127 вырванных страниц

Бунин писал, что любовь — всегда счастье. Рейх так не считает. У него от любви неразделенной замыкание то на самом себе, то на объекте воздыхания, то рассудок готовиться отказать, а сердце выпрыгнуть, и появляются в животе пресловутые бабочки, стоит только ему одному на горизонте появится. Союз не считает, что любовь должна приносить счастье. Думая о собственных чувствах, он не замечает ничего вокруг, пытается выделиться, стать лучше, показать, как он хорош, что достоин. Хочет как лучше — получается как всегда. И хочется против собственных утверждений, своих людей и политики идти, и сказать твердо: «Мое», — чтобы все знали, и трогать раздевающими взглядами и тянуть потные от возбуждения ладошки перестали. Бунин писал, что не взаимная любовь приносит страдания, но и взаимная приносит боли не меньше, а даже больше. Рейх так не считает. Улыбка ярче солнца днем, и луны ночью, редкая, не менее от этого факта желанная, и руки с вздувшимися от полевых работ венами, грубые и сильные, кажутся произведением великих скульпторов эпохи Возрождения. Губы недоступные и столь близкие одновременно будто манят попробовать на вкус, они наверное сухие или мягкие, или обветренные от постоянного ветра, или… Мысли —предатели — вечно уходят куда-то не туда. Союз не думает, что от любви, особенно от взаимной, можно только боли и ожидать. Он сохраняет собственные чувства под сердцем, вместе со старой фотографией, на которой они рядом, и до невозможности хочется это прошлое вернуть, и пусть от их любви страдали другие, какая, к черту, разница, есть Рейх, а есть весь остальной мир, и на этой чаше весов мир весит до обидного мало. Бунин писал, что всё проходит, но не всё забывается. Они так не считают, потому что ни любовь, ни ненависть после их «отставки» так и не прошли, и пока они вместе, они точно смогут со всем справится. Они знают друг друга лучше, чем себя, и вряд ли можно найти людей с чем-то похожим. До самого последнего взгляда, до самого последнего движения, до самого последнего жеста. Это глубже, чем дружба или ненависть, глубже, чем страсть и похоть, глубже того, что люди зовут любовью и — одновременно — вмещающее это всё. Это нелегко, но воспарить к облакам не составит труда, это не просто, но понятнее счета на пальцах и знака мира. Руки всегда опаляют жарче огня, а движения резче и нежнее чего бы то ни было. Люди так не любят. Но они — Третий Рейх и Советский Союз — и не люди вовсе, чтобы на них равняться. Они слишком жестокие и самодержавные для того, чтобы просто отпустить, чтобы не попытаться. Чтобы сказать «мое» и не отпускать без очень веского повода, а с остальным другие пусть разбираются. Было вначале как по Бунину, чтобы они там не говорили. А потом они объединились и стало как по Каверину*.