Чуть больше, чем чужие

Была ли Вельзевул в бешенстве? Пожалуй, если вам удастся разыскать где-то двух быков, разгневанных матадорами, тридцать шесть служителей христианской церкви и столько же служителей мусульманской, стравленных в вечном споре, а также тринадцать оставленных без внимания подростков-бунтарей — вы, смешав эти ингредиенты в определённой пропорции, получите именно ту степень злости, что буквально шлейфом волочилась по следам Повелительницы Мух в этот идиотский день. Шаги, что оставались после неё на венской мостовой, кажется, в самом деле плавили камень, а взгляд был затуманен красной пеленой, что лишь изредка перебивалась привычным жужжанием мух в голове. — Мерз-завец, — выплюнула она сквозь зубы, кажется, говоря сама с собой, и была просто дьявольски права, как сама же и посчитала. В конце концов, когда говоришь сам с собой, довольно трудно вступить в конфронтацию, лишь при ряде обстоятельств, что записаны в Международной Классификации Болезней или просто запутавшись в себе. Мерзавец ли? О да, ещё какой! Лишь вспоминая его заносчивый вид и каждое из сказанных слов, Вельзевул лишь дополнительно убеждалась в этом и задавалась вопросом, какого же лешего на него, на этого наглого и самонадеянного сучьего сына, было потрачено столько времени? Как она посмела дать себе забыться и подумать, пусть и всего на несколько дней, что он, быть может, на йоту переменился? Что если снисхождение исчезло из голоса на время, то оно никогда не вернётся, и пернатый засранец больше не станет попрекать её в выборе, в котором она уверена до сих пор? Ему не понять, никогда не понять, что падение — это сознательное. Это прежде всего понимание того, насколько Небеса несовершенны, и попытка отказаться от них. Сколько бы ангелы не причитали, сколько бы ни качали головами с деланным сожалением, это остаётся выбором, мудростью и личностным ростом. Порой, вспоминая то страшное время, Вельзевул смотрела в зеркало и внимательно оглядывала то, что видит. И по итогу каждый раз находилась в полнейшем удовлетворении, ведь она видела личность. Сильную, прошедшую через кошмар, силой напомнившую о себе тем, кто посмел забыть. Взрослую и мудрую, оставившую того бестолкового рыжего ангела, коим была, позади. Каждый раз улыбалась себе на мгновение и уходила воротить свои адские дела, чуть хрустнув плечами. И именно поэтому, возможно, теперь она кляла на чём свет стоит не только Гавриила, но ещё и себя — подумать только, вон как размякла! Таскала его за собой, пыталась разобраться в его проблеме, провела на круизный лайнер и притащила в Вену — и ради чего? Чтобы оказаться под угрозой нападения его дружков, а после ещё и нахватать в свой адрес заветного «Господь вас ненавидит». Подумаешь. Злился ли Гавриил? О Господь, ещё как злился. Вам пришлось бы разыскать где-то тридцать три аристократа, чьи дети ослушались их воли, приправить пятьюдесятью парами, переживающими бракоразводный процесс спустя двадцать пять лет деструктивного быта, а после аккуратно подкинуть сверху опоссума, что внезапно выпрыгивает на вас из мусорного бака, чтобы достаточно точно сконструировать состояние экс-архангела. По крайней мере, на тот момент, когда вместе с подступающим на Вену утром местная полиция обнаружила в одном из канализационных люков два скелета, объеденных до костей — похоже, что озлобленная на весь свет муха прошлась здесь своим уничтожающим шагом и без раздумий отдала своим подопечным на растерзание двух попавшихся под руку пьяниц. Насколько надо быть безответственной, чтобы позволить себе творить такое на улице, грубо и бестактно, без тени былой филигранности? Гавриил тогда лишь обиженно фыркнул и послушно залез на второй, открытый этаж высокого автобуса, что развозил студентов из одного места в другое. Он довольно смутно слушал то, что происходит вокруг, концентрируя внимание на том, что творится снаружи. Но, с другой стороны, путешествие с весёлыми британскими студентами, что безропотно приняли его как родственника Адама, умудрилось дать ему множество новых вещей. Как, например, они старательно разъясняли ему, кто такие Лана дель Рей и Билли Айлиш, почему все говорят, что некто по имени Хидэо Кодзима — гений, а также вынудили принять участие в записи целого ряда странных, коротких роликов под разнообразную музыку, записывая телодвижения на телефон и умело монтируя на кусочки для чего-то под смешным названием «Tik Tok». В последнее, даже, Гавриил на удивление втянулся, быстро разобравшись, как правильно подпевать и жестикулировать, и очень скоро стал локальной звездой среди сокурсников Адама. Кто-то играл на гитаре, кто-то пускал мыльные пузыри с крыши, Янг вслушивался в воздушные потоки, надеясь почувствовать их конечную цель. Варлок, даже не стремясь рассматривать город, всё-таки старался дочитать нечто, за что взялся ещё прошлым вечером, прячась под волосами, а бойкая староста группы, собрав вокруг себя стайку девочек, читала им самопроизвольную лекцию о суфражистках. Признаться честно, несмотря на все старания быть коммуникабельным, в какую-то минуту Гавриил ощутил себя просто безнадёжно старым для этого мира. А если уж быть совсем честным, то в компании той, что была ровно в той же степени самодостаточной, не сливалась с миром и не шумела так, что уши закладывало, ему было куда спокойнее. Быть может, поначалу он и правда злился, в самом деле, без прикрас обиделся, когда услышал в свой адрес столько нелестных слов и жужжания, что до сих пор гудело в голове отвратительным осадком. Вот только теперь, когда прошло время, когда утро сменилось днём, студенты выпили лишний гнев в свои нескончаемые, полные смеха глотки, а солнце выкатилось во всей своей красе, потеснив привычный для ноября дождь, гнев сменился фиолетовым, густым разочарованием. Адам приговаривал что-то ободряющее, все они пили кофе и смеялись над чем-то, а Гавриил всё всматривался в толпу, перебивая в памяти сказанные собою же слова. Ненавидит ли Господь падших, в самом ли деле такая, как Вельзевул, заслужила подобных слов? В конце концов, если один раз, десять лет тому назад, все они дружно и навсегда усомнились в непостижимом плане Его, то вряд ли стоит удивляться, если и это не так. Другое дело, что привыкнуть к тому, что сомнение в своих поступках — это нормально, требовалось много времени. Гораздо больше, чем десять или даже сто лет. Вряд ли когда-нибудь Гавриил забудет тот кошмарный день, когда он, вернувшись на Небеса, принёс им такую странную, такую чудовищную, такую несуразную весть. Как Михаил, скованная блестящим доспехом и выпустившая великолепные крылья, уронила на пол клинок, опешив. Как Рафаил неуверенно попятился, словно и не поверив. Как все они переглядывались, выжидая объяснений на срочном совещании архангельской семёрки. Как обещали поддержать его в предоставлении отчёта о неудаче Метатрону и выше. С того самого дня сомнения обуревали его голову бесчисленными мухами, пробираясь в сознание и разъедая устои, что хранились там веками. Вельзевул бы посмеялась над этим, определённо. То есть, не то чтобы ему доводилось видеть, как она по-настоящему смеётся — скорее, легонько усмехается, тут же пряча улыбку в кулак, словно не желая демонстрировать слабости. Было в этом жесте что-то прекрасное, что-то, из-за чего хотелось добиться её настоящего, искреннего хохота. — Экая дура. — Идиот. Казалось, что она обошла всю Вену от начала и до конца, осознавая, что спускаться Вниз и разбираться она совершенно не хочет. Телефон, что создан, по идее, для принятия звонков от заместителя, был стоически выключен и убран в недра сумки, а головная муха, крепко сцепившись всеми лапками с головой владелицы, чувствовала лёгкие вибрации. И правда лёгкие по сравнению с тем, что были в самом начале, когда Вельз спустила пламенный гнев на парочку пьяных смертных, даже не удостоив их ни единым словом. Сейчас же, мрачно глазея на спокойно протекающий мимо Дунай, она, скрестив ноги в совершенно неестественной турецкой позе на одной из лавок, мягко гладила свою любимицу, пересадив ту с головы на тощие, но крепкие коленки. Проходящие мимо смертные, порой глазея на неё с нескрываемым интересом, даже вызывались пару раз посмотреть на «такую причудливую игрушку», а после как-то слишком стремительно исчезали. Муха лишь умиротворённо жужжала, хорошо чувствуя настроение хозяйки и то, как гнев, постепенно отступая, отдаёт место тревогам и волнению. — Ещё чего, теперь пускай сам справляется. Мне вообще не ж-жаль будет, если подохнет, туда ему и дорога. Будет знать, как кусать руку, которая помощь предлагает? Да и не помощь это вообще, мне просто было любопытно, что будет дальше. — Бззз-зз, — флегматично ответила муха, начав буравить владелицу пустыми глазками. — Не-а. Даж-же не близко. Да и не к лицу мне о нём печься, станется с него. Что обо мне Внизу скажут, ты об этом подумала? Мне, по-хорошему, пора туда вернуться, Дагон-то наверное с ума сходит, но если я спущусь сейчас — убью там слишком много народу, сама знаешь. — Бзз? — задалась вопросом муха, чуть поёрзав на насиженном месте. От продавца из цветочного киоска поблизости противно воняло лилиями. Перед глазами снова всплыл навязчивый, старинный, давно забытый образ того, другого Гавриила, покрытого песком времён. — Да плевать на него, я тебе говорю. Пусть выкручивается. И потом, даже если бы, — она намеренно выделила это слово, маскируя под ним истинное намерение, что подступало к глотке, словно десятая стопка джина после зажигательного танца, — Даже если бы я вдруг и захотела его найти, то уж точно не смогла бы. Наверняка он рядом с Антихристом. Шансов нет. Да и потом, зачем я ему вообще, если таких как я, видите ли, их гнилой Бог ненавидит! Да видала я в гробу и их самих, и их Бога, что ими заправляет и поощряет каждую его сраную улыбку. Солнце согревало степенную дунайскую воду, а вот самой Вельзевул вдруг стало до неприличного холодно. Возвращаться вниз она действительно не хотела, даже чувствуя нутром, что из-за некоторого бардака кто-то позволил выкарабкаться на Землю её бывшей жене. Вспомнив одну только её физиономию, встреченную в кошмарном карнавале, Вельзевул мрачно выдохнула и окончательно убрала гнев в долгий ящик, чувствуя, как тревога подступает взамен всё стремительнее. С Буфовирт было связано многое, неприлично многое, как ни крути, но не настолько, чтобы пощадить её после того, как власть вскружила ей голову и развязала руки, позволив предать лично Матерь мух. За что и была сослана на второй круг, в рабство вечной похоти, в которой была так невероятно хороша. Ещё бы, свалиться в Ад не потому, что совершила волевое решение, а ради великой любви, в которой и не была толком уверена — это талант надо иметь. Любовь, что стала путеводной звездой в бездну, волей-неволей искажается, уродуется, обращается в грязный блуд, а вскоре и вовсе попирает разум гордыней, окончательно смешивая падшего ангела с Адом и не давая дороги назад. Вот и нежный, трепетный, еле умеющий сказать слова без заикания, ангел превратился в Буфовирт, такую, какая она есть сейчас. Болтливую, самонадеянную, гордую и просто невероятно громкую, настолько, что у подданных вяли уши. Кто-то выпустил её, направил сюда и наплевал на её приказ. Впрочем, она догадывалась, кто именно. Разве только лёгкий, словно тонна свинца, грешок самолюбия пробормотал ей в ухо: «Он слишком слаб, кто он против тебя? Это подождёт. Его никто не станет слушать». Поёжившись, Вельзевул чихнула, собираясь из своеобразного «лотоса» в комок чего-то чёрного и тревожного. — Как считаешь, а Бог и правда нас ненавидит? То есть, я имею в виду, если бы так и было, вряд ли бы Он допустил текущий порядок. Позволил бы ангелам разнести нас любыми методами, но нет. И не оставил бы просто так этого тупицу одного. Это ж его главная десница. Он ведь даж-же за мелким Христом приглядывал, когда время было подходящее. Как своего любил. — Бзз! — бойко выдала спутница, заползая обратно на голову и ласково мотивируя хозяйку к движению. Обе они хорошо понимали, что бросать Гавриила одного, пусть и после столь глупой, никчёмной склоки, было нельзя. Что вряд ли Вельз и правда хотела, чтобы Уриил по неведомой причине невесть откуда взявшегося бунта утащила его на Небесный суд со всеми сопутствующими увечьями. В конце концов, о том, как крепко ангелы бьют, она знала не понаслышке. И вряд ли она в самом деле была готова обижаться на него слишком долго, просто времени на то, чтобы признать это, надо куда больше, чем было у них в запасе. Должно быть, этот пернатый идиот сейчас снова снисходительно улыбнулся бы и попытался потрепать её за плечо. Вечно ему надо хвататься, трогать и гладить посторонних людей. Дурная привычка, очень дурная. Вот только как теперь его искать, учитывая, под каким мощным прикрытием Гавриил спрятался? Ну, по крайней мере, есть шанс, что так подлые ангельские ищейки просто физически не смогут выйти на его след? Это внушало лёгкое, едва заметное утешение. Ноябрь стремительно подходил к своему логическому завершению, а запах лилий, кажется, совсем забил её и без того не самую светлую голову. Вельзевул встала, снова поёжившись и погладив спутницу на своих волосах. — Убедила. Думаю, сладости немного нас взбодрят. А потом будем искать мерзавца и скаж-жем ему всё, что про него думаем. Ишь ты, поучать меня вздумал. Она привычно хрустнула плечами, подхватила с лавки побитый временем рюкзак и направилась вглубь города, стремительно смешиваясь с толпой. Муха, гордо восседая на голове, довольно жужжала — роль несменного советчика в трудных ситуациях всегда была ей по душе. — И ты совсем не слышишь её? — голос Гавриила по степени одновременно встревоженности и лёгкой обиды напоминал собой слишком горький чёрный чай. Как раз такой, что он крепко сжимал в пальцах, пытаясь согреться. Подумать только, казалось бы, за окном солнце, а озноб колотит отчего-то совсем нешуточный. И кто только придумал сочетание мороза и солнца? Внезапно вспомнив, что любая погода — творение Господа, внутри себя Гавриил извинился за столь поспешные суждения и вновь вернул свой взгляд на кудрявую голову Адама. — Не-а. Думаете, я бы вам не сказал? В любом случае, раз уж мы совершили остановку, то и в ваших интересах поискать что-то, что поможет попросить прощения. Как-никак, разругались вы неслабо, я даже испугался, что драку начнёте. — Ты хочешь сказать, что я должен подарить ей что-то? Но я совсем не знаю, что именно. И потом, разве моих слов будет недостаточно? — архангел слегка скривился, выдыхая так, что воздух ненадолго собрался в щеках и только потом вылетел усталым комом. — Не воспринимайте это как долг, мой вам совет, — хохотнул Адам, забирая свою покупку у небольшой лавки торговца местными сувенирами. Небольшой, но крайне красиво сделанный стеклянный шарик с пестрящим внутри игрушечным снегом и крошечной копией собора Святого Стефана. Второй такой же, что уже отправился в сумку, содержал в себе игрушечный дом Хундертвассера. Его мама собирала коллекцию таких, и, кажется, ни на мгновение об этом не забыв, Адам прихватил ещё один, которого у миссис Янг точно не было. Его глаза светились азартом при одной мысли о том, как будет радоваться матушка, когда сын вернётся домой на Рождество с такими сувенирами, да ещё и друга с собой притащит. Разумеется, о своих планах Варлоку он пока не сказал, но отчего-то точно знал, что тот не откажется. Гавриил не помнил, когда в последний раз он вообще кому-то что-то дарил. Не исключено, что такого в его жизни никогда и не было, если не брать в расчёт вручение всяческих орденов, знаков отличия или разнесение вестей о том, что некая замечательная женщина из Назарета должна родить очень выдающегося мальчика. Устало потерев лоб и выдохнув вновь, он накрепко призадумался, придя к неожиданной, но достаточно очевидно мысли — о своём идейном враге, а ныне почему-то спутнице он просто невероятно мало знает. Более того, следующая мысль, что мелькнула в его глупой голове — это необходимо исправить, или он не архангел Гавриил. Что-то внутри просто физически хотело знать об этой странной дамочке хоть немного больше, развеять ореол загадочности и посмотреть, что останется под ним. Живой, настоящий интерес уколол его разум, а сразу после, разгоревшись сочной лиловой молнией, его осенила догадка. — Подождёте меня минут так десять? — сверкающие глаза экс-архангела внушили Адаму то, что задумал он нечто прекрасное и в то же время невероятно простое и очевидное. Его взгляд панически бегал от застрявшего на перерыве автобуса к ближайшей венской лавке сладостей. В конце концов, даже архангелу Гавриилу, что так безнадёжно отстал от современного мира, было хорошо известно, что австрийские сладости так хороши, что все прочие лишь безвольно опускают руки. Карие глаза загорелись настоящим, искренним азартом, и Адам даже не успел толком ответить что-то о том, что в лавке очередь, а остановка закончится через двадцать минут, как его названый дядюшка исчез, громко и неприлично хлопнув дверью красивого золотистого магазина. Глядя ему вслед, Янг прислушался вдруг и улыбнулся лишь по ему одному ведомой причине. Язык, как это водится, и до Мексики доведёт, а если тебе надо найти ближайшую лавку с венскими сладостями, то и подавно справится. По крайней мере, достаточно было лишь пару раз спросить об этом местных на довольно слабом немецком. И смотреть на то, как те, дав ответ, почему-то ускоряли шаги постоянно оглядывались на неё. Вельзевул привыкла и совершенно не удивлялась, в конце концов, это тоже часть её работы, часть имиджа, к которому, кажется, невозможно привыкнуть, но всё-таки получается. Поблизости, пробиваясь сквозь смех, болтовню и глупые студенческие расспросы, прорвалась вспышка гнева — похоже, кто-то где-то влез за покупками без очереди и разозлил целое море туристов. Что-то внутри Вельз надеялось, что это творится не там, куда она направлялась, чеканя шаг лакированными чёрными туфлями, измазанными в уличной пыли и заветренными холодами. Обычно ей доставляло удовольствие то, как смертные бесятся из-за мелких бытовых обид, но сегодня, когда гнев окончательно улетучился, оставляя лишь глупое, сырое волнение, на него просто не хватало сил. Ей хотелось лишь двух вещей — венских сладостей и разыскать этого грёбаного архангела Гавриила, где бы тот ни был. И меньше всего на свете она могла бы подумать, апатично глядя в землю и открывая стеклянные двери кондитерской лавки, откуда раздавался гневный шум, что со своими желаниями, даже такими простыми, следует быть осторожной. Чья-то фигура, высокая, долговязая, вызывающая подавленную злобу и раздражение, оказалась по ту сторону двери, неслабо толкнув Повелительницу Мух плечом. Она не была настроена на конфликты, а потому, даже не подняв взгляда, мрачно фыркнула. — На дорогу гляди, тупица. — Да и вам не помешало бы перестать смотреть в землю, дамочка, — ответил Гавриил, глядя куда-то так высоко, что даже сперва и не осознал, в кого конкретно совершенно случайно врезался, выбегая из лавки, где только что растолкал целую очередь и, хлопнув кулаками по стойке, потребовал целый пакет разномастных круглых конфеток, сделанных своими руками. Йозеф, продавец средних лет, словив от подобного небритого, дикого и явно серьёзного зрелища лёгкий ужас, поспешно принял деньги и устроил всё в лучшем виде, организовав архангелу большой пакет из мягкой, приятно шуршащей бумаги, полный причудливых сластей. Осознание ситуации явилось обоим буквально спустя мгновение, когда один из них прекратил буравить взглядом небо, а вторая — носки своих туфель. Один поворот, один лёгкий свист воздуха, и взгляды ловко, филигранно пересеклись, снова поселив в голове Гавриила назойливое жужжание, а в мыслях Вельзевул — идиотский божественный свет. Расстояние как-то само сократилось, они стояли на входе в лавку, бессовестно его перегородив, и глупо пялились друг на друга, ловя себя на странном, неестественном чувстве, что никогда прежде не испытывали. Оно было жутким, неловким, непонятным, но отчего-то очень приятным. — Я бы хотел, — приготовился извиняться Гавриил, более того, даже высокопарно вдохнув, что совсем не вязалось с его обликом. — Не надо, — она буркнула это так неразборчиво, что едва ли поняла, как смогла перебить его. И, поймав на себе сквозь отросшую чёлку недоуменный взгляд Гавриила, повторила, — Правда, не надо. Не болтай ничего. Только засыпешься. — Подожди-ка, исчадие, как это? Я приготовил целую речь, я её студентам читал! — лицо архангела скривилось в ощущении истинной несправедливости, — Я должен был извиниться за свои слова, сказанные в пылу брани. Мне не следовало распускать язык, но, должен заметить, если бы ты не начала махать кулаками, то и я бы не… Что-то невысокое, крепкое, коренастое и удивительно лёгкое на ощупь, словно туман, состоящий из мелких мошек, прильнуло к нему на мгновение. Похоже, это было единственным выходом, который Вельзевул нашла для себя в попытках спасти себя от душащего, непривычного облегчения. Вцепиться накрепко в его свитер и молча, беззвучно радоваться тому, что этот идиот до сих пор жив. Что Уриил не уволокла его на Небесный суд, а Буфовирт не разорвала на кусочки, как наверняка бы сделала. Что он цел, невредим и всё также непроходимо бесит. Гавриил же и вовсе едва ли понимал, что происходит — вероятно, потому и позволил себе неуверенно, полнясь растерянностью и упустив всю свою заготовленную речь, положить ей на спину обе руки, осторожно погладив, как дикую кошку. Как-то раз ему приходилось гладить дикую кошку — помнится, за неаккуратность он тогда получил по рукам. С Вельзевул такого повторять не хотелось, уж очень странный, неправильный, но жутко приятный момент воцарился вокруг. — Чем пахнет так? — пробормотала Вельз мрачным тоном куда-то внутрь его свитера, кажется, уловив предательский запах из пакета. — Подарок. Адам посоветовал подарить тебе что-нибудь, как встретимся. И я подумал, что венские сласти будут для тебя лучшим выбором. Ты ведь сюда за ними и пришла? В ответ она лишь кивнула, всё ещё не показывая лица и крепко держась за чёрный свитер, который, кажется, определённо следовало постирать. Помолчав немного, Гавриил всё ещё осторожно, будто боясь спугнуть, погладил её по спине, ощущая на побитом пиджаке пару выбившихся ниток, накрутил одну из них на палец и улыбнулся сам себе. Пожалуй, теперь он и правда не был уверен в своих словах. Ведь разве может Господь ненавидеть эту странную, запутанную, но способную на такие моменты мухоженщину? Вряд ли. Оставалось лишь предполагать и задавать вопросы, не надеясь получить лёгкий ответ. — Прости меня. Давай попробуем ещё раз. Он и сам не заметил, как столь непривычное, так долго не звучащее его голосом извинение, притом весьма и весьма искреннее, окрашенное пониманием неправоты, вылетело с губ и надолго застряло в черноволосой мушиной голове. Плавающий взгляд прошёлся по посмеивающимся посетителям кафе, по довольно жужжащей головной мухе, а также по студентам, что беззаботно занимались своими делами. И среди них, любуясь результатом, сидел Адам, показывающий большие пальцы.