Чуть больше, чем чужие

Как-то раз один замечательный человек, имя которого ныне утеряно, высказался, заявив, что ангелам и всем их приближённым, всей системе Мироздания, всему мировому порядку, нужен хороший психиатр. Михаил, услышав об этом от кого-то из среднего звена, помнится, тогда отмахнулась, сказав, чтобы ангелы чуть меньше слушали всяких болтунов, но маленькая засечка обиды в голове сохранилась — как это так? Неужели положение дошло до того, что люди критикуют то, что над ними? Стоило ли тогда удивляться тому, что опальный Азирафаэль, развернувшись и эффектно исчезнув среди смертных, так изменился и согласился на предательство? Ещё бы, поживи немного среди таких критиков — в себе сомневаться начнёшь, не то что в убеждениях своей конторы и любимых коллег. Ну, как любимых, признаться честно, даже сама Михаил не ушла от того, чтобы кого-нибудь да избегать. Варахиила, например — у них, пожалуй, максимально натянутые отношения, какие могут только быть у старших ангелов. Этот старик слишком сильно привязывается к смертным и давно позволил себе размякнуть, занимаясь младшими, новенькими ангелочками. Он просто не понимает, как смотреть на вещи серьёзно. Или Селафиил, с которой они, благо, нечасто видятся — если эта, пусть и красиво-пятнистая от природного витилиго девица откроет рот, то от количества современных сленговых слов, терминологии и совершенно незнакомых понятий могут завянуть уши. Ну, по крайней мере, оба они продолжают делать свою работу, а вот Гавриил, кажется, перестал. Подвёл и предал тот, от кого этого никто не ждал, да и сколь эффектно — связался с Вельзевул, оппозицией в худшем её ключе. И теперь, когда всё завертелось в такую кошмарную воронку, когда мелкая оса с ранних кругов умудряется с ней спорить, задавать лишние вопросы и лезть под руку, а сам виновник торжества беззащитным валялся на койке, Михаил хотелось сдаться. Плюнуть на это всё, бросить его здесь, отдать на растерзание той, в кого он так поверил. Бросить мелкую демоническую девчонку и больше никогда не слушать её трёп. Взять за шиворот Уриил и вернуться обратно, в свой кабинет, где её ждут резные высокие потолки, любимый меч, спрятанный в ящик, спокойствие, шуршание бумаг и благостная тишина. Свобода от никчёмных мыслей и странных вопросов: а правильно ли то, что происходит? Быть может, будет проще бросить Гавриила так, как он сам захотел? В конце концов, раз уж он и правда предатель, то падение во грех, а после и погружение в Ад — страшнее любого суда. И, раз уж на то пошло, неужели он и правда мог так просто купиться на гнилые, грубые искушения его крылатой соперницы? В конце концов, Вельзевул всегда была его прямым врагом, да настолько врагом, что говорить о ней без презрения и снисходительности, словно о дурном подростке, у него не выходило. Как так возможно, что она так просто окрутила архангела, пусть и в таком тяжёлом, грубом теле? Быть может, она и правда не такое уж и чудовище, и Гавриил разглядел что-то, чего не видно с большой высоты ангельского полёта, просто произошло чудовищное недопонимание? А потом мадам архистратиг перевела взгляд на саму Вельзевул — на ту, которую она только что отбросила с дороги наигрубейшим образом, отшвырнула волной света куда подальше, чтобы она пропахала собой траншею среди заснеженной травы. Подумать только, настоящий принц Ада прямо перед ней, буравит пустыми глазами, сочится гневом, глядя исподлобья, как и свойственно демонам — они никогда не могут поднять на светлое существо честный прямой взор. Мухи, мелкие крылатые шумные занозы, вились вокруг неё роем, создавая поблизости страшное, живое облако, а под её ногами, что ещё с Бала были облачены в изящные закрытые туфли, тряслась земля, буквально питаясь страхом и паникой. Прокопав собой небольшой земляной ров сквозь траву, она на полной скорости влетела головой в невесть откуда взявшуюся красную телефонную будку. В это мгновение Михаил вспомнила — точно, ведь поблизости Карлтон Миниотт. Кладбище телефонных будок образовалось тут естественным образом много лет назад. И Вельзевул, злобно потирая голову, с которой едва ли успела спастись муха-фамильяр, кажется, была готова все из них сбросить на свою противницу. Михаил смотрела на неё и понимала — нет. Она обязана сделать так, как хочет Господь, обязана довести дело до конца, обязана загнать это отродье туда, где ему место, во мрачные коридоры подвала, куда как-то раз ей доводилось спускаться. Предоставить орудие для казни предателя. Столь же безуспешной, сколь и на Небесах. Это чудовище не просто делало свою работу — оно окрутило то последнее, что оставалось в их собрате после предательства, что и без того сделало его ужасным грешником. И если прежде у него и был шанс доказать свою невиновность, то уж точно не теперь, когда это маленькое отродье сожрало его душу, не поколебавшись ни дня. Сердце заболело, если, конечно, это действительно реально назвать сердцем с точки зрения ангельской анатомии. Михаил ненавидела моменты вроде этого, эмоции обуревали её голову, разрывая горестью об утрате и гневом на эту маленькую мерзавку. А ведь воин вроде неё должен сохранять разум в холоде, не позволяя никому вторгнуться в него и испортить чистоту помыслов. В горле скребли кошки, мучительно хотелось сигарет, хотелось спрятаться, стереть их всех куда подальше, и взвыть навстречу Небу, пока Господь не отзовётся. Пока не скажет Своим голосом, что всё так и должно быть. Что любая благость постигается страданием, в том числе и эмоциональным. Так ведь было всегда, разве нет? — Всё закончится в один миг, Вельзевул, — проронила она так холодно, как только была способна. — В тот момент, когда ты вернёшь мне его! — в это мгновение, решив ответить, оппонентка открыла рот, и оттуда, как по заказу, вырвался целый поток мелких насекомых. А стоило Михаил только чуть-чуть присмотреться, как стало понятно, что и глаза этой дамочки уже давно не голубые, как обычно. Глазные яблоки исчезли в принципе, а едкие, громкие мухи всех мастей лезли из них, сделав взгляд Вельзевул невидящим, невыразительным и по-демонски пустым. Как у лорда Хастура, когда он вновь задумывается о своём, кажется, в его взгляде плещется Бездна. — Значит, быстро ты не хочешь. Ты меня убедила, чудовище. Бой начался мгновенно, с первым метким ударом Михаил, от которого соперница не успела отпрыгнуть — он рассёк плечо и левую ключицу, выбросив оттуда пучок мух и тёмной крови. Ответ Вельзевул долго себя ждать не заставил, по воздуху пронёсся довольно заметный запах серы, а после неестественный, животный, мерзкий треск. И всего пара мгновений ушла у Михаил, чтобы понять, что источник звука — крылья. Мушиные крылья, тонкие, хрупкие, что вылезали, кажется, напрямую из спины Вельзевул, обагрённые её кровью и причиняющие ей боль. Предводительница Мух, кажется, уже толком не могла говорить, только жужжать невыносимым хором, а конечности её принялись стремительно терять форму, распадаясь всё на тех же насекомых, почему-то преимущественно зелёных. Их хозяйка шептала что-то, но буквально одними губами, утратив голос в потоке жужжания мелких помощниц. — Что, говорить разучилась? Выходит, покаяния я из тебя не вытащу. Кто знает, может, успела бы помолиться о тебе и о твоём, — что-то резко укололо её изнутри раз, второй, третий, нет счёта! Слово «благе» надорвалось где-то в глотке, застряв между болезненными, растущими на глазах, жгучими язвами. Ими покрывалось небесное тело, они вскакивали и вырастали повсюду, практически сразу лопаясь и стекая горячим эфиром по коже, пачкая одежду и разжигая боль как внутри, так и снаружи. Из них лезли мухи. Чужие, зелёные, громкие и толстые, которым явно понравилось там находиться, и они не отказались бы от повторного сеанса окунания в эфирную кровь. Михаил коротко вскрикнула, когда очередная язва стала открываться внутри головы, чуть ли не под костями черепа, если уж сравнивать анатомию с людской, и еле сумела подавить животный, грязный рвотный спазм. Отвращение сковало изнутри, а мухи лезли и лезли, перебирали своими мелкими лапками изнутри горла, выбирались наружу, на воздух. Проедали себе выходы через плоть и кожу и довольно жужжали, напировавшись. Мерзавка хорошо знает, как именно следует давить на Михаил — отвращением, грязью, но не снаружи, а изнутри, где эти мухи уже наверняка оставили не один десяток потомков, дабы сделать из архангела живой рассадник. Ничего, ничего, Михаил куда сильнее этого, следует всего лишь покрепче стиснуть меч, молча помолиться про себя, и, напитавшись светом, рвануться в бой, нанеся новую рану. Вельзевул не оборонялась, она убегала, рассыпаясь от каждого удара на рой насекомых и собираясь назад за считанные мгновения. Над кладбищем телефонных будок сгущались тучи, кровь приливала в голову, затопив всех непрошенных гостей и оставив лишь небесный гнев. В голове пел благостный хор церковных мальчиков, когда лезвие рапиры рассекло одну из красных ржавых коробок, заставляя подлую муху петлять между ними и прятаться, как вертлявый зверь. Кажется, мерзкими насекомыми заполнилось всё небо, не позволяя даже взгляда бросить на восходящее солнце. Они метались вокруг, врезаясь во всё подряд, навязывая хаос и кавардак там, где его быть не должно — а именно, везде, где появляется архангел Михаил. Мухи падали и сыпались чёрным дождём, перемешиваясь с хлопьями снега, умирая, как и всякое порождения греха, лишь от одного света, что архангел несла, медленно и спокойно прохаживаясь между будками и высматривая это маленькое чудовище. Очевидно, Вельзевул не сражалась в полную силу, почему-то не считала это нужным. Или, что куда вероятнее, готовила подлость, чтобы в неожиданный момент нанести полновесный удар в спину. Так делают все демоны, как бы какие-то из них, вроде ужимистого Кроули, не строили из себя особенных. Они все одинаковы. Все черны и мерзки до основания, и помыслы их грешны с того дня, как они отвернулись от Господа. А теперь по вине этого маленького отродья она потеряла брата. Она увела его. Уволокла его душу туда, где ей не будет спасения даже после суда Небес. Он больше никогда не будет чист. — Сегодня что-то подозрительно много зелёных особей. Знаешь, чем они особенны? Обычно зелёных мух привлекает мёртвая плоть. Каж-ж-жется, сегодня они немного поспешили. Голос Вельзевул рассыпался на три разных, он звучал отовсюду, словно доносился из каждого мелкого насекомого. От одной мысли о том, что каждая из её омерзительных помощниц, что выбралась из выросших язв, касалась мертвечины, Михаил снова предательски затошнило. — Ну давай. Нечего меня стесняться. Хочу посмотреть, как архангел Михаил будет блевать эфиром лишь потому, что брезгует просто коснуться своего противника, — чудовище захохотало, громко и низко, вырывая смешки из каждой пустой будки. Вокруг собирался предательский мрак, сгущался и сгущался, обвивая Михаил чёрными руками и навевая ужасные воспоминания о дне, когда кончилась война. Когда столько ангелов по доброй воле нырнули в Бездну, отвернулись от любви Господней. И когда сама она чудом не оказалась там же, стиснутая намертво чужой рукой. Самаэль был приятен ей — он был, признаться, славным мальчиком. Кротким и поэтичным, всегда тянулся к морской воде и никак не мог натрогаться всего, до чего дотягивались пальцы. Песочные волосы, вечно лохматые, вечно несуразные, и светлый взгляд, полный надежд на будущее. Где он теперь? Кто его знает, теперь от него, что вцепился тогда в её руку и, растянув рот в безумной улыбке, прошептал «Если рухну я, то и ты вместе со мной!», остались лишь ужасные воспоминания. Ведь всем известно, что из Бездны никому не вернуться. Крылья отсекают навсегда. А потому, чувствуя, как маленькая подлая дрянь касается её перьев, медленно материализуясь из стаи мух, сзади, Михаил едва ли могла пошевелиться. Жужжание нарастало, а с каждым сказанным Вельзевул словом, оно становилось лишь громче. Мухи вырывались пачками, целыми роями, сколько их в ней? Неужели они нескончаемы? Холодная, словно сердце любого из демонов, Вельзевул обвила соперницу обеими руками, пробираясь пальцами под кожу, в дыры от проколотых и проеденных язв, соприкасаясь с плотью и выжигая её. Похоже, она и в самом деле была горазда поиздеваться в отместку над той, что обставила весь план с ангельской пылью, а после ещё и украла из-под носа такую сокровенную добычу, как Гавриил. Мухи роились внутри Михаил тысячами, чуть ли не выворачивая её наизнанку. — Не старайся, чудовище. Ты его не получишь. Он предстанет перед судом и ответит за свой грех. — За какой это? За то, что посмел на пару недель отвлечься от отчётов и гнилых улыбок? Или за то, что, какой уж-жас, научился вновь сочувствовать смертным? Или за то, как спас мелкую птицу, что была на грани гибели? За что ещё ваш Бог готов покарать его, а, архистратиг? — Не смей манипулировать мной! — чужие пальцы забрались слишком глубоко, Михаил попросту задыхалась. С этим следовало немедленно покончить, и если Вельзевул планирует играть в свои игры, то она, десница Господа, намерена прекратить это сейчас же. Архангел едва ли помнила, какой боли стоил ей рывок, когда руки, крепко сжимающие эфес клинка, снова поразили верткую мишень. Теперь куда более значительно, изрядно ранив и окропив землю под их ногами грязной кровью демона. Какая жалость, кажется, теперь здесь даже трава не станет расти. Рана напитала Вельзевул светом, ещё пара таких ударов, да посильнее, и она рассыплется на множество зловредных насекомых. А после благословить это место, странное стальное кладбище, зная, что ещё долго она будет зализывать раны и не посмеет сунуться туда, где ничего не понимает. Любой рядовой демон с ранних кругов от одного такого удара будет обречён на медленную гибель, ведь свет поглощает тьму далеко не сразу. Жаль только, что Вельзевул для этого уж слишком закалена. Ещё бы, неспроста ведь у Сатаны в фаворе, — Ты сбила его с пути. Увела лучшего из лучших. И, видит Господь, если не это повод для праведной мести, то что же? Отвечай за своё искушение. Похоже, к такому Вельзевул и впрямь была не готова, удар рапиры рассёк ей живот, да так, что кровь хлестала из раны, словно фонтан на околоземных этажах Небес. Тех самых, где Варахиил всё просит поставить оранжереи, чтобы маленьким ангелам было веселее и приятнее там. Всё старается их разбаловать, глупый мягкий старик. Михаил не могла думать о нём без лёгкого покачивания головой. Кровь демона тёмная, густая, невероятно горячая, выжигающая всё живое и оскверняющая землю, на которую попадёт. Они соткали свои тела из обид, отмщения и греха, чего ещё ждать от кого-то вроде Вельзевул? Она не может нормально сражаться, отступает, прячется между будок, петляет сквозь них, зная, что от наказания не уйдёт. В конце концов, если Михаил было предначертано победить Сатану, то неужели она не справится с этой малявкой, которая так упорно лезет на рожон? Никогда прежде архангел не чувствовала в себе такой уверенности — эфирная кровь закипала, наполняя руку силой Господней, сотворив из Его десницы настоящую карающую длань. Ещё один резкий рубец, и Вельзевул подкошена, падает на естественное возвышение, смешной пригорок из сваленных в кучу будок. Разваленных, древних, как и грех этой дьявольской мухи. Тщеславная, гневливая, апатичная — хватит с неё игр. — Я помолюсь за твою душу, чудовище. Но не думаю, что тебе в самом деле это поможет. Господь уже давно не смотрит на вас, как и вы на Неё не смотрите, — она не хотела дать Вельзевул заговорить, ведь если она искусила самого Гавриила, выходит, хорошо в этом понимает. Просто взять и доделать своё дело одной сквозной раной. Это тело просто рассыплется от пучка света, что рвёт его изнутри на куски, — Будет быстро. Прощай, демон. Один замах, один рывок, один удар — всё пролетело перед глазами мгновенно, не дав Михаил толком поспеть за событиями. Она хорошо видела, как холодны вновь человеческие глаза Вельзевул, как достойно она готова принять удар. И отлично поняла, что именно случилось, когда этот удар пришёлся совершенно по другому телу и по другому демону. Сквозная, грубая, рубящая рана разорвала крепко сомкнутую на груди кожаную курточку, глупую алую футболку с надписью «Deep Purple», матовую смуглую кожу и, наконец, демонскую плоть, что сейчас была до ужаса похожа на человеческую. Охваченный чужеродным светом силуэт завопил от пронизывающей боли, согнулся в три погибели и рухнул между ней и Вельзевул, мелко дрожа и не умея прекратить кричать. Внутри Михаил, кажется, в это мгновение что-то перевернулось, уж слишком она привыкла доверять своим глазам. А глаза эти, панически поблескивая золотом, видели перед собой самопожертвование. Малявка, которой было велено оставаться в машине и следить за Гавриилом, нарушила приказ и устремилась сюда, очевидно, питая надежды прекратить схватку хоть как-нибудь. Удар пришёлся точно в грудь Буфовирт, вырвав из неё полный мучительной боли крик, и архистратиг отступила на пару шагов, едва ли вообще в это веря. Разве демоны способны жертвовать ради кого-то? Собственным телом, или, если судить по низкому рангу этой девицы, к сожалению, жизнью. Свет, что неугасимо колотится внутри её разъеденного осами тела, скоро возьмёт своё и избавит мир от ещё одного демона. Вот только Михаил совершенно не могла гордиться собой. Эта девчонка прикрыла собой Вельзевул. Принесла себя в жертву ради жены, пусть и далеко и безнадёжно бывшей. Не нашла иного выхода. Архангел смогла лишь поспешно глотнуть воздух и, ничего напоследок не сказав, расправить крылья и сбежать. Прочь, подальше от сомнений и странных поступков. Туда, где искажённое болью лицо девчонки не будет стоять перед глазами. Туда, где её ждёт Небесный суд над бывшим братом и долг Господень. Прочь. Вряд ли когда-нибудь, за всю свою жизнь, Буфовирт подумала бы, что кончится именно так. Что мадам архистратиг, что ласково гладила её по голове, кажется, игнорируя тот простой факт, что перед ней демон, развернётся к ней спиной. Что Уриил, вечно титанически-спокойная, всегда знающая, что делать, словно великолепный механический организм с человеческим сердцем, сорвётся в истерику и рыдания, просто запутавшись. И что её последний день настанет так скоро и так нежданно, наполняя организм изнутри чужим, пугающим, слепящим светом. Небесный огонь пожирал её изнутри, заставляя выть и всхлипывать от боли, а Михаил даже ничего не сказала. Побелела на пару тонов и стремительно улетела — кажется, и сама такого исхода не ждала. Но вряд ли Буфовирт действительно об этом жалела, в конце концов, она не привыкла жаловаться и почти во всём умудрялась находить плюсы. Даже в белоснежном от ужаса лице раненой Вельз, что подобралась к ней в то же мгновение, совершенно лишив Михаил какого-либо внимания. — Ты…ты что, сдурела совсем что ли? Зачем, зачем, что ты натворила? Что наделала? — Есть и светлая сторона, Вельзи. Тебя не убили, и Ад не потерял невосполнимого. Или правильно будет сказать «тёмная сторона»? Если честно, я совсем запуталась, — даже сейчас, способная лишь лепетать, Буфовирт пыталась болтать и оправдываться. В чём-то девчонку было не изменить и, думая об этом, Вельз хорошо чувствовала боль, что придавливала к земле лишь сильнее. Даже сейчас, когда из ранения сочился ангельский свет, а изо рта — густая кровь, она пыталась кое-как улыбаться и хихикать над собственной шуткой. Один Сатана ведал, как в те минуты Буфовирт было больно, и какое усилие она прилагала, чтобы это спрятать, — Ты ещё можешь их догнать. Не возись со мной, а раскрывай крылышки и лети скорее. Когда я летела сюда, Уриил остановила машину. Ты ещё можешь успеть забрать его обратно. Ну же, Вельзи. Что ты дрожишь, как лист осиновый? — Меня бы и не убили, дура набитая, — она же, кажется, едва ли держала себя от нервного срыва, стараясь по возможности мягко обнимать эту бестолочь на своих руках, — Я бы выдержала, развоплотилась бы только. А ты куда? Ты теперь насовсем погибнешь, как от святой воды почти. Как тебя вообще угораздило послушать ангелов? Да ещё и верить их обещаниям. — Так ты всё слышала? — неиссякаемый оптимизм рухнул с её лица за секунды, и, пусть и в такой жуткий момент, Буфовирт решила заговорить-таки искренне, — Прости меня, Вельзи. Я кругом виновата и запуталась. Когда лорд Хастур пришёл ко мне и подбил на месть, я подумала, что он, наверное, прав. Что я несправедливо служила на Втором. Потом встретилась с Уриил. Она не плохая, она даже хорошая, просто очень ведомая. А потом мадам архистратиг сказала, что если я послужу им и помогу достать твоего Гавриила, то они не тронут тебя. Дала слово. Я была так уверена, что ангелы не умеют врать, как-то и не подумала спросить, зачем им быть со мной честной? Это же бессмысленно. Зачем им это? Прости меня, Вельзи, прости, я такая дура. — Ну-ну, тихо. Пож-жалуйста. Не следовало мне на тебя кричать. Разобрались бы с тобой, поговорили, как в старые добрые времена — может, я и поняла бы чего. — У тебя так страшно голос дрожит. Ты не бойся. Зато я хотя бы обратно в Ад не попаду. Знаешь, мне там, кажется, совсем-совсем не место. Не умею я нормально зло делать, только глупости какие-то, — свет на мгновение вырвался из её горла, пронзив болью, — Я не хочу так, Вельзи. Почему нельзя как сделал Кроули? Может он и предатель, но теперь он свободный совсем. Почему я не могу? Я столько ещё не посмотрела на Земле. Тут так здорово оказалось, столько всего пахнет и светится. А Уриил обещала, что когда всё кончится, она отвезёт меня в Мексику. Правда, я не знаю, где это, но там много вкусной еды и экстрима. А я, кажется, совсем ничего не успела. Столько времени убила, столько зря потратила. Даже с Уриил не попрощалась. А она, знаешь, пусть и резкая, бьёт больно, но очень хорошая. Волноваться будет. Ты бы видела, как она как-то раз искала маму потерявшегося ребёнка. В лунапарке, — Буфовирт закашлялась, свет рассеивал её голос, её тепло, исходящее от мягкой кожи, и её горькие, полные обиды, слёзы. Она не жалела о своём поступке — лишь о том, что было упущено. Только и всего. — Есть у меня один способ. Ни один нормальный демон на такое не пошёл бы, да и мне не очень полож-жено такое делать. Но что тебя ждёт, когда я тебя туда отправлю, никто не знает. Знаю то, что там хорошо распределяют души туда, где им место, если те вдруг запутались. Согласна? — А что будет, если умереть? Куда попадают демоны, когда умирают? В двойной Ад? Или в открытый космос? Или возносимся обратно? Мне страшно, Вельзи. Делай эту свою штуковину, а то, кажется, скоро от меня ничего не останется. Мне говорить больно. — Хорошо. Расслабься и выдохни, если сможешь, — поудобнее устроив на коленях маленькую глупую жену, Вельзевул, едва умея сдержать мелкую дрожь и животную боль, просунула руку в рану, что осталась от клинка, и стиснула в пальцах то, что по идее должно называться сердцем любого из демонов. Оно билось совсем слабо и вяло, грозясь вот-вот отключиться, как неисправные часы. Дрожащий, негромкий голос принялся разносить вокруг заветные слова, — Haec relinquere mundum et vado ad proximum. Sit tua mens sit purificari, et in anima, non erit potentia nec daemon, neque angelus. Via iacet Purgatorio, et dimittam vos reperio viam vestram. Amen.* Ну вот и всё. Не плачь, не плачь, скоро станет получше. Прости меня, маленькая. Недоглядела я за тобой. — Ты отослала меня в Чистилище? Смешная же ты, тебе ведь за это по шапке, — губы вымолвили слово «надают» без единого звука, Буфовирт рассыпалась на множество песчинок, среди которых лишь иногда попадались мёртвые осы. Осталось чуть-чуть, — Прощай, Вельзи. — Прощай, Буфовирт. Удачи там, куда отправишься. Ты была хорошей женой. Когда Матерь Мух приземлилась в нужном месте, она совершенно точно знала, куда следует лететь — машина «скорой», неестественный светло-синий свет и два знакомых силуэта, что тащат в круг третьего, хорошо объяснили свои намерения. Но, похоже, что воля Господа на то была совершенно иной, ведь, стоило только внимательному взгляду, до сих пор зашоренному слезами потери, уцепиться за них, как стало понятно — слишком поздно. Круг охватил всех троих синим светом и устремил высоко вверх, туда, за облака, где у Гавриила, если честно, не оставалось совершенно никаких шансов. И, когда Вельзевул, всё ещё чувствуя на руках прах рассыпавшейся в ничто и подхваченной порывом снежного ветра Буфовирт, приземлилась в нужном месте, сходя с ума от набранной в процессе скорости, её ждала лишь пустая машина «скорой помощи», горячая до кошмарного земля и остывающий, уже погасший, нерабочий круг. Она хотела бы завопить, но горло высохло. Хотела бы заплакать, но слёзы застопорились в горле. Хотела бы прогневаться, но лишь земля под её ногами пошла широкими, подлыми трещинами, разрубив портал в Небо окончательно. На её глазах сыпалось всё, что было дорого ей, а Вельзевул ничего не могла с этим сделать. Осознание этого придавило её, раненую и оборванную, к горячей земле, сотрясая в немых, беззвучных, сухих рыданиях. Грудь сотрясалась от порывов воздуха, а голова гремела. Она опоздала. Она поплатилась.