Flaming Eyes

-…По свидетельствам очевидцев Джойнтер-авеню вспыхнула не мгновенно — небольшие очаги пожара возникали словно бы поочередно и породили хаос среди движения на улице. На данный момент известно о двух погибших и десяти пострадавших. Мы склонны предполагать, что именно грамотно организованная эвакуация людей помогла избежать больших жертв. А сейчас прямой репортаж с места событий с нашим корреспондентом Джоном Фаррингтоном. Ричард устал перебирать каналы. Безрезультатно. Отвлечься не получалось под одной единственной причине — всюду только и говорили о происшествии рядом с торговым центром, подсчитывая убытки, которые предстояло как-то покрыть. Немного радовали известия о том, что попавшие в больницу люди находились в средне-тяжелом состоянии — и, хотя никто не мог утверждать точно, насколько успешно пройдёт их выздоровление, шансы их были выше, чем у тех бедолаг, которые скончались от ожогов и угарного газа. Пропавших без вести не оказалось. Даже если бы они и были, рано или поздно кто-то бы отыскал их пепел среди почерневших от копоти автомобилей, прогоревших насквозь, или в самом здании, которое пылало с крыши, создавая опасность на верхних этажах. Те, кому повезло очутиться на первом или втором, успешно выбрались наружу — однако нельзя было сказать, что в таком случае для них всё заканчивалось благополучно. Главные неприятности уже произошли. Ранним утром этого дня он проснулся от боли в руке и в лице. Казалось бы, щека только покраснела и пузырилась волдырями, но фантомное ощущение жара не покидало. Декарту чудилось, что он все еще горел — там, под кожей, где вместо крови текла кипящая лава. Его вырвало из привычного невнятного и мутного сна это более чем неприятное и даже отвратительное чувство, и страх сковал его с той же быстротой. Давний детский кошмар — возможность превратиться в кучку угольков. Ричард запутался в смятых простынях, ворочаясь, будто сбивал с себя огонь, а потом понял, что те отсырели из-за катившегося с него градом пота. В спальне его огромного и контрастно холодного по сравнению с ней номера было жарко. Или же ему снова казалось. Ричард со вздохом еще несколько секунд смотрел на огромный экран, где все еще показывались кадры горящей улицы. Потом попросил себе в номер завтрак. Ему принесли яичницу и несколько хрустящих тостов с джемом, но в тот миг, когда аромат еды достиг носа, Декарт осознал, что аппетит у него улетучился. Он пялился на тарелку так, будто не знал, что с ней делать. Завтрак остывал, а он продолжал ходить по комнате в не заправленной в брюки рубашке и босиком, словно чего-то ожидал. За окнами бешено метался ветер. След Гэвина Рида терялся среди взорванных машин — там, откуда он поджег последний автомобиль, под взрыв которого попал Декарт. После того, как пламя удалось подавить, копы обшарили каждый дюйм маленькой парковки, побывали во всех домах и проулках, распугали собиравшийся народ и всюду понавесили свои голографические ограждения. Едва ли это помогло — уже к вечеру нескольких зевак задержали при попытке проникнуть в торговый центр. Это оказались подростки, поэтому их появление можно было списать на элементарное любопытство, если бы не одно «но». Смертельная опасность всё еще витала в тех местах, и сонное спокойствие Детройта всё никак не могло наступить, как если бы вдруг каким-то неизвестным образом на небе перестала появляться луна или исчезло бы солнце. В тот день город не спал. Ему ужасно повезло, хоть он и не осознавал этого. Повязка на целой руке успокаивала мыслью о том, что всё пройдёт, а с этой мыслью в голову закрадывалась какая-то печаль и, что удивительно для такого молодого и перспективного сотрудника — отчаяние. О слабости к огню Ричард никому никогда не рассказывал, не признавался коллегам, не обсуждал с немногочисленными друзьями. Она просто была. Когда он соглашался на это дело, он и подумать не мог, что сам станет частичным его заложником. Он должен был гоняться за мальчишкой, который мог одним взглядом поджечь что угодно. Он встретился со своим кошмаром, и на сей раз мама просто не могла взять его в свои объятия и унести подальше от ревущего камина. Нет. Наконец, он нашёл в себе силы сесть и приняться за яичницу. К тому моменту новости прошли, однако Ричард догадывался, насколько коварными могли быть телевизионные программы — вот, мол, тебе, дорогой зритель, серия какого-нибудь «Евро-трэша» на двадцать минут, а потом еще один экстренный выпуск новостей! Эти ублюдки, сидевшие в студиях и сдувавшие пылинки со своих наглаженных пиджачков, не упускали случая потрепать людям нервы. Он пялился в экран, держа наготове название следующего канала в голове на тот случай, если его вздумают еще раз атаковать репортажем с Джойнтер-авеню. С другой стороны, однако, послушать стоило, потому что… Потому что город не спит опять. Если бы они просто в очередной раз упустили Гэвина — это не казалось бы большой проблемой. Сколько до этого было случаев, когда полиция возвращалась ни с чем, да и перед ФБР, насколько Ричард был осведомлен, уже не благоговели так, как это было раньше. Теперь они тоже имели право на ошибки — плевать, сколько их уже набралось и сколько еще будет. Этот случай выделялся среди прочих. Здесь требовались четкие и слаженные действия, и самое главное — негласность. Вот что его беспокоило. Он сидел за столиком и ел яичницу с тостами, запивая всё это кофе и апельсиновым соком, а время текло медленно-медленно. Ричард поглядывал на электронный будильник на прикроватной тумбочке. Возможно ли, что начальство в Вашингтоне уже на ногах и прямо сейчас набирает его номер? Вероятность была — потому что разницы в часовых поясах не существовало. Что они скажут ему? Как будут ругать? И почему именно его? Почему не Перкинса? — Хороший вопрос, старина, — вздохнул Ричард, прожевывая маленький кусочек поджаренного белого хлеба. Звонка так и не было, а за окном окончательно рассвело. Он сменил себе повязку на предплечье, шипя и тихо ругаясь. Покрасневшая кожа неохотно отпускала бинт — от одного вида раны Ричарда затошнило. Очень чуткая к любым прикосновениям память с дьявольски ехидной готовностью подбросила ему почти, казалось бы, угасшее ощущение жара. Словно он был франкфуртской сосиской, одной из тех, какие жарили обычно августовскими теплыми вечерами на задних двориках, собираясь на семейное барбекю. Боль распространялась выше, к самому плечу, а потом и по всему телу, как ядовитая зараза, как раствор из капельницы, грубо воткнутой в вену. Он ненавидел эту рану, но не клялся отомстить на неё, как и за своё лицо, где щеку иссушило и стянуло, как сдувшийся воздушный шарик. Ричард дотронулся пальцами до красноватой корочки — бережно и медленно, сделав глубокий вдох. Так… Хорошо… Ты держишься, старик. Ты можешь. Просто почувствуй. Пойми, что всё худшее — оно позади. Разве не так? Телефон, лежавший на кофейном столике, вспыхнул белым светом. Ричард вздрогнул — вместе с ним вздрогнули и пальцы, с неосторожностью скользнувшие ногтями по волдырям. Он стиснул зубы так, что послышался отчетливый скрип эмали, а потом сполз на пол беспомощной куклой. Здоровая рука шарила по стеклянной поверхности, отыскивая смартфон по вибрации. — Это Декарт, — выдохнул он, сморгнув слёзы и перевалившись с бока на спину. Черт его знает, Перкинс это, Хэнк или кто-то другой. И всё же с первым он не прогадал. — Судя по вашему голосу, вы себе уже панихиду организовали, агент, — на том конце трубки послышался тихий и холодный смешок. — Отчасти, — прохрипел Ричард. — Я, конечно, понимаю ваше желание проверить меня на прочность, но ваше веселье мне не совсем по душе, Перкинс. — Можете считать это за нервное. Кажется, стоит всё же сообщить вам последние новости? — Вы не поверите, но с меня уже достаточно. — Не думаю. Слушайте внимательно, и осознайте, наконец, в какую задницу мы с вами влипли, черт возьми. Голос Перкинса опустился до угрожающего бормотания, и Ричард невольно удивился тому, что тот впервые за всю их совместную работу употребил такое ругательство. Видно, дело и правда дрянь. — Начальство рвёт и мечет, — продолжил он, выдержав мрачную паузу. — По всем каналам передают о пожаре на Джойнтер-авеню, и все как один утверждают, что это не похоже на обыкновенный умышленный поджог. Мы кормим их любыми бреднями, но каждая наша промашка оказывает обратное действие. Новости минувших дней — это уже не локальное происшествие, Декарт. Скоро вся Америка узнает, что у нас происходит, и тогда они будут требовать более подробных разъяснений. Знаете, чем это чревато для нас? — Я недавно приезжал к Камски… — начал было Ричард. — И что он? — Ничего толком не сказал. И не скажет. Правительству просто надо, чтобы мы поймали зверёныша, а производство ему подобных они не закроют, не надейтесь. Это единственное, что я точно осознал после нашей беседы. Перкинс помолчал. На той стороне трубки он явно что-то лихорадочно перелистывал. Потом он опять заговорил: — Разборки затянулись. У нас мало времени. — Я мог бы догадаться, — скептично приподнял бровь Декарт. Ему всё еще было больно, он едва ли мог встать с пола, но сарказм не мог не сочиться из его тихого тона. — Если в следующий раз мы сможем засечь мальчишку — эта попытка будет решающей для вас, — Перкинс снова сделал паузу. — И честно? Я буду рад, если вы провалите и её. В трубке раздались гудки. Ричард лежал на ковре, под кофейным столиком, и пялился в его мутноватое, покрытое едва заметными полосами стекло. Фонтан ярости, похожий на проснувшийся гейзер, стремился выплеснуться, сдерживаемый все эти дни. Сейчас, когда напарник открыто угрожал ему, Декарт едва ли мог заставить себя проглотить и эту горькую пилюлю. Он почувствовал, что плачет — по щекам скатились две горячие и влажные дорожки. Ричард мог бы закрыть своё сознание от кричащих мыслей, однако они не успокаивались, а голос Перкинса перебивал его собственный — монотонное и несущее смерть песнопение. Тогда он зашевелился под столом, закорчился, пихая руками его хрупкие ножки. Поднос с пустой посудой затрясся, подбираясь к краю столика, и под конец рухнул со звоном — осколки чашки и капельки кофе брызнули в разные стороны. И даже это не отрезвило его. Ричард задергался, вжимаясь телом в ковер, стискивая его короткий белый ворс — его затрясло, выгнуло в немом приступе, а потом он скользнул скрюченными пальцами по изувеченной коже на предплечье. Еще и еще, опять и опять, впивая с жестокостью ногти в волдыри и заходясь в бешенстве от собственного бессилия, сдабривая слезами ковер. Он замолотил кулаками по полу, и крик замирал где-то в глотке, выдавая только слабое и невнятное бульканье. Что-то затягивало его в темную пучину видений-воспоминаний, снова и снова. Что-то, о чем ему не рассказал Элайджа во время их встречи. Что-то, на что он вкрадчиво намекал и чем пугал без зазрения совести. Его глаза закрылись. Запахи вмешивались в неясную и мутную палитру — холодный, но затхловатый воздух гостиничного номера слился в единое целое с уличной сыростью и сладостью румяных, поджаренных булочек для хот-догов на лотках с едой. Ричарду подумалось, что он прямо сейчас может схватить одну из них — почему бы и нет, когда он был так голоден? Он представлял белый мякиш и шипящую после раскаленного масла охотничью колбаску. Видел наяву бутылки с горчицей и кетчупом. Его взгляд, принадлежащий отныне не одному, а двум людям, устремился к грязной руке с почерневшими ногтями, которая держала кухонную лопатку. (еда я хочу есть дай мне еды!) Манящий запах щекотал ноздри. (еды!) Призыв множился тысячекратно в его голове, набухая тяжелым узлом, давящим изнутри на череп, и оседая в животе ощутимой пустотой. Было еще что-то — что-то там, в низу живота, что-то рычащее и притаившееся заскребло когтями, требуя для себя свободы. Но прежде… (умоляю еды объедков я убью за них господи) Он увидел за спиной грузного продавца хот-догов кирпичную стену одного из домов, где висела табличка с названием улицы. Чистенькая, почему-то по ощущениям спасительная табличка, белая, с крупными синими буквами, при виде которой он захотел заплакать — но этот плач нельзя было назвать ни отчаянным, ни радостным, потому что в тот миг его сознание раздвоилось, и он метался между двумя этими чувствами, между эмоциями. Ричард понимал, что видение угасает, однако внезапное осознание его смысла, вспыхнувшее в его голове подобно электрической лампочке в подвале, ослепило и ошарашило его. Его природа, его причины, которые мог бы раскрыть мистер Камски — в тот миг ему это показалось полной ерундой. В конце концов, зачем засовывать руку в гнездо со змеями, если можно его просто обойти? Зачем… — Брукс-роуд, — прошептал он, распахнув веки. Декарт снова мог видеть очертания гостиничного номера. Его лицо было сухим, без единой капельки пота или слезинки, будто кто-то заботливо стёр их бумажной салфеткой. Брукс-роуд. Он дышал так, словно стал рыбой, выброшенной на берег. Во рту пересохло. Аромат сосисок и горчицы исчез. Только табличка не теряла очертаний в памяти. Название улицы. Ключ к решению всех проблем. Или почти всех. Месячный крошка надрывался добрых два часа. Когда молодая женщина со спутанными волосами вошла в маленькую захламленную комнатушку, личико ребёнка уже распухло и полиловело, а из приоткрытого слюнявого рта вырывался только замученный хрип. Крошечные и сморщенные ладошки, сжатые в кулачки, дергались в воздухе. Красные от слёз глазки превратились в щелочки, словно его ужалили пчёлы. — Заткнись! — рявкнула женщина, заламывая себе руки, в одной из которых была зажата сигарета. Красный огонёк мерцал в темноте детской, если можно было так назвать это место, эту каморку с разваливавшейся кроваткой для младенца, в остальном заставленную пыльными ящиками. Ребёнок умолк, но всего на мгновение. Отчаянный плач бил по барабанным перепонкам женщины беспощадно, будто кто-то стоял совсем близко к ней, держа наготове кимвалы. Ей не нравилось кормить его грудью, не нравилась его беззубая улыбка и даже самое тихое поскрипывание колыбельки. Малыш раздражал её. Женщина затянулась, тряхнув темными поредевшими волосами. На вид ей было сорок, а по паспорту — всего двадцать. Она невидящими, мутноватыми глазами пялилась на ребёнка — в этом взгляде безразличие соседствовало с глухой, притупленной наркотиком яростью. Грязный передник, повязанный вокруг талии, был усеян пятнами виски и ликёра. Она икнула и закатилась визгливым смехом, довольная собой. Младенец посмотрел на неё будто бы с укором, опять замолчав, и неуклюже заворочался на грязных одеяльцах. Плач набирал силу — кимвалы занесли над головой женщины, готовясь соединить их вместе со звоном, от которого по всему её черепу пробежали бы мелкие трещины. — Закрой рот! — заорала она, перегнувшись резко через перильца кроватки и надавив раскаленным кончиком сигареты на плечико мальчику. Ребёнок отчаянно замотал потяжелевшей и распухшей, наверное, вдвое головой и протяжно захныкал. Нет, заныл. Женщина вжала сигарету посильнее. Её дрожащие, тонкие губы, посеревшие, присыпанные пеплом, растянулись в зловещей ухмылке. — Так тебе, так, — шипела она сдавленно, тыкая младенца обжигающим косячком. — Маленький кусок дерьма, получай… Из-за тебя всё, это слышишь?.. Из-за тебя!.. Она дернула кроватку на себя, заставив ту резко и бешено закачаться. Ребёнок взорвался невыносимым плачем. На месте соприкосновения сигареты с тонкой кожей остались ожоговые пятна, присыпанные табаком. Женщина истерично хихикнула. На её глазах выступили слёзы. Отшатнувшаяся было от колыбельки, как от смертельной заразы, она снова медленно, на трясущихся ногах, приблизилась к ней. Бледно-желтоватая, дрожащая рука дотронулась до темненьких волосков на голове малыша, влажных от пота. Женщина глухо всхлипнула, не решаясь прижать мальчика к груди. — Ты же простишь мамочку, Гэви?.. — прохрипела она. — Мамочка не хотела… Она хорошая, просто мамочка устаёт. Очень устает… Её слова растворились в отдававшимся от стен всхлипывании ребёнка. Женщина медленно развернулась и направилась прочь из детской. Она то и дело оглядывалась на кроватку так, словно действительно могла осознать свою вину. Он пролежал за машиной недолго — двухминутное беспамятство могло бы стать для Гэвина роковым, если бы полиция и ФБР не удрали, как испуганные крысы. Но его больше не искали, потому что пылавшая Джойнтер-авеню стала опасным местом. Когда он открыл глаза, огонь бушевал на крыше торгового центра, протягивая к небу оранжевые языки, похожие на длинные пальцы. Автомобили на улице выгорали дотла, взрывались бензобаки, отлетали покрышки — словно по телу города полоснули острым ножом хаоса, и из открывшейся раны хлынули кипящая кровь с огнем. Пламя обошло Гэвина стороной, позволило ему остаться в живых, как позволило крошечному глотку свежего воздуха проникнуть в его сжавшиеся, сморщенные легкие, чтобы он смог прийти в себя. И когда он пришел, то почувствовал себя так, как ему никогда не случалось до этого — превосходство внутри его души смешалось с печалью, к которым вскоре присоединилось острое одиночество. Оно усиливалось по мере того, как он медленно выползал из своего укрытия, прислушиваясь к отдаленным звукам. Где-то истошно выла сирена — наверное, это пожарные ехали тушить улицу. Здесь пахло пеплом и бензином. Им это не понравится. Сделав такое простое, почти примитивное умозаключение, Гэвин пополз на карачках дальше. Ближе к концу улицы ему попалось тело. Незнакомый подросток лежал лицом вниз, то ли отключившись, то ли задохнувшись в дыму. Его кожа побелела, отчего на дней весьма отчетливо можно было рассмотреть красные пятна. Зато одежда, — джинсы и куртка, — была совсем новенькой, испачканной лишь в пыли. Маленькая лужица крови растеклась рядом с головой, не добравшись до ткани. Ну и хорошо, разве нет? Рид пошарил по чужим карманам, достал, сжимая в дрожащих пальцах, купюру в пять долларов. Потом быстро, насколько смог, стащил шмотки с паренька. У них были почти одинаковые размеры — то, что нужно для того, чтобы его не заподозрили. Может быть, на бомжей и редко обращали пристальное внимание, но запах дыма и общий оборванный вид вызовут не совсем удобные вопросы. Немного подумав, Гэвин развязал шнурки на ботинках подростка. Обувь тоже не была лишней. Он нашёл грязный, но пустой закуток между домами, и там сбросил с себя прежние шмотки, висевшие на нём изорванными, испачканными копотью тряпками. Обычно расставаться с вещами было трудно — Рид чувствовал себя так, словно снимал кожу, чтобы перевоплотиться в совершенно другого человека. Привыкший к одному себе, едва ли он был готов сменить его на другого себя. Он надевал на себя украденные с трупа вещи, и по коже его бежали самые настоящие мурашки — настолько он забыл ощущение чистой ткани, ложащейся на кожу тонким шелком. Она пахла приятным одеколоном, но Гэвин не принял этот запах. Отфыркиваясь, он оставил молнию на куртке расстегнутой, и выскользнул из уголка в ночь, не забыв сжечь на всякий случай гору тряпья, которая еще каких-то полгода назад была зеленой футболкой, черными штанами и серой толстовкой. Пепел в скором времени рассеял ветер, случайно пробравшийся в закоулок. В ботинках не на босу ногу, а с носком, было ужасно удобно, хотя Рид привык не сразу. Он брёл, сам не до конца понимая своей цели, но от центра города старался держаться подальше. Что-то подсказывало, что происшествие на Джойнтер-авеню вынудит власти усилить меры безопасности — ведь они же не были такими дураками, чтобы продолжать верить в россказни ФБР о поджигателях? Хотя надо было признать и то, что федералы создавали столь необходимое для Гэвина прикрытие — в районах, где почти не было полиции, он гулял совершенно спокойно, зачарованно заглядываясь на витрины магазинов и изредка заходя в уцененные супермаркеты вроде «Всё за один доллар», чтобы полакомиться дешевыми чипсами с соусом, солеными орешками или полуфабрикатами, которые разогревал на импровизированной печке, поддерживая огонёк силой мысли. Он не считал себя одичавшим, кем-то вроде «детей Маугли», но что-то внутри подсказывало, что подобная участь неотвратима, и на улице жить всю жизнь он попросту не сможет. Не вынесет. И кто знает, когда наступит последняя зима? Прохожих было немного. Они принимали его за уличную шпану и даже не смотрели в его сторону, и Гэвин был рад такому повороту событий. Он глядел на лужи под подошвами своих новых ботинок, ощущая странную легкость. Огненный монстр внутри уснул — извержение страшного вулкана прошло. Кажется, что ничего и не случилось. Не было горящего торгового центра, не было взлетавших на воздух машин. Даже неимоверный голод притупился где-то в глубине сознания, оставив голую и унылую усталость. И когда он прикорнул на оставленной каким-то бездомным лежанке, затаившись в пяти кварталах от того места, где с ним произошёл срыв, Гэвин даже посчитал себя счастливым. На часы или на минуты — плевать. Он нашёл себе хорошую одежду, он мог уснуть. Его желания были примитивными, но необходимыми, и никто не мог его за это осуждать. Он спал на улице, отключившись наглухо, и если бы он осознал это в полной мере сейчас, то счёл бы этот поступок глупейшим после всего, что натворил. Детройт могли прочесывать, Гэвин мог попасть уже в официальный розыск, когда любая подлая тварь, позарившаяся на вознаграждение, готова была сдать тебя. Если бы он не спал, спрятавшись за уютной бочкой с горящим внутри пламенем, он бы непременно что-нибудь услышал, однако час тянулся за часом, а Гэвин сопел, уткнувшись в матрац. Вместе со сном возвращалась и мощь способности — поэтому он мог согревать себя, даже не задумываясь об этом. Выли ветра, прошел маленький промозглый дождик, и целый день пролетел незаметно, пока он отсыпался, а усталость исчезала, и колоссальные силы, ушедшие на пожар на Джойнтер-авеню, постепенно возвращались к нему. Может быть, Гэвин предпочел бы теплую комнату и мягкую перину — однако сейчас даже старая и грязная лежанка казалась ему райским облачком. Он не мог заболеть, огонь берег тепло его тела. В крепком беспамятстве он ничего не видел и не слышал, но пламя внутри уже бодрствовало, мерцая оранжевым язычком, и Рида ничто не беспокоило. Он спал очень долго, почти целый день, но так и не понял этого, когда открыл глаза. С мыслью о еде. Еда мелькала в его болезненных видениях, пока он лежал в беспамятстве — огромная тарелка спагетти с томатным соусом, бургеры с толстыми котлетами и беконом, жирным и шипящим, только что со сковородки… Гэвин не мог заглушить поистине жалобное бурчание в животе. Оно эхом отдавалось уже от стенок его черепа, не иначе. Немного сонный, он вышел навстречу раннему полудню — люди как раз заканчивали со вторым завтраком, спеша по выходным делам. Гэвин Рид прищурил глаза, уставившись на едва теплящееся в небе солнце — тускловатый шар в обрывках туч напоминал полусырой блинчик. Ну вот, снова голодные галлюцинации… Он пошёл вперёд, с сожалением поглядывая на темнеющие окна магазинов. По мере того, как Гэвин продвигался ближе к центру, старые кирпичные стены фабрик, бакалейных лавочек и мини-маркетов становились светлее и чище. Из распахнутых дверей маленькой булочной с зеленым навесом пахло свежим хлебом — молоденькая девушка-пекарь, выставляя за витриной товар, улыбнулась Гэвину и помахала рукой. Он помахал в ответ и, если бы у него было чуть больше пяти баксов, непременно скупил бы у неё всё. Аромат в прямом и хорошем смысле убивал его и нагонял тоску. Он даже задержался на месте, чтобы понаблюдать за тем, как легкий дымок поднимался в воздух, оседая плотной завесой на холодном стекле. Гэвину тоже было холодно, но немного по-другому — поздняя осень наступала семимильными шагами, а голод снова начал мешать огненному чудовищу поддерживать тело хозяина. Брукс-роуд была тихой улицей в будние дни, и её спокойствие нарушалось лишь офисными клерками, пьяными с утра таксистами, редкими парочками, нагруженными пакетами из магазинов, и еще черт пойми кем. В разгар субботы здесь было достаточно людно, чтобы спрятаться в толпе, урвать кошелек из кармана какого-нибудь зазевавшегося прохожего и позволить себе желанный завтрак. Рид заметил еще один торговый центр — поменьше того, что он пытался сжечь — и всё же по телу его снова пробежала нервная дрожь. Он увидел все знакомые ему вывески, увидел рекламу новинок в кафе и ресторанах, и ему на миг захотелось ощутить себя несчастным настолько, чтобы ничего не желать. Даже на жизненно необходимые вещи смотреть с равнодушием. В кармане у него похрустывали пять долларов, и это было унизительно. Мимо прошли две женщины — такие счастливые после сеанса шопинга, что казалось, будто обе они прошли очень эффективную процедуру очищения мозгов от всех обременяющих проблем. От них пахло сладкими духами, они носили очень хорошую одежду. Гэвин уставился на них с какой-то растерянностью. Среди всех этих людей он ощущал себя не в своей тарелке. Может быть, он сможет сойти за стену? Может быть, никто и не взглянет на него? В конце концов, бездомные подростки здесь тоже не были редкостью. Стараясь не привлекать к себе внимания, он сделал еще несколько шагов, и тогда движение на улице окончательно поглотило его, как широкая и полноводная река. Нос уловил манящий и сладкий запах хот-догов — Гэвина, точно на крыльях, понесло к тележке с уличной едой, стоявшей поодаль. Он забыл о том, что, в общем-то, несмотря на новую одежду, его вполне можно считать бомжом, и уж тем более забыл о том, сколько денег у него осталось. Табличка с ценой не вызвала у него никакого интереса. В ту секунду он видел для себя лишь румяную булочку и дымящуюся, темно-красную сосиску, политую сверху горчицей с кетчупом. В желудке жалобно булькнуло. Тележка принадлежала дородному, краснолицему мужчине лет сорока. Кепка на его удивительно маленькой голове с редкими волосами была сдвинута немного вправо. Он ловко управлялся с булочками и сосисками, обслуживая небольшую компанию подростков. Их беспечность, с которой они швыряли деньги в багровую, влажную от жара ладонь, почему-то удивила Гэвина, но он, как затравленное животное, так и не рискнул к ним приблизиться. Лишь когда пространство вокруг блестящей на фоне серых улиц тележки расчистилось, Рид сделал несколько шагов вперёд. Он решил рискнуть и взять жалостью. — Сэр, — сказал он негромко — в такой ситуации общий слабый вид играл большую роль, — может быть, вы могли бы дать мне один хот-дог бесплатно? Мужчина взглянул на него сверху вниз и фыркнул. Глазки у него были маленькими и злыми. — Знаю я вас, шпану, — отмахнулся он. — Носятся тут на своих скейтах и с битами, распугивают мне клиентов, а мне вас кормить даром? Пошёл вон. Он невозмутимо отвернулся. Сосиски зашипели, перекатываясь на лопатке. — Но я никогда здесь прежде не был, — возразил Рид. — Я очень голоден. Думаю, я могу заменить вас на пару часов? А вы в благодарность накормили бы меня? Мужчина презрительно расхохотался. — Это тебя так дружки твои научили? Вы, сукины дети… Детишки… Убежали из дому, хотели лучшей жизни, родители и все вокруг плохие, так, что ли? А сейчас вы клянчите сосиску у старого Смита, как бродячие коты, и думаете, что он второй раз поведется на ваши уловки? Он повысил голос, а потом наклонился к Риду, и его испачканная в масле, жирная пятерня толкнула Гэвина в грудь. — Проваливай, пока я полицию не вызвал. А если еще подойдешь ко мне, я отделаю тебя так, что мамочка не узнает. Если она еще помнит тебя. Толчок был резким и сильным, безжалостным — таким, какого достаточно, чтобы швырнуть на землю даже не мальчишку, а просто худощавого мужчину. Рид, слабо державшийся на ногах, не удержался и шлепнулся на асфальт. Кто-то засмеялся. Он дернулся, вскочил, а тележка продавца хот-догов вдруг задымилась черным, зашипела. забрызгала маслом с новой силой — мужчина в кепке стал суетиться вокруг неё с руганью, обжигая пальцы. Потом его маленькие, полные обыденной злости и недовольства глаза уставились на Рида со свирепостью быка, который увидел красную тряпку. — Это ты… — просипел, даже прорычал он. — Что, решил надо мной подшутить, мелкий паршивец? Да я тебе шею сверну, кусок дерьма… Казалось, кругом наступила абсолютная тишина. Мужчина наступал, губы его растягивались в кровожадной ухмылке, сжатые в кулаки руки похрустывали фалангами. Гэвин забыл о том, что нужно поскорее подниматься и давать дёру. Он отползал, слабо взмахивая руками — а огненный монстр внутри него будто сам испуганно съежился, замолчал, усомнившись в правильности своего фокуса с тележкой. Да и что бы он сделал? Поджег бы человека на глазах у стольких свидетелей? — Что здесь происходит? Рид дернул головой, судорожно сдувая упавшие на лоб пряди. Сквозь столпившихся людей продиралась чья-то фигура в длинном расстегнутом пальто. Когда Гэвин увидел лицо своего спасителя, а потом столкнулся с ним взглядами, ему захотелось кричать.