***
Рей опаздывает на работу. Рей никогда не опаздывает на работу, но Рей опаздывает на работу. По ветке метрополитена она едет на север, незадолго до Фултон Стрит ей прилетает сообщение от Финна с вопросом, все ли у нее в порядке. Все хорошо, отвечает она и приправляет фразу приличным количеством эмоджи-смайлов. Это поезд виноват. Я предупрежу Люка, пишет Финн. Когда приедешь, можешь мне помочь? Я тону, тут так много людей. Добежав до пекарни, она застает у двери очередь, большинство людей в которой ждут свой утренний кофе, а не пирожные. Рей бросается к прилавку, надевает дежурную улыбку и первые попавшиеся на кухне фартук и косынку. «Здравствуйте! Что вам предложить?» Минут сорок она проводит у стойки, прежде чем очередь начинает сокращаться. Когда пекарня пустеет, она встречается взглядом с Финном. — Поезда, говоришь? — спрашивает он. — Да, — кивает Рей. — Это поезд оставил тебе гигантский засос на шее, да? Рей легонько пинает его. Ночью они с Беном не особо запаривались, оставляют ли они следы друг на друге, но раньше синяков ей не оставлял никто. Когда она наклоняется, пытаясь рассмотреть Беновы художества в отражении дисплея кассового аппарата, становится понятно, что засос реально огромный. И темный. Она стонет. — Ну, возможно, не совсем обычный такой поезд, — бормочет Рей. Жаль, нет шарфа. Но сейчас середина лета. Можно повязать косынку на шею, но ей кажется, что это только усугубит ситуацию. Она снова стонет. — Так вот почему все покупатели так улыбались мне, когда я выносила их пирожные! — Кому-то перепало. Ну и кто он? — Не важно, — хныкает Рей. — Он поставил тебе засос размером с Нантакет, — указывает Финн. — Да ничего серьезного. Просто переспали разок. Это даже упоминания не стоит. — Он поставил тебе засос размером с Нантакет. — Ничего особенного, — повторяет Рей. — Он не… — В ее голове возникает объемный красочный образ. Она и Бен нарядно одеты, окружены цветами и вместе режут торт, который подозрительно напоминает заказ, что она готовила вчера для адской невесты. — Э-э… Я не собираюсь за него замуж или типа того. Это просто секс. А как прошло твое свидание? Лицо Финна сразу меняется. Улыбка становится застенчивой, он смотрит на дверь кухни, будто боясь, что кто-то посторонний их услышит. — Все прошло хорошо, — тихо говорит он. — На этот раз мы поцеловались по-настоящему. Без алкоголя. — Финн! — сияет Рей. — Это замечательно! — Да, — улыбается он, почесывая голову. — Это была ее инициатива. Она типа… Она хочет меня. Представляешь? Рей представляет. Она делает шаг вперед, чтобы быстро обнять его. — У нее хороший вкус, — говорит она. — Ага. Теперь я просто не могу все испортить. — Ничего ты не испортишь, — твердо говорит Рей. — Ты хороший и добрый. Все получится. Финн глубоко вздыхает. — Да. Все получится, — улыбается он и добавляет громче и увереннее: — Все будет хорошо. Рей возвращается в свой кабинет в дальней части пекарни и начинает проверять заказы, поступившие за ночь и утро. Слава богу, их не так много, но есть три новых отзыва на йелп, пара упоминаний в фейсбуке и… — О нет. — Что? — хором спрашивают Люк и Финн снаружи. — Они открывают новую пекарню в пяти кварталах отсюда. — Кто? — спрашивает Финн, но, когда Люк подходит к двери, она видит в его глазах, что пояснений не требуется. Подумать только, они трахались утром, а он ей не сказал! Назло! Так, ну, они же не друзья. Он и не должен ей ничего рассказывать, как и ей не обязательно ничего рассказывать ему. — Когда? — спрашивает Люк. Она поворачивает монитор, чтобы ему было легче увидеть сообщение в новостях в фейсбуке: Мы рады объявить, что в следующем месяце мы … Люк выдыхает, разворачивается, вытаскивает вибрирующий телефон из кармана: — Лея... Рей слышит их разговор, пока Люк выходит из кабинета на кухню, затем с кухни в зал, затем колокольчик извещает, что он покинул пекарню. Рей читает пост в фейсбуке. Сухие факты, яркий логотип «Сноука» — кекс с лучами света от него. В пяти кварталах… Их логотип тоже узнаваем. Его придумала Падме, и он популярен. Но у «Сноука» яркий, узнаваемый бренд и фирменная глазурь, хотя это даже не его рецепт, а Падме. Так почему Сноуку удается продавать ее лучше, чем «Наберри»? — Это какой по счету новый магазин за последние два года? — тихо спрашивает Финн. — Четвертый, кажется. — Мы разоримся, — говорит он. — Нет, — отвечает Рей. — Этому не бывать. — В прошлом году мы закрыли пекарню на Семьдесят седьмой улице, — продолжает Финн, и Рей вздрагивает. Продажи в Колумбусе упали в прошлом году, когда Сноук открыл пекарню в трех кварталах к югу. — Что если мы закроем вторую? Что если мы закроем эту? У нас проблемы. — Нет. Это ничего не значит. У нас полно… Возвращается Люк мрачнее тучи. Проходит в свой кабинет и плотно закрывает дверь. — Я не хочу обратно, — стонет Финн. — Не хочу. Я не могу туда вернуться. — Есть другие пекарни, — говорит Рей. — Думаешь, какие-то продержатся до конца? Это пирожные войны Манхэттена. — Все будет хорошо. Люк и Лея что-нибудь придумают. Или я. Она же теперь за Хана. Он старался изо всех сил, а теперь ее очередь. С непокидающим беспокойством она возвращается к работе. Как бы то ни было, необходимо сосредоточиться на повседневных обязанностях. Поступает еще несколько заказов, Рей с удовольствием корпит над рецептом нового торта — с миндалем и апельсинами, но какая глазурь сюда подойдет? Она не замечает, как приходит время обеда, и Финн просовывает голову в дверной проем и спрашивает: — Не поможешь? А то тут опять запара из-за ланча. «Наберри» известен не только кексами, глазурью, пирожными, лимонными батончиками и пирогами. Они ежедневно продают десятки литров кофе и несколько видов панини. Они еще не нашли человека ей на замену, а обеденный час пик ни в чем не уступает утреннему. С улыбкой она обслуживает клиентов в течение двух часов, поэтому не замечает, как Хан Соло появляется в пекарне впервые после сердечного приступа. Он стоит перед ее — своим? — кабинетом, прислонившись к дверному проему, его взгляд серьезен, он разговаривает с Люком. Он выглядит старым. Его волосы поседели, а кожа обвисла. Она пытается вспомнить, всегда ли так было, или это следствие инфаркта. — Привет, малышка. — Хан подходит и хлопает ее по плечу. — Отлично смотришься на моем месте. — Надеюсь, — тихо говорит Рей. Вздохнув, она вспоминает о его сыне. Хан Соло вовсе не высокий, а вот Бен огромный. Как так получилось? Лея тоже невысокая. — Мы планируем устроить пикник на Четвертое, — говорит Хан. — Ты приглашена. Все приглашены. — Я приду, — улыбается Рей. — Вот и отлично. — Он отходит в сторону, пропуская ее в свой кабинет. — Думаешь, это он? — тихо спрашивает Люк, когда Рей углубляется в электронную почту. — Конечно, — вздыхает Хан. — Он именно это имел в виду, когда мы ссорились. — Ты ничего не говорил об этом, — резко бросает Люк. — Не говорил. Были вещи поважнее, — вздыхает Хан. — Понятия не имею, что с ним делать. Мы хотели дать ему возможность делать то, что ему нравится. Это убивает его мать. Он просто делает все возможное, чтобы доказать нам… — Он замолкает, и Рей замирает на стуле. Не в первый раз она слышит, как Хан, Люк или Лея обсуждают Бена. Но это первый раз с тех пор, как она переспала с ним, и теперь внезапно все стало понятнее. И непонятнее тоже. Она отворачивается от монитора. Хан потирает лицо руками. — Он пытается показать, на что способен, — сухо говорит Люк. — А мы никогда не позволим ему действовать бесконтрольно, — чеканит Люк и закатывает глаза. «А что, лучше работать на Люка?» — сказал он ей утром, и плевать на все, что не устраивает в работе на Сноука. — Да, он очень способный, — тихо говорит Хан. — Здесь ему тесно. — Хочешь, чтобы мы превратились в жалкую фастфуд-забегаловку вроде «Сноука»? — Я не это хотел сказать, — сдающимся жестом поднимает руки Хан. — Я просто… не знаю, что тут сказать. — Он вздыхает. — Уверен, доктору не понравится, что я вообще думаю об этих вещах. У меня от этого сердце что-то... — Люк издает обеспокоенный звук, но Хан отмахивается от него: — Я в порядке. В порядке. Он же не знал, что так будет… — Он не знает? — тихо спрашивает Люк, и Рей видит, как он слегка склоняет голову, чтобы проверить, слушает ли Рей, но это не имеет значения, потому что Хана это не волнует. — Знает ли он, что вызвал у меня сердечный приступ? Нет, и я не собираюсь говорить ему. — Почему? Он должен знать. — Потому что это убьет его, Люк, а он мой сын. Я не собираюсь убивать своего сына. — Нет, ты просто позволишь ему убить тебя, — резко отвечает Люк. — Не будь таким строгим с ребенком. — Он не ребенок. Он работает на Сноука. По своей воле. — Да, — срывающимся голосом отвечает Хан. — Но он по-прежнему мой сын, и я до сих пор помню, как он приходил в нашу комнату посреди ночи и плакал из-за ночных кошмаров. Он действительно очень чувствительный парень. Не думаю, что его эмоциональность куда-то делась. Он просто тщательно ее скрывает. Я не собираюсь говорить ему, что он спровоцировал мой инфаркт, ясно? То-то. — Хан вздыхает. — Ты и Чуи. Вы оба думаете, что он какой-то монстр, злодей или что-то в этом духе. Он великолепный пекарь, которому нужна империя пирожных. И он добивается этого любыми средствами, которые считает уместными.***
— Сохо? Серьезно? Бен поднимает взгляд от кассы и выходит из-за прилавка «Сноука» в этом филиале ада. — В Сохо любят пирожные. — Он пожимает плечами. — Да что ты! И вы только поэтому туда метите. — В Сохо любят пирожные, и знаешь, откуда мне это известно? — Потому что пекарня твоей матери там находится? — Позволь отметить, что я работал в той пекарне, и она приносила отличную прибыль от пирожных для Сохо, — активно жестикулирует Бен. — Мы получаем отзывы и предложения от клиентов открыть там точку уже несколько месяцев. Просто даем людям то, что они хотят. Это бизнес. — Это больше, чем просто бизнес, и ты знаешь это, — огрызается Рей. — Правда? — Он выглядит ошеломленным. — А ты-то откуда знаешь? — Я работаю с твоим дядей, — не отступает она. — И с твоей матерью. — И моим отцом, — вставляет он. — Я в курсе, кто тебе платит… — Твой отец там больше не работает, — перебивает она и замолкает. Хан сказал, что не хочет, чтобы Бен знал о сердечном приступе. Но Бен уже дернулся от ее слов и вперил в нее пристальный взгляд, будто пытаясь прочитать ее мысли. — Что ты имеешь в виду? — медленно спрашивает он. — Вот позвони ему и спроси! — говорит Рей. Он фыркает. — Мы с отцом не разговариваем. — Ну, я вам не посредник. Я для тебя никто. — Нет, ты просто девушка, которая ненавидит меня, но все равно хочет трахнуть. — Насмешка сквозит в каждом его слове. — Зачем? Не можешь найти кого-нибудь, кто полюбит тебя? Ты поэтому плачешь? — Я просто плачу!!! — кричит она. — И не твое дело, почему. — Не мое? Утром я кончил тебе в рот, а вечером ты заявляешься ко мне и орешь на всю пекарню. Что ты тут забыла? — Почему? — спрашивает она, и когда он непонимающе поднимает бровь, она продолжает: — Почему ты бросил их? Зачем? Они любят тебя. — Это дядя-то любит меня? — Бен складывает руки на груди. — Твой отец, — уточняет Рей. — Это он так сказал? Когда увольнялся, да? Что, решил уйти, потому что сильно любит меня? — У тебя есть отец, который любит тебя, а ты… Он опускает руки на стойку и наклоняется вперед. — Иногда дело не в любви. Иногда нужно заставить себя быть тем, кем ты должен был быть, а не тем, кем все хотят, чтобы ты был. — А кем, по-твоему, ты должен быть? Что-то я не вижу на фасаде твоего имени. Там написано «Сноук». — Да, и «Наберри»… — … пекарня твоей бабушки! Откуда ты спер рецепт помадки и… — Да как же вы заебали-то меня все с этой помадкой! Это масляная глазурь. Это элементарно — приготовить хорошую глазурь из сливочного масла. Главное — торт, который под ней. — А пирожные Сноука слишком сладкие для такой помадки. — Нет. — Да. Он резко выпрямляется во весь свой гигантский рост и идет к кухне. Рей следует за ним, продолжая спорить: — И вы не желаете этого признавать, потому что… Он пихает ей кекс. — Ешь, — приказывает он. — Давай. Она снимает обертку со дна и кусает. Даже если ее разбудить поздно ночью, Рей наизусть перескажет рецепт Падме, точное соотношение всех ингредиентов. Но то, что она ест — это вовсе не… — Сахар на зубах скрипит, — говорит она. — Тесто слишком сладкое. — Да уж конечно, — рычит Бен. — Ну, думаю, вы можете класть столько сахара, сколько хотите, но после такого пирожного хочется есть овощи. — Не хочется. — Да я бы отдалась за картошку фри прямо сейчас. Или брокколи… И вдруг его губы снова на ее губах, кекс падает на пол, потому что ее застали врасплох. Он ведет ее к дальней стене мимо ряда металлических противней, заполненных кексами. Через мгновение он запускает руки под ее рубашку, поднимая лифчик. Она лезет языком ему в рот, когда он гладит ее соски пальцами. — Мы нарушаем санитарные нормы, — говорит она, когда его губы снова опускаются на ее горло. Теперь у нее будет симметричный засос с другой стороны. — Мне плевать на санитарные нормы, — шепчет он ей в шею. — Тогда хорошо, что ты больше у нас не работаешь, — задыхается Рей, потому что он сильно выкручивает ее соски, а затем отпускает, чтобы поднять бюстгальтер повыше. — Возможно. — Теперь он занят поясом ее джинсов, и Рей действительно должна прекратить это. Его могут уволить. Или, может, пусть уволят. — Кроме того, санэпидемстанция была у нас на прошлой неделе. Сомневаюсь, что они вернутся в ближайшее время. Он вводит палец в нее, сгибает его и потирает ее изнутри. Джинсы очень мешают, как и нижнее белье, но это как в их первый раз в общественном туалете: нет возможности снять штаны, когда ты прижата к стене, и совсем не хочется двигаться прямо сейчас и тем более оттолкнуть его руки. Поэтому она неловко подталкивает пояс брюк с трусами пониже и пытается раздвинуть ноги как получится. Второй палец присоединяется к первому, основание его ладони начинает тереться о ее вершину — слишком большое, чтобы точно сфокусироваться на клиторе, но он пытается. Рей убирает руку с его шеи — как она туда попала? Почему ее инстинктивно тянет обхватить его руками? — к пуговице его джинсов, которую она расстегивает, сует руки в тепло его нижнего белья и обхватывает ладонью его член. Он уже до смешного твердый, Рей начинает ласкать его немного неловко, водя вверх-вниз ладонью, отчего Бен стонет ей в шею. — Презерватив? — спрашивает он. — Мы извели все мои запасы прошлой ночью, — говорит она ему. Это обескураживает. Три раза менее чем за двадцать четыре часа. Что с ней не так? — Надо пополнить свои, — говорит он. — Да, надо. — Джентльменский набор. Открой дверь женщине, придвинь ей стул и купи уже, блядь, собственные презервативы... — Он непристойно стонет, и Рей чувствует, что немного предсемени капает ей на пальцы. Она собирает его и размазывает по головке, заставляя его безотчетно толкаться ей в руку. Она не чувствует, словно у нее есть преимущество — совсем нет. Он вонзил в нее третий палец, и она теперь тоже постанывает и покачивается навстречу его движениям. Ее свободная рука покидает его шею и задевает один из металлических противней, что стоят по обе стороны от них, но она на этом не фокусируется. Она сосредотачивается на том, как звенит ее кожа, на том, как он тяжело дышит, на том, как их руки движутся в одном ритме друг с другом — и, как она подозревает, в одном ритме стучат их сердца — а не на грохоте металлического подноса и на том, как кексы трясутся на нем. Она понимает, что близка, когда ощущает покалывание в уголках глаз, и когда освобождение наступает, она со стоном повисает в его объятиях, слезы льются ручьем, сердце стучит, будто она бежала марафон. Она расслабляет руку на его члене ненадолго, но, когда оргазм стихает, начинает двигаться энергичнее, чем раньше, потому что хочет побыстрее с этим покончить. Она смотрит на него, ожидая увидеть запрокинутую голову или закрытые глаза, ему ведь больше не нужно волноваться о ее удовольствии. Но вместо этого он смотрит ей в глаза, и, прежде чем отвести взгляд, она на долю секунды видит в его глазах нечто, что проходит так быстро, что она не уверена, что и правда это заметила. Со стоном он бормочет «Черт!» и пачкает спермой правую сторону ее рубашки и немного стену позади них. На мгновение он обрушивается на нее, чтобы отдышаться, затем отстраняется и заправляет штаны. Рей облизывает глазурь кекса, в который она случайно вляпалась, с пальцев, а затем сперму со своей другой руки. Это странное сочетание вкуса — сладкое и соленое вместе. — Зачем ты это делаешь? — спрашивает он, пока она натягивает штаны на ноги. — Если ты так меня ненавидишь, почему? — Я не знаю, — говорит она. — А ты почему? Она ожидает, что он скажет, якобы тоже не знает, как его отец сегодня днем. Те слова тронули ее. Но он этого не говорит. Вместо этого он смотрит на нее ничего не выражающими глазами. — Потому что, если меня кто-то так ненавидит, что прямо выебать хочет, значит, ко мне хоть что-то чувствовать можно. Он отворачивается и идет к раковине, где смачивает кухонное полотенце, чтобы стереть сперму со стены.