A little mayhem

Уэйд за свою карьеру супергероя уже умудрялся опаздывать, и не единожды. Он опаздывал на работу — пока она у него ещё была — после ночного патрулирования. Опаздывал к своей девушке, потому что увлёкся погоней, а потом не смог вырваться из толпы фанатов, желающих сделать с ним селфи. Опаздывал на место преступления и вынужден был гнать убегающих преступников несколько кварталов, потому что засмотрелся на котика в окне и поцеловался со стеной вместо того, чтобы успеть к магазину до того, как все деньги окажутся снаружи кассы. Да, Уэйд иногда косячил, и это приводило к тому, что он не успевал. Но впервые на его памяти это случилось так по-идиотски. Парень просто шагнул с крыши спиной вперёд, вскинув руку с оттопыренным средним пальцем на прощание, и это было настолько неожиданно, что Уилсон просто примёрз к полу, сумев выдавить лишь хриплое «Эй», и… не успел. Не успел ничего. Ни подхватить парня паутиной, ни прыгнуть следом, чтобы поймать уже в полёте. Но одно он успел как следует, это да. Успел чётко расслышать, как примерно сто пятьдесят фунтов свежего человеческого мяса с характерным звуком ударяются об асфальт. И теперь он ждал, сосредоточив весь свой чуткий слух. Ждал, отсекая шум проезжающих автомобилей, шум и гомон толпы, не подозревающей, что в одном из темных переулков сейчас истекает кровью чьё-то остывающее тело. Ждал, не в силах заставить себя сдвинуться с места. Ждал, сам не зная чего. И дождался. Дождался сдавленного ругательства и шаркающего звука, похожего на тот, когда сучат ногами по асфальту. Сорвавшись, наконец, с места, Уэйд подлетел к краю крыши, успевая увидеть, как его прыгун добрёл до выхода из переулка, усталым жестом остановил такси и скрылся из виду. — Вот же пресвятые пончики с глазурью, — прошептал Уилсон и обессиленно опустился на бетон. *** Питер ввалился в свою квартиру и обессиленно опустился на пол. Он подцепил пальцами маску и с облегчением отбросил её в сторону. Из носа после падения знатно натекло кровищи, и она хлопьями посыпалась из-под ногтей, когда он с упоением принялся скоблить зудящую кожу. Как мы его уделали! — Скорее, он нас, — Питер уткнулся лицом в колени. Голова раскалывалась, что было не удивительно — он и впрямь расколол её чуть больше получаса назад. Ты как, Пит? — обеспокоенно спросил Жёлтый. Напряженное молчание в собственной голове зазвенело перетянутой струной. — Нормально, насколько это возможно. Я бы очень хотел побыть сейчас один. Можно? Гудящее молчание сменилось блаженной пустотой. Питер ещё с минуту просидел на полу, собираясь с силами, а потом, наконец, заставил себя подняться и пойти в душ. Костюм омерзительно лип к телу — некоторые сломанные кости проткнули кожу, и из-за этого Питер чувствовал себя плохо приготовленным окороком, в который нетерпеливая хозяйка на пробу ткнула ножом. Кстати, к вопросу об окороке. Питер покосился на зеркало, «наказанное» Белым и повернутое лицом к стене. Облупившаяся изнанка привычно ничего не отразила, но Питер и без этого отлично знал, что выглядит так же, как и вчера, и позавчера, и месяц назад. Иногда ему очень хотелось перевернуть зеркало обратно и убедиться, что все происходящее — не страшный сон. Питер скользнул пальцами по полусгнившей верёвке, из последних сил удерживавшей зеркало на ржавом гвоздике, вколоченном в щель между потрескавшимися кафельными плитками. Скользнул и со вздохом влез под душ. Он и без зеркала знал, что живёт посреди непрекращающегося кошмара, от которого не выйдет проснуться, как ни щипай себя. Дешевое мыло кое-как вспенилось, и в поддон хлынула ржавая вода вперемешку с мутными пузырями. Ржавая от крови и давно не меняных труб. Питер по привычке попытался запустить руку в волосы, но наткнулся лишь на бугры и бороздки шрамов, покрывавшие каждый сантиметр его уродливого тела. Он снова сделал это. И снова всё было практически зря. Люди умерли. Умерли все, кроме того, кто действительно должен был умереть. Умереть и прекратить всё это. Прекратить делать таких, как он. Делать больно таким, как он. Больно. Как же больно! Больно!!! — Ну что, малыш Паркер, желтый или белый? — интимным шёпотом интересуется мужчина в медицинской маске и склоняется над Питером. От него пахнет средством для дезинфекции и ментоловой жвачкой. Питер ненавидит этот запах. Ненавидит гораздо больше, чем запах разложения. Хуже только запах озона. Питер ненавидит запах озона — запах наэлектризованного воздуха. И запах своей палёной плоти, плавящейся под электродом. Желтый — это боль сейчас. Боль, пока раскалённые клеммы двух жёлтых проводов касаются его кожи. Желтый — это судороги, такие сильные, что, кажется, мышцы лопнут от перенапряжения. Но жёлтый — это не долго. Это короткая ослепительная боль. Короткая по сравнению с тем, что принесёт белый. Белый — это боль потом. Боль оттаивающей плоти, вымороженной жидким азотом, подающимся по белому шлангу. Белый — это ненависть, раскалённая ненависть от ощущения, как твоё нечувствительное тело отогревается и осознаёт, что с ним что-то не так. Белый — это блаженное бесчувствие, ледяное безмолвие, сменяющееся ощущением ожога, ощущением, что твои конечности охвачены пламенем. Белый — это возможность прочувствовать, как во всём теле разгорается пожар, а вместе с ним разгорается и ненависть к тем, кто сотворил с ним это. Желтый и белый — это выбор между болью и болью. Между страданием и страданием. Но после жёлтого можно испытать лишь облегчение. Закрыться, спрятаться, уйти на глубину. Переждать. Пережить. Ведь оставшаяся после жёлтого боль так незначительна, практически незаметна. А после белого всё только начинается. Питер всхлипывает. Его начинает трясти. Он готов просить, он готов взывать, он готов умолять. Но это не поможет. Что бы он ни сделал, придут они. Желтый или белый. Белый или жёлтый. Выбрать невозможно. Он ненавидит и то и другое одинаково. — Значит, белый, — не дождавшись ответа, шепчет мужчина и откручивает вентиль. Комнату наполняет леденящее шипение. — Я тебе сейчас покажу белый, сука, — голос звучит незнакомо, и это чертовски странно, ведь исходит он изо рта Питера. Резкая боль обжигает оба запястья, на мгновение превращается в Боль с большой буквы и гаснет. Мужчина в маске визжит, как недорезанный хряк, пытаясь зажать кровь, льющуюся из пустой глазницы, а Питер с ужасом смотрит на обрубки собственных рук, кончающиеся у запястий, из которых торчат обломки белых костей. На одном из обломков болтается окровавленное глазное яблоко. Питер смотрит на него и пытается закричать, но он не может. Всё вокруг становиться красным, а что не стало — остаётся ослепительно белым. Белый халат — красная кровь. Белые кости — красная кровь. Белая склера — красная кровь. Белый и красный, белый и красный. Белый! — Да, определённо белый… *** Из кошмара Питера выдернул телефонный звонок. — Да? — хриплым ото сна голосом спросил он, даже не глянув на имя звонившего. Этот номер был только у одного человека. — Оу, я разбудил тебя, конфетка? — Или говори, зачем позвонил, Хорёк, или убирайся в пизду, — рявкнул Желтый, пользуясь тем, что Питер еще недостаточно проснулся. — Тише, тише, Паркер. У меня есть информация, которая может тебя заинтересовать.