Чуть больше, чем чужие

Каждый раз, когда Земля совершает свой очередной оборот, когда близкое Рождество, а стало быть, и метафоричное рождение Христа, дышит в затылок, а мир смертных, кажется, становится самую малость, даже неестественно чище обычного, младшие демоны начинают вдвое чаще привычного задаваться вопросами, причём нередко на одну и ту же тему. Все они касались неведомого, Девятого круга, куда им не было и не будет хода, куда попадают только по приглашению, что в один момент ты находишь в своём столе, кармане, ящике с нижним бельём или и вовсе дымоходе. А может быть, даже в бардачке машины, как это регулярно происходило с демоном Кроули, который, единожды изумив самого Сатану своим занимательным чувством юмора, оставался там желанным гостем в течение многих столетий и нередко получал поощрения, причину которых даже Вельзевул не ведала. Теперь, признаться честно, она же внутри себя понимала, что этого змея и его странной привычки хохмить над другими здесь катастрофически не хватало — он был одним из немногих, что разбавлял обстановку вокруг, делая мелкие, еле заметные, но довольно эффектные подлости буквально всем, кто её раздражал. Причинял и наносил веселье и даже умудрялся разделять её вкус в вине. Откуда повелась традиция собирать старших демонов и их приближённых каждый год, заставлять их танцевать и вести друг с другом странные, насквозь фальшивые разговоры? Немногие знали, но любовь к танцу, как к уникальному языку тела, осталась у Владыки ещё со сладких небесных времён. Ещё будучи одним из старших ангелов, Люцифер, что порой неприлично отличался от прочих своим поведением, находил в танце отдушину, выход эмоциям и успокоение. А нервничал и замыкался в себе он тогда достаточно часто, перегружая себя вопросами без ответов и чужими, чёрно-нефтяными эмоциями, что в один день просто принялись подтекать наружу масляной струйкой. Танец остался для него символичным даже сейчас, когда от ангельского облика ничего не осталось, когда сам он, погрязший в самых низах, вроде бы и окружён уважением, но сам к себе такого не воспитал. Прятался в гордом одиночестве, порой нервно гоняя прислуживающих суккубов, погружался в огромные ванны из ртути и ваял скульптуры ангелов. Изумительно красивые, практически живые, теперь они красовались в бальном зале, что располагался на одном из множества островов Девятого круга. Это было странное место, непонятное ни физически, ни уж тем более метафизически. Не то чтобы часто она бывала здесь, но всякий раз, когда судьба велела своей жестокой рукой с ремнём идти на поклонение — вопросов возникало много. Холодное место, почти что полностью пустое, состоящее из серых островов застывшей столетия назад лавы, на каждом из которых прятался целый мир. Маленький, но всё-таки мир. Длинные, шелковистые нити чёрных волос, что проистекают из одного зала, вечно тёмного, вечно тихого — спальни его жены. Эти волосы буквально везде, возлежат повсюду чёрными блестящими змеями, пока их хозяйка спит вечным сном в ожидании Армагеддона. Сегодня, впрочем, она тоже не проснётся, она никогда не появляется на балах, и, наверное, это даже неплохо. Остров-спальня, остров-покои, остров-мастерская, где Сатана ваяет скульптуры посреди каменного ничего. Остров-бальный зал, остров-купальни и остров, принадлежащий единственной дочери, рождённой на столько Антихристов-мальчиков. Какой же до отвращения нечестный процент, однако. И почему это считается, что именно сын Сатаны должен разрушить мир? Технически, зная его дочь, она на это вполне способна, стоит только выпустить ту из золотой клетки. Вероятно, сегодня Джезабель появится, если снова не начнёт вешать отцу на уши свои капризы и жажду приключений. Маленький рогатый комок эгоизма. Определённо, вся в папочку. Что между этими островами, соединёнными лишь пустыми арками посреди нигде, что ведут от одного к другому по невидимым путям? Ничего. Красно-чёрная бездна, бесконечная, пугающая, внушающая язвительную, колкую мысль о неизвестности — а что, если Ад, это ещё не конец? Всякий раз, приходя сюда и торопливо добираясь до Владыки по какому-нибудь вопросу, Вельзевул старалась отметать эти мысли. Они никчёмны и никогда не будут удовлетворены. Как и потребность Сатаны в танцах, к сожалению, которую он будет всегда, до последнего, перекладывать на подчинённых, сделав из этого обязаловку. Никогда в жизни Вельз не видела кого-то, кто был бы оторван от реальности в той же степени, что её прямое начальство. Возможно, именно поэтому, пропустив через себя его предательство и гордыню, она до сих пор умудрялась оставаться ему другом. В той самой степени, в которой позволяет Ад — когда вы не ровня, когда он всё ещё буквально может разнести твоё тело ударом кулака, а новое не выписать, но по какой-то причине именно ты слушаешь всю его истерику на тему кризиса семьи, когда малявка Адам просто отказывается делать то, что должен. Когда его жена, медленно потянувшись в желании проснуться, лишь перевернулась на другой бок, безвольно пробормотав: «Ещё пять минут, любовь моя», и снова рухнула в вечное забытье. Когда что угодно в его жизни сыпется в прах. Сегодня здесь не было пусто, не было глухо и молчаливо, как это принято изо дня в день, когда тишину нарушают лишь мелкие суетливые прислужники, тотчас исчезающие в лавовых лабиринтах. Каменный коридор, обнесённый сотней, нет, почти тысячей зеркал, стремительно наполнялся демонами самого разного ранга и толка, все они выходили из-за чёрных стёкол, отряхивая непривычные костюмы, слишком парадные, слишком чистые. Некомфортно было всем, и большинство чесалось, проклиная происходящее куда-то в нос. Пусть грязь и мрак ползут повсюду, по всем кругам, но не здесь и не в этот день, а то Владыка разозлится. И из одного зеркала, громко соприкоснувшись с сухим каменным полом, выпрыгнула Матерь Мух, практически тут же поправив полу костюма и посадив на пол причудливую чёрную собаку, уж больно мягкую для всего этого места. Алигьери поёжился, оглядывая местный чудной народ, но, очевидно, надолго его это не задержало — практически сразу пёс направился в нужном направлении, старательно и торопливо разнюхивая, чем пахнет от множества чужих ног поблизости. Вельзевул держалась статно и уверенно, а лицо её полнилось презрением и холодом, за которым тщательно, как дети-партизаны при войне, прятались тревоги и живые волнения о глупом тактильном архангеле, что остался в мире смертных сам по себе. Что она вообще собиралась делать, если вдруг услышит от Анны-Генриетты тревожную весть? — Милорд Вельзевул, Повелитель мух, Владыка боли, Покровитель ведьм, Начальник ложных богов, — она всегда с лёгкостью узнавала голос местного церемониймейстера, Паймона. Это был молодой, гибкий, всегда кроткий и уравновешенный юноша, всегда прячущий облик под маской реалистичного до холода под кожей женского лица. Секретарь Астарота и Астарты, вечный страдалец, не иначе. Если пытаться вспомнить, сколько всего он пережил, назначенный на эту должность, можно написать новый Некрономикон. Не в первый и, хотелось бы думать, не в последний раз он объявлял её бесконечные титулы после чьих-то ещё, в порядке очереди, когда Вельзевул выступила из ворот коридора под чужие аплодисменты, окидывая всех вокруг взглядом, полным стали и льда. Алигьери, как нарочно уловив момент затишья, весело гавкнул. Она очень хорошо слышала, как демоны перешёптываются, бросают косые взгляды и стыдливо прячут глаза, осознавая, что пойманы. Паймон объявлял кого-то ещё, одного за другим, его голос улетал под неведомо где заканчивающийся потолок красно-серого, холодного, но неожиданно населённого бального зала. Отовсюду мигало пламя свечей, слышались чьи-то сторонние разговоры и смешки, причудливые звуки разной степени утробности, а Вельзевул, стремительно оглядывая толпу, пыталась выявить вокруг наиболее опасные лица. Уфир, что, не шевелясь, прятала свою двухметровую фигуру где-то в углу, никогда не враждовала с ней. Белиал, уже вульгарно охаживающий одну из прислужниц Владыки, давно уже не был в ней заинтересован. Бегемот, уже увлечённо играющий с кем-то в шахматы в игровой части зала, и вовсе даже не поздоровался, хотя их взаимоотношения, на удивление, было даже возможно назвать приятельскими. Юная Джезабель, вопреки измышлениям Вельз, неожиданно решила порадовать отца и появилась на балу, тут же практически сразу став объектом восхищения и лизоблюдства со стороны множества демонов, что претендовали на фавор. Наверное, где-то внутри девчонка понимала их сущность, но внешне лишь корчила славные улыбки и фальшиво благодарила. Самого же Владыки нигде видно не было, пусть все и знали, что он наблюдает. Где-то внутри себя Вельз бессловесно поздоровалась с ним, как люди перемигиваются со старыми друзьями на каких-нибудь похоронах, когда нельзя перебивать священника, но вы уж очень давно не виделись. В такой ситуации весёлое спокойствие пса поблизости, наверное, было тем немногим, что было способно вызвать на лице слабую улыбку. Здесь воняло порохом, ртутными парами и гниющим мясом, а язвы от мух на лице отчего-то неожиданно зачесались, внушая раздражение. Не иначе как начинаются танцы, ведь последнего именитого участника, демона-ворона Каима, что руководит Первым кругом, только что объявили. А значит, настало время кадрили. Разговоры поблизости нарастали, демоны всех мастей выстраивались в нужные для танца ряды, готовясь к бесконечной смене партнёров. Вельзевул оставалось лишь залпом проглотить вино из бокала поблизости и вклиниться в этот театр абсурда, сцепившись с кем-то за руки. Где-то в этот момент выходы из Девятого круга Ада закрылись вплоть до рассвета — зеркала в фойе печально погасли, более никуда не ведя, а основной выход, что шёл на Восьмой круг, захлопнулся с громким треском камня о камень. Пляска началась, напоминая собой совершенно не классическую кадриль, а сценку, которую пытается ставить уборщик театра, причём совершенно пьяный, ведь всякий в ней танцевал по-своему, желая одновременно угодить сублимациям Люцифера, что наблюдал за ними всеми, и проявить свою разноцветную, но со всех сторон паршивую личину. Умеют ли демоны танцевать? Спрашиваете, разумеется умеют, неспроста ведь так любят болтать про кончик иглы. Вопрос только в том, которого демона вы об этом спросите и чего от него захотите, ведь все они своевольны, и каждый изобразит своё. Возможно, поэтому обычно их попытки провести вечеринку выглядят как конвульсии, а может быть, дело в том, что всех их гнетёт что-то очень важное. Как бы то ни было, этим бал и отличался от любых других танцевальных вечеров где бы то ни было. Музыка здесь всегда была до нелепого торжественной, а соприкосновения — чуть менее тесными, чем хотя бы в общем лифте в час пик, что был там решительно всегда. Словно все они находятся среди какого-то глупого, странного фарса или фрик-шоу, и куда сильнее Вельз склонялась к последнему, хорошо чувствуя взгляды, прорезающие спину чуть ли не насквозь. Первыми в её пальцы, обвив намертво крокодильей кожей, вцепился Белиал, чьему джентльменскому образу позавидовал бы любой эталонный демон из людских блокбастеров. Тех самых, где население Ада так любят романтизировать и класть кого-то могущественного к ногам Той Самой, Единственной и Неповторимой Смертной. Вельзевул поморщилась, приглядевшись к нему повнимательнее — Белиал был в рясе священника, очевидно, снова глумясь над столь ненавистной ему эстетикой храмов. Он ненавидел оппозицию и всё, связанное с ней, куда сильнее остальных, и выражал это в каждой мелочи, вовлекая Вельз в вульгарный танец. — Где же ты пропадала? Я уже надеялся, что больше мы никогда тебя не увидим, — усмехнулся он скорее по-бытовому, как всякий другой демон на его месте, — А то про тебя такие странные слухи ходят, ты бы, наверное, и сама не поверила, девонька моя. — Штрафую на сотню душ, Белиал. Я всё ещё твоё начальство. Ты — Шестой круг, а я — Седьмой. На мгновение ей показалось, что слова были настолько острыми, что с лёгкостью оттяпали его слишком длинный язык. Белиал стремительно стушевался вон, приговорив себя к нелёгкой судьбе, танцу с сильной, мускулистой, крепкой и весьма маниакальной Кали, что буквально недавно закончила приготовления к массовому пиршеству, что идёт после бала. Вельз никогда на них не присутствовала, исчезая с наступлением рассвета и прихватив немного вина, отпивая прямо из бутылки в общем лифте, таком обременительно пустом в это время. Впрочем, счастье длилось недолго, ведь следующим партнёром, что своенравно закружил её в танце, обвивая за талию обеими глянцевыми руками, стал Асмодей. Вряд ли мерзавца следовало воспринимать всерьёз, но язычки пламени похоти загорались в нём всякий раз, когда он видел кого-то, кто ему противится и открыто не переносит. В точности как сейчас, стоило Вельз попытаться увеличить расстояние, глянцевый сукин сын, развонявшись двести лет как вышедшим из моды парфюмом, лишь дополнительно притянул её к себе, изучая и исследуя ткань костюма где-то в области талии и бёдер. Пустые глаза сверкнули из-под тёмных прядей волос искренним восторгом — все вокруг говорили ему, что такая причёска роднит его с первыми людьми и первородным грехом. Вельзевул же считала, что она делает его похожим на Томми Вайсо, чем всегда себя веселила. — Я чувствую, моя дорогая мушка, чувствую. Это запах мужчины! Ох, он такой чёткий, такой явственный, кажется, этот негодник целовал тебя совсем недавно! О Сатана, что же ты с ним сотворила? А говорила, что похоть — враг твой. Соврала мне, выходит. Пора бы тебя наказать, как в старые добрые времена. За чужого мужчину и кашемировый костюм. Найду ли я следы укусов под твоим воротом? Надеюсь, что да, маленькая мушка. — Если считаешь, что я подлеж-жу наказанию за развлечение со смертным — ты утратил хватку, — она продолжала рубить слова, честно стараясь сохранить на лице уверенность и выскоблить оттуда лишние в такой опасный момент мысли о Гаврииле. О том, как он попрощался с ней, мягко поцеловав и велев «показать там всем». Асмодей отлично чувствует привязанность, — Ты постарел, Асмодей, раз не понимаешь элементарного. Или сифилис совсем отшиб разум? Глянцевый силуэт гибкого, опаляющего жаром мужчины, чей нос снова грозился отвалиться от прогрессирующей инфекции, растворился в толпе, обвив мокрыми пальцами кого-то другого. Вокруг было слишком много рук, слишком много лап, слишком много шума от копыт Бафомет и слишком много мурлыканья от довольного, нализавшегося Бегемота. Один партнёр сменялся другим, а счёт времени куда-то безвозвратно исчез. Взгляд Вельзевул блуждал где угодно, лишь бы не сосредотачиваться на ком угодно, кто был напротив, будь то условный Зепар, испытывающий к ней взаимное отвращение, или Саббат, держащийся на удивление учтиво и спокойно, словно учитель дзен-буддизма. И только лишь один вопрос сумел выдернуть её из транса красок, глупых тревог о пернатом, что остался снаружи, и мысли о том, Астарот с женой как-то больно странно на неё посматривают. Морщинистые, ледяные руки, чуть отдающие склизким морским дном, осторожно коснулись её и повели танец. — Где Дагон? — чуть дрожащий, но на удивление уверенный мужской голос, окрашенный временем. Она хорошо знала, кто именно приходит на бал в таком облике, в обычное своё время прячась на морском дне гигантским чудовищем. Всегда, выбирая человеческий вид, он впадал в обличие глубокого старца с серебристыми редкими прядями волос, что напоминал собой древнего, как мир, рыбака. Вот только сегодня в его рыбьем, пустом взгляде плескалась тревога. — Моё почтение, Левиафан, — она коротко склонила голову, принимая приглашение на танец и чуть-чуть понизив голос, — Что вы спросили? Уж-ж больно тут шумно. — Я спросил тебя, где Дагон? — прохрипел Лефиафан в ответ, выплюнув на сюртук немного морской воды при кашле, — Она должна быть здесь, с тобой. Почему её нет? Мне не нравится. Что-то происходит, словно сдвигаются плиты, я чувствую. Ты без фамильяра, заменила кем-то другим. Почему? Ты напугана, хотя почти ничто не может тебя напугать. Дагон нет. Где? В это мгновение этот вопрос разрезал её разум на чёткое «до» и «после». Действительно, Вернейшей здесь не было, и именно это беспокоило Вельз гнетущей наковальней, подвисшей в воздухе прямо над головой. Дагон не имела права пропустить бал и всегда получала приглашение, а Левиафан, что держал её за некое подобие родственницы, имел полное право выразить беспокойство. Верно — верная подруга не появлялась ровно с того дня, как обещала уладить всё беспокойство здесь и выяснить, кто виноват. Она не застала ни отравления ангельской пылью, ни Стокгольма, ни уж тем более, на счастье, их с Гавриилом вчерашнего вечера. Пропала без единого следа, а Вельз и недоглядела, не обратила внимания, оказавшись уж слишком поглощённой своими проблемами. Совесть уколола её под сердцем ржавой иглой, напитав то страхом и вопросами, а танец кончился столь же внезапно, сколь и начался. Между одной пляской и другой всегда водился перерыв. Демоны, как ни крути, почти все ленивы, и устают стремительнее, чем кажется, а потому привычно растеклись по своим местам, занимаясь чем-то посторонним — картами, шахматами, выпивкой и, если кто-то всё-таки решит провести ночь с Асмодеем и рискнуть серной шкуркой — в одной из гостевых спален. Сама же Вельзевул, чувствуя, как паника стремительно нарастает, а образ Дагон в голове становится всё чётче и чётче, сама не заметила, как опустошила ещё два бокала, тщетно пытаясь совладать с собой. Образы отвратительно расплывались, сосредоточиться было невозможно — без сомнения, в этом виновен мерзавец Хастур, что клубится где-то поблизости, вот только в чём именно? Вероятнее всего, сейчас Вернейшая держится где-то, откуда не может ни выбраться, ни связаться до выяснения обстоятельств. Хотя бы потому, что казнить её, пока Вельз жива, он попросту не смеет. Третий бокал вина пробежался по горлу огненной волной, её на мгновение затошнило. Где-то кто-то посмеивался, Астарта выжигала её глазами, словно пытаясь проделать дыру, а Асмодей всячески обхаживал дочку Владыки — заведомо бесполезно. Дагон, Дагон, Дагон — её имя прорезало воздух, забивало голову вопросами, а потому, когда чей-то высокий, неопрятный силуэт оказался поблизости, грубо и ломко втягивая её в неожиданно начавшийся вальс, она даже не воспротивилась. Это место было хаотичным и бессмысленным, оно забивало голову запахом серы и внушало слепое желание танцевать и только танцевать. Потом, когда пройдёт время, все они пойдут на пиршество, будут шуметь и беспардонно жрать то, от чего любого из ангелов вывернуло бы наизнанку сплошным потоком эфира. Кем бы ни был её странный партнёр, сквозь которого она смотрела, задумываясь о своём и теряясь в пространстве, как глупое насекомое, танцевал он паршиво. Пусть и честно пытался изобразить какой-то давно подсмотренный вальс. Другие тоже танцевали вокруг, заполонив зал, оттеснив их в угол, но именно в подобной толпе одиночество и страх ощущались лучше всего. Ртутные пары пролезали в глотку насильно. Тошно. — Ты в ловушке, предательница, — никаких сомнений, конечно же Хастур. Запах сигарет, болотной тины и отчаяния, как и обычно, — Тебе некуда бежать на этот раз. — Естественно некуда, ты ведь своими клешнями мне сейчас ребро выдернешь, — сплюнула она чуть ли не физически, ощущая, как местное паршивое, но довольно крепкое вино отзывается в вульгарной, злой речи. Так с ними и следует говорить, верно? — Ты не нападёшь, кретин. На балу запрещено воевать, если у тебя снова отшибло память. Повторяю — в том, что произошло с твоим напарником, моей вины нет. И если бы Армагеддон лопнул по моей вине, я бы оскальпировалась. — Лжёшь, — любые слова отлетали от него, словно сухие горошины от черепной кости маленького мёртвого мальчика, — Вы в сговоре. Ты и дрянной архангел. Якшаешься с небесными тварями, что выбросили нас сюда, как мусор. С каких пор ты вдруг отходчивая? Ты лжёшь, Вельзевул. — Где Дагон? — этим вопросом она буквально впилась в его нутро, но, вопреки ожиданиям, Хастур в ответ лишь хрипло расхохотался, заглушая своим безумием любые претензии к себе. Похоже, что он и правда, на самом деле, без прикрас верил в то, что говорил. Зарылся в своё безумие, как жаба в нору, а выбираться отказывался, его голову ничем не пробьёшь. Он всегда был таким. — Вернейшая там, где ты её никогда не найдёшь. Не бойся, ты сумеешь увидеть её напоследок. Вас обеих по приказу Владыки утопят в святой воде, я лично распоряжусь, чтобы вы не сбежали. Ты предала нас, пригрела Кроули, обманывала всех рядом с тобой, кто верно служил, кто положил свои жизни. Позволила Лигуру растаять, как застывшая вода на солнце. И ты умрёшь. Ловушка захлопнулась. Отсюда тебе нет выхода. А миледи Астарта позаботится о том, чтобы доказательства твоей подлости Владыка увидел лично и сам отправил тебя на смерть. Ад избавится от паразита. — И почему я не удивлена? — в этот момент, невольно закружившись от чужого движения, Вельзевул старалась не смотреть на его лицо, полное холодного, чёрного безумства. Хастур давным-давно выгорел изнутри и очевидно нуждался в хорошей встряске. Вряд ли бы Вельзевул удивилась, узнав, что в случае исполнения их задумки Короля в Жёлтом преспокойно бы опрокинула его праздная союзница. Но не сейчас, совсем нет, сейчас её взгляд устремился на Астарту, которая, словно зная, что речь идёт о ней, широко улыбалась, стоя поблизости и над чем-то подхихикивая вместе с мужем. В тонких мясных пальцах она держала веер, но лишь при более внимательном рассмотрении стало понятно — он полностью состоит из печатных фотографий. Из Милана, Вегаса, Вены и прочих-прочих прекрасных мест, где они с Гавриилом провели много счастливых часов. Где-то внутри закипел гнев, да какое он вообще имеет право так говорить с ней? Какое право имеет рассуждать о том, в чём ничего не смыслит, доставать со Второго круга глупую белобрысую жёнушку, связываться с Астартой, что готова хоть перед кем раздвинуть свою совесть и корпоративную этику, чтобы сжить с места маленькую назойливую муху. В это мгновение, резко и грубо оттолкнув Хастура прочь, попросту не желая больше вести разговор, она решительным шагом направилась к кудрявой мерзавке. Грубо, быстро, совсем не танцевально. Улики следовало бы перехватить. — Что-то не так, маленькая Вельз? Кажется, мы беспардонно нарушили твою прелестную, сладкую тайну. Только посмотри, какая ты здесь радостная, как славно смеёшься! — она кокетливо хихикала, словно заигрывая с ней, а в глазах светилась гниль и холод, — Владыке тоже понравятся снимки. А тебя, за предательство, он быстро подпишет под ванну из святой воды, как и твою милую рыбную подружку. Потанцуй немного, малышка Вельз. Выпей ещё пару бокалов напоследок. Ты сегодня так хорошо выглядишь, не то что обычно. Надеюсь, тебя запомнят именно такой. В это мгновение в глазах помутилось — кажется, перевалило за полночь, да ещё и совсем недавно. Поволока вина, сомнений и страхов слетела практически мгновенно, а мозг прошибло фиолетовой молнией — что-то было не так. Не здесь, не среди этих мерзавцев, они-то как раз вели себя как обычно. Не потому, что выхода отсюда, кажется, и правда не было, если не учитывать дверь в коридорные помещения. Не было выхода с Девятого круга. Но проблема сейчас гнездилась в совершенно ином месте — голову уколол истошный крик понимания. Гавриил в опасности. Прямо сейчас, в эту самую минуту, с ним происходит что-то страшное, из-за чего он в настоящей панике. Вельз чувствовала, как он, подхватывая на руки Анну-Генриетту, прячет её в один из рюкзаков хозяйки и убегает куда-то, совсем один, смертный, напуганный. Что-то происходило прямо сейчас, и Вельзевул была обязана что-то сделать, а не общаться с этой мерзкой дрянью, что только и знала, что томно хихикать, не делая ровным счётом нихрена для целого Ада. Эмоции, горячий ком из страха и гнева, встали в горле, а сама она коротко зыркнула на щенка, что успел лишь разок вопросительно тяфкнуть прежде, чем измениться в корне. Тёмные понимающие глаза коротко мигнули алым, слепым, гневливым светом, и Алигьери, подпрыгнув вверх, неожиданно вцепился в ту руку Астарты, что держала в пальцах веер. Визг разнёсся по всему залу стремительно и громко, но танцев никто не прекратил — мало ли, кто кого снова грызёт, так постоянно случается. Пусть ещё щенок, но уже обладатель крепких зубов, Алигьери достал до кости и, полностью подчиняясь немому приказу хозяйки, прокусил ту, сопроводив происходящее нежным волшебным хрустом. Выпавший из беспомощных пальцев веер оказался в руке Вельзевул, а она лишь деловито спрятала его за пояс. — Ой. Прости, пож-жалуйста. Похоже, что он всё-таки любит мясо с гнильцой. Мерзкая сука. Улыбка великолепной степени мерзости расплылась на её лице в то мгновение. Это было сладко. Но уж точно не слаще, чем кофе, что ей сварили сегодня утром. Вельз слабо помнила как, отозвав пса следом за собой, проталкивалась через танцующие пары. Как слушала в спину проклятия Хастура и как за спиной стремительно нарастали шаги Астарота, верного мужа покусанной мерзавки. Неудивительно, похоже, он собирается её преследовать. Впрочем, не так оно было и важно, в конце концов, главным было не это. Она обязана выбраться, покинуть бал как можно скорее — плевать, с Владыкой она объяснится потом, обязательно объяснится. Дверь в сеть коридоров, ведущих на другой остров, открылась как-то сама собой, а Алигьери, уверенно гавкнув, поднял левую переднюю лапку, делая стойку на дичь. Тёмные коридоры, подсвеченные лишь канделябрами, да и то не особенно часто, кажется, были видны ему как на ладони. Виски вспотели от страха и головных болей от паршивого вина. События вокруг неё и в самом деле сжимались в тиски смертельной ловушки, состоящей из острых лезвий и электрических мухобоек. Не только для неё, но и для всего, чем она дорожит. — Знаешь, где выход отсюда? Веди. Веди к Гейбу! Хороший мальчик. Благодарно и уверенно гавкнув в ответ и сверкнув демонически-красными глазами от подаренной ему силы, Алигьери устремился прочь по коридорам, кажется, и правда зная, что надо делать и куда идти, чтобы спасти Гавриила от чего бы то ни было. Она обещала, что покажет тут всем. И она покажет.