Haunted

      Еще неделю назад Феликс прекрасно чувствовал бы себя за решеткой. Его никто не пытал, не приставал с разговорами — он был предоставлен сам себе. Но после пережитого Амелл не мог ощутить ничего, кроме тупой давящей боли и вины. Причем он не мог определиться, что болело сильнее — тело или измученная душа. Не мог высказать это словами, не мог это побороть… да и не хотел. Ему перестало чего-то хотеться, даже избавления от боли. В конце концов, она была всегда.       Только раньше Феликсу хватало сил задвинуть ее куда подальше.       К нему пришла Мара, вцепилась в решетку и кричала: «Ты похож на Дайлена! Не смей!» Солдаты оттащили ее, она разрыдалась, пробормотала что-то еще и убежала. Амелл не мог даже взглянуть ей в глаза. Мара сравнила его с братом, который добровольно выбрал Усмирение. Ну что ж. Пускай. Может, Эремон был прав, и Феликсу действительно стоит пройти через ритуал — тогда боль уйдет, и внутри не останется вообще ничего… но ему будет уже плевать.       Не такой уж плохой выбор.       А потом к нему пришла Асаара. Она несла подмышкой диванную подушку.       — Оставь нас наедине с узником, — попросила Асаара караульного. — Если он попытается бежать, я сломаю ему шею. Клянусь.       Она говорила совершенно серьезно, хотя раньше была преисполнена уважения к своему наставнику. Раньше. Сейчас, пожалуй, оно было бы неуместно.       Солдат подчинился и вышел. Удовлетворенно кивнув, Асаара положила подушку на пол и уселась на нее, скрестив ноги.       — Это будет долгий разговор, — объяснила кунари. — На полу сидеть холодно.       Амелл вперил взгляд в стену.       — Я не знаю, что я должен тебе сказать.       — То, о чем я спрошу. Я предупреждаю, что буду спрашивать о вещах, которые ты не хотел бы говорить. О которых может быть больно говорить. Это неправильно делать сразу, обычно надо сначала успокоить и расположить… но я не хочу терять время. Придется действовать силой. Может, так получится хорошо.       Глянув на нее, Феликс заметил в руках у Асаары тетрадь и стальное перо.       — Ты собралась за мной записывать?       — Да. Нельзя полагаться только на память. Можно многое забыть.       Он снова отвернулся.       — Пустая трата времени. Но выбора у меня, кажется, нет.       — Да. — Кунари вздохнула. — Извини. Я вижу, что тебе больно. Но если не понять, почему, эту боль не снять. Поэтому мне надо понять, почему. Поэтому ты должен говорить.       — Тебе-то какая разница, что я чувствую.       Неожиданно Асаара протянула руку сквозь прутья решетки и дотронулась до его колена — дальше не могла дотянуться. Амелл безнадежно посмотрел на нее.       — Я хочу помочь, — сказала кунари. В ее больших темно-зеленых глазах словно плескалось море. — И я могу помочь. Тебе пытались помочь другие, но ты их оттолкнул. А меня не оттолкнуть. Я упрямая.       Губы Феликса дернулись против воли, но улыбки все равно не получилось.       — Ты, наверное, по молодости такая наивная.       — Мне двадцать три года. Я моложе многих Стражей, это так. Но я упрямая и сильная, и я умею настаивать на своем. Пока никому не стало от этого хуже. Дай мне руку.       — Зачем?       — Хочу ее пожать.       — Обычно руку жмут либо при знакомстве, либо в знак уважения. Мы уже знакомы, а уважение я сейчас вряд ли вызываю. Не вижу смысла.       — Я уважаю тебя. Дай мне руку.       Покачав головой, Амелл все же протянул ей ладонь. Рукопожатие у Асаары было ожидаемо крепким, в отличие от его собственного — и это от нее не укрылось.       — Ты сильный, — сказала кунари, — но сейчас в тебе этого не видно. Ты устал?       — Может быть.       — Расскажи мне, что ты чувствуешь. Как есть.       Феликс поджал губы.       — Я не привык о таком говорить. И вряд ли смогу уложить это в слова.       — Дети не сразу привыкают ходить, а воины — сражаться. Все надо когда-то начинать в первый раз.       С одной стороны, ее упрямство действовало Амеллу на нервы. С другой… у него ведь действительно не было выбора. Он знал, что Асаара упряма и ни за что не сдастся, пока не добьется своего — это он видел на тренировках: это ему в ней и нравилось.       Закрыв глаза, Феликс вздохнул.       — Мне плохо.       — Расскажи подробнее. Болят раны?       — Да. И не только они.       — Что еще?       — Я не знаю, как это описать. Я… — он бессильно покачал головой. — Нет, это без толку.       — Толк есть и будет. Говори, пожалуйста. И не волнуйся, я никому этого не расскажу. Разговоры со слушателем проходят в тайне.       — С кем?       — Слушатель. Ты говоришь ему о том, отчего тебе плохо, а он слушает и помогает. — Кашлянув, Асаара уточнила: — Я помогаю. Адвен считает, что получается хорошо. Хотя он ко мне не приходил — говорит, его есть кому слушать.       Амелл поморщился от упоминания о друге. Раньше он считал, что Сурана его предал, воспользовался доверием друга и ударил в спину… но если бы он не предал Феликса, тот бы никогда не встретил сестру и… как же все это было сложно.       — У тебя так много свободного времени? — спросил он, чтобы что-нибудь спросить.       — Его достаточно, чтобы делать многое. Попробуй рассказывать.       — Ладно, — Амелл безнадежно покачал головой. — Я сорвался и теперь об этом жалею.       — Потому что маг должен быть дис-цип-ли-ни-ро-ван, — Феликс дернулся: в этом длинном, произнесенном ею по слогам слове ему послышался собственный строгий тон, — и контролировать себя. Я понимаю. Ты часто говорил об этом.       — Да.       Асаара вдруг отвернулась, сжав в руке перо.       — Я однажды тоже Кейра подожгла, — тихо призналась она. — Случайно. Хотела лечить рану, а получилось наоборот. Я себя ненавидела тогда. Саирабаз опасен и всегда будет опасен, говорила я себе. Саирабаз осквернен и может только вредить. Кейр на меня даже не сердился, хотя там и ожог был не такой серьезный… но я не могла себя простить. Было больно, что я причинила боль. У тебя так же?       «Избирательный сукин сын: на нее не сердился, а меня чуть не убил».       — Обидно, что я утратил над собой контроль.       — Значит, тебе не жаль, — строго заметила Асаара. — Ты не жалеешь, что причинил боль.       — Я перестарался с силой, но… да, не так уж я об этом и жалею. Этот козел вечно лезет не в свое дело, а Суру, видно, не хватает наглости его приструнить.       — Куда он лезет?       Амелл думал, что Асаара сейчас примется выгораживать Эремона, но в ее голосе было лишь оживление исследователя. Что ж, пищу для сплетен он ей давать не собирался.       — Это уже не твое дело.       — Ты не хочешь со мной говорить. Понимаю. — Помолчав, Асаара спросила: — Ничего, если я тебя ненадолго оставлю?       — Ничего.       Она ушла, забрав с собой подушку, и Феликса пришел охранять другой солдат. Краем уха узник услышал доносящиеся с другого конца коридора голоса Асаары и Эремона: кажется, она и его пришла пытать вопросами. Впрочем, Эремон явно был не прочь поговорить. Судя по тону, он долго и увлеченно кого-то ругал — возможно, Амелла. Впрочем, Феликсу до этого не было дела. Он попытался уснуть, чтобы отвлечься от боли и неуместных мыслей, но сон не шел. «Она не могла простить себя. Я не могу простить никого… и ни за что. Никогда не смогу. Никогда…»       Амелл всегда старался давить жалость к себе, не видя в ней смысла. Едва ли не каждое значительное событие в его жизни было поводом для разочарований — но вместо того, чтобы сидеть и жалеть себя, Феликс стискивал зубы и шел вперед, стараясь по возможности отомстить обидчику. С годами их становилось все больше, и каждый норовил ударить побольнее — и прощать все это было невозможно… но почему-то Амелл не мог возложить на них вину за свое безумие. Было что-то еще. Возможно, было в нем самом. Это тем более не заслуживало жалости и снисхождения…       Но Феликс больше не мог сопротивляться собственным порывам.       Навзничь рухнув на пол (плевать, что раны тут же заныли еще сильнее), он разрыдался. Амелл не смог бы объяснить, о чем он плачет, и не смог бы остановиться: то, что со стороны его наверняка сочли бы слабым и безвольным, уже было не важно. Может, солдат-охранник смеялся над ним в голос — из-за собственных истерических всхлипываний Феликс ничего не слышал. Из него просто лилась наружу боль.       Вдруг кто-то мягко обхватил пальцами его сжатый кулак. Резко подняв голову, Амелл увидел вернувшуюся к нему Асаару. Ее зеленые глаза смотрели серьезно и участливо.       — Тебе легче? — спросила кунари. — Обычно, когда плачешь, становится легче.       Шмыгнув носом, Феликс покачал головой.       — Ты хочешь, чтобы тебе стало легче?       Надолго задумавшись, он все же кивнул.       — Тогда расскажи мне, почему ты плачешь. Если раны болят, то я могу отвести в лазарет и немного подлечить. Но если это асала-таар… то есть что-то в душе, то без твоих слов я не справлюсь.       От нее и впрямь было не избавиться — впрочем, сейчас Амелл даже не хотел ее прогонять. Асаара видела его раздавленным, опустошенным, опозоренным — и все же не уходила и даже не осуждала. Может, кунари воспринимали это все как-то иначе? А, впрочем, какая разница…       Закрыв лицо рукой, Феликс пробормотал:       — Я не хочу жить.       — Почему?       — Потому что… не могу так больше. Слишком больно… уже давно. Еще до этого боя.       — Тебя кто-то обидел?       — Да. Много раз. Перечислять бесполезно.       — Ты помнишь их всех?       — Да.       Асаара кивнула.       — Хорошо. Ты мне потом расскажешь про всех них. А ты… ты кого-нибудь в своей жизни обидел?       Амелл растерянно смотрел на прутья тюремной решетки. Этот убийственно прямой вопрос не приходил ему в голову уже давно.       — Не знаю. Возможно.       — Тебе стыдно и больно за это?       Он покачал головой:       — Не знаю.       — Хорошо. Ты по кому-то скучаешь?       Феликс подумал о Лелиане. В последнюю встречу их спасло только то, что оба давно не виделись и потому были очень рады друг другу. Но незадолго до расставания Лелиана сказала ему: «Мне кажется, раньше ты был совсем другим. Теперь ты никому не доверяешь — даже Маре, даже мне… может, хоть Адвен сможет тебя немного растормошить». Незадолго до этого Амелл впервые в жизни не смог сделать ее счастливой…       — Нет.       Асаара задумчиво посмотрела на него, словно не веря — но вслух сказала:       — Хорошо. Значит, все, кто тебе нужен, здесь. Ты хочешь с кем-то поговорить?       — Я и с тобой с трудом говорю…       — Ты хочешь?       Это был сложный вопрос. Феликс сам толком не мог понять, чего он хочет. Наконец он тихо произнес:       — Я хочу говорить с тобой. По крайней мере, тебе я смогу сказать хоть что-то внятное… но не сейчас.       — Хорошо. Я понимаю. Я приду завтра. — Помолчав, Асаара прибавила: — Адвен хочет говорить с тобой. Но, мне кажется, ему лучше подождать.       Амелл закивал, смаргивая оставшиеся слезы. Наверняка Сурана тоже захочет его осудить… и ведь он даже будет в этом прав…       Кунари снова взяла его за руку, уважительно пожав ее.       — Тебе тяжело, но попробуй держаться. И не бойся говорить. Я никому не раскрою твои тайны, я обещаю.       Тяжело вздохнув, Феликс проговорил:       — Спасибо. Ты можешь оглушить меня взрывом разума, чтобы я потерял сознание?       — Зачем? — изумилась Асаара.       — Не могу заснуть.       Она покачала головой:       — Тут антимагическая защита. Не могу.       — А просто дать мне по голове?       — Тем более не могу.       — Да ладно, — нервно хмыкнул Амелл, — силы тебе не занимать.       — Да. Но бить не буду, даже если попросишь.       — Ты мне обещала шею сломать за попытку к бегству.       — За попытку к бегству — да. Но сейчас ты просишь просто так причинить тебе боль. Я не могу. Не умею. Я хочу снять боль, а не делать ее еще хуже. У тебя и так раны.       Закрыв глаза, Феликс приложил руки к лицу.       — Я все равно не понимаю, зачем ты тратишь на меня время. Может, меня и правда стоит усмирить…       — Не смей так говорить! — Амелл даже вздрогнул от праведного гнева в голосе Асаары. — Усмирение — плохо! Ты сильный маг и сильный человек! Нельзя таких усмирять!       — Можно, если от них слишком много проблем.       — Так проблемы решать нельзя. Это неразумно — избавляться от человека, если можно ему помочь.       — Я все равно не верю, что разговоры помогут делу.       — Помогут. Да и ты ведь ничего не теряешь. Тебе не будет хуже, если ты будешь говорить со мной, так?       Феликс покачал головой. Сжав его руку на прощание, Асаара произнесла:       — Ты тоже можешь меня спрашивать, что тебе нужно. Спроси завтра. Не бойся. Все будет хорошо.       С этими словами она поднялась на ноги, взяла подушку и ушла. Камеру снова стал охранять какой-то солдат.       «Какая же она все-таки наивная. Но… по крайней мере, хорошо, что Сур принял ее в орден. Никогда не встречал таких, как она…»       После очередных спутанных размышлений Амеллу наконец удалось заснуть.