Another Day

There wasn’t any dramatic radical change at Dave but I noticed that he lost weight, that he got wirier and more aggressive in his appearance. (Alan Wilder, 1983)

Дэйв относится к той категории людей, которые, по выражению Алана, «раздражающе бодры по утрам», но здесь, в Берлине, он почти приучил себя не вскакивать с постели сразу же после пробуждения и не завязывать слишком оживленных бесед за завтраком. Энди тысячу раз прав, когда говорит, что Гаан и Уайлдер слишком разные и столичному зазнайке с замашками богемы не понять тягот рабочего класса, привыкшего к ранним подъемам. Но оказывается, если есть желание уступать друг другу, любое различие из помехи может превратиться в повод для веселья. Дэйв находит утреннее брюзжание Алана чрезвычайно забавным и подтрунивает над другом — впрочем, не слишком активно, и перемежая шутки с самой деятельной поддержкой. Например, пока Алан спит, накрыв голову второй подушкой, Дэйв спускается в ресторан и сам готовит ему кофе, потому что обслуга отеля вечно перебарщивает с молоком. Дэйв думает о том, что пора бы встать и совершить этот утренний моцион, пока еще есть время, но не находит в себе сил. Он просто лежит, устроившись на боку, и смотрит на спящего Алана, охваченного истомой раннего северного лета. По будням они работают в студии чуть ли не до рассвета, а затем отправляются в клуб, остро ощущая, что жизнь проходит мимо них, после — возвращаются в отель, спят три-четыре часа и заходят на новый круг. Такой режим любого свалит с ног, зато в этой неразберихе их маленькая и тесная компания становится еще более сплоченной. Никто и никогда не смог бы сосчитать, сколько раз он, Энди и Мартин засыпали вместе, на полу в студии или в крошечных номерах гостиниц, экономя на постое, так что и теперь, в роскошных апартаментах «Отель Интерконтиненталь» их ночевки друг у друга ни у кого не вызывают вопросов. У «друзей до гроба» масса преимуществ — никто не выдаст чужих тайн, никто посторонний не втиснется в этот орден крестоносцев. Как-то раз Мартин назвал Depeche Mode мушкетерами, и это претенциозное в своей детскости заявление всем показалось очень удачным, даже Дэниелу. Мартин вообще всегда умеет выхватить самую суть, так кажется Дэйву. Недавно они выпивали в каком-то баре, и Гор поделился своими соображениями о том, как люди склонны дробить на части неделимое — свои чувства друг к другу, например. Именно поэтому нечто, названное дружбой, очень часто оказывается совсем не ею, втиснутое в рамки удобного слова. «На самом же деле», — заключил Мартин, поглядывая на друзей своими сонными зелеными глазами, — «никаких границ у нас внутри не существует, это похоже на сообщающиеся сосуды. Одно перетекает в другое». По пьяни сие изречение показалось Дэйву просто верхом человеческой мудрости, особенно учитывая то, что он в упор не помнил, что такое сообщающиеся сосуды. Сейчас, когда в голове ясно, уроки физики приходят на память легче, но слова Гора все еще не дают ему покоя. Алан спит как зачарованный, при взгляде на него может показаться, что его поразило чье-то недоброе заклятье. Пальцы подрагивают, хмурятся брови, он словно бы силится пошевелиться и –не может. Солнце позолотило его густые ресницы и обрызгало нос веснушками. Дэйв так хорошо представляет себе досаду Уайлдера по этому поводу, что не удерживается от хихиканья. Он не думал, что способен на такую нежность к кому бы то ни было. Дэйву и впрямь казалось, что его бесконечно теплое, благодарное и спокойное чувство к Джо ничто уже не сможет превзойти, и не раз в этом убеждался, благо нынешний образ жизни Depeche Mode предоставлял уйму возможностей испытать себя. Были девушки, которые заводили его до умопомрачения, были девушки, которые привлекали своей необычностью — все эти модные иностранки, дочки богатых родителей и праздношатающиеся, были и такие, что трудно вообще поверить в существование подобных¬ созданий ¬– бриллиантовые принцессы-стрекозки, сияющие на свету. Дэйв твердо знал — при всех их достоинствах никто не будет так же верен, понятлив и добр к нему, как Джо. Теперь же бок о бок с этим новым, еще плохо знакомым ему человеком Дэйв ни в чем не уверен. Придвинувшись ближе, он ласково дует Алу на голое плечо, а потом обнимает его ноги своими. — Ал. Мы типа проспали. Уайлдер отвечает невнятным стоном, но не предпринимает никаких попыток вытолкнуть Дэйва из кровати, чтобы затем обезглавить. Алан на полном серьезе предупреждал, что способен на всё перед лицом раннего подъема, и нет никаких причин ему не верить. — Минуту. — Я спущусь за кофе. — Не надо. Полежи так. Приятно, — все это Алан произносит куда-то в подушку, пытаясь спрятаться от света, однако его старания приводят лишь к кислородному голоданию. Дэйв целует его висок и взъерошенный затылок так, как целовал бы болящее место, но его руки уже под одеялом, трогают мягкие розовые соски, живот и все, что ниже. Ал переворачивается и, не открывая глаз, отвечает на ласку с прямолинейностью, свойственной его полу. Его сомкнутая ладонь сжимает член Дэйва ближе к основанию, двигается всего пару раз в старом как мир ритме и сейчас же становится влажной. — Мне достался самый горячий мальчик. Надеюсь, он со мной не заскучает. Дэйв смеется, и смех выходит хриплым. Алан щурится и улыбается, стараясь привыкнуть к изжелта-золотому свету, заливающему комнату. — Признавайся, это ты раздвинул занавески? — А зачем ты открыл глаза? Мог бы сделать всё на ощупь. — Нет. Я хочу посмотреть, — Алан одним движением сдергивает с них обоих одеяло и отбрасывает на пол. Дэйв инстинктивно подтягивает колени к груди, по плечам встают мурашки, но он не капризничает. Алан полулежит, спиной опершись на подушки, и заставляет его сесть у себя между ног, спиной прижаться к груди. Дэйв слушается, и комната тотчас же наполняется запахом чистого пота и влажными звуками соприкосновения кожи и кожи, губ и губ. В этой статичной позе, так явственно говорящей о покровительстве старшего над младшим, они умудряются сделать столь многое. Приподнимаются бедра, стопы стискивают чужие лодыжки, скользят, не останавливаются, двигаются, трутся друг о друга, ладони встречаются с ладонями, пальцы находят пальцы, переплетаются, смыкают руки в замок, расцепляются, снова ищут близости. Алан целует тоненькие неокрашенные волоски у Дэйва на шее, обнимает губами мочку уха, одновременно подтягивает его выше, и Гаан хорошо понимает зачем — чтобы лучше видеть, что происходит с его беспомощно распластанным телом. Дэйв и сам смотрит на себя и тут же горячеет щеками от бесхитростного, в общем, зрелища, которое тонкая и белая рука Алана способна превратить в акт искусства. Большой палец мягко отводит его налитой пенис от живота, а указательный легонько надавливает на нежное отверстие, найдя весьма изощренный способ попридержать судорогу удовольствия. Только после того, как Дэйва скручивает в спазме, немного похожем на сильную щекотку где-то внутри, Алан отпускает его и позволяет позаботиться и о себе тоже. Все еще ощущая глухой гуд в затылке от бешеного притока крови, Дэйв прикасается к нему, к самым сокровенным местам, ужасаясь тому, сколько в нем самом неизлитого чувства и одновременно — голода. Почти вся тягучая влага выплескивается Алу на живот, и пока он пытается восстановить ритм дыхания, Дэйв собирает пальцами несколько капель и отправляет их в рот. Алан смотрит на него устало и удивленно, он даже размыкает губы, чтобы что-то сказать, но так и не делает этого. Зато уже после душа, почти одевшись и собравшись к завтраку, Уайлдер обращается к нему неожиданно серьезно: — Всегда говори о том, что тебе не по душе. Даже если это просто скинутое одеяло. — А? — озадаченно переспрашивает Дэйв. — Ты меня слышал. Берлин меняет базилдонских мальчиков каждый день, заставляет взрослеть, становиться выносливее и изобретательнее. Никто, кроме Алана, прежде не имел опыта жизни за границей — гастроли не в счет — так что любую свободную минуту за пределами «Hansa» ребята проводят шатаясь по городу и глазея по сторонам. Сама «Hansa» стоит в нескольких десятках метров от Стены, и каждый раз во время перекуров разговор заходит об очевидном. Энди, всерьез увлекшийся историей и геополитикой, таращится на завитки колючей проволоки и с энтузиазмом пересказывает недавно прочитанное. Мартин слушает его не без интереса, чуть задрав подбородок. Все взбудоражены тайной, почти мифической жизнью, которая происходит за Железным занавесом, надежно укрытая бетоном, круглосуточными бдениями часовых и пропагандой. Живой, теплый, мыслящий город разрезан на две части — это не укладывается в голове. Холодная война не окончена, Советский союз и США могут применить атомное оружие в любую минуту. Быть может, прямо сейчас кто-то тянется к красной кнопке. От этой мысли стынет кровь и одновременно наливаются мужской силой детородные органы — так уж работает возбуждение, не очень разбираясь что к чему. Возможно, это просто защитный механизм, задуманный матушкой-природой, что-то эволюционно обусловленное, направленное на выживание, поэтому ощущая страх смерти, люди испытывают жгучую потребность заняться сексом. И Дэйв с Алом — не исключение. Как правило, все их сладко-ужасные разговоры о политике заканчиваются смятыми подушками и разбуроханными простынями. Из всех четверых Мартин, пожалуй, переживает самую существенную трансформацию — такую сильную, что она отражается даже на его ленивой и как правило лишенной энтузиазма работе в студии. Его постоянно посещают новые идеи, он занят поиском более жесткого звучания и с удовольствием продолжает совместные шатания по стройкам и раздолбанным городским задворкам, начатые еще в Англии. Мартин снова влюблен, и Энди постоянно над ним подтрунивает. Месть не заставляет себя ждать — с каждым разом Флетч ищет спрятанные другом очки все дольше и дольше. Дэниел и Алан закатывают глаза: — Когда вы уже прекратите свои брачные игры! Март! Отдай ему очки! — Пусть сам поищет, — меланхолично ответствует их штатный гений и шумно втягивает колу через соломинку. Временами Дэйв очень страдает из-за того, что они с Мартином так чудовищно не совпадают в телесных ритмах, в эмоциональных импульсах. Музыка для них единственный проводник, идеальный физраствор, в котором они могут сосуществовать слаженно. Когда Гаан чувствует прилив сил или на него снисходит творческое озарение, первый его порыв — стиснуть, прижать к себе, ощутить единение, но Марта такие выпады только пугают. Он замирает, точно какой-нибудь маленький лесной зверек, прикидывающийся мертвым, лишь бы хищник его оставил. И Дэйв действительно оставляет, испытывая неловкость и досаду. Впрочем, с приходом Алана Дэйв стал переживать об этом куда меньше. В отношениях мальчиков из Depeche Mode не последнюю роль играет простая арифметика: три не делится на два, но вот четыре — только для этого и предназначено. Временами Дэйву даже кажется, что ему вполне достаточно той полу-близости, которая уже существует между ним и Мартом и он мог бы довольствоваться подглядыванием в замочные скважины тех дверей, куда ему нет хода. Как только это чувство в нем крепнет, Гор развеивает его с непосредственностью ребенка, ломающего башенку из кубиков. Вечером все собираются в комнате Энди, чтобы вместе отправиться по клубам. Это негласное правило, о котором известно всем и которое все как бы боятся нарушить. Дэйв заходит, не дождавшись позволения. Еще одна привычка «базилдонских мальчиков», от которой у Ала нервная чесотка, он бормочет что-то неодобрительное, но проходит внутрь следом за другом. Энди с ногами лежит на постели и ест яблоко, разбрызгивая пенистый сок во все стороны, а Мартин делает последние приготовления перед зеркалом. На нем голубые джинсы, новые кожаные ботинки с толстой подошвой и шипованный ремень — тоже новый. Дорогая вещь, походя отмечает Дэйв. Мартин примеряет простую черную майку, затем рубашку, но отказывается и от того и от другого. Их с Энди вещи лежат в шкафу и вокруг него вперемешку — разницу в размерах и стилях эти двое самонадеянно списывают на превратности моды, и Дэйв время от времени читает им лекции по этому поводу. Словно бы решившись на что-то, Мартин тянется к хрустящему пакету, извлекает наружу нечто шелковое и соблазнительное и надевает через голову. Струящаяся материя падает вниз — гораздо ниже задуманного — и крупные темно-коричневые соски Марта оказываются прямо над нежным кружевом. Алан делает губами букву «о», Энди приподнимается на локтях, а Дэйва, как всегда, прорывает первым. — Что это?! — Платье Кристины, — шелестит в ответ златокудрое божество. — Точнее, комбинация. — Ты не можешь вот так пойти. — Почему это? — спрашивает Мартин почти робко, и его голос совершенно не сочетается с уверенными движениями, которыми он регулирует бретели. — Потому что ты мальчик, ау! Мальчики не ходят в платьях, если только они не трансы и не геи. — Март, серьезно! — вклинивается Флетчер. — Шутка хреновая. Недогрызенное яблоко позабыто, простыни смяты, очки непредусмотрительно отброшены куда-то в сторону. — В вас говорят глупые предрассудки. Кто это решил, что мальчики не могут носить платья. Ну? Есть такой закон? И даже если бы был, его стоило бы нарушить. — Ты задержался в развитии. Я такое выкаблучивал, когда мне было шестнадцать, — фыркает Дэйв, стараясь звучать поучительно. — Шестнадцать? Это первая реплика, которую Алан произносит с тех пор, как они с Дэйвом пришли, так что все остальные поворачивают к нему головы с невольным удивлением. — Вот именно, шестнадцать! — ерепенится Дэйв и нависает над Мартином. — Это просто одежда. — Это не просто одежда, это пиздец! За который можно получить по ебалу! — Мы не в Базе. Это свободный город. Вопрос исчерпан, — тихо говорит Мартин и его спокойный низкий голос, тот самый голос, которым он говорит, а не высокий блюзовый тенор для пения, волшебным образом пресекает все дальнейшие протесты. — Да что у него в голове творится? — эту фразу Дэйв произносит себе под нос, когда неразлучная четверка уже вваливается в такси, чтобы начать свой ночной дебош. Дэйв смотрит Мартину в затылок — светловолосая дива демонстративно села рядом с водителем — а Алан смотрит на Дэйва, как обычно сутулясь и слегка наклонив голову. Гаан не видит, просто чувствует на себе этот внимательный взгляд и в конце концов отвечает тем же, неуверенно улыбаясь. Они едут в «The Jungle», справедливо рассудив, что Мартин если и не затеряется среди тамошней публики, то уж по крайней мере не заработает неприятностей на свою милую маленькую попку. Его и впрямь никто не беспокоит, но Энди, Дэйв и Алан все равно никак не могут расслабиться и с чистой совестью надраться. По закону подлости это их булки сжимаются, пока кое-кто преспокойно посасывает пиво и клеит девчонок. — И в гей-клубе баб нашел, — фыркает Дэйв. — Не он их нашел, а они его, — со вздохом уточняет Энди и привычно тянется рукой к очечнику. Футляр оказывается пуст. — Вот дерьмо! Только не снова! Дэйв следит за Мартином со смесью гнева и восхищения, не обращая внимания на эти вопли. До нелепости стеснительный, кудрявый чудак в странной одежде — кто мог бы назвать его красивым и желанным при первой встрече? И тем не менее, по части обхождения с женщинами Марту нет равных. Кажется, слабый пол предощущает что-то в самом запахе его тела и моментально распознает в этом подчеркнуто немужественном мужчине умение доставить удовольствие ¬¬– жажду познания, которая одинаково будоражит и опытных женщин, и невинных девочек. Быть может, все дело в легкости, с которой Мартин относится к постельным забавам. Секс заставляет Гора размышлять о Боге и устройстве вселенной, но в его случае проблемы теоретического толка не влияют на интенсивность практических занятий. Побывав в Японии этой весной, Дэйв вдруг понял, что у японок с их полнейшем непониманием западной концепции греха, и Мартина, лучшего друга христианской «Бригады мальчиков», неожиданно весьма схожие представления о чувственных удовольствиях. «– Зайка, хочешь прокатиться на моем дружке? — Почему нет, это же так весело!» Или что-то в этом духе. Затем следует бесконечно естественный и понятный акт взаимного наслаждения. Мартин стоит с запотевшим бокалом лагера в руке, носок левого ботинка уперся в грязноватый пол. Девочки — каждая выше Гора на добрых два фута — воркуют с ним, как одуревшие по весне голубки. Мартин пьет и с каждым глотком его ответные реплики становятся все многословней, а поза — расслабленней. Он начинает двигаться в такт старому слезливому блюзку, льющемуся из динамиков, и даже подпевать. Гладкие, как полированная бронза плечи, полудетские еще лопатки, картинный, почти кинематографичный смех: ха-ха-ха. Неуемные кудри, завивающиеся в пружинки. И шелковая женская комбинация, слегка съехавшая на сторону из-за металлических вставок ремня. — Что за клоунада, — стонет Дэйв. — Очки-и! ¬– подвывает Флетчер, и Алан, делая вид, что ему не все равно, как-то комментирует эту трагичную потерю. Когда Энди, ощупью пробираясь сквозь жиденькую толпу на танцполе, находит Мартина, тот встречает его жизнерадостной улыбкой. — Я как раз говорил Барби и Монике, что здесь мой лучший друг. Барби и Моника, это Эндрю Флетчер! Мы зовем его «Флетч», но я лично предпочитаю просто «Эн». Взрыв хохота. Энди становится багровым и совершенно забывает, зачем пришел. — Прошу прощения, сейчас придет моя девушка, но Флетч в вашем полном распоряжении, — Мартин говорит на английском, чтобы Энди оценил всю глубину подставы и все-таки успел ретироваться, но бедный Флетч выглядит таким нервным и взбудораженным, что едва не дымится. Алан наблюдает за этой сценой, вырисовывая какие-то тайные знаки на столе при помощи незажженной сигареты. Одна его бровь лихо заломлена, и это «неправильная» бровь¬ — та, что свидетельствует о беспокойстве или неудовольствии. — Поедем в отель? — спрашивает он, не слишком заботясь о том, чтобы придать своей фразе вопросительную интонацию. Дэйв послушно кивает. Они ловят такси и прячутся во мраке салона, безошибочно угадывая обоюдное беспокойство, какое-то тягучее, гнетущее чувство. Рука Алана, красивая и замечательно беспокойная, пощипывает обивку сидения. В номере он снимает только ботинки и сразу же тянет Дэйва к себе, подталкивает к кровати и усаживает в их любимую позу — спина к груди. Одна рука Уайлдера держит Дэйва поперек живота, сухие губы очерчивают линию напряженной мышцы на шее, ведут снизу вверх. — А теперь расскажи мне, как так получилось, что в шестнадцать лет ты разгуливал по Базилдону в платье. Дэйв зажмуривается. Ткань рубашки раздражает его отвердевшие соски, это немного стыдно, все же, он не девочка-подросток. Ему хочется повернуться, но Алан мягко удерживает его, успокоительно целуя в висок. Он не мучает, даже не поддразнивает, но ждет ответа, а вернее –требует. — Не знаю, просто… хотелось испытать себя. Ощутить свои пределы, выпендриться заодно. Мне всегда казалось, что я способен на большее, что я достоин лучшего… — дыхание Ала, жаркое дыхание через приоткрытый рот, сбивает Дэйва с мысли, он начинает запинаться. — Поэтому ты решил надеть платье и?.. Вторая рука Ала растирает Дэйву плечо, как ребенку, который замерз или испугался, и это совсем не то, чего бы самому Дэйву хотелось в такой ситуации. — Просто гулять по клубам. Там был один чувак, владелец, он меня знал, поэтому присматривал за мной, типа того. Не давал в обиду. — И как же ты туда добирался? До клуба? Тебя возбуждала опасность, смею предположить. — Ну… да. Видишь, ты и так все знаешь. Зачем ты спрашиваешь? — Просто хочу разобраться. И что это было за платье? Ты сам его купил? Дэйв сглатывает и предпринимает еще одну попытку повернуться — такую же безуспешную. — Нет. Это было платье Сью. Такое белое, с лентами… Я был худой тогда. — Красивый мальчик в белом платье с лентами идет ночью по Базилдону потусоваться в клуб. О чем ты только думал? Дэйв чувствует, как Ал передергивает плечами и утыкается лицом в его затылок, теперь он обнимает его обеими руками, стискивая и прижимая к себе. Он расстроен, и этот тревожный импульс передается от тела к телу. — Не знаю… Правда, не знаю. Тогда случилось много всего. До этого… я гулял с моей первой девочкой, а Марк, один парень, мой друг… трахнул ее прямо при мне на одной вечеринке. Я поднялся в спальню и — там они. После этого у меня немного снесло крышу. Я подумал — вот дерьмо, а я-то ей чем не угодил? Может, я просто не достоин ничего крутого, и вся эта хуйня, эти суды, тюрьма, то, что мама все время плачет из-за меня, то, что отец снова бросил нас со Сью, может… ну типа так и должно быть? Стоит Дэйву выговорить все это, как из глаз брызжут слезы. Они действительно расплескиваются в стороны, как будто что-то сдерживало их внутри, а теперь они с триумфом проделали свой путь наружу. Жидкость такая едкая, что моментально вызывает зуд на щеках и подбородке. Алан вытирает ее тыльной стороной руки, а потом собирает губами, наконец разомкнув слишком тесные объятия. Дэйв немного давится плачем, у него течет из носа, пока Уайлдер целует горячие мочки его ушей и расстегивает их рубашки, без лишней суеты, но очень целеустремленно. — Так не должно быть, — убедительно говорит Алан в теплое местечко под подбородком Дэйва. За день у Дэйва отросла щетина, наверняка она царапает Уайлдеру губы и щеки, но тот не жалуется. Пальцы Ала скользят сквозь его волосы, притягивают голову ближе для поцелуя, еще и еще, не дают отстраниться, и это самое лучшее, что Дэйв испытывает за долгие недели, а может быть, годы — невозможность прекратить влажное, пахнущее слюной и теплой кожей слияние. Он сжимает запястья Уайлдера, молчаливо упрашивая держать его еще крепче, хотя крепче уже, кажется, невозможно. — Детка, пусти. Я никуда не исчезну, — уговаривает Алан, и только тогда Дэйв понимает, что перебарщивает. — Прости. Почувствовав свободу, Алан помогает ему раздеться до конца и укладывает на спину, целует пальцы и ладони, которые только что чуть не сломали его лучевую кость. Дэйв пару раз задевает ногтями свои ноющие соски, и Уайлдер, проследив за этим движением, наклоняется и берет их в рот, обнимая губами и мягко касаясь кончиком языка. — Господи… черт… Господи… — выдыхает Дэйв, сведя брови к переносице. — Так Господи или черт? — спрашивает Алан лукаво, но тут же снова берется за дело, чуть втягивает ртом напряженную до предела плоть, согревает своим теплом, и эта ласка отзывается в самых неожиданных местах — то в ногах, то в пояснице. Колено Ала движется вверх, и Дэйв принимает его между бедер, поддаваясь, чуть выгибает спину, но не открывает глаз. Уайлдер любит посмотреть, и сейчас он смотрит за двоих, стараясь ничего не упустить. Дэйв поднимает руки и Алан тут же зарывается носом в редкие волоски у него в подмышках ¬– он и правда почти голый там, это совсем не мужественно и уж тем более не взросло, но Ал говорит: — Меня это заводит. Эта твоя редкая травка. Алан никогда не бросает слов на ветер, вот и теперь — немедленно подкрепляет сказанное поцелуями в означенном месте. — Щекотно, — врет Дэйв, зажимаясь от смущения. Алан нехотя поднимает голову и его губы перемещаются к ключицам, он наваливается сильнее и Дэйв подается под ним, чувствуя нечто сродни облегчению, хотя его член болезненно пульсирует от притока крови. Между их телами и иглы не просунуть, их сердца бьются не в такт, но одинаково быстро, и оба сходят с ума, остро чувствуя, какие они на самом деле разные и как удивительно совпадают. — Ты мне… — бормочет Дэйв, потеряв всякий стыд, вскидывая бедра и потираясь об Алана промежностью, — я в тебя так… Ты… — Оба прекрасно понимают, что он пытается выговорить, но это не те слова, которые могут выразить то, что Дэйв чувствует. — Давай просто будем вместе, — наконец сдается Гаан. — Конечно. А сейчас мы займемся тобой как следует. Все убеждены, что из «Construction Time Again» выйдет нечто особенное и потому относятся к работе с максимальной ответственностью, на которую только способны. Дамы сердца выказывают понимание и приезжают в Берлин всего пару раз — погулять на выходные. Джо поражена роскошью отеля и видом Стены, часовые завораживают ее, она, кажется, готова торчать на крыше студии до бесконечности, играя с ними в гляделки и строя рожицы. Дэйва неожиданно раздражает это ее ребячество, хотя он и сам не один день провел в таких вот забавах. — Я думал, ты захочешь пойти по магазинам, — говорит он хмуро. — Потом! — отмахивается Джо. В итоге всю субботу она либо гуляет по территории «Hansa», либо торчит в отеле, наслаждаясь высококлассным сервисом. Дэйв постоянно вынужден сидеть с ней, Аланом и Джери за одним столом, и это иррационально расстраивает его. В самом деле, а чего он ожидал? Метафора сообщающихся сосудов относится не только к чувствам, но и к их общей жизни в Depeche Mode. Все здесь переплелось корнями — музыка, семья, дружба, любовь, секс и невообразимое количество дерьма, которое стоит за этим. К вечеру Дэйв и Джо ссорятся без всякой причины, и Гаан пулей вылетает из их номера, чтобы не наговорить ей лишнего. В коридоре он натыкается на Джери и Гронью, которые возвращаются из косметологического кабинета. — Мы идем гадать на Таро! — объявляет Джерри. — Давай с нами. Я могу погадать и тебе! Сейчас еще придет Энди. А где Джо? Дэйв настолько сбит с толку, что позволяет увести себя в номер Алана, сам помогает выдвинуть прикроватный столик на середину комнаты и, усевшись на пол, принимает пиво из рук Уайлдера. — Тебе оно понадобится, — мрачно констатирует Алан. — Спасения не будет. Девушки возбужденно хихикают и переглядываются, ерошат свои новые прически. Дэйв отхлебывает из бутылки и уныло следит за приготовлениями. Джери все еще немного пугает его, он замечает за собой, что робеет в ее присутствии. Дэйв младше Алана, и пока что эта небольшая разница в возрасте ощущается довольно остро, но Джери на целых двенадцать лет старше самого Уайлдера. При других обстоятельствах ее сын мог бы быть Алану младшим братишкой. Этот факт не лезет Гаану в голову, как ни упихивай. — Таро Висконти-Сфорца? — спрашивает Дэйв, рассматривая карты, некоторые из которых перевернуты рубашкой вниз.  — Стилизация, конечно. Итальянская колода неполная. А ты откуда знаешь? — оживляется Джери и пододвигает к нему часть колоды. — Мои тетки пользовались похожими картами. Это каббала. Не страшно? — Не страшно — что? — спрашивает Джерри немного задиристо. — Узнать правду? Она морщит нос и звонко смеется. Может, Алану просто весело с ней, в этом всё дело? — Всё, что делают евреи, полно коварства, — отвечает Дэйв ей в тон. — Не нужно об этом забывать. Алан тонко улыбается и садится на постель, согнув ноги по-турецки. Сверху ему хорошо видно, что происходит за гадательным столом. — Я пока только учусь, так что если ты знаешь что-нибудь полезное, поделись. — Я почти ничего не знаю, — признается Дэйв и берет в руки несколько карт. — Но я умею распределять арканы для тех, на кого гадают. Вот это — Алан. Гронья с интересом разглядывает карту, которую Дэйв зажал между пальцами. Висконти- Сфорца, самая старая из известных ныне колода, нарисована в стиле Ренессанса — величественные дамы в богатых одеждах, рубиновые скипетры, смертоносные мечи и тяжелые короны с острыми зубцами. Темное золото итальянцев, старинная магия иудеев. Дэйв поворачивает карту, давая всем разглядеть изображение юного светловолосого воина верхом на белом коне с толстой горбатой шеей. — Почему Алан? — спрашивает Гронья. — Потому что это — Рыцарь кубков… А также стаканов, рюмок и стопок. Его голос тонет в звуке всеобщего хохота, а Алан согласно кивает и салютует с кровати бутылкой пива. Они долго не могут начать, болтая и валяя дурака, а когда Джери всё же собирает колоду и начинает перемешивать, на стол падает еще одна занимательная карта. — «Любовники»! — говорит Джери с загадочным выражением лица. — А, вот еще, — усмехается Дэйв. — Никому не позволяй трогать свою колоду.