голову он мало о чем мог соображать, однако ему вдруг подумалось, что это не так уж и плохо — не контролировать свои мысли, рвущиеся с поводка. Осознать вдруг, что, пока ты пьян, ты получаешь некую свободу. Разве не так? — Давай будем честны с тобой, парень, — незнакомец странно близко придвинулся к нему — видимо, чтобы не услышал бармен. — Тебя здесь обслуживают незаконно, так? Несовершеннолетние не имеют права покупать алкоголь. — Откуда тебе знать, что я… — начал было вспыльчиво Гэвин, привставая, но чужая рука, оказавшаяся неожиданно сильной, надавила ему резко на плечо. Вспышка боли пронзила сустав и заставила его послушно опуститься обратно. — Весь зал об этом в курсе, — мужчина ухмыльнулся. — Слушай меня внимательно: я плачу двести пятьдесят баксов. Для тебя сумма солидная, полагаю, как для бродяги. Терять нечего, да и… может, понравится, если брыкаться не будешь. Рид беспокойно дернулся, нервно хватаясь пальцами за стакан. Ногти застучали по стеклу, отбивая им одним известный ритм. Ритм человека, который осознал, что именно ему предлагают. Завести в подворотню, нагнуть у кирпичной стены и удовлетворить за его счет свои грязные животные потребности. Выпив и без того слишком много, он ощутил подкатывающую к горлу горькую тошноту. Пиво, виски, картофель фри и бекон с ребрышками и луковыми кольцами — всё это могло в любой момент выплеснуться прямо на начищенную блестящую стойку, а ему предстояло либо проглотить этот позыв, либо позволить всему случиться. В кармане извращенца что-то топорщилось — то ли перочинный нож, то ли маленькая бутылочка лубриканта. Во всяком случае, в этой вещи не было для Гэвина ничего хорошего. Он ощущал себя оказавшимся в плотном вакууме, через который звуки внешнего мира проникали слабо и едва различимо, а голос мужчины продолжал греметь в его ушах, как зловещая панихида. Комок в горле не проходил — он как будто бы даже тяжелел, и Риду становилось тяжело дышать. Комок был горячим и обжигал. — Где? — только и пробормотал он. Чудовище внутри него заворчало с недовольством собаки, чью территорию тревожит бродячий кот или дикое животное. Само собой, он мог считать себя полным идиотом, когда согласился на подобное, но в кармане у него не было ни цента, а в такие моменты неожиданного озарения, за которым следует отчаяние, не приглушаемое даже чувством сытости, ты готов убить. Только убить — это одно дело, уже не столь пугающее, а… — Да тут, недалеко, — ответил мужчина, улыбнувшись. Рид опустил взгляд чуть пониже его груди, совершенно случайно — и увидел, как его член топорщится, натягивая ткань замызганных пивом джинсов. Что там говорил бармен про извращенцев-сифилитиков? — Без резинки, — добавил незнакомец. У него был кривой рот — это Гэвин точно разглядел. — А если… — Рид запнулся, нахмурившись и формулируя предложение. — Ты не бойся, я чист. Это звучало так смешно. Я чист. Как будто бы его заподозрили свои в шпионаже и теперь он отчитывался перед начальством, поминутно умоляя себя помиловать и всячески упоминая, что уж за ним случаев неверности замечено не было. В желудке вдруг тоже стало горячо — его распирал изнутри кашель и странное ощущение. Желание выдавить что-то из себя. Так же глупо, как и согласие, готовое слететь с губ — из-за денег, из-за желания жить и не питаться объедками. И будь что будет. И пусть он начнет гореть буквально изнутри, разъедаемый собственными эмоциями, переплавившимися в кипящую лаву, текущую по его венам — но он будет ночевать под крышей как минимум дня три-четыре, и при этом позволит себе сносную еду… Это было так заманчиво и виделось таким близким. Просто спусти штаны и стисни зубы — дай этому ублюдку то, чего он захочет, и убирайся восвояси, пока другие не решили, что у них тоже может прокатить. — Сначала деньги, — выпалил Рид. Страх был похож на хищную птицу, которая безжалостно проклевывала дыру у него в черепной коробке. Его грела мысль о двухсот пятидесяти баксах, что лежали сейчас в кошельке, но этого тепла явно было недостаточно, чтобы прогнать ужас при виде сырой и мрачной подворотни, что находилась всего в паре метров от входа в злачный бар. Гэвин понимал, что извращенец ведёт его прямо туда. Он держал его за плечо и сжимал пальцы всё сильнее, причиняя боль. А еще Рид знал, что его член еще твердый и торчит колом, слегка выпирая сквозь белье из расстегнувшейся ширинки. Кому было до этого дело? Улица стояла пустой. Жар в груди ревниво накалялся и у него начало болеть сердце. Из-за чего — он старался не пытаться догадаться. Да и это было глупым занятием. Потому что огню не нравилось происходящее — тело, в которое он был заточен, принадлежало во всех смыслах только ему. Гэвин слышал в его внутреннем реве ярость и недовольство. Он поймал себя на мысли, что ему действительно противно. Но двести пятьдесят долларов… Мужчина вдруг остановился. Лунный свет не мог пробраться в тот проулочек, где они оказались, и его фигура была словно бы обведена черным углем. Гэвин тоже напряжённо замер. — Ты меня боишься? — спрашивал он — немного фальшиво и заискивающе, даже не пытаясь этого скрыть. Голос у него дрожал от нетерпения и возбуждения, как и рука, потянувшаяся медленно к пуговице джинсов. Ширинка у него уже была расстегнута. Что я должен делать? Пальцы, сжатые в кулак, стали чуть влажноватыми от пота — руки у Гэвина были горячими, точно он продержал их в кипятке или потянулся к огню слишком близко, не обжигаясь, но чувствуя, как внутри всё слабеет. Темная подворотня. Извращенец, желающий заполучить его. Хрустящие зелёные бумажки, за которые он убивает с необычайной для подростка расчётливостью и спокойствием. — Раздевайся. Сердце сдавила огненная ладонь. Гэвин подумал, что ослышался, однако убеждать себя в этом не стоило. Потому что незнакомец уже лихорадочно избавлялся от джинсов. Наблюдая за этим, Рид едва подавил тошноту. Он понял, что просто не в силах выполнить обещанное. «Что сделать? — думал он, дрожа. — Начать гонять перед ним шкурку? Сказать что-то и отвлечь? Что мне делать?..» Боль крошечными иглами вонзилась ему в живот. Это было так больно, что он не сдержался и стиснул зубы. Что-то внутри прорвалось и он это отлично знал. Последний оплот сопротивления и гордости держался едва-едва. Он думал о деньгах. О том предмете, который ясно говорил, что сделка уже совершена и бежать некуда. Расплатись или попрощайся с хрустящими бумажками. Гэвин все ещё был пьян. У него кружилась голова и он мог сблевать прямо здесь, под ноги себе и извращенцу, который нависал перед ним грозной тенью, закрывшей собой луну. — Холодно… — попытался пожаловаться он, но дрогнул, когда увидел блеснувшее в свете фонаря лезвие. По коже пробежали мурашки. Тогда его вусмерть пьяную голову озарило — шутки кончились. Мыльные пузыри исчезли, не пахло больше горячим шоколадом и ванильным мороженым, нельзя было всунуть в игровой автомат новую монетку и начать сначала — просто потому что парень с ножом этого не допустит. Парень с торчащим болтом в штанах, парень с хищным оскалом, в котором не осталось ничего от того выражения, с каким он спросил у Рида, как его дела и с каким оплатил им по одному светлому лагеру. Просто теперь у него уже не станут отбирать те двести пятьдесят долларов — ему засунут член в глотку по самые гланды, а после и вовсе не пожалеют. Потому что Гэвин Рид еще до того, как напился, знал, что этому району нельзя доверять, как и его обитателям. Его маленькая ошибка стала едва ли не фатальной, маленькая проблема превратилась в большую. Но, как правило, паниковать в подобных случаях люди начинают, лишь осознав своё одиночество и равнодушие окружающих к тому, как закончится их жизнь. С этой мыслью его накрыло отчаяние. Оно забралось бесцеремонно в грудь холодными пальцами и вырвало из него нечеловеческий крик, от которого замерло всё вокруг, тревожно моргнула ярко светившаяся до этого вывеска бара (совпадение или случайность?) и от которого рукав кожанки вспыхнул пламенем, как сухой торф в сезон лесных пожаров. Он не сводил затравленного взгляда с этого рукава и, когда ощутил запах поленого, необычайно вдруг обрадовавший его, стиснул зубы почти со злорадством, сверля глазами фигуру, которая потеряла весь свой ужас. Гэвин слышал крик — может быть, он даже перестарался, однако теперь это приносило ему облегчение. Он не подозревал, что плачет — просто отбивался неконтролируемо, переходя из защиты в нападение, из обороны в зловещую месть, пахнувшую горелым мясом и вонючим дымом. Его зеленые глаза блестели от слёз — в них ревело пламя, похожее на отражение в прозрачной воде, но разве он мог увидеть это сам? Разве мог в какой-то миг осознать, что убивает уже в который раз — и всегда, потому что ему страшно и потому что ему хотят причинить боль? В воздухе витал запах копченого. Запах смерти. Гэвин Рид минута за минутой наблюдал, как человек, выронив нож, корчился и вывалялся в мокрой грязи, упав лицом в лужу — оно исказилось до неузнаваемости, от носа осталось лишь розоватое сырое мясо, проглядывавшее под корочкой. Хорошо зажарился, правда, Гэвви? Кажется, его стошнило. Может быть, он даже обмочился от страха — но если бы это было так, он бы ощутил влагу на штанах, верно? Так же, как её ощущают маленькие мальчики, просыпаясь по ночам от кошмаров в собственных постелях. Родители бросают простыни в стирку и стелют новые, гладят мальчиков по головкам и дают выпить чашку теплого молока, перед тем, как снова погрузить в сон сказкой-молитвой. Хоть бы он не проснулся больше. Чувствую себя дерьмово. Вот о чем он подумал, когда понял, что тело не шевелится. Потом опять заплакал. У Гэвина не было матери, которая могла бы сказать ему, что блевать от увиденного ужаса и выпитого алкоголя — это нормально. Не было никого, кто мог бы научить его этим святым истинам. Когда он понял это, то плакал уже не от страха. Руки тряслись, когда он вытащил из рюкзака потрепанный бумажник, украденный у федерала Декарта, и вытащил те самые двести пятьдесят долларов. С ощущением неверия Рид потрогал их, проверил на просвет. Его сердце упало. Дешевая подделка. Купюры словно кто-то хорошенько постирал — в мутноватом свете бара они казались самыми что ни на есть настоящими, а сейчас потеряли всё свое очарование. Голова Бенджамина Франклина смотрела на Гэвина осуждающе. Она расплылась, будто кто-то капнул неосторожно соусом или газировкой. Водяной знак отсутствовал. Двести пятьдесят баксов в его кошельке не имели никакой ценности — более того, он мог запросто угодить за решетку за их использование, и ничего не смог бы доказать. Снова затрясло — на сей раз не от желания опустошить желудок. Пальцы сжали с силой фальшивые купюры и он услышал с наслаждением, как хрустит, сворачиваясь, бумага. Она вспыхнула в его руках, а Гэвин горел изнутри, захлебываясь злыми слезами.