Haunted

      Два дня прошли спокойно. Если, конечно, не считать того, что слуги заметили, как хорошо Феликс справляется с уборкой, и начали сваливать на него всю подобную работу. Он не протестовал (после него становилось заметно чище, чем после остальных), но все равно думал, что это не лучшее применение талантам Героя Ферелдена. Амелл начал скучать по рукояти меча в руке, по биению магии на кончиках пальцев, по сражениям и опасности… Он привык к войне еще во времена Мора. Привык вскакивать среди ночи, услышав сквозь сон тревожный звук, и давать отпор врагу. Привык сражаться за себя и тех, кто был рядом (в последние годы — за одну лишь Мару). Привык к постоянной опасности, лишениям и суровой жизни. Раньше Феликс думал, что требует этого для себя на основании долга Серых Стражей — но теперь понял, что просто привык к войне. Спокойная, размеренная и тихая жизнь в Башне Бдения казалась ему неправильной, ненатуральной, словно иллюзия Тени… но время шло, а иллюзия никуда не исчезала. И Амелл не знал, пытаться ли ему привыкнуть к ней или продолжать мечтать об опасности.       Он спросил об этом Мару. Сестра так удивилась вопросу, словно Феликс говорил о каких-то очевидных вещах.       — Ну ты серьезно, что ли? Тут так хорошо и спокойно… как дома. Я уж и не помню, когда последний раз было так хорошо.       — У Лелианы? — без особой надежды поинтересовался Амелл. Мара, подумав, отозвалась:       — Там был Орлей. Все эдакое вычурное, чужеродное. И не сказать чтоб безопасное. Помнишь, один раз пришлось еду проверять перед ужином?       — Да, помню.       Вздохнув, сестра присела рядом и положила голову ему на плечо.       — Вот неужели ты хочешь, чтобы мы взяли, ушли отсюда и снова шатались по всему Ферелдену? Чтобы за нами опять бегали храмовники или еще кто? Чтобы от порождений тьмы и всякой нечисти пришлось самим отбиваться, без чьей-то помощи? Ты правда считаешь, что это лучше, чем быть здесь?       Феликс помолчал. Теперь он уже не смог бы развернуться и уйти, как хотел несколько недель назад. Его не пугали погони, битвы, трудности и лишения — но тут, в Башне, была робкая надежда на новую жизнь. Менее отвратительную, чем та, что была прежде…       — Лики?..       Амелл вздрогнул. Маленькие Аристид и Мара путались в сложных буквах и потому звали его «Лики»: прозвище прижилось и у старших, даже мама порой называла Феликса так. На долгие годы имя забылось — до встречи с сестрой, которая однажды помимо прочего вспомнила его детское прозвище. Но теперь она называла его так очень редко — видимо, ее брат стал очень далек от того серьезного, но хрупкого Лики…       Он сам не заметил, как из глаз полились слезы.       — Ну чего ты? — Мара поспешно сжала его в объятиях. — Я ведь ничего такого не сказала… что случилось?       — Я плохо контролирую себя, — тихо отозвался Амелл, утирая слезы. Плакать перед младшей сестрой ему всегда было стыдно. — Кажется, у нас это семейное.       — Да уж, — она невесело усмехнулась, — это точно. Адвен говорит, у нас вся семья такая. Сначала в крик, потом в слезы, потом напиться на радостях.       — Вот последнее точно неправда.       — Ну, не скажи…       — Для меня.       Мара внимательно посмотрела на него. Она была почти такой же, как в детстве: буйные рыжие кудряшки (коротенькие, но уже хотя бы длиннее пальца), пухлые губы и ясные голубые глаза. И вопрос она задала по-детски простой:       — Лики, почему ты плачешь?       Феликс бессильно закрыл глаза, смаргивая слезы.       — Я не знаю. Точнее, знаю, но… слишком долго будет перечислять.       — Да давай, мы никуда не спешим.       — Нет… не надо. — Он вздохнул. — Тебе наверняка и самой есть о чем подумать.       — Ну, есть, и что? Ты думаешь, я ради этого плюну на любимого брата? Ну что ты за дурак такой.       Сестра легко переходила от оскорблений к похвалам, от слез — к радости и наоборот. Возможно, она даже не отдавала себе в этом отчет. Похоже, это правда: у Амеллов в крови не только магия, но и нетрезвость рассудка.       — Это все из-за меня, — пробормотал Феликс. Мара удивленно захлопала глазами:       — Что? Что из-за тебя?       — Все. Пятеро детей-магов. Неудачи. Разорение нашей семьи. Все началось с меня.       — Братишка, что ты несешь, как ты вообще мог… — Вдруг она оборвала себя, пораженная догадкой. — Постой. Ты же не хочешь сказать, что ты это не только что придумал, а всю жизнь так считал…       — Да, я всю жизнь так считал.       Сестра до боли стиснула его в объятиях.       — Ну ты дурак, что ли… мог бы мне сказать хоть раз, почему ты не…       — Потому что у тебя и так было много горя в жизни. Незачем лишний раз…       — Вот старшие братья всегда так, — обиженно воскликнула Мара, — вечно считают себя самыми умными! Конечно, куда уж мне! Я-то ничего не понимаю!       — Мара…       Она всхлипнула и уткнулась носом в его плечо. Амелл вздохнул:       — Вот поэтому я ничего тебе не рассказывал.       — Ну да уж… конечно… самый умный…       — Нет. Я не хотел, чтобы ты лишний раз расстраивалась.       — Ага, а все равно у тебя само получается…       Поняв, что за слова у нее вырвались, Мара в ужасе сомкнула губы, но было уже поздно. Феликс отстранился от нее и покачал головой:       — Да. Ты права. Я все равно расстраиваю тебя и всех остальных.       — Феликс… я не то имела в виду…       — Все правильно. Я во всем виноват.       Он хотел было встать и уйти, но сестра крепко схватила его за руку.       — Нет уж, — она решительно шмыгнула носом, — теперь я тебя никуда не отпущу. Не хочу, чтоб ты один страдал.       — Хочешь, чтобы мы страдали вдвоем? — кисло поинтересовался Амелл.       — А хоть бы и так. Мы — семья. И еще мы на голову двинутые. Значит, нам надо быть вместе.       — Ты-то почему двинутая?       — Мне этого никто не говорил, но я сама поняла. Слушаю Асаару, Эллану и понимаю, что не все со мной было в порядке. И сейчас не все хорошо. Но если не пытаться исправить дело, а опять убежать, лучше не будет.       Феликс нахмурился, глядя на нее.       — Асаара и Эллана говорят тебе, что с тобой что-то не так?       — Да нет же. Я просто рассказываю, что было и как я сейчас себя чувствую, а они о себе рассказывают, помогают, советы дают. Интересно, знаешь. — Мара вздохнула. — У меня ведь раньше-то особенно подруг не было. С Риной я ближе всех дружила, а как она сгорела, так и все. И Дайлен… ну, с ним тоже все. — Помолчав, она вдруг бесшабашно заявила: — В общем, мне тут очень нравится. Люди хорошие. Все хорошие. Я хочу тут остаться. Раз уж нам домой вернуться не светит, давай хотя бы тут будет наш дом.       Амелл вздохнул. Он никогда не считал Башню Бдения — и вообще что-либо в Ферелдене — домом. Хотя, конечно, здесь было покойно и уютно… как не может быть ни в одном форте Серых Стражей. Адвен не умел руководить строго, сурово, призывать всех к порядку… он как будто пытался создать тут дом для всех, кто сюда пришел. Отчего-то Феликс только сейчас подумал об этом. Друг, видимо, тоже скучал по своему дому в эльфинаже — хотя и говорил, что не любит его, не любит эльфинажи и вообще не хочет туда возвращаться после случившегося…       …поэтому он создал прибежище здесь.       Кажется, выступая против Амелла при избрании Командором, Сурана что-то говорил о Хранителях долийских кланов. Что они должны заботиться обо всех… это, конечно, было глупо и наивно, нельзя было руководствоваться такими принципами, возглавляя древний орден…       …но каким-то образом Адвен продержался на своем посту четыре года — и его явно никто не теснил. Многие Стражи, кажется, были привязаны к нему… тот же Эремон, будь он неладен…       — Что такое? — Видя, как он поморщился, Мара беспокойно дернула брата за рукав. Он глянул на нее:       — Я не знаю, смогу ли я хоть где-то прижиться. Но раз тебе здесь нравится…       — Нет, так не пойдет, — она обиженно качнула головой. — Ты присмотрись. Тут правда хорошо. Нам тут хотят помочь… да, и тебе тоже. Хотя кое-кто… ну ладно, много кто тебя не любит.       — Да уж, — мрачно отозвался Феликс.       — Они просто тебя боятся. Ты горазд страху нагонять.       — Ты тоже меня боишься?       Сестра помолчала в нерешительности.       — Ну… порой бывает. Когда ты с ума от гнева сходишь. Хорошо, что я тебя не видела на той дуэли — Гурд говорил, зрелище было то еще…       Амелл покачал головой. Ему до сих пор было стыдно за ту внезапную вспышку. Феликс всю жизнь воспитывал в себе выдержку и гордился ею… и вот стоило ему оступиться всего лишь раз, как он перестал контролировать не только магию, но даже свои эмоции.       Наверное, не так уж он и преуспел в самоконтроле.       — Но ты вот что имей в виду, — Мара снова сжала его в объятиях, — я всегда буду с тобой. Что бы ни случилось. Понял?       Амелл улыбнулся:       — Понял. — И, помолчав, прибавил: — Спасибо тебе, крошка Мара.       — Говорила же, не называй меня крошкой.       — Да, да, я помню. Но я твой старый сумасшедший брат, я могу себе позволить некоторые чудачества.       — Некоторые можешь. А это не надо. Лады?       — Лады.       Глаза успели высохнуть от слез, но Феликс все равно придирчиво осмотрел себя в зеркале. Вроде бы было незаметно, что он плакал…       — Ты для ужина прихорашиваешься, что ли? — спросила Мара.       — Нет. Просто не хочу, чтобы надо мной смеялись… еще больше.       — Да никто над тобой не смеется, — удивилась она. — С чего ты взял?       Амелл озадаченно помолчал.       — Ну, я ведь был Командором, потом Констеблем, а теперь пал ниже некуда и стал никем…       Сестра шумно вздохнула.       — Ой, кошмар. А я не ношу золотые серьги и пудовые ожерелья, хотя я из рода Амелл. Пойду сброшусь с крыши от позора.       — Сравнила…       — Братишка, — она улыбнулась, — не занимайся ерундой. Никто над тобой не смеется. Тебя боятся. Нельзя одновременно бояться кого-то и смеяться над ним, понимаешь?       — Я вряд ли сейчас выгляжу устрашающе.       — Еще как выглядишь. Я как-то видела, как ты полы протирал. Я думала, этот пол тебе жизнь сломал, и ты ему мстил как мог.       Феликс тихо засмеялся:       — Я просто наводил чистоту и порядок. Что в этом плохого?       — Не знаю, зачем тебе этот порядок дался. — Подержав в руках платье, Мара словно в подтверждение своих слов кинула его на спинку кровати. Когда платье сползло на пол, она лишь махнула рукой. — Можно же сделать вид, что ты работаешь, и все.       — Нет. Так нельзя.       — Честный ты. Правильный. — Она с улыбкой потрепала его по макушке. — Только не относись ко всему этому так серьезно, ладно? А то ведь правда… можно не то подумать.       — Я постараюсь.       — Ну вот и ладушки. Тебе нравится Асаара?       Амелл застыл, пораженный внезапным вопросом.       — Как ты ненавязчиво сменила тему, — пробормотал он. Мара пожала плечами:       — Ну, а что такого? Так нравится, да?       — В каком смысле?       — В прямом. Я видела, как ты на нее смотришь. Да и она говорила, что ты к ней очень привязался.       — Я ей доверяю, — важно заметил Феликс. — Не больше и не меньше.       — Угу. Ты на нее смотришь так же, как на Лелиану смотрел.       Он пожал плечами:       — Она женщина. Что в этом удивительного?       — Да тут полно женщин, но ты больше ни на кого так не смотришь.       Амелл уже хотел было сменить тему, но сестра похлопала его по плечу:       — Слушай, я же не осуждаю. Асаара — просто сокровище. Если ты ей понравишься, так я только рада буду. Правда, они с Калах давно уже мутят, так что не знаю, как вы там…       — С Калах? — озадаченно переспросил Феликс. — Это… это же не та гномка с отрезанным языком?       — Она самая.       «Нашла кого выбрать… гномка без языка, не самая красивая, по манерам типичная солдатня… как могла Асаара предпочесть ее, а не кого угодно другого? И неужели у меня меньше шансов, чем у этой Калах? Вот уж не думал, что придется тягаться с немой гномкой… право слово, идиотизм…»       — Надо же было так выбрать, — буркнул он наконец.       — Ну да. — Мара хихикнула. — Интересно, как они вместе спят? Асаара же здоровенная, а Калах маленькая…       Сплетничать на подобные темы с младшей сестренкой казалось Амеллу недопустимым. Хоть она и выросла (по крайней мере, относительно), обсуждать с ней чьи-то сексуальные похождения было противоестественно.       — А Мередит уделяет слишком много внимания тому, что творится у них под одеялом, — с усмешкой заметил Феликс. Сестра сразу надулась:       — Эй! Не называй меня этим дурацким именем!       — Оно дано тебе при рождении — и, значит, не более дурацкое, чем мое.       — Перестань, зануда.       И все же она улыбалась. От этого становилось легче.