Another Day

In a field by a river my love and I did lie On my naked shoulder she too proud to cry She said that I must leave her, an icy tear she froze How could I melt the heart, of a wild Irish rose (Bono, «Wild Irish Rose»)

Вступают духовые, когда в дверь несколько раз ударяют раскрытой ладонью. — Да? — удивленно произносит Дэйв и убавляет громкость. В его маленькое убежище протискивается Стелла Роуз, и он так обескуражен ее появлением, что вместо приветствия просто протягивает к ней руки. — Иди сюда. Ты как здесь оказалась? — Сюрприз! Она валится на постель рядом с ним и какое-то время они сидят в обнимку и по инерции смотрят на крутящуюся пластинку. От дочери пахнет солнцем и кремом для рук, она слегка покачивает ногой в такт, посылая импульс старой уютной кровати. Дэйв ловит себя на том, что начинает задремывать. Голова безвольно откидывается назад, конечности теряют вес и в конце концов он падает в теплое, тягучее тесто, наподобие того, из которого его мать пекла сдобные булочки по праздникам — это дочь осторожно подкладывает подушку ему под спину. Много лет назад он сам вот так, как сейчас Стелла Роуз, вторгся в чужую берлогу мрачной рефлексии — с той только разницей, что Дэйв всегда рад появлению дочери, а его тогда не очень-то хотели видеть. Когда Дэйв стучится в дверь номера, Мартин, конечно, понимает, что это кто-то из своих, и через долгий промежуток времени все-таки отзывается. Судя по звукам, Гор просто скатывается с постели и идет открывать. Дэйв просачивается внутрь и поворачивает защелку. — Можно к тебе? — Своевременный вопрос, учитывая то, что ты уже вошел. Что случилось? — Мартин смотрит на него, болезненно сощурившись, и складывает руки на груди. — Ничего. Просто хочу побыть с тобой. Понял вдруг, что не делал этого целую вечность — и вот. — Стоишь передо мной во всем своем великолепии? — хмыкает Гор. — Ну ладно. Будь со мной. Он снова забирается на кровать — полностью одетый — и хлопает рукой по месту справа от себя. Лицо у него отекшее, волосы взъерошены и напоминают разоренное гнездо. Дэйв устраивается на подушках и изо всех сил пытается не пялиться так уж сильно. — Ну… Как у тебя дела? — он чувствует, как неловкость Мартина, точно инфекция по воздуху, передается и ему. Дэйв едва не начинает размахивать руками в надежде отогнать от себя эти тлетворные эманации. — Все еще синдром отмены. Когда меня не рвет от головной боли, то начинаются панические атаки. Примерно так у меня дела. Боль, как и алкоголь, делают Мартина разговорчивым, только теперь, когда мысли связны и не затуманены выпивкой, он это, похоже, осознает и испытывает досаду. — Это пройдет… Знаешь, ты был прав, — тихо говорит Дэйв. — Вся хуйня в том, что всё, вообще всё — проходит. Это полный отстой. Мартин смеется, и по его щекам бегут слезы, он вытирает их тыльной стороной руки, снова и снова. Поворачивается на бок, лицом к Дэйву, потом снова ложится на спину. Его всклокоченные кудри лежат поверх подушки наподобие странного, вихрастого нимба. Лицом он постарел, но гладкая и плотная кожа все так же глянцевито блестит в неверном свете прикроватной лампы, точно навощенная поверхность листьев каких-нибудь тропических растений. — Только дошло? — Вроде того. Док всегда говорит мне это, когда хочет успокоить, но я как-то раз задумался — а что, блять, в этом успокоительного? — Мудак твой док, — яростно шипит Мартин, глядя в потолок. — Все мозгоправы просто мудаки. Ты не представляешь себе, сколько бабок я спустил на эту тягомотину вместе со Сьюзан. Сколько часов я потратил — часов, которые ко мне никогда не вернутся! Вместо того чтобы просто признать — мы облажались, ничего не вышло. Всё, конец! С англичанами это не работает, мы слишком умные, мы не можем поверить во всю эту мерзкую фальшивую хуйню! — Я еврей, Март. А ты наполовину нигер. — Неважно. Блять! — Мартин рывком садится на постели и сжимает виски ладонями. Дэйв сочувственно смотрит ему в спину, но не решается прикоснуться. — Гнев тоже пройдет. Потом станет грустно. Я уже прокатился на этих русских горках, так что поверь мне на слово. — Я скучаю по Энди, — вдруг говорит Мартин, хотя, по-видимому, не собирался. Боль приняла решение за него. — Я хочу однажды вернуться. Мне его не хватает в Санта-Барбаре. — Ты звонишь ему раз в полгода. — А матери я звоню раз в год. И что? Это ничего не значит, — бурчит Мартин, заметно пришепетывая. Когда Гору нет особого дела до собеседника, он перестает стараться и его речь становится неразборчивой. Незнакомые люди начинают переспрашивать, но Дэйв смог бы прочесть сказанное по губам, как глухой инвалид, вынужденный мириться со своим недугом — так ему кажется. В этом весь Мартин, от кудрявой макушки и до кончиков ногтей на его крупных ступнях. Настолько хорош и настолько невыносим, что при помощи собственных недостатков заставляет тебя ощущать собственную ущербность. — Тебе сложно такое принять, правда же? Ты не такой, — еще пара шипяще-свистящих фраз. Дэйв моргает и подпирает голову локтем. — Нет, я не такой. — Ты тоже проводишь много времени в одиночестве, причем по собственному желанию. — Вовсе нет. Я провожу много времени в одиночестве потому, что я одинок. Но вовсе не по собственному желанию. Мартин поворачивается и поднимает на него взгляд. Сонные, до тошноты томные зеленые глаза изучают его с неприкрытым интересом. — Это хорошая мысль. — Дарю. Используй для песни. — Одиночество необходимо для работы. Музыка любит тишину, — Мартин явно пытается объясниться, и Дэйв задерживает дыхание. Ему кажется, что он ощущает прикосновение диковинной бабочки, присевшей к нему на плечо. Этого он никак не ожидал, пытаясь проникнуть в номер Мартина. — Ну, в таком случае жди меня в топе всех европейских чартов! Одиночества и тишины у меня теперь навалом. Мартин слегка растягивает тонкие и вместе с тем выпуклые губы в улыбке. На этот раз он ложится чуть ближе, и Дэйв тоже немного перемещается, делая расстояние между ними таким незначительным, что можно легко ощутить тепло тел друг друга прямо сквозь одежду. Когда Дэйв кладет руку Мартину на лоб, тот не пытается увернуться. — У тебя температура. — Нет у меня никакой температуры. Просто подыхаю. — Глупости, — улыбается Дэйв. — Скажи, что я не умру, — устало просит Мартин, и это совсем не похоже на истеричные выпады Гора во время панической атаки, когда он буквально виснет на Гордено, умоляя его отогнать призрака смерти. — Ты не умрешь. По крайней мере, не сейчас. — Мне кажется, иногда тебе бы этого хотелось. — Ошибаешься, — Дэйв слегка перемещает руку и гладит Мартина по волосам. Пальцы вязнут в этой диковинной пряже, цепляются за плотные пружинки. — Всякий раз, когда я очень злюсь на тебя, я вспоминаю тот случай… когда ты закрыл меня собой и какие-то барыги со всей дури врезали тебе по лицу. И как только нос не сломали. Мартин машинально подносит руку к лицу и сжимает переносицу, свой маленький носик-уточку. — Всё нормально с моим носом. Но это как-то уныло. Ты мог бы не представлять меня в такой жалкой ситуации? — А как мне тебя представлять? — интересуется Дэйв со смехом, и Мартин морщится. — Ну, не знаю. В сиянии славы с мечом наперевес, побеждающим Дитера Болена. Дэйв уже не может сдерживать хохот и прижимает ладонь к губам, чтобы не производить лишнего шума и не беспокоить больную голову друга. — Договорились, — обещает он, немного успокоившись. — Знаешь, о чем я мечтаю? Мартин не удостаивает его ответным вопросом. — Что мы когда-нибудь придем в кафе, и нас спросят: «Чай или кофе?». И мы сможем нормально поговорить. При помощи слов, как самые обыкновенные люди. Мартин еле слышно хмыкает и наконец уворачивается от его руки. -Что за музыка? — спрашивает Стелла Роуз, когда Дэйв просыпается и трет глаза, стараясь избавиться от ресницы, угодившей под веко. — Это Малер. В исполнении Берлинского симфонического оркестра и кого-то там еще, бла-бла-бла умные слова. Я не особо разбираюсь. — Ого. — Пожалуй, на сегодня хватит. Поставь там что-нибудь, на свой вкус, — просит Дэйв, и дочь, тоже немного сонная, нехотя поднимается, чтобы порыться в его пластинках. Дэйв наблюдает за ней со своего места, все еще полулежа, пытаясь отогнать посетившее его сновидение. Стелла Роуз сидит на пятках и, сосредоточенно выпятив губу, переставляет потертые конверты. — Леди и джентльмены, The White Stripes! — наконец объявляет она, разворошив всю полку, и делает клоунский выпад, отклонив назад бедра и снимая с головы воображаемую шляпу. Стелла хочет выглядеть нелепой, но танцевальное прошлое дает о себе знать — девочка гнется как весенний прутик и, как ни старается, не может придать своим движениям неуклюжесть. — И почему ты забросила балет, — спрашивает Дэйв, пока Джек Уайт истязает гитару, а его «сестрица» колошматит по тарелкам, как обезумевший пещерный человек. — Потому что я слишком высокая и — жирная. Стелла валится назад на постель и оттягивает кожу на боку в подтверждение своих слов. — Эй! Не говори так про мою дочь. — Ты же сам был против, помнишь? — Я?! — искренне удивляется Дэйв. — Да. В студии сказали, что нужно сесть на диету, и в шестнадцать больше девяноста девяти фунтов весить мне будет нельзя, и даже для нео-классики разрешат только сто четыре. А ты сорвался на учителя, кричал, что однажды весил сто четыре и твой желудок был размером с помидорку-черри, и что если кто-то намерен калечить твою дочь, ты всех порешишь. А потом встал передо мной на колени и сказал что-то офигительно пафосное из Боно. Что-то вроде: «Твое тело — это храм, береги его». Дэйв взбивает подушку под головой, стараясь устроиться поудобнее. Стелла снова принялась качать ногой, а он теперь отбивает такт пальцами об изголовье кровати. — О черт. Я вообще часто это делаю? — Что? — Срываюсь на людей. — Не переживай, пап. Ты потом долго извинялся и даже прислал ему какие-то подарки. — Да, очень на меня похоже, — вздыхает Дэйв и перестает барабанить свою партию. Дочь сразу же корчит рожицу по этому поводу, и он начинает вновь. — Не расстраивайся. Я правда не подхожу для этого дела. Одни мои щеки весят как половина нормальной балерины и у меня тонкие кости. Если я прыгну на мысок, у меня сломается лодыжка. Была бы я ростом с Мартина, тогда еще ничего. — Интересно, почему все всегда говорят о том, что Март низкий. Как будто это качество как-то определяет его…– Дэйв хмурится, а потом улыбается, припоминая подробности истории, которую собирается рассказать. — Однажды нас познакомили с Милен Фармер, она реально была фанаткой DM и чуть штаны там не потеряла от восторга. Потом она описала эту встречу в своих мемуарах. Это было что-то вроде… «Я фстритиля Мартаана Гора, он биль низкого роста», — Дэйв кривляется, не очень-то натурально изображая французский акцент, но добивается своего, Стелла Роуз смеется, уткнувшись ему в плечо. — Ну не знаю, у него забавная внешность и это просто… ну, бросается в глаза. А рост только усиливает это впечатление. — Странное дело, я никогда не думал о нем как о невысоком человеке. Наверное, все дело в том, что эго Марта ненавязчиво дорисовывает ему пару лишних футов. А еще у него во-от такой член. — Папа! — Стелла садится на постели и закрывает лицо руками. — Что? — Он еще в коляске меня возил, — дочь смотрит на него сквозь пальцы. — И какое отношение это имеет к его физиологическим особенностям?! Я констатирую факт! — Стой-стой-стой, сейчас будет моя любимая песня. Твоя тоже! — Стелла машет руками, как будто пытается взлететь, и Дэйв без труда узнает в этом жесте себя. — Куплет или бридж? — уточняет Дэйв. — Разберемся! Они едва успевают вступить, но получается все равно хорошо. Стелла отлично берет верха и подбавляет хрипотцы ровно там, где нужно, Дэйв без труда подстраивается под ее тональность и вовремя замолкает, предоставляя дочери спеть любимый пассаж: — «Like a summer RO-OSE needs the sun and rain…», — она почти кричит это, и ее явно слышно на весь дом. Они оба еще долго не успокаиваются, балуясь и заглушая пластинку, а потом отдыхают, часто сглатывая и ленясь, чтобы пойти на кухню и попить воды. — Хорошо получилось. И не очень странно, — тихо говорит Дэйв, когда пластинка доходит до конца. — По крайней мере, не так странно, как у Мартина с Вивой. — Это полный треш, — соглашается Стелла Роуз, и на этот раз уже Дэйв закрывает лицо руками и мелко трясется от смеха. — Как он додумался до такого. Петь с ребенком «Devilman». Лица людей в зале. Лицо Вивы. — Мама сказала, ты хочешь поехать в Монток. И что-то посадить, — вдруг говорит Стелла, и Дэйв перестает улыбаться. — Ну да, и что с того. — Каждый раз, когда у тебя начинается депрессия, ты едешь в Монток и что-то сажаешь, — Стелла переворачивается на живот и упрямо смотрит на него исподлобья. С этого ракурса она ужасно похожа на Джен, даже глаза кажутся темнее, чем они есть на самом деле. — Поедешь со мной? — Я «за», просто… думала, может, ты хочешь побыть один. — Нет, не хочу. Совсем не хочу, — Дэйв снова трет лицо, инстинктивно пытаясь спрятаться от испытующего взгляда дочери. — Может, даже посадишь что-то вместе со мной. — Тут я тебе не помощник. Из меня хреновейший садовод, я даже лук прорастить не могу. Помнишь, в школе задавали? У меня ничего не взошло. — Как вообще можно запороть проращивание лука?! — возмущается Дэйв, и Стелла снова начинает улыбаться. — Это же самый живучий овощ в мире, где вас берут, таких талантливых? — Кого это «нас»? — Ал однажды посадил 6 луковиц, проросла только одна. — Вот-вот, та же история! — вздыхает дочь. — Невероятно. — Может, я слишком глубоко воткнула луковицы. — Ну не на десять футов же ты их закопала! — Ну-у, — тянет Стелла и показывает язык. Дэйв сейчас же реагирует на это поддразнивание, демонстрируя, что может высунуть язык намного дальше и продержаться в таком положении куда дольше нее. — Нужно сделать кое-что, — говорит он после их маленького соревнования и садится по-турецки. — Думаю, уже можно. Стелла Роуз вопросительно смотрит на Дэйва, пока он ищет нужный номер в записной книжке айфона, нажимает на вызов и включает громкую связь. — Алло! Милый? — сигнал не очень хороший, но им со Стеллой все равно слышно, каким усталым и слабым звучит родной голос. — Здравствуй, мама! — Дэйв старается говорить громко и четко. — Ты слышишь меня? Тут со мной Стелла Роуз. — Привет, бабуль! — подключается дочь, и пара минут уходит на то, чтобы Сильвия, помногу раз переспрашивая, выяснила как у внучки дела. Дэйв смотрит на экран айфона, чуть отклонив голову, в надежде, что слезы, уже готовые соскользнуть вниз, минуя барьер нижнего века, вкатятся обратно. Он кусает губу, готовясь вступить в разговор, несколько раз сжимает и разжимает кулак. — Мам, я тут узнал, что ты уже несколько дней сидишь дома. И почти месяц не ходила в парикмахерскую. — Это Джек тебе рассказал? Он обещал не тревожить вас по пустякам, — расстраивается Сильвия. — Нет, не Джек. Он же тебе обещал. Это Сигал. У меня очень хорошая невестка, — говорит Дэйв, стараясь смехом прикрыть дрожь в голосе. — Она хорошая девочка, — соглашается Сильвия. — Не волнуйся, милый, у меня всё замечательно. — Послушай, мама. Я приеду, и мы сходим в парикмахерскую вместе. Договорились? — Я тоже приеду! — кричит Стелла, наклонившись к динамику. Они разыгрывают небольшую пантомиму, уточняя друг у друга детали, и снова приникают к гаджету. Сильвия долго и безуспешно отговаривает их от поездки, и в конце концов они просто отключаются, наскоро попрощавшись. — Я думал, ты хочешь провести время со своим парнем, — говорит Дэйв, отбрасывая айфон подальше на подушки. — Это же бабуля, — укоризненно тянет Стелла. — Ничего с ним не случится за пару дней. — Я думаю, что побуду там неделю, не меньше. Вряд ли твой бешеный ирландец столько выдержит. — Не такой уж он и бешеный, — смущенно хмыкает дочь и надувает губы. — У тебя будет фамилия Маллен, как у чертовой Гроньи Маллен! — дразнит Дэйв. — У него двойная фамилия, вообще-то. И я всегда могу оставить свою. Па-ап. Ну прекрати. С чего ты вообще взял, что я собираюсь за него замуж? Дэйв раскрывает объятия, но Стелла все еще строит обиженную и не сразу обнимает в ответ. — Просто помни: что бы ни случилось, ты навсегда останешься маминой сладкой горошинкой и — моей летней розой.