Химера - придуманный рай

Ночь со мной обвенчай Долгую любовь обещай Поцелуй меня, пожалей Губы мои согрей, не отпускай

Федя по лесу густому неспешно брел, тишиной долгожданной наслаждаясь. Хоть и был он в одну сорочку белую одет, а все ж нисколько не замерзал он. Лишь только легкая прохлада кожи его обнажённой касалась, блаженство и спокойствие принося ему. Босыми ногами Федя по мягкой влажной траве ступал, даже вниз не смотря, словно чудом избегая ям глубоких, камней острых, да корней деревьев могучих, что никак его в ловушку свою захватить не могли. Добравшись до полянки небольшой, что тщательно в глубине леса сокрыта была, остановился Федя резко да взгляд ввысь вскинул, кудрями черными взметнув. С неба смотрела на него огромная медная луна. Цвет ее, в который сегодня она для выхода на небосвод облачилась, капельки крови напоминал, что по одеждам растекались, да не сходили более никогда, сколько ни пытайся вывести их. Потому луну такую кровавой называли. Да считали, что луна такая, рыжей бесстыдной девкой небосвод в свою власть захватившая, к несчастьям большим. И без надобностей крайних носу своего из дома не казывали, чтобы беду на себя не накликать. То только и на руку было Феде. В ночи такие, когда луна кровавая царицею себя являла, сила его бурлила в нем, кипела, да так и требовала наружу ее выпустить, да в дело поскорее пустить. Не мог Федя призыв этот без внимания оставить. Не был же он глупцом. Вот и выскользнул он из дворца змейкой никем не примеченной, да в лес направился. Первым делом трав нужных для обряда своего собрал, а после и местечко подходящее нашел. Сощурил Федя очи свои черные, в которых луна чертом плясывала, а после взгляд опустил. Осмотрелся он да прислушался. Почудилось ему, что слышал он шорохи странные. Однако ж не подумал даже Федя устрашиться их. Знал он, государь без оглядки любит его, прислушивается к нему, лишь к нему одному, да всем в пример ставит. Всем было ведомо, как привязан нежно государь к опричнику своему любимому. Да ни одна душа живая не помыслила бы о том, чтобы Басманову вред какой причинить. Помнил еще двор Ивана гнев царский в тот момент трагичный, когда лишился царь жены своей возлюбленной, Настасьи. Помнили все, что с теми стало, на кого подозрение государево пало. Федька же душу государеву израненную собой заполнил, да сердце Ивана разбитое в свои ручки нежные так крепко взял, что никому уж там более места не было. В мыслях царевых только он был, и всем то ведомо было. Хоть и не переставали роптать на него бояре ворчливые, не переставали они Федьку только так поносить в надежде напрасной, что одумается еще царь, что пелену с глаз своих бросит да их взглядом на любимца своего посмотрит. Только вот трепали они языками, да и черт бы с ними. Точно Федя знал, никто не посмеет не то что государя любимца его лишить, а даже и руку на опричника любимого да верного поднять, коли жизнь еще дорога была. Легкий ветер заиграл с федиными кудрями, и губы его нежная улыбка тронула. Давно уж не выпадало ему случая из-под цепких взглядов людских выбраться, да с духами уединиться, истосковались они по нему. Да и Федя уже на месте усидеть не смог, вот и привычке своей изменил. Каждую ночь он подле царя проводил, но сегодня сама луна и силы ее влекли Басманова к себе. Тихонько он из покоев государевых выскользнул, не забыв пред этим тем озаботиться, чтобы сон царя ничто до прихода его не нарушило. Грациозно Федя на колени опустился, и бедра его, сорочкой коротенькой едва прикрытые, влажные травинки кончиками своими острыми покалывать стали. Склонился Федя и принялся пред собой травы собранные раскладывать. Пальцами тонкими он их перебирал, да травинку к травинке прикладывал, пучки небольшие собирая. Брови его хмурились да на переносице сводились, так сосредоточен он был. Не ошибиться ему было главное. Время, что отведено было этой ночью для дел его, утекало неумолимо, не успел бы он еще трав необходимых собрать, если б вдруг оплошал в чем. Едва закончил Федя подготовку свою, взгляд он, надежды полный, на луну обратил. Не подвела его властительница неба. Уже спустя мгновений несколько коротких поднялся ввысь дымок голубой, а Федя взор свой вниз метнул. И в секунду ту же вспыхнули травы, в очах его торжествующих пламенем алым блеснув. Дым, что от трав тлеющих исходил, Федю всего окутывал, тело его хрупкое лаская. Сидел Федя недвижим, будто боялся дымку нежную всколыхнуть и от себя отогнать. Вдыхал он аромат, что от цветков исходил. Слились эти запахи в один, да был он таким сильным, что, казалось, под кожу Феде проникал, в самое его тело пробираясь, да полностью его собой наполняя и пропитывая. Выползла вдруг на поляну змея, да уверенно к Феде направилась. Ткнулась она языком раздвоенным в колено его, белую кожу ощупывая. Федя слегка ноги развел, да назад откинулся, ладонями в землю холодную упираясь. Змейка тут же по бедру его поползла, да ловко под сорочку его скользнула, вверх взбираясь. Улыбнулся Федя, на коже своей чешуйки холодные почувствовав. Скользнула змейка по животу его; бок, дразня, хвостом своим пощекотала; по груди поползла да, наконец, вокруг шеи его обвилась, слабо совсем кольца свои сжимая. Склонил Федя голову, и змейка, что питомец ласковый, тут же головой о щеку его теплую да румяную потерлась. Коротко хохотнул Федя, но все ж негодницу по голове погладил, пальцем ее к губам своим ближе подтолкнув. А после зашептал он что-то быстро-быстро твари, что покорно внимала ему. Едва только смолк шепот этот, змейка вновь о лицо его ласково потерлась, да под сорочку ему юркнула, обратно на траву спустившись. Да тут же с легким шелестом скрылась она из виду. Федя позволил себе еще пару минуточек на траве посидеть, расслабленно назад откинувшись. Легкая дымка в голове его еще не до конца рассеялась, и он не спешил вставать резко. Однако ж, сочтя, что пора ему в покои царские возвращаться, Федя поднялся на ноги, да обратно направился. Только вот не успел он и нескольких шагов неторопливых сделать, как вышел навстречу ему из-за деревьев мужчина, хмуро да грозно на него смотрящий. - Митенька! А ты что это делаешь в лесу так поздно? - приторно-ласково спросил Басманов, не думая даже хотя бы изобразить испуг. Стоял пред ним Дмитрий Оболенский-Овчинин. Прибыл он в гости в слободу Александровскую недавно совсем, да только вот сразу Федя запомнил его. Таким недобрым взглядом Дмитрий глядел на него, что, был бы он колдуном, уж давно бы Феде под порчею ходить. - За тобой слежу, Федька. Попался ты. Все я теперь о деяниях твоих темных знаю, - Оболенский под ноги себе сплюнул, презрение свое выказывая, да снова на Басманова поглядел. - Все видел я. Видел, как ты травы взглядом своим проклятым поджигал; видел как со змеей, словно с любовницей, миловался. Али никак и правда то любовница твоя? Сам ты словно змей, Федька, - скользкий, изворотливый, да противный. - И не страшно тебе, Митенька? Коли все видел ты, ужель не боишься? А вдруг я тебя взглядом сожгу. Али, коли захочу, силу твою мужскую заберу, дабы неповадно тебе было за чужими-то людьми ночами темными подглядывать, да выведывать, с кем да чем они занимаются, - Федя рассмеялся. - Стало быть признаешься ты в деяниях своих? - нахмурился Дмитрий. Не нравилось ему, что создание это, на месте преступлений своих пойманное, еще смеет насмехаться над ним. Словно никого и ничего не боялся он. - Али не ведаешь ты, как государь наш, коему голову ты своим чаровством забил, с такими, как ты, поступает? Не ведаешь ты, что давеча ведуну одному голову с плеч снесли? А недавно совсем в подземельях малютиных был один боярин до смерти замучен за одно лишь подозрение в связях с нечистыми? - Так что же ты запугиваешь-то меня, Митенька? А не за стрельцами со всех ног бежишь. Али знаешь ты, Митенька, что царь мне поверит, а не тебе? - Федя хитро сощурился, за Дмитрием наблюдая. - Тебе? Тебе, бесстыдник? - Дмитрий шаг к нему сделал, да только не шелохнулся Федя. Не устрашился он ничуть, и то только более Оболенского рассердило. - Ты, может, и мастак нашему государю речи свои сладкие в уши лить. Может, и удалось тебе разум государев пленить уловками своими. Да только мигом заклятия твои спадут, стоит только узнать царю нашему, что за обрядом я тебя голого в лесу поймал. Не отвертишься ты уже, Федька. - За обрядом? - Федя губы надул, да глаза удивленные сделал. Еще более нахмурился Дмитрий. Коли не видел бы он, как мгновения назад бес этот, на коленях сидя, извивался в траве, да со змеей миловался, авось и польстился бы на вид этот невинный. Авось и поверил бы в самом деле, что не было и вовсе обряда никакого. Да вот только, не могли же глаза его лгать? Что же удумал черт этот? - За каким же это таким обрядом? Не так все было, Митенька, ой не так, - Федя головой покачал, да улыбнулся лукаво. И стало от этой улыбочки хитрой Оболенскому так муторно-погано на душе, что сразу понял он - Басманов уже и погибель его задумал. - Я царю совсем другую историю поведаю. Скажу я, что, как и ночь всякую, был я подле постели его, сон его крепкий охранял, следил, чтобы изменник какой али кошмар мерзкий не потревожили покой его. Да вдруг понадобилось мне по нужде отлучиться. Вышел я во двор, а там и тебя заприметил. Был ты, Митенька, нетрезв. С опричниками нашими никак загулял. Да не смог ты мимо меня пройти. Сперва оскорблять стал, да после не выдержал и схватил. Одежды ты на мне порвал, рот мне зажал крепко, чтобы двинуться я не мог, да не в силах был на помощь позвать. Кинжалом ты мне угрожал, да такие слова постыдные говорил, что никогда я повторить не решусь! Как понял я, что ты насильничать меня собираешься, что девку деревенскую, так все силы последние я собрал, да чудом из лап твоих вырвался, прочь рванул. Да вот только перепутал я, не в ту сторону я зайцем испуганным метнулся. Как только чуть сознание ко мне вернулось, понял я, что глубоко в лес я забежал, от тебя спасаясь. От страха дрожа, с душенькой неспокойной, пошел я ко дворцу обратно, с болью в сердце думая, что царь мой один совсем в комнате своей, нужен ему рында его. А ты меня как раз все и поджидал. Снова ты мне угрожать стал, чтобы ни одной душе живой я о слабостях твоих не рассказал. Да вот только рассмеялся я в лицо тебе, а ты и обозлился совсем! Вот теперь и хочешь очернить меня в глазах государевых, лишь бы никто о позоре твоем не узнал, - ворковал Федя, на ходу сказку складную сочиняя. - Да что за небылицы брешешь ты?! - пораженно Оболенский воскликнул, чувствуя, как щеки его жаром обдало от нелепицы этой, что Федя вот так запросто на ходу сочинил. И как только в голову человеку православному брехня такая постыдная прийти могла? Хотя был ли Федя православным? Был ли он вообще человеком? Уж каким силам он поклоняется, Дмитрий уже увидеть успел ночью этой. - Что несешь ты? Постыдился бы бога! И вообще, я мужчина! Нормальный мужик русский, а не содомит проклятый, чтобы тебя возжелать насильничать! Хоть и похож ты на девку, а не устаешь хвалиться тем, что между ног у тебя, - Оболенский фыркнул, да все ж не удержался и перекрестился, мысленно слова свои замаливая. - Да и каким же это кинжалом я тебе угрожал, а, Федя? - А вот этим, - Федя шаг к нему навстречу сделал, да не успел Дмитрий опомниться, как выхватил Басманов из-за пояса его кинжал. В одно короткое мгновение следующие события ужасающие произошли. Взмахнул Федя кинжалом, да по груди своей же полоснул им, сорочку тоненькую разрывая, да кожу белую вспарывая. Тут же капельки крови вниз побежали, в ткань почти прозрачную впитываясь. Отшатнулся от него Оболенский, с ужасом животрепещущим на беса этого смотря. Чего угодно ожидал он. Удумать он успел уже, что Федя нападет на него, прирежет, да прямо на этой полянке богам своим нечистым в жертву принесет, а после с три короба царю набрешет, что от насильника спасался. Однако ж себе рану Федор нанес, словно и впрямь напал на него кто-то ночью этой злосчастной. Не успел еще Дмитрий в голове своей мысли бешено носящиеся воедино собрать, как Басманов кинжал к губам своим пухлым да алым поднес и языком своим поганым прямо по лезвию ледяному провел. - Блядь татарская! Развратник! - вновь Оболенский наземь сплюнул. Не мог он выдержать бесстыдства такого, да издевательств откровенных. В последний раз злобно он на юношу, стоящего в одной порванной сорочке пред ним, глянул, да прочь пошел. И лишь смех федин вдогонку мчался ему, пребольно в спину ударяя каждой ноткой звонкой. Отсмеявшись, Федя плечами повел, мол, и не понимал он вовсе, отчего же так гневаться было, а после кинжал, что в ручках вертел своих, внимательнее рассмотрел. Хорошая то вещица была. Дорогая. Видать, и правда Федя Дмитрия до белого каления довел, раз уж даже не пожелал он вещицу эту вернуть. А, может, и вовсе не хотел он кинжал этот обратно. Может, противно ему было касаться того, что в руках своих бес Басманов держал. Да к тому ж, не только в руках фединых кинжал этот побывал, было лезвие его кровью ядовитой окроплено, да еще и осмелился Федя облобызать его. Небось уверен был Оболенский, что проклята теперь вещь эта, и каждому, кто в руки ее свои возьмет, несчастья она принесет. Да то только и хорошо было для Феди. Придумал бы он еще, как вещицу эту, с которой не расставался почти "Митенька", использовать. Напоследок поляну оглядев, да взгляд на луну величавую бросив, отправился Федя ко дворцу обратно. Спал этой ночью царь крепко, да вот только беспокойно уж больно. Все метался он по постели своей меж перин мягких, да то и дело одеяла пальцами своими стискивал, словно во сне своем ухватиться за что-то пытался. Дыхание его все быстрее становилось, да прерывалось то и дело, хрипел он страшно, воздух ртом втягивая. Сердце его птицей растревоженной в клетке грудной колотилось со скоростью бешеной, да никак оно стук свой оглушительный унять не могло. Сел вдруг Иван на постели, да глаза свои распахнул. Тут же взгляд он к двери обратил, где Федор обычно стоял ночами, да вот только не было там теперь никого. Медленно Иван взглядом покои свои обвел, да только все ж никого он в них не обнаружил. Ужель один остался? Почувствовал он, как дрожь странная все его тело пробирает. Хотел он слуг кликнуть, чтобы воды те ему подали, да только вот голос его не послушался - ни хрипа даже из горла его пересохшего не вырвалось. Думал он встать, но только и члены его повиноваться отказались. Недвижим он был. Как пробудился резко, да так в том положении проклятом и остался. Страшно ему стало по-настоящему, тревога все его тело худощавое переполнять принялась, мышцу каждую напряженную терзая. Мысли его роем пчел медведем растревоженных носились, а взгляд испуганно да судорожно туда-обратно скользил. Да только вот не за что было глазам его в комнате зацепиться. Ни в одном уголке не мог царь успокоения отыскать. Сидел он один-одинешенек, да ни рукой ни ногой двинуть не мог. Тут шорох ему странный почудился. Будто перекатывалось что-то небольшое да легкое совсем по полу. И с мгновением каждым все ближе к лавкам его подбиралось. Вновь Иван все силы для крика собрал, да только не удалось ничего. Застонал бы он от бессилия своего - да только и этого не мог он. Луна, из-за облаков выглянувшая, словно чтобы бессилием его потешиться, комнату осветила. И тут уловил государь движение какое-то на одеяле в ногах у себя. Метнул он взгляд вниз, да сердце его в тот же момент в пятки бухнулось, тяжело стукнув. Ползла по его постели змея, наподобие тех, что на охоте каждой он копытами коня своего давил. Ужель змеиного царя прогневил он? ужели послал он приспешника своего, чтобы отомстить за все злодеяния государю российскому? А коли гад этот ядовитый был? Ничего Иван в змеях не разумел. Ну что ж за напасть! Взвыть Ивану хотелось жутко, да только ж не подчинялся ему голос его. А змея уже лентой черной по одеялу его уверенно по-хозяйски двигалась, все ближе и ближе к нему подбираясь. Ужасно хотелось ему скинуть гада ползучего с одеял своих, да посохом по голове поганой пристукнуть, да только никак он с собой совладать не мог. Не в его силах было заставить тело свое многострадальное его послушаться. И Федьки как назло рядом не было. Небось улизнул тихонечко да теперь с другом своим, Грязным, медовуху из бочек хлещет да хохотом своим заливается над шутками похабными, не представляя даже, что государю его опасность такая страшная грозит. Выпороть его надо. Точно уже было Иван решение принял - как сможет, так сразу прикажет он плетьми паршивца отхлестать. Жалко, конечно, шкурку его молочно-белую рубцами от плетей портить, да вот только не выучит же он иначе урок свой. Но что если... Мысль следующая заставила Ивана похолодеть. Что ж если зря он на Федьку в мыслях своих грешит? Что если заговорщики то коварные в покои его ночью толпой пробрались, да заклевавшего носом Федю и прирезали, да так скоро, что пикнуть он не успел. А самого государя отравили чем, обездвижив полностью, да гада ползучего в покои ему подкинули, возжелав грех за смерть государеву на змею безвинную перекинуть? Складно бы вышло. Шире глаза его распахнулись, когда змея, по животу да по груди его проползла да руки его обнаженной коснулась. Приготовился Иван уже было к укусу больному, да только вот змея вокруг запястья его обвилась, да выше по предплечью его поползла, кольцами руку его обвивая. Изумился Иван тому, что змея-то словно и умысла злого не имела вовсе. Двигалась она так, что, казалось, кожу его ласкала, не думая даже боль ему али еще вред какой причинять. Совсем высоко уже змея забралась, между плеч его покружила, да стала вокруг шеи виться, по-прежнему не думая даже кольца сжимать. Встревожен был государь. Страх все сильнее сердце его тисками сжимал, да в то же время заинтригован он был. Обвившись вокруг шеи его, выше поползла змея. Широко распахнул глаза Иван, когда язык раздвоенный губ его коснулся. Резко сел он, да рывком одним руки к шее поднял, чтобы змею сбросить. Вот только не было там змеи. Медленно, дыша тяжело, Иван шею свою ощупывал. - Что такое, царенька? Отчего проснулся ты? - ласковое воркование это даже вздрогнуть его заставило. Повернул голову Иван, да Федьку у дверей увидел. Живой он был и невредимый. Да уж точно совершенно трезвый. - Сон мне дурной приснился, краса моя. Вот и проснулся, - тихо произнес Иван, изможденно на подушки откидываясь. Все еще дрожал он слегка, ото сна своего не отойдя. Ужель и правда сон то столь явственный был? Ужасно захотелось ему приказать Феде покои его тщательнейшим образом со свечкой обыскать, да змею найти. Вот только одернул он себя усилием воли. Что ж он, хуже и мнительнее сплетницы деревенской что ли? Ясно же - приснилось ему. Хоть и чудилось Ивану, что до сих пор он чешуйки ледяные на коже своей ощущает. - Ну, поди ближе. Присядь рядом. - Что же такое приснилось тебе, царенька, что покой твой нарушило? - с теплотой и обеспокоенностью спросил Федя, ближе к лавкам подходя. В ногах он государевых устроился, да на Ивана глаза поднял. - Да признаться стыдно, Федя. Такая нелепица ужасная, - Иван тихо вздохнул, но все ж порешил, что если и поведать кому историю эту, то только Басманову. - Чудилось мне, будто проснулся я от сна дурного - вот что сейчас. Только ни пошевелиться я не мог, ни крикнуть на помощь. Одни лишь глаза мои по комнате бегали, да только что с них толку-то. Да тебя еще не было. Сперва делом грешным помыслил я, что ты снова с другом своим Грязным загулял, выпороть тебя хотел. А после ж понял, что неспроста мне тревожно так. Понял я, что то заговорщики тебя забрали у меня, да наверняка дурное что-то удумали. И точно. Поползла по моей постели змея. Не боясь, все ближе и ближе ко мне подбиралась. Уж и не знал я, укусить али придушить удумала, да только все ползала она и ползала, а я и поделать ничего не мог. Тут и проснулся, - испытующе он на Федю посмотрел. Но не думал даже опричник верный насмехаться над снами его. Лишь только более обеспокоенным лик его стал. - Бедный мой царь. Ох и намучился ты. Даже во сне тебя изменники подлые не оставляют! - Федя головой покачал, умело улыбку лукавую скрывая. Знал он доподлинно, что за змея с государем его ласкалась. - Не к добру этот сон, боюсь. Никак хочет кто-то, к тебе приближенный, меня у тебя отнять, - тихо Басманов произнес, глаза испуганные делая. - Ну будет тебе, краса моя. Не осмелится никто, - уверенно Иван произнес, руку федину в свою взяв. Присутствие одно опричника этого успокаивало его. Да только ж все равно усталость он ужасную чувствовал. - Ты, Федя, приляг со мной сегодня. Спокойнее мне будет. Не могу я совсем, устал я, - тихо Иван сказал, чувствуя, как веки его совсем уж тяжелыми становятся и слипаются. - Спи, царенька. Спи спокойно, рядом я. Никто более сон твой не потревожит. Ласково Федя поворковал, да, сапоги торопливо скинув, на постель государеву забрался. Коли такое ему царь предлагал, грех уж было отказываться. С силой Иван к себе его прижал, да тут же Федя прильнул к нему, сам словно змея вокруг тела его обвиваясь, да в ответ обнимая. Тепло ему было. Тепло да хорошо в объятиях. Лежал Федя рядом с царем, да улыбался расслабленно, дыхание его ровное слушая.