Чуть больше, чем чужие

В последний раз такое состояние его посещало в то странное, страшное, бездуховное время, когда того самого славного мальчика из Назарета, что всюду нёс Божье слово, оставили гнить на кресте, а ему, что шёл следом с самого рождения, не разрешили вмешаться и даже облегчить страдания хоть на йоту. Это, пожалуй, был первый и единственный раз, когда Гавриил позволил себе заплакать — неслышно, молча, с горячим комом воздуха в горле, он никак не мог понять, неужели это тоже часть плана Господа? Помнится, тогда, пытаясь хоть как-то утешить его убитую горем мать, он говорил, что для юного Христа уготована участь, которая стоит этого. Что Господь никогда не оставит в беде своего сына, даже если кажется, что всё безнадёжно, но, стоило ему покинуть дом и оставить Марию и Иосифа переживать семейное горе вместе, как под сердцем уколол вопрос — утешал он их, или скорее самого себя? Ответом стала лишь тишина и неизвестность, которую Гавриил ненавидел настолько, насколько это слово вообще применимо к ангелам. Темнота, кромешная и злая, не давала ни единого слова в ответ на его вопросы, как и сейчас, когда единственным отзвуком от окружающего мира становилась смешная ручная муха, что сидела сейчас на его коленях и, похоже, нервничала не меньше. Оба этих случая роднило одно и то же чудовищное чувство незнания — чёрное и смурное, оно угнетало Гавриила невообразимой тяжестью, сквозь которую рвалось наверх одно желание — поскорее бы Вельз вернулась домой. Даже если случится что-то плохое, что-то паршивое, необратимое, по крайней мере, она будет поблизости, и он будет знать об этом. Сейчас он даже не захотел включить свет — то ли для того, чтобы создать иллюзию отсутствия кого-либо в квартире, то ли просто из желания спрятаться около экрана телевизора в обнимку с этой маленькой крылатой особой. Ни архангел, ни Анна-Генриетта к остаткам роллов не притронулись, совместно решив спрятать те в холодильник, и пытались занять своё напуганное неизвестностью, рассеянное внимание телевизором. Посмотреть один из фильмов, что так нравились Вельз, вроде бы он назывался «Проклятие монахини». Помнится, она любила шутить о том, что там принимает участие Валок, её прямой и совершенно невыносимый по своей надоедливости подчинённый. Или это была не шутка? — В конце концов, она и до этого не раз и не два туда ходила. Каждый год ведь бал проводится, значит, она отлично знает, что делает, — не было понятно, говорит Гавриил сам с собой, с миловидной девушкой из фильма, или с Анной-Генриеттой. Впрочем, ответила ему именно последняя, со свойственной ей лаконичностью. — Бзз-зз. Бзз, — и повертелась немного, словно кот на мягкой подушке. Безусловно, обманывать себя не стоило, её мушиной речи архангел никогда не понял бы. Но как предмет самоубеждения это работало неплохо, хотя бы потому, что жужжание звучало ободряюще и даже довольно спокойно. Похоже, что Вельз там, внизу, испытывает обычное презрение и более ничего. — Подумать только, в какое положение меня завела жизнь. Ты только послушай, я, архангел Гавриил, сижу в квартире своего идейного врага, остерегаясь своих товарищей, и единственная, кому я могу доверять, это она? Твоя хозяйка. Как в это верить вообще? Как верить во всё, что со мной случилось с того дня, как мы встретились на улице? Господи, если это всё и правда Твой замысел, то у меня довольно много вопросов. Как можно быть настолько сверхъестественно гениальной, чтобы продумать всё до последней мелочи? Если, конечно, это и правда так. — Ошибаешься, — раздался спокойный, уверенный в себе ответ. Знакомый голос разрезал тишину, беспардонно перебив Анну-Генриетту, что уже подумывала начать оскорблённо жужжать, ишь ты, прямо рядом с ней решил со своей Богиней поболтать? В конце концов, она тоже адское создание, пусть и бессловесное, пусть и фамильяр. Вздрогнув от женского голоса, разорвавшего на части хотя бы временную, иллюзорную безопасность, Гавриил рефлекторно повернул голову обратно, к телеэкрану, откуда тот раздался. Фильм оказался оборван на середине повествования, а по ту сторону, облачённая в костюм антагониста, в одеяния монахини, стояла настоящая, из плоти и эфира, архангел Михаил. Никаких сомнений, она прямо в это мгновение смотрела на него, прожигала насквозь золотым взглядом, подвесив прочих персонажей фильма в беспомощное состояние марионеток. В это мгновение Гавриилу подумалось — честное слово, лучше уж неизвестность. — Стой, погоди! — едва ли он понимал, зачем пытается оттянуть ситуацию от критического уровня, хотя сравнить его усилие было можно лишь с сизифовым трудом, — Ты как меня нашла? Михаил, пожалуйста, ради всего святого, что у нас есть — давай прервёмся и поговорим! Мне жаль, что раньше не получилось, я был слишком слеп, чтобы заметить, что с тобой происходит. — Это со мной что-то происходит? Хочешь сказать, это не ты искусился компанией одного из семи принцев Ада, как только оказался вне господних объятий? Она видит всё, а если видит предательство и подлость — посылает тех, кто способен с этим разделаться. Ты пал во грех, Гавриил, и тебя будут судить, — она говорила, кажется, и спокойно, но в то же время резко и чуть-чуть нервно, кажется, совсем не понимая, куда способна завести паранойя и преданность выдуманному самими же ангелами долгу. Ведь изначально, кажется, должны они были не так уж и много — любить, оберегать и понимать человечество, которое им вручили под опеку. — Нет-нет, погоди-ка, ты послушай! — шаг за шагом он отступал, крепко держа в обеих руках до полусмерти испуганную муху и надеясь, что та и правда способна подать сигнал своей владелице. А с другой стороны, если даже и так, то что сможет Вельз оттуда? Ведь до рассвета ей сюда не подняться, так она сказала, — Как ты можешь, Михаил? Как кто-то такой зоркий может быть таким слепым? Разве ты и правда получила такой приказ? Разве тебе и правда велели взять и устранить меня просто потому, что мне поручено испытание? Ради всего на свете, ради Высшего Блага, остановись, и подумай хоть ненадолго, что… — Не надо мне тут про высшее благо, — слова оказались так знакомы, что буквально срезали ему часть вопросов на месте. Она была настроена уж слишком серьёзно, — Если считаешь, что мне твоё предательство не делает больно, что мне не жаль стольких лет, проведённых бок о бок, то зря. Я не бессердечна, даже если такой кажусь. Но предательство надо карать, особенно если Господь выбрала своей десницей именно меня. Как бы дорог тебе предатель ни был. Мне жаль, Гавриил, но ты отнял у Рая всё, и теперь тебе должно воздаться. Взять его. Широкий экран телевизора жалобно сверкнул и погас, и тем разительнее на фоне колкой тишины оказался громким звук бьющегося, разлетающегося стекла, что раздался из спальни. Похоже, что кто-то весьма радикальным образом зашёл через балкон, и выбора не было, кроме как бежать отсюда прочь, пока не взяли тёпленьким. Плевать на то, что он смертен, плевать на то, что преследовать будут настоящие ангелы и, судя по походке, по его душу движется Уриил. Сквозняк подло зашипел, метая по комнате мелкие предметы и капли дождя, а Гавриил, решив не дожидаться своей участи, припустил в прихожую, где, кажется, тоже с негромким шумом раскрылся замок как-то сам по себе. Он слабо помнил, как схватил на бегу один из нескольких сменных рюкзаков Вельз, первый попавшийся, в котором зачем-то был пластиковый иллюминатор, как на крохотной подводной лодке, как распахнул железную входную дверь, услышав из-за неё гулкий стук и визгливый девичий вопль — похоже, что металлический косяк пришёлся точно в лоб затаившейся не в том месте Буфовирт. Как нёсся по лестнице, когда лифт предсказуемо не заработал, как сердце заходилось в несносной истерике, а воздух из лёгких вылетал, как из воздушного шарика, что истерично летает по комнате, плохо завязанный. Позади слышались стремительные шаги, погоня, настоящая, вызывающая у него живой ужас. И меньше всего, вылетев в неожиданно заснеженный двор, он мог бы подумать, что сегодня его спасут люди. Странная, чуть-чуть подвыпившая компания клерков, что хохотала над чем-то возле одного из местных пабов. В Кэнари Уорф, с расчётом на близость офисов, было много таких заведений. Все из них Вельз перепробовала за год, и все из них ей не понравились. — Куда торопимся, приятель? — звонко хохотнул мужчина лет сорока, что сидел за рулём, но практически сразу посерьёзнел, заметив настоящую панику на лице внезапно забравшегося к ним в авто пассажира. Похоже, водитель единственный был трезв. Двое его попутчиков послушно притихли, но ответ не заставил себя ждать в тот момент, когда, громко хлопнув дверью подъезда, Уриил показалась во дворе, метая своим взглядом чуть ли не Божье пламя, — Понял, едем! Автомобиль помчался так стремительно и так радикально набрал скорость, что, кажется, никому было его не догнать. На незнакомца, что ворвался в их машину ураганом, очевидно пытаясь себя каким-то образом спасти, было жутковато смотреть. Мятая футболка, очевидно, из дома, пижамные брюки, босые ноги, выпачканные в слякотном снегу и жутко замёрзшие, совершенно дикие, полные страха глаза и чёрный, как ночь, тканевый рюкзак с окошком, из которого, кажется, доносилось чьё-то жужжание. Не раз в своей жизни немолодой Локхарт, сидевший за рулём и порой поправляющий волосы, думал, что предназначен для чего-то очень важного, и сегодня, кажется, этот день настал. День, когда его старенький автомобиль едет не домой, в компанию любимой кошки, а куда-то прочь, в самый центр Лондона, как зачем-то попросил таинственный босой незнакомец. Кто знает, может быть, он супергерой? Или тайный агент, спасающийся от правительства? Или, быть может, узнал что-то, чего не должен был, или везёт в рюкзаке выкраденного из лаборатории могущественного мутанта-инопланетянина? Версий было множество, в любом случае, когда после где-то получаса гробового молчания незнакомец, сердечно поблагодарив, растерянно выпал из машины в центре города, Локхарт чувствовал себя великолепно — он принял участие в чём-то невероятно важном. А Гавриил, всё ещё мучимый неизвестностью, сам не был уверен, что именно сейчас делает. С одной стороны, среди людей напасть на него будет сложнее, а с другой — разве это помешало им в своё время перехватить Азирафаэля на глазах у всех? Рассчитать, как скоро Уриил нагонит угнавший куда-то в ночь автомобиль, а она рано или поздно это сделает, было невозможно, а потому лучшим решением, что он мог бы сейчас выдать, был поиск укрытия. Никаких кафе, баров, чужих квартир или старых советских бункеров под городом — обязательно найдёт, вынюхает, ему ли не знать. Взгляд плыл по потерянным, ускоряющим шаг людям, что опасались его, и практически тут же озарился искренним светом, какой бывает, когда гениальная идея посещает художника на чистую голову. Кажется, он даже не особенно чувствовал холод, что пронизывал босые пятки, не чувствовал, как мостовая впивается в них, как снег хрустит между пальцами, а пронизывающий ветер лезет под футболку, словно собственнические прикосновения Вельз. Умолял Высшие силы дать ему остаться незамеченным, когда, крепко подтянувшись и подвесив рюкзак на плечи, он перебирался сквозь изгородь, что огораживала территорию объекта культурного наследия Великобритании в том числе. Свалился оттуда в ближайший куст, расцарапав лицо и руки, торопливо поднялся и, чуть ли не поскользнувшись на слякотном снегу, прильнул к огромной, массивной двери Собора Святого Павла. Это было самое простое, но не самое очевидное решение, которое могут понять лишь те, кто хорошо знает писаные на Небесах законы, которые всякий ангел обязан блюсти. Ни один из них не имеет права воевать на территории храма. В храм не войдёт ни демон, ни ангел, что замыслил поднять на кого-то меч. Неспроста цыганка Эсмеральда в своё время, сама не своя от отчаяния, молила стены Нотр-Дама об убежище. И сейчас он, старательно прилипая к двери и колотя по ней обеими кулаками, честно старался добиться того же самого, и попутно не процитировать фильм «Омен», если вдруг с крыши собора решит что-то упасть. — Откройте, пожалуйста, кто-нибудь! Я знаю, там кто-то есть, умоляю, откройте мне! Гавриилу показалось, что прежде, чем хоть кто-нибудь в столь позднее время осмелится открыть двери, он либо собьёт кулаки в кровь, либо окажется захвачен с концами. Но, вопреки его не самым позитивным измышлениям, массивные ворота приоткрылись довольно быстро — за ними прятался женский силуэт, невысокий и довольно тоненький, как молодая берёзка. — Боже милосердный, что с вами такое? Проходите скорее, сэр, пока не застудились совсем! Он проскользнул внутрь, еле находя слова благодарности, а ворота без единого скрипа закрылись. Ну ещё бы, в такое время собор просто не принимает никаких прихожан — должно быть, эта женщина присматривает за ним в ночное время. Здесь было сухо и темно, лишь свечи из горящих лампад уверенно и мирно источали свет, внушая всамделишное чувство убежища. Сюда Уриил если и зайдёт, то воевать не посмеет, она хорошо знает и чтит общие правила. И теперь, пожалуй, наконец сделав несколько глубоких, медленных вдохов и хотя бы чуточку придя в себя после изнурительного, панического бегства, он наконец поднял глаза и рассмотрел свою спасительницу. Смертная женщина, обычная на вид, таких, кажется, по всей Земле миллионы. Хлипкая, маленькая, но спокойная и, кажется, совсем не испуганная влетевшим сюда чужаком без ботинок. Невысокая и тоненькая, словно прежде своего времени она состарилась отчего-то, взгляд светлых глаз был пустым и не блестел, как это бывает у других людей, а волосы были послушно спрятаны под платком, чёрным, без каких-то узоров совсем. При одном взгляде на неё ощущалась странная, чужеродная тревожность, которая, впрочем, совсем не помешала ему почти сразу начать рассыпаться перед той в благодарностях. Похоже, её милостью он сумеет пережить эту ночь, избежав Небесного суда. Пусть и временное, но спасение. — Не знаю, можно ли мне впускать сюда чужаков, но, видит Господь, вы в этом нуждались. Прошу вас, сидите. Я принесу полотенца и какую-нибудь обувь, — она говорила тихо и надтреснуто, словно прятала куда-то свой настоящий голос, и избегала прямого взгляда. Однако, когда Гавриил в попытке наладить контакт спросил её имя, она обернулась и озарила лицо слабой, неуверенной улыбкой. Свечи явственно указывали на морщинки и жуткие круги под глазами. Кажется, его спасительница очень плохо спала, — Марта имя моё. Подождите здесь, сэр. И исчезла за одной из служебных дверей, оставив его наедине с огромным, величественным и совершенно пустым в столь поздний час собором. Славно, сухо и темно, лишь фиолетово-синие лучи ночного света проползают в окна где-то под крышей, под красиво расписанным куполом. На самом деле, вряд ли Гавриил помнил, когда в последний раз его заносило в столь странное место — пристанище Господа, где, по иронии, ему приходится прятаться от Её же ангелов. Слова Михаил вертелись в голове с премерзкой настойчивостью. Она говорила так уверенно, словно и впрямь понимала, что делает и чьи приказы исполняет. Она заручилась помощью демонов, лишь бы наконец исполнить задуманное. А ситуаций, где она посчитала бы это правильным, было не так уж и много. Мысли улетучивались куда-то прочь, растворяясь в темноте огромного зала, а шаги служительницы вскоре вернулись, принеся её обратно с тёплой водой, обувью и полотенцем. Она не стала спрашивать лишнего, лишь уточнила, сколько он планирует прятаться здесь, и, получив ответ, совсем успокоилась, отойдя в сторону, помолиться о своём. Странно было видеть это место совершенно пустым, без единого человека, без шумных щелчков не очень тактичных туристов — здесь лишь Гавриил, воспоминания об одном из апостолов Христа и Господь. И ещё, если прислушаться, слегка трепетное жужжание из его сумки, которое вскоре преспокойно затихло — кажется, Анна-Генриетта совсем не боится священной земли. Либо Вельзевул по какой-то причине закалила эту сумку в адском огне, что было куда вероятнее. На месте ему снова не сиделось, архангел встал на ноги и, чувствуя ледяной мрамор, что пронизывал сустав вплоть до колена, пробрался чуть дальше, осторожно касаясь стен, подсвеченных лишь лампадами. Теперь, когда он здесь с человеческой точки зрения, здесь отчего-то было так горестно и пустынно. Фрески ангелов, тщательно отрисованные чьей-то талантливой рукой, изображали их так, как их запомнили люди, передавая от отца к детям легенды о чудесных спасителях рода людского. Привстав, он медленно повёл по фрескам пальцами, обвёл скульптуры, улавливая в них любовь и восхищение. Смертные в каком-то смысле одержимы ангелами — рисуют их на открытках, делают ёлочные игрушки в виде небесных посланников, зовут их на помощь, улыбаются своему личному хранителю, словно и впрямь его видят. Пишут их в храмах и ваяют скульптуры, создав из них идеальное существо — непорочное, прекрасное, идеальное до самой сути, воплощение чистой любви и сочувствия. И теперь Гавриил, сидя здесь, чувствовал, как стыд пожирает его заживо. Все они слишком хорошего мнения о Небесах, но можно ли кого-то в этом винить? Человеческий род верит в то, во что хочет верить, что и правда считают важным и у чего просят защиты, а ангелы, по сути, как и демоны, не так уж и многим отличаются от людей. Как быстро смертный сойдёт с ума, посади его в высотный офис, загрузи бумагами и внушив идею о Долге, сути которого он понимать не будет? Итоги, что явились Гавриилу в голову, были неутешительны. Марта негромко молилась, прося сохранить там, Наверху, чью-то очень важную, но уже отошедшую душу. Люди приходят сюда, чтобы помолиться, чтобы воззвать к Господу, поговорить, доверить свои секреты и важные мысли. Сколько слов ежедневно взлетало отсюда туда, на самый верх, по-бытовому пролетая мимо обитателей офиса, как рядовая работа? Сейчас, глядя на одинокую, маленькую служительницу, которая, встав на оба колена, негромко молилась, поднимая глаза куда-то к небу, Гавриил отлично чувствовал, как сердце чуть ли не буквально надорвалось. Кто услышит эту женщину? Хотелось бы верить, что среднее звено. Какой-нибудь молодой, свежий и благородный русоволосый ангел явится ей на помощь. Но что-то внутри подсказывало, что это неправда. Слишком уж её голос был надорван. Слишком тих и трепетен. Так говорят дети, стесняющиеся просить помощи. Знающие, что толку от этого не будет, что их попросту не услышат. — Вы молитесь заупокой. О ком это вы? — Гавриил не был уверен, стоило ли спрашивать, но взгляд Марты, что в это мгновение обернулась, медленно и заторможенно, как кукла, подтвердил, что вопрос был задан не зря. В её глазах сквозила печаль — невысказанная, тягучая, мучительно рвущая изнутри всю душу. Словно туман, что лёг на сознание и не даёт жить. — О дочке моей, — услышав эти слова, сказанные так тихо и хрипло, архангел чуть не поседел. Нет ничего хуже, чем пережить своего ребёнка. Возможно, потому Марта и выглядела такой измученной, ведь такие молитвы несутся Господу из раза в раз, — Бетани. Два года как её нет совсем, — Марта привстала с колен и нерешительно приблизилась, словно стесняясь говорить с ним, — Ей едва ли исполнилось восемнадцать, а с ней случилась беда. С большой высоты упала насмерть. Не нарочно, конечно, по случайности. Вот и прошу Господа, чтобы принял её к себе, чтобы нашла она покой. А то что-то у меня успокоиться никак не выходит. Наверное, ей бы это не понравилось, но что уж тут поделать. Как ни закрою глаза — так лицо её перед глазами становится. Малышка моя, совсем ведь ничего не успела. А я не уследила, отпустила её. Гавриил сам не заметил, как подошёл поближе, ускорив шаг, как мягко приобнял трясущееся от слёз плечо тоненькой служительницы, чуть ли не физически чувствуя, как его накрывает серая, зернистая боль. Пожалуй, это был второй раз в его жизни, когда честная, невинная душа перед ним сходила с ума от горя, а он, архангел, ничего не мог с этим сделать. Не мог помочь, не мог вытащить дитя из мёртвых. И Марта теперь, ощутив чужое касание, сорвалась и заплакала в полный голос, рухнув ему на плечо. Совершенно незнакомому человеку. Кажется, она оказалась просто невыносимо одинока, находя поддержку только здесь, из раза в раз падая на колени перед Господом и прося помилования для своей утерянной навеки малышки, где бы она ни была. Первый раз, когда он понял, что подобное просто не победить, был после смерти Христа. И теперь, пусть и от смерти незнакомой девочки, он выжигал сердце болью, словно наждачкой. Марта плакала, не переставая, тряслась и еле слышно молилась, спрятавшись в объятиях незнакомца, выпустившим на волю её одиночество, а желание буквально разбиться в лепёшку, чтобы спасти эту женщину, пилило душу архангела ржавой пилой. Слёзы матери были для него страшным испытанием. С которым уже второй раз архангел Гавриил не мог справиться. — Поверьте мне, Господь хорошо знает, что делает. Под Его заботой все отошедшие в мир иной, так или иначе. И Бетани сейчас хорошо, тепло и спокойно. Порой с нашими близкими случается страшное, но последнее, что мы должны делать — это сдаваться. Бетани хотела бы, чтобы вы жили счастливо и нашли своё место в мире без неё. Смотрит со звёзд на вас и ждёт, когда вы скрепите сердце. У Господа особые планы на эту чудесную душу, — он не был уверен в том, что говорит, это просто казалось ему правильным. Не отдавал он себе отчёт ни в банальности этих слов, ни в эффективности, просто хотел сказать то, что считает нужным. То, что когда-то он говорил Марии, что от горя сама казалась мёртвой и не могла произнести ни слова. — Как вас зовут, сэр? — едва ли умея прекратить плакать, внезапно сорвавшись на незнакомце, Марта слабо всхлипнула, подняв на него глаза. — Гавриил. — Храни вас Господь, Гавриил, и все его ангелы пусть хранят. Марта не выдержала и снова зарыдала, упав ему на плечо. А архангел в это мгновение, кажется, почувствовал, как душа наполняется чем-то непримиримо, невозможно важным. Он покинул собор спустя несколько часов, когда вот-вот должны были явиться другие служители. Марта перекрестила его на прощание, пожелав удачи и выручив с вызовом такси обратно, в Кэнари Уорф. Он слабо понимал, зачем едет туда — в конце концов, учитывая, какая за ним была погоня, вероятнее всего, они его попросту потеряли. А до рассвета, если подумать, оставалось не так много, и Вельз совсем скоро вернётся туда, в свои апартаменты. Небо уже приобретало странный, сиреневый оттенок, расплываясь в его глазах — определённо, Гавриилу не нравился такой режим дня, его следовало бы перевести обратно. Анна-Генриетта в сумке издавала славное жужжание, выглядывая наружу из пластикового окошка рюкзака, а кромка солнца уже готовилась подняться где-то там, за домами и офисами. Он не осознавал, как вежливо и учтиво поздоровался с миссис Даль, вышедшей в такую рань гулять с любимым кудрявым псом — серым пуделем по имени Вивьен. У этой старушки вообще был интересный режим жизни, надо признать. В голове же стоял страшный бардак, перемешанный столовой ложкой. Лифт каким-то мистическим чудом снова заработал — или, напротив, сила ангелов наконец-то его отпустила. В конце концов, не станут же они ждать его в квартире, это напрочь лишено логики. Анна-Генриетта, выбравшись из ранца, облюбовала его голову, что сегодня так радикально ошиблась. Потому, что не обратил внимание на припаркованный поблизости автомобиль «скорой», что никому не принадлежал. Или потому, что, поднявшись на самый верх и просочившись в квартиру, он, даже не успев толком открыть рот для потока словесных возмущений, получил крепкий, изрядно выдержанный, серьёзный удар прямо в голову — Уриил, облачённая в форму сотрудника медицинской помощи, била крепко и выключила Светлейшего мгновенно, заставив того бессознательной тушкой рухнуть на пол. Муха, сорвавшись с его головы, словно маленькая ракета, панически улетела назад, на улицу, через разбитый балкон в спальне, и никто не остановил её. Ангелам, умеющим выжидать, было совсем не до таких мелочей. Кажется, ей становилось не по себе. — Зря я так. У него аж кровь из носа пошла. Это было необходимо? — Будет лучше, если он не придёт в сознание до суда. Меньше будет доставлять проблем, — Михаил сидела на чёрном диване и мрачно курила, отчего-то необычно бледная, — Буфовирт ждёт тебя внизу. Бери его и упаковывай в машину. Мы едем в Карлтон, там поблизости открыт нужный нам круг. Предупреждая твои вопросы — обычным нельзя, он смертен, его тело распадётся. — Я поняла, Михаил, — её голос на мгновение дрогнул от панического страха перед собой же. В последнее время она слабо походила на себя. — И как он тут вообще жил? Как же здесь чудовищно пахнет серой, — архистратиг в ответ лишь поморщилась, глядя на то, как подопечная вытаскивает Гавриила из квартиры и втягивая дым чуть посильнее обычного. Сегодня в этой квартире не раздалось ни единого жужжания. Возможно, дезинсекторов умильной старушке с нижних этажей всё-таки вызывать не придётся. Жаль, что Вельзевул об этом ещё не знала.