Flaming Eyes

Тьма постепенно исчезала. Вполне возможно было, что ему это просто казалось — за одной завесой наверняка скрывалась другая, потом третья, четвертая и так далее, но он понял, что приходит в себя, потому что вместо нескончаемой черноты, похожей на падение на дно ада, перед глазами предстало небо. Всё то же небо над Роуздейлом, серое, с вкраплениями из голубых островков, через которые сочился запертый некогда в тучах солнечный свет. Когда Ричард падал, он этого не разглядел, потому что веки его сомкнулись раньше, чем голова коснулась асфальта. На затылке было что-то липкое и горячее, слегка саднило, а он был жив — и чрезвычайно этому радовался, хотя лицо его никак не могло этого выразить. На нём отпечаталась жуткая боль, о которой он не мог сказать ни слова. — Рид… Солнце вдруг перестало слепить его — всё из-за того, что кто-то, кажется, склонился над ним, как над умирающим, и чужие пальцы пытались нащупать пульс. Глупое занятие, ведь он не просто дышал, а говорил, тяжело дыша и пытаясь выкашлять из легких набившуюся пыль. Глаза внимательнее прищурились. Его запястье щупал молодой сотрудник полиции, Крис Миллер, с которым Ричарду довелось познакомиться буквально дня два назад, по приезду в Детройт. — Как вы, агент? — спросил он, не делая никаких попыток помочь Ричарду встать. Почему-то это показалось ему подозрительным, но мозг упустил как-то эту мысль, не сумев удержать её покрепче в голове. Ричард всё еще ощущал твердость и покалывающие мелкие камешки асфальта, не подозревая, что под его головой растеклась лужица крови. Не подозревал он и об алых пятнах на лице, которые видели все кроме него. Его обожгло, это верно, и почему-то он совсем о том не помнил. Боль сконцентрировалась в затылке и пульсировала там клубком извивающихся воспаленных нервов. Декарт зажмурился, издав приглушенный всхлип. — Паршиво… — вырвалось у него. — Так паршиво, что мне нужно обезболивающее. — Лейтенант Андерсон и спецагент Перкинс преследуют мальчишку, — коп приподнял голову, глядя куда-то вверх, как настороженный зверёк, чутким ухом уловивший приближение крупного зверя издалека. — Здесь, в общем-то, остался только я и еще двое патрульных, чтобы за вами приглядывать, пока вы в себя не придёте. — А скорая?.. — Вам ведь не слишком хочется валяться в больнице и оплачивать кучу счетов? В общем-то он был прав. В данный момент Декарт осознавал лишь то, что ранен не так тяжело кажется, это было то состояние, когда ты легко мог замотать залитую кровью голову первой попавшейся тряпкой и снова броситься в бой. Его пошатывало. Это было удивительным, что он продолжал валяться на холодной земле и ощущал себя оказавшимся на палубе корабля в шторм. Волны качали, игриво подбрасывали эту лодочку или легкий бриг, норовя выкинуть его за борт, и он чувствовал, как холодные соленые капли падают и стекают по его лицу прямо в рот. По крайней мере, ему хотелось верить в то, что это морская вода, а не нечто еще. — Я должен быть с ними, — сказал он, держась за плечо Криса Миллера и усаживаясь на асфальте. — Машина… — С ними? — офицер поджал губы. — Я не думаю, что это возможно в вашем состоянии. — А что с ним не так? Я могу двигаться, могу говорить, могу… — Всё это ясно, агент, но у меня такой приказ — я должен был дождаться, когда вы очнётесь, и передать кому-нибудь поручение помочь вам добраться до вашего отеля. Вот так. — Да плевать я на него хотел! Он даже не думал, что скажет это — фраза, сорвавшаяся с языка, была поистине безумной, потому что его вдруг охватила какая-то страшная мысль о том, что он должен ехать, идти. бежать за Перкинсом и остальными, если они еще не пристрелили этого маленького птенца, у которого едва-едва оперились крылья, но который еще едва способен летать и неловко перепархивает с ветки на ветку, спасаясь от преследования. Он не допускал вероятности, что ничего уже нельзя сделать, что он никогда не будет первым, никогда не докажет матёрому шакалу, что щенки тоже что-то умеют и кусают так же больно. Он отчаивался, полулёжа на этом проклятом асфальте и ощущая, как кровь струится из раны сзади, Не видел, однако мог прикоснуться и провести пальцем по полоске рассеченной кожи вместе с волосами. Как можно было так падать?.. Ричард поморщился — и только тогда что-то из глубины сознания подсказало ему, что разбитая голова не была пределом всех злоключений, которые последовали после того, как он увидел яркую вспышку и заслонился, хотя это мало чем помогло ему. Произошло что-то еще. (нет мамочка пожалуйста мне так больно так больно) — Агент Декарт? Его мутило и подташнивало. Казалось бы, тот мирок с морем и раскачивающейся на нем лодочкой перенесся внутрь него, излился своей соленостью в желудке и там начался шторм или даже целое торнадо. Ричард не был уверен, что добежит до туалета в баре. Что он вообще сможет бежать. Он подумал об этом только по той причине, что никогда не позволял себе проблеваться на людях. Или упасть в грязь лицом. Или испачкать ботинок в собачьем дерьме. Никогда. Он не желал, чтобы Крис видел его таким. Полицейский участок был местом, в котором все слухи разносились за долю секунды, даже если это не касалось расследуемых дел. Если сейчас Миллер будет свидетелем его слабости, это понизит его и без того невысокий пока авторитет. Если Перкинса многие боялись, чем уважали, то его воспринимали как собачку, которая должна всюду бегать за спецагентом, представлять его интересы и еще бог весть что. — Я в норме, — ответил он, дотрагиваясь рассеянно до щеки. Крис Миллер отвел виноватый взгляд. (быстрее он же поранится господи камин) — Что?.. Пальцы пробежались по коже, как огромный быстрый паук перебирал лапами. Декарт моргнул и отдернул ладонь. Щека изменилась. Изнутри неё шло тепло — такое жаркое, что если прижать ладонь, то станет почти больно, как если бы ты случайно повернул первым кран с горячей водой вместо холодной и самонадеянно сунул ногу под струю. Нечто подобное бывало с ним, когда он ел жирную и калорийную пищу или сладкое. Однако оно было лишь похожим — и всё же не таким. Не тем, что происходило сейчас. Ричард об этом не знал, но был похож на ребёнка, которому в первый раз довелось заразиться вшами. На человека, которому сообщили, что ему осталось жить всего месяц. На человека, чей самый страшный кошмар сбылся только что наяву. — У меня ожог? — севшим голосом спросил он, высвобождаясь от чужой бережной хватки. Миллер едва ли смог что-то сказать. (я могу потерпеть могу, но это так больно мама) Он титаническим усилием заставил внутренний голос замолчать. — Это же сделал он? — Ричард продолжал касаться щеки, лихорадочно в голове оценивая возможные повреждения. Никакого кровоточащего мяса с корочкой, похожего на этакий стейк с кровью, и никакого запаха жареного, хотя он всё еще чувствовал себя поросенком, которого распотрошили и подвесили на вертеле над разгоревшимся огнем. Судя по грустным глазам Криса, тому явно не хотелось, чтобы спецагент узнавал о травме раньше времени. Причину этого он так и не выдавал. — Вы не помните? Разумеется, он помнил. Помнил, хотя всеми силами закрывал ту часть сознания, которая назойливо пыталась заново открыть этот фрагмент, улучшить качество и сфокусироваться на том моменте, когда язык огня полоснул его по лицу — не так сильно, чтобы изуродовать или сильно покалечить, но достаточно, чтобы добавить красноту и волдыри. Первая или вторая степень ожога — кажется, что не так уж и страшно, однако когда осознаешь, какую опасность это могло таить в себе на самом деле, то становилось уже как-то не до смеха. — Мне нужно за ними, — сказал Ричард, стараясь говорить как можно четче. Язык внутри как будто бы распух. — Ожоги — это пустяк, я… (дорогой этот проклятый камин мне так жаль так горько) — Вам нельзя, — Крис покачал головой. — Не теперь. Вы же сами это чувствуете. — Ошибаешься. Ты ошибаешься, Миллер, я чувствую себя так превосходно… «…Как только способен чувствовать себя человек». Ноги вдруг обрели силу. Декарт понял, что может подняться — он совершенно не обращал внимания на разбитый затылок. Теперь это поблекло по сравнению с щекой, которая скоро покроется пузырями в худшем случае, а в лучшем он пять дней будет ходить с таким видом, как будто в солярии с ним приключилась маленькая беда. Глупо, конечно, но с этим ничего нельзя было поделать. Кроме того, эта острая необходимость быть сейчас с Перкинсом, преследовать мальчишку — была ли она продиктована скрытой жаждой мести, которая проснулась в нем так тихо, что он даже не услышал этого? Может быть, он и сам стал потихоньку сходить с ума? Наверное, в этом главным образом заключался принцип становления хорошим спецагентом. Быть натренированным, как ищейка, брать след за долю секунды и уверенно идти по нему, минуя препятствия и раскрывая попытки скрыть улики. И никогда не прислушиваться к своему сердцу. Например, его сердце сейчас молчало. И это было к лучшему. — Куда вы идёте? — спросил Миллер, наблюдая за ним. — Ловить ребёнка, — небрежно отмахнулся агент. — Начнёте что-то лопотать про права человека и такие-то статьи — я не стану вас слушать. — Но мне приказали… — Я возьму ответственность на себя. Никто с вас не спросит. Разумеется, офицеру, недавно закончившему полицейскую академию и не желавшему потерять своё рабочее место, это было не очень приятно слышать — как-то обнадеживающе и совсем не правдоподобно. Ричарду некогда было объясняться с ним и что-то обещать — он спешно отряхивал пальто, хрипло кашляя. Голова всё еще кружилась, но уже меньше. Пальцы нащупали рану на затылке — сырая, почти мокрая, с островками волос. Что ж, ему явно придется потерпеть, пока наложат швы. Это было пустяком по сравнению с… — Чья это машина? — он указал на «додж чарджер» с силовым бампером, припаркованный около бара. — Патрульных, которые со мной остались… — нерешительно отозвался Миллер, почесывая в затылке. — Послушайте, это не очень… — Правильно? Законно? — Ричард приподнял бровь. — Должно быть. И всё же я бы не советовал вам или еще кому-либо мне мешать — конце концов, ситуация серьёзная, офицер. Передайте патрульным, что машину я верну в автопарк департамента сам. Если от неё что-то останется — сами знаете, пациент у нас малость нервный. «И даже если он позволит бензину внутри моего бака вспыхнуть, я справлюсь. Я не просто бывший чертов коп. Я коп, который позволил себе пробиться дальше — значит, я могу больше. Я имею право на большее». — Агент!.. Дверца была распахнута, а ключ зажигания спокойно торчал на месте. Ричард посчитал это отличным знаком — хотя в тот миг ему всё могло казаться отличным сквозь слабую пелену перед глазами и тошноту. Ему просто хотелось в это верить. Долгое время после он задумывался, почему ему не хватило сил убраться из того проулка. Наверное, потому что судьба каким-то непонятным образом сама подсказала ему, кого следует ждать в гости — может, из-за этого Гэвин не пошёл, не побежал, не пополз, а так и остался лежать на асфальте, подставив лицо каплям утреннего дождя. И хотя он не был уверен, что после этого им не овладеет какая-нибудь пневмония или что-то иное, он дождался того, кого подсознательно хотел видеть. Мысленно он смеялся над агентом, который слепо делал шаги в темное пространство, не замеченное копами, которые увлеклись осмотром трупа. Уголочек этот ведь был хорошо запрятан, и чтобы найти его нужно было преодолеть ничтожное расстояние — при этом без него даже внимательный человек ничего бы не заметил. Он медленно угасал там, казалось бы, и ждал своей неизвестной даже ему участи. Сначала это был ужас, который напоминал нечто текучее и гибкое, вроде лизуна — он из своего типичного состояния обращался в слабый страх, потом его выкручивало поражающими всполохами ярости, когда Гэвину хотелось встать и позволить извращенцу, который уже был мёртв, помучиться еще дольше. На самом деле Рид понял, что с ним покончено, лишь когда увидел, что фигура перестала шевелиться и биться в агонии. Когда он увидел кожу, превращенную в пепел, которая, подобно песку, осыпалась с трупа. Ярость опять вернулась к страху, и тогда он отполз обратно в свой уголок, откуда не выбирался до того самого момента. Другой стороной мучений были голод и жажда. Во времена более-менее сытой жизни в Центре подготовки он не мог представить себя таким тощим и ослабевшим. Там была не самая вкусная, но полезная, напичканная витаминами пища — здесь же, спустя два года, ничего. И хоть еще не бывало моментов, когда он жалел о своем побеге, Гэвин тогда испугался, что эта ломка вот-вот начнется. Что он приползет обратно к ним, сложив ладони «лодочкой» и умоляя отсыпать ему немного мюсли или каши. Его живот скручивало от страха. Страха сдаться психологически, прямо перед их жестокими взглядами, ясно говорившими, что одной мольбы о пощаде будет ничтожно мало. Он должен был… Помнится, тогда он и потерял сознание — ненадолго, но все же эффект от этого маленького события, похожего на пучок искр от неудачного фейерверка, породил следующую после встречи со спецагентом цепную реакцию. Придя в себя, он чуть не закричал — а это могло быть фатальным. Но даже если и так, то… Где он был сейчас? Мог ли он вспомнить, пережить ещё и такую нагрузку, когда его мозг был охвачен лишь одним стремлением, а стены его внутреннего пространства были исписаны только одним словом: «СПРЯТАТЬСЯ»? Кажется, это была оживленная автомобильная дорога. Он перепрыгнул через заграждение, потому что это был единственный путь без раздражавшей его грязи, которая замедляла бы бег и служила отличным препятствием. Все его существо, кажется, обратилось в нечто пластичное и словно извивающееся, похожее на гибкую и длинную змею — казалось, он мог преодолеть любое препятствие без каких-либо проблем. Такое случается с людьми, когда они находятся в критических ситуациях. Одни обретали нереальную силу, другие могли протиснуться в узкую щель, где раньше бы просто застряли, а другие становились ловкими, как кошки. Он знал, что произойдет, если хоть одно движение окажется неправильным. Ты словно бы в видео-игре — пытаешься подобрать нужные клавиши, набираешь комбинацию из быстро проносящихся перед глазами рисунков, и в случае неудачи возвращаешься на место последнего сохранения. Но в жизни ведь так не бывает. Гэвину становилось временами грустно от этой мысли. И всё-таки сейчас не время было предаваться горестям. Он просто хотел спастись. Итак, он обжёг щеку спецагента Декарта последним языком огня, тем, что осталось от его жизненных сил, которые он израсходовал. Это был всплеск эмоций, всплеск страха — поэтому пламя получилось, вопреки всему, таким большим. Обычно он не мог высечь и искры. «Теперь по-другому, — подумал он. — Просто я…» Это была самозащита. Да-да, самый настоящий акт самозащиты — потому что фигура с пистолетом, приближающаяся к тебе, обычно не несла ничего хорошего. Он вовсе не вредил. Верно?.. Машины проносились мимо, истерично трубили клаксоны, а он уже как будто привык к этому, слился со смертельной опасностью, которая ему угрожала. Они как бы уживались друг с другом постепенно, но всё еще отказывались принимать один другого. Быть более чем внимательным — вот его девиз сейчас. Представить, что у него всего одна попытка. Одна жизнь… Наверное, это было не лучшей мыслью в тот момент, когда он метался по дороге, похожий на бродячую собаку. Несколько раз его чуть не сбили. Рид знал, что ФБР и полиция уже гонятся за ним, но автострада была препятствием, которое он мог преодолеть лишь напрямую. Иного выхода не оставалось. В воздухе пахло дождем и сыростью, и он ощущал эти запахи острее, чем когда-либо — возможно, от предчувствия скорого конца. Нельзя было оглянуться, сосчитать машины, увидеть эмблемы или иные отличительные знаки — однако и без этого он догадывался, что они близко. Их главный, тощий и в темно-синем пальто, Гэвину не нравился сильнее всего, хотя они никогда не говорили и видели друг друга только издалека. В один из моментов, когда их взгляды встретились, Рид ощутил себя кроликом, которого поймали за длинные уши и уже черта с два выпустят. Ткнут ножом в сердце, выпотрошат, сдерут шкуру — и поджарят на радость «белым халатам». О, он знал, что «белые халаты» — это плохо. Всё, что могло быть большим и белым, вызывало у него судороги ужаса и навевало воспоминания в виде запаха лекарств и смирительной рубашки. (ну же всего один укольчик Гэвви ты такой беспокойный пожалуйста всего один) Он задел какую-то женщину плечом и её волосы взметнулись в воздух. Рыжие кудри несли аромат карамели. (никакой боли Гэвви всего лишь таблетка ты хороший мальчик) Она негодующе вскрикнула, и её тоненький голосок прошил его точно пуля. Ещё одно сходство… Он был относительно хорошим мальчиком в те времена, когда ещё не сбежал из Центра. Иногда ему это нравилось, а иногда нет. Уколы Гэвин просто не переносил. Ему каждый раз становилось обидно, когда игла вонзалась ему в вену. По сути это был не совсем укол, но медсестра называла это так, видимо, для того, чтобы облегчить ему слабые мучения, когда он трепыхался, подсоединенный к хитроумному аппарату, как червь, которого насадили на крючок. Её мягкий голос всегда успокаивал Рида, как и теплые прикосновения. Хотя она, как многие другие, понимала значение своей работы, она отнюдь не была с ним груба, и за это он был ей в некоторой степени благодарен, хотя имя предпочел забыть навсегда, как и всё, что связывало его с тем местом и «белыми халатами». Сердце готово было выпрыгнуть из груди, пока он нёсся по кварталам, минуя их один за другим — в то же время ему казалось смешным то, что он владел по сути пирокинезом, но никак не умением быстро бегать. Возможно, это стало еще одной супер-способностью, которая пробудилась в нём от страха. Несколько минут назад он был гибким, а сейчас стал стремительным как ветер. Ищут меня. Они ищут меня. Ищут!!! То была уже не улыбающаяся рыженькая медсестра со шприцем в руке. Это было нечто более страшное. Он везде, в каждом закутке, на который натыкался его взгляд, чувствовал себя как под прицелом — казалось, что эта пытка никогда не закончится, не прекратится, просто потому что он расталкивает сейчас чуть сонную еще после второго завтрака толпу народа, спешащую по своим делам, и у него на лице, подобно той надписи, что выжжена на внутренних стенках его черепа и мозга, светится слово «Виновен». Он был уверен в этом. Люди смотрели на него с твердым пониманием происходящего. Наверное, какой-нибудь карманник, подумали они. Нарушитель порядка в школе, предполагали они. Еще одна жертва юношеского максимализма, утверждали они, цокая каблучками и громыхая грубыми ботинками по раздавленным хребтам тех, кто был похоронен заживо в этом городе. Гэвин ощущал, что больше не посмеет так бесстыже пялиться на них. Ты виновен!!! Мужчины, гнавшиеся за ним на машинах, были сыты и более-менее бодры — поэтому они нагоняли его и это было неизбежно, как неизбежно торнадо, случающееся на берегах Восточного Побережья раз в пять лет. «Мне конец, — думал он испуганно, прячась за легковой машиной, припаркованной у большого торгового центра. — Они здесь. Мне конец…» Рида охватил такой ужас, такое желание провалиться сквозь землю туда, где его бы никто не увидел, что от острого отчаяния он бы плакал и рыл твердый асфальт прямо руками, срывая ногти. кожу и мясо с пальцев. Он жадно вдыхал воздух, дрожащими ладонями упираясь в землю под собой, и лихорадочно прислушивался к звукам. Ясно было, что движение на шумной улице приостановилось — Гэвин понял это сразу же. Знак того, что полиция прибыла. Полиция и ФБР, о, все они были здесь, и всё это время они методично окружали его со всех сторон, уменьшая постепенно сектор и отрезая пути к отступлению. Он взвыл, едва не принявшись кататься по асфальту. Люди шарахнулись в стороны, рядом с торговым центром стало пусто, хотя внутри было полно народу. Но они наверняка засмотрелись на новую рекламу «Слим Джим» или еще что-то в этом духе, или допивали колу, удобно расположившись на мягких кожаных диванчиках на пятом этаже. Им не было никакого дела до звука сирен и они ни о чем не волновались. Гэвин сидел за машиной, бледный как полотно. Ему даже захотелось вздохнуть с облегчением, пока тишина ласкала его уши, однако в тот же миг её прорезало резкое шипение, как будто кто-то настраивал аппаратуру. Или… — Выходи с поднятыми руками, Рид. Бежать некуда. У тебя еще есть шанс… — Заткнитесь! — рявкнул он, схватившись за голову. — Вырубите этот чертов мегафон! По улице снова на несколько секунд рассеялась тишина. Холодный пот выступил на лбу Гэвина. — Я бы, э-э-э… — снова зашипел громкоговоритель. — Не советовал пренебрегать нашими словами. С нами отряд SWAT. Даже не надейся ускользнуть. Ты на мушке. Рид молча уставился на панорамные окна торгового центра, хрипло дыша. Его тошнило. — Ты ведь и сам не намерен причинять людям вред всю жизнь. Мы прекрасно понимаем, что ты неспособен контролировать свои способности. Ты не обучен этому. Почему бы не пойти на сотрудничество? — Потому что я знаю, что произойдет! О да, он прекрасно это знал. Не ему ли они без конца твердили, что вскоре он будет отправлен в ряды особых войск? Каждый такой чудо-мальчик или чудо-девочка — они почти на вес золота, потому что эксперименты далеко не всегда имели удачный исход. Эксперименты с младенцами — тем более, а Гэвина облучили именно в этом возрасте. Это он тоже услышал от наблюдавших за ним ученых и врачей. Еще одного, кроме той медсестры, ему удалось смутно запомнить. — Послушай, малыш, — нет, это хриплое и тихое покашливание, отдававшее чем-то вкрадчивым, отнюдь не принадлежало обожженному агенту, — в любой ситуации можно договориться. Еще один год в Центре не повредит тебе. Они помогут. А потом мы просто по-тихой выпишем тебе чек на пару сотен тысяч долларов и отпустим с миром. Мы понимаем, что ты не осознаешь… Каждое произнесенное им слово было пропитано ложью. Гэвин трясся, обхватив себя руками. Шум в собственной голове, который не оставлял его ни на секунду, был голосом огня, пылающего горнила внутри него самого. Он шипел, брызгая мелкими искорками, и эти искорки, сливаясь воедино, образовывали нечто большее и страшное. Костёр ярости. Костёр ненависти. Он слышал биение собственного сердца, работающего на износ, врезающегося в рёбра. Слёзы катились по его щекам, испаряясь с легким соленым дымком, стоило им упасть на раскаленную голую кожу, заляпанную землей. Его взгляд наткнулся на синюю штору за стеклом торгового центра на четвертом этаже, где находилось кафе или какой-то ресторан. Потом на кожаный диван и столик на двоих — вид на них открывался замечательный, слишком даже идеальный. Наверное, поэтому всё моментально вспыхнуло, как спичка. Затем занялась и драпировка. Гэвин всхлипывал. Его руки дернулись, резко прижавшись к бокам, и он съежился на асфальте, сжавшись в комок. Заработала пожарная сигнализация внутри здания. Огонь всё прибывал. Он мог видеть лицо Перкинса прямо перед собой — это выражение злости и изумления, эту опустившуюся руку с мегафоном, эти нахмуренные брови и лихорадочный взмах ладонью. Вызывайте пожарных! Гэвин посмотрел на соседний автомобиль, стиснув зубы. Доставшаяся ему в руки власть вдруг опьянила. Он мог поджечь что угодно, он мог заставить их страдать, он мог сделать так, что вся улица будет полыхать, как в Судный День или в Ночь Дьявола, в самый разгар Хэллоуина. О, да, он мог и делал это! Мимо пронеслась, подхваченная ветром, страница утренней газеты — ему хватило одного яростного взгляда, чтобы поджечь её. А еще ему хватало одного представления о крыше торгового центра, чтобы и она вспыхнула адским огнём. Смутные людские силуэты с криками ломились в распахнутые двери центра, но места не хватало и кого-то беспощадно давили. раздался первый плач. Кажется, это был маленький ребёнок. — Закрой рот, гаденыш! — Гэвин клацнул зубами. Он метался по асфальту в своей изорванной толстовке, точно сам пытался сбить охватившее его пламя, хотя он не горел, а горело всё кругом. — Закрой свой паршивый рот! Улица вспыхнула смертоносными огненными фейерверками. Пламенные реки нахлынули на дома. Может быть, отряд SWAT мог справиться с преступниками, однако против его сил эти парни с пушками были бесполезны. Теперь, когда машины загорались и взрывались, стоило искорке соприкоснуться с топливом в бензобаке, жизни их самих были в опасности. В тот миг они сами были крысами, бегущими из затопленного подвала. (я чувствую боль о как же больно помогите я хочу свою таблетку) Выползая из-за машины воровато, крадущейся тенью, он пусто уставился на оставшийся целым автомобиль метрах в пятидесяти от него. Он заметил чью-то высокую тень, закрывшую лицо руками — она пробиралась, заслоняясь от дыма, всё ближе к нему. Чувство самосохранения и злость обратились в единое целое, оказавшись той необходимой цепной реакцией, которая случилась в момент, когда Гэвин следил за этой фигурой. Автомобиль взлетел на воздух. Его обломки еще не успели упасть, но Рид уже потерял сознание. Взгляд девушки за стойкой, сверявшей его удостоверение с настоящим лицом, скользнул по свежему небольшому рубцу. Ричард поджал губы и постарался получше присмотреться к миниатюрному бонсаю за её спиной. Она, если честно, могла подумать о чем угодно и его это волновало слабо, но боль в забинтованном предплечье, идеально прикрытом рукавом пальто от чужого внимания, всё еще очень беспокоила — его обнадеживали тем, что ожог отнюдь не четвертой степени, что кости не обуглились, что это всего лишь волдыри. Сочившаяся желтая жидкость из пузырей была бы пустяком, как и красная, налитая отеком кожа — однако он боялся огня, а это сделал именно он. Каждый раз, когда Декарт едва-едва прикасался пальцем к повязке, ему огромных усилий стоило удержать на лице маску спокойствия, не кривясь. — Да, я поняла, — сказала девушка, возвращая ему удостоверение. — Мистер Камски упоминал, что к нему должны прийти. Я прошу прощения за ожидание. Она была юной и достаточно симпатичной, но у него язык не повернулся сделать ей какой-нибудь комплимент. Белые внутренние стены, отделанные под мрамор, отражали холодный свет, струившийся сверху, и приходилось то и дело прищуриваться, поворачиваться полубоком. Здесь работало отопление и тем не менее было всё так же неуютно. Что-то подсказывало Ричарду, что у них с мистером Камски разные взгляды на то, каким должен быть интерьер офиса. Его уже откровенно тошнило от обилия роскоши и выпендрежа. — Он сильно занят? — спросил агент, шагая по длинному коридору за девушкой. На бейдже, что висел на её груди, было написано имя «Хлоя», и Декарт счел, что оно ей очень подходит. — У мистера Камски много забот, — Хлоя улыбнулась ему учтиво, не сбавляя быстрого, однако изящного шага, — и всё же, если это поможет вашему делу, он согласится принять вас в любое время. Хотя он предпочитает… чтобы его предварительно предупреждали. «Сноб, — подумал Ричард, глухо фыркнув. — Такие обычно не самые умные». Но до этого он изучил имевшееся досье на Элайджу Камски, которое обнаружил в архиве, и смог проследить весь его жизненный путь — от раннего детства до сегодняшнего руководства Центром по подготовке. Никакой очерняющей информации, всё безукоризненное и такое чистенькое, что противно было перелистывать страницы здоровой рукой. Декарт ощущал себя неизлечимым калекой. Итак, Камски был инициатором экспериментов на людях. Правительство из своих соображений так же вкладывалось в этот проект — и что же вышло? Засранец, которому повезло родиться не самым тупым и попасть в лучший университет Детройта, получил такое право, какого не добились иные величайшие гении, утверждавшие, что вероятность успешного клонирования человека выше, чем кажется, и это необходимо проверить. Для них наложили запрет, для него… «Взятка?» Вряд ли. Он-то явно не из тех. Пока он шёл по коридору за ассистенткой, взгляд его то и дело падал на стоявшие около дверей кабинетов красные диванчики. Не какая-нибудь безвкусица, а то, что идеально подходило под общую картину. Красный и белый — почему бы и нет? Кожа и кровь? Вероятно. Так или иначе, Камски явно был неравнодушен к японской культуре. Бонсаи росли тут и там. За панорамными стеклами шёл мелкий скучный дождь, обещавший в скором времени превратиться в еще более мелкую и неприятную морось. Здесь все-таки потеплее, чем там. Ричард мог это ощутить. Уровень здания, где обитал непосредственный руководитель, был оснащен куда более внушительными средствами защиты. Замки военного класса на дверях, разноцветные значки, молекулы и атомы. Лаборатории? И это вероятно. Вдруг именно там Элайджа Камски следил за тем, чтобы его чудодейственная сыворотка готовилась строго «по рецепту»? Наблюдал за тем, как облучатель движется, сканируя человека полностью, меняя его жизнь навсегда — либо в сторону смерти, либо в сторону жизни, которая не принесет ему ничего, кроме мучений и вины. Здесь родился тот Гэвин Рид, которого они знали и искали. Тот Гэвин Рид, который обжег ему лицо и взорвал машину, к которой Ричард осмелился приблизиться. Вырвавшееся пламя выело на его руке рану, подобно кислоте. — Я могу порекомендовать вам неплохого врача, мистер Декарт, — сказала Хлоя, останавливаясь у дверей и напоследок доброжелательно улыбнувшись. — Ожоги — это очень серьезно. Ричард дернулся, как ужаленный, и промолчал. — Подождите минуту, — продолжала она невозмутимо, сияя. — Элайджа сам выйдет к вам. Вот уж, сделал одолжение. Ричард не думал, что она позволит ему шастать здесь в одиночестве, суя нос не в свое дело — более того, он полагал, что даже при большом желании ничего не смог бы сделать. Местные тайны хранились под надёжными замками, и их хозяевам не хотелось делиться секретами. Очень и очень жаль. Он хотел было уже примоститься на диванчик, неловко шаркая ботинками по белому полупрозрачному полу, когда двери большого кабинета распахнулись. — Агент Декарт? Ричард рывком поднял голову. На него смотрели внимательные и очень умные глаза. Темные, как глубокие морские впадины, проницательные и острые, чем-то смущающие. Мистер Камски смотрел на него не то чтобы свысока — но язвить при нем было бы ещё хуже. Декарт искал ответ поостроумнее, когда Элайджа улыбнулся. У него было необычное лицо. Как будто бы со звериными чертами. Фигура идеальная, пластичная и изящная. Как ни странно, одет он был достаточно просто для своего статуса — потертые, как у студента, джинсы, и бейдж поверх темной рубашки с закатанными рукавами. Стоило ли говорить, что во всем этом «безобразии» он выглядел более чем хорошо. — Мистер Камски, — Ричард сдержанно кивнул. — Как рука? — Элайджа невозмутимо жестом пригласил его внутрь и с мягким стуком закрыл двойные двери. — Наверное, так обидно, что вас заставляют работать в таком состоянии. «У меня отличное состояние, говнюк, и поэтому я пришел допрашивать тебя». Вопрос о травме он снова проигнорировал, предпочитая вовсе не касаться этой темы, потому что удивления с него было уже достаточно. — Так… заметно? — он приподнял бровь. — Достаточно, — ответил Камски. — Чай, кофе? — А вы не заразите меня тайком чем-нибудь, чтобы использовать для своих штучек, как с «особыми войсками»? — Нет-нет. В данный момент по приказу правительства мы не проводим экспериментов. Полагаю, вас это интересует? Камски пригладил волосы, собранные в хвост. Он был достаточно молод. Слишком молод для человека, который добился такого успеха. — Меня интересует, каким образом один из ваших подопечных вырвался из своей клетки. Его кабинет был напротив — в черно-белых тонах. За панорамным окном открывался вид на огни города. Даже днем он сиял, как настоящее сказочное видение. Ничто не дрогнуло в лице Камски. Он лишь слегка поджал губы на секунду, усаживаясь за свой прозрачный стол. Такой наверняка стоил не одну тысячу долларов. И даже больше десяти. — Вероятность неудачи всегда возможна, — сказал он. — Так вам чай или кофе, мистер Декарт? — Я, пожалуй, откажусь, — холодно фыркнул Ричард. Элайджа пожал плечами с таким видом, мол, это полностью ваше и только ваше дело. Декарт не жалел. Он следил за каждым движением этого человека, однако, к своему удивлению, по-прежнему не мог рассмотреть в нем какой-то враждебности или попыток что-то скрыть. Он вёл себя как невиновный, которому предъявляли незаслуженные обвинения, и даже агенту невольно захотелось на секунду в это поверить, извиниться и убраться восвояси. Но боль в руке напомнила ему об истинной цели прихода сюда. — Итак?.. — Элайджа сложил руки на столе вместе. Готов к переговорам. — Как вы получили доступ к экспериментам на людях? — Я давал много интервью. Одно из них и вам доводилось, наверное, читать. Этот вопрос мелькает в каждом втором из них. — У меня нет времени на газеты и журналы, — рыкнул Ричард. Камски понимающе кивнул, снова на миг поджав губы. Его глаза потеряли выражение некого лисьего ехидства, которое уступило место серьезности. — Войны, — сказал он, помедлив. — Во все времена люди будут искать способы победить друг друга. Еще вчера это были ядерные ракеты, но… Поскольку подобное угрожает даже самим нападающим, не то что обороняющимся, нужно было нечто такое, что не способно выйти из-под контроля. — Оно как раз вышло, — Декарт прикоснулся к своей руке, словно бы в доказательство собственных слов. — И оно убило уже с десяток людей, преднамеренно или нет. Вы несёте ответственность за всё это. — Я уже её понёс, — Камски кивнул. — Побег Гэвина Рида и впрямь стал бы фантастической новостью, если бы мы афишировали это событие. — Нельзя, чтобы люди об этом узнали. — И они не узнают. — Каким образом? Вы хотели сказать, что правительство, проведав о вашей затее, просто дало вам добро на эксперименты? Да мир был против даже клонирования, а это менее болезненно… — Вы так считаете, и я не буду оспаривать ваше мнение, мистер Декарт, — холодно осадил его Камски. — Гэвин Рид — особый случай. — Чем он особенный? — испытующий взгляд Ричарда впился в фигуру за столом. — Он пережил эксперимент в младенчестве. Вы в курсе этой истории? Нет? Его к нам принесли двое — мужчина и женщина. Плохо одетые, голодные, с ребёнком, завернутым в обрывки одежды. Таково было их желание. Они просили деньги и дозу кокаина. Ежедневную, свободную. Поверьте, эти люди не спрашивали, как именно всё произойдет. И мы тоже не имели понятия, поскольку в нашей практике еще не встречалось такого, чтобы маленькие дети выживали. Их организм не подготовлен к таким колоссальным нагрузкам. К перетрансформации тела. Называйте как угодно. — И вы?.. — Я принял это пари. Никто не верил в благоприятный исход, но… — Он выжил, — Ричард прикрыл веки на мгновение. — Да. Когда он снова приоткрыл глаза, то увидел на лице Камски улыбку. — Для вас это не должно быть смешным. — Я вовсе не смеюсь, — Элайджа постучал пальцами по столу. — Эксперименты не прекратятся. Вам это известно. — Мы должны знать, как это контролировать. И без того было заметно, что Камски всё-таки смеётся. Но во взгляде его не читалось веселья. Он наклонился немного вперёд. Ричард предпочел смотреть вниз, на собственные туфли, держась за обожженное предплечье. Он неожиданно опять ощутил себя неловко. Хотелось сбежать из этого кабинета куда подальше. — Такую силу, — сказал Элайджа, поднимаясь из-за стола, — не способны контролировать ни мы с вами, ни кто-либо другой. Проблема в том, что число таких особенных ребят будет расти. Правительству будут нужны люди, которые способны поджигать одной лишь мыслью… Он прохаживался по комнате неторопливо. — Останавливать сердца изнутри с помощью телекинеза… Голос Камски звучал совсем рядом. — Видеть сквозь стены и ткани. Боль в предплечье стала сильнее. Ричард с тихим шипением отнял от него ладонь. — А вы, Декарт? Не замечали ли вы… чего-то странного? Этот вкрадчивый вопрос заставил его передернуть плечами. Агент уставился в панорамное окно. Оно покрылось дождевыми каплями, иногда собиравшимися в крупные ручейки и стекавшими быстро вниз. Серое небо было мертвым и мрачным. Он думал о заданном ему вопросе и ощущал мурашки, которыми покрылась его кожа, ставшая вдруг холодной и как будто бы безжизненной Бледные пальцы с красными кончиками подрагивали. Он понимал, что Камски не просто так спросил его об этом. Язык распух и Ричард не мог выдавить из себя ни единого более-менее членораздельного звука. — Я знаю, — его голос сошёл до устрашающе тихого шёпота, — что вас беспокоит. Здесь. Здесь, под повязкой, под волдырями и разорванной пузырящейся кожей — туда забился его страх, его главный кошмар, его жуткая фантазия. — Вы — не один из них, — продолжал Элайджа. — Не бойтесь. «Нет. Я хуже». — Кто я? Камски улыбнулся. Так улыбались люди, которым были доступны некие тайные знания, которыми они не желали делиться. Так улыбались мудрецы. Он покачал головой. — Тогда… — Декарт помолчал. — В чем смысл? — Если я только мог ответить на ваш вопрос, если бы… — Вы можете. Просто для вас это невыгодно. Их взгляды встретились. Ричард всё еще думал о боли в руке — она не давала ему покоя, как не давала сосредоточиться на всём сказанном. — Объясните, — сказал Камски. — Днем, обедая в «Вэнди'c», я слышал разговор двух мужчин. Они предполагали, что поджоги связаны и происходят не просто так. Они предполагали, что мы их дурачим. Понимаете? Здесь не нужно быть супер-детективом, чтобы понять — всё катится к чертям. — Уж за что-за что, а за поимку Рида я не несу ответственности. — Верно, не несёте. Но шишки могут полететь и на вас — потому что это была ваша кампания. Они станут утверждать что вы добились права, которое прежде не предоставляли никому, но подобную власть вы не удержали. Мы хотим, чтобы вы перестали открещиваться от этой истории. Ваша вина тоже есть. Видно было, что Камски эта тирада не впечатлила. Он молчал, глядя в окно, и выбранная им поза отражала если не удивление, то настороженность точно. Декарт ждал от него ответа. — Поймайте мальчишку, — произнес, наконец, он, — и тогда мы, вероятно, продолжим нашу беседу. Счастливо… — Почему я постоянно вижу… что-то? — не выдержал Ричард. — Откуда вы узнали про мою руку? Вы видите ожог, хотя он скрыт рукавом и повязкой! Как? Камски ничего не ответил. Он позволил себе будто бы снисходительную улыбку и отвернулся к окну, наблюдая за дождём. И всё же он боялся. Продолжал бояться даже тогда, когда его аккуратно и молчаливо выставили из кабинета, и Хлоя, появившаяся здесь точно из воздуха, с привычной улыбкой повела его назад, в главное фойе. Его всё еще трясло, а холодный пот струился по вискам и лбу. Глаза смотрели перед собой тупо и неподвижно, как мёртвые. Девушка вынула из кармашка на форме свернутую в квадратик бумажную салфетку и любезно протянула ему. Когда они вернулись на верхние уровни, салфетка вымокла насквозь. — Надеюсь, вы скоро станете чувствовать себя лучше, — сказала Хлоя, остановившись около дверей. — Мазь от ожогов необходима, чтобы рука поскорее зажила. Ричард смотрел на неё несколько секунд, всё еще прижимая салфетку ко лбу. На мягких розовых губах продолжала цвести безмятежная улыбка.