Another Day

Heaven loves ya The clouds part for ya Nothing stands in your way When you're a boy Clothes always fit ya Life is a pop of the cherry When you're a boy (David Bowie, «Boys Keep Swinging»)

— Да всё с тобой хорошо! — по десятому разу повторяет Мартин, устало наблюдая за тем, как Флетч слоняется от дивана к дивану и заламывает руки. — Ты не понимаешь. У меня что-то колет в боку. Вдруг это аппендицит? А вчера снова был запор. Я читал, что это один из симптомов. — Поменьше читай всякой ерунды! — стонет Гор. — Возьми лучше Гессе у меня в чемодане. Книжный чемодан Мартина успел стать притчей во языцех. Маленький и совершенно не приспособленный к тасканию тяжестей Гор самозабвенно волок этот баул до автобуса во всех турах и поездках в звукозаписывающие студии и берег его как зеницу ока. Накрашенный, с выбеленным ирокезом и кожаной юбчонке, он походил на шлюховатого вида группи, которая сопровождает группу. И вот, в самый ответственный момент у чемодана лопались ручки, он раскрывался, и наружу вываливались… книги. Реакция персонала гостиниц, не готового к такой развязке, была неописуемой. — Не хочу я твоего Гессе. У меня изжога! — Давай теперь ты, Дэйв, — просит Мартин. — У меня уже во рту пересохло. — Я думаю, ему нужен врач, — признается Дэйв, и Миллер согласно кивает. За те две недели, что они провели в «PUK», Энди успел свести с ума всех, начиная от согруппников и заканчивая шеф-поваром, который каждое утро баловал постояльцев умопомрачительными континентальными завтраками. Если простить этой датской глуши отдаленность от цивилизации и отсутствие приличных баров, то «PUK» смело можно было бы назвать курортом мечты — идиллические пейзажи, просторный бассейн, тренажерный зал, вкусная еда и здоровый сон в комфортабельных коттеджах; временами группе даже удавалось забыть, что она страдает над записью, а не просто нажирает бока у каких-нибудь деревенских родственников. Единственной ложкой дегтя было нытье Флетча, не прекращавшееся ни днем, ни ночью. Алан злился больше всех и грозился отправить его назад в Англию, но Дэйв не мог с ним согласиться в этом решении, не умом, но каким-то шестым чувством понимая, что без Флетча даже та хрупкая связь между ними и Мартином, которая существует сейчас, прервется, и от Гора не станет никакого толку. — Вот видишь! — хнычет Энди. — Даже Дэйв считает, что я не здоров. Я очень бледный сегодня. — Бледный ты не из-за аппендицита, — заверяет Дэйв. — Как вернешься домой, отправляйся-ка, ну не знаю… к мозгоправу. У тебя какой-то невроз. — Разве невроз исключает аппендицит? — продолжает волноваться Флетчер. Алан закатывает глаза, но никак это не комментирует. — Дэйв, иди сюда. Ты мне нужен. — О нет. Только не «Nothing». Вот уже несколько дней Дэйв страстно желает переименовать эту песню в «Living in Hell» — с возможными вариациями. Алан заставляет его перепевать отдельные фрагменты и всю песню целиком, методично сравнивая получившиеся записи и попутно обсуждая их с Миллером и Дэйвом Бескомбом. Взывать к его сочувствию и запираться в туалете вместе с Флетчером совершенно бесполезно: пока длится рабочий день, Уайлдер не обнаруживает никаких признаков человечности. И только после полуночи, когда они всей командой обносят холодильник или совершают в бассейне заплывы на сон грядущий, мышцы его вытянутого лица вновь приобретают некоторую подвижность. — Ты же знаешь, что в конце концов сам будешь доволен результатом, — спокойно парирует Алан. — Иди в кабинку. Помнишь, к чему мы пришли вчера? Дэйв не любит записываться в кабинке, там он чувствует себя одиноким и отрезанным от группы, ему не хватает публики, не хватает пространства. Алан знает это, но всё равно просит попробовать, и Дэйв подчиняется. Они делают два дубля — не очень-то удачных, по мнению Дэйва — после чего следует традиционная заминка. Зануда-Уайлдер осмысляет этот небольшой эксперимент, а Дэйв ложится прямо на пол, на повытершийся уже ковер, по которому змеятся провода. Он улыбается, представляя себе, как Алан сейчас кусает заусенец, нахмурив русые брови, и теребит разваливающийся сноп на голове. Уайлдер ужасно капризен по части стрижки и почти никому не позволяет прикасаться к своим волосам. Однажды, когда Джери не было поблизости, Алан торжественно возложил ответственную должность парикмахера на плечи Дэйва, и Гаан почувствовал, как у него начинают трястись поджилки. Дэрил шутил, что бездарных цирюльников Уайлдер скармливает собакам в своем саффолкском поместье… Конечно, никакой псарни у Алана никогда не было, но тем не менее, стилисты, которые не могли угодить ему, из команды Depeche Mode бесследно исчезали. В тот раз Дэйв стриг его не меньше часа, бережно пропуская между пальцев каждую прядь и срезая не больше миллиметра за раз. Алан смотрел в зеркало с нескрываемым удовольствием, а Дэйв пропотел до самых трусов. Теперь он сам предлагает Уайлдеру укоротить прическу — волосы так отросли, что их не берет даже супер-сильная фиксация, но упрямый пижон всё оттягивает момент. Когда Алан ложится сверху, эти пушистые пряди падают Дэйву на лицо, и мягко щекочут, лезут в нос. — Дэйв, мы закончили. Можешь выходить, — сообщает Дэниел по переговорному устройству. Дэниел. Это означает только одно — впереди долгий процесс перезаписи и никаких «Тоблеронов», чтобы не раздражать горло. — Я хочу, чтобы ты спел еще ниже, — деловито сообщает Алан, когда Дэйв выходит наружу. — Чтобы это был монотонный грудной голос, чтобы это звучало равнодушно и потому пугающе. И сексуально. — Монотонно и сексуально? — фыркает Энди. — Это как? — Представь завод по производству порно-кукол, — советует Мартин, пряча улыбку. — Ребята, извините, конечно, но вы не помогаете, — отзывается Алан, и Дэниел примирительно смеется над шуткой Гора. Дэйв встает перед микрофоном, послушно надевает наушники и призывает на помощь всё свое терпение. Хватает его до обеда. Со слезами на глазах и першением в горле, он выслушивает очередную порцию замечаний и советов по поводу смысловых акцентов, пауз и интонирования. Алан хочет сделать его пение максимально академичным, кинематографичным, но Дэйв не уверен, что способен дать ему то, чего он так настойчиво требует. Когда Уайлдер просит сделать еще один дубль, Дэйв срывается, по носогубным складкам течет едкая влага — не злость и не обида, скорее печаль бессилия. — Последний раз, — обещает Алан, глядя ему в глаза, и Дэйв молча прижимает подбородок к ключичной впадине. К этому моменту Дэйв уже немного охрип, и ему действительно плевать на результат. Быть недостаточно хорошим, неподходящим для чего-либо — это чувство отлично ему знакомо. Его состояние передается и Мартину, и Энди. Даже стойкий Дэйв Бескомб, осунувшийся, с глазами кролика-альбиноса, похож на лунатика, не осознающего реальность. Внутренность студии, самый ее воздух, навевает мысли о коматозном сне. Закончив дубль, Дэйв не дожидается отмашки, просто сдирает с себя наушники и валится на диван. — Спасибо, — говорит Алан ему в спину, но Дэйв не отзывается. Он приходит в себя уже после заката. Энди легонько трясет его за плечо и заговорщически шепчет: — Алан всем запретил тебя будить, но ты пропустишь ужин! Сегодня баранья нога с овощами, твоя любимая. Встанешь? — Баранья… чего? — тупо переспрашивает Дэйв и трет глаза. — Я что, все это время тут спал? Блять… шея. — Давай, потихоньку. — Энди тянет его на себя, помогая встать. — Ты вырубился сразу после записи. Забыл что ли? Сейчас поешь, и станет легче. — Я ног не чувствую. — Может, у тебя миелопатия? — Да иди ты, — охает Дэйв, вспоминая, как ходить. Вечер ясный и теплый, с поля тянет запахом сухостоя, и повар предлагает подать ужин на веранду. Молодость прощает любые издевательства над телом, так что спустя четверть часа вся компания понемногу приходит в себя и требует принести еще пива и рислинга. Даже Энди на время забывает про свои мнимые недуги и тянется за добавкой — баранина, томленная в духовом шкафу с картофелем и розмарином, тает во рту. Дэйв наслаждается едой, но от вина его снова клонит в сон, он сам себе напоминает обмякшую тряпичную куклу и, не дожидаясь десерта, уходит в коттедж. — Ты видел когда-нибудь, чтобы Гахани от десерта отказывался? — вопрошает Дэрил у него за спиной. — Ал, ты бы полегче с ним. — С ним всё будет в порядке. — Ага, если не сдохнет. Алан приходит в постель, когда Дэйв уже начинает задремывать. Сухие нежные ладони скользят под футболку и шутливо пробегают по выступам ребер, как по клавишам. Не до конца просохшие волосы холодят кожу. — Прости, если разбудил. Прости, прости. Не нужно было, — Алан перемежает эти извинения с поцелуями и щекотными прикосновениями, так что в конце концов Дэйв прыскает от смеха и собирает непослушные волосы Ала в короткий хвост на затылке. — Я думал, ты будешь работать всю ночь, — говорит он в темноту. Алан все еще возбужден — Дэйв чувствует это, просто положив руку на его разгоряченный лоб. — Я могу закончить завтра утром. Ты не представляешь, как хорошо получилось. — Что именно? — устало спрашивает Дэйв. — «Nothing». Твой последний дубль, — Алан зажимает его руку между своей щекой и плечом. — Да ты издеваешься. — Хочешь послушать? — Да. Да! Они накидывают халаты и спешат в студийный блок, запинаясь о ступеньки и ковры. Алан врывается внутрь первым и сразу же подходит к воспроизводящему устройству. Запыхавшийся, с мокрыми взъерошенными волосами, торчащими в разные стороны, он похож на сумасшедшего ученого, только что совершившего великое открытие. Дэйв смеется, глядя на него, но сразу же замолкает, едва Алан переключает тумблер. Его голос звучит незнакомо и будто бы издалека — низкий, мужественный и мрачный. Из него совсем уже исчезли ребячливые нотки, и все переходы сделаны плавно, с хорошим дыханием. Разбирая по костям собственный вокал, Дэйв будто бы слышит спокойные и уверенные объяснения Алана — самый первый урок, который Уайлдер преподал ему в тесном Маленьком замке с претензией. — Что скажешь? — спрашивает Алан, когда запись заканчивается. — Я не знал, что так могу, — признается Дэйв. — Ты вообще очень мало про себя знаешь, правда ведь? Не знаешь, какой ты сильный. И какой ты умный. — Я не умный, — фыркает Дэйв. — Вот видишь. Я снова прав, — Алан улыбается, так что становится виден его смешной «лисий» зуб. — Идем, тебе надо поспать. Они действительно возвращаются в коттедж и идут в спальню Дэйва, но сон — это последнее, что у них на уме. Оба устали и в то же время взбудоражены, у них ноют суставы, как при гриппе, и это ощущение не дает им покоя, заставляет двигаться и выгибать спины. — Ляг на живот, — шепчет Алан, и у Дэйва ёкает где-то в подреберье от волнения и предвкушения, точно он подросток, впервые оставшийся наедине со своей школьной любовью. Он вытягивается на постели и поудобней устраивает голову на подушке, а Алан долго-долго водит руками по его телу — от затылка до пяток, сначала смелыми широкими движениями, словно художник, грунтующий холст, а потом — одними кончиками пальцев, гораздо медленнее, чувственнее, как если бы прислушивался к тайной, невидимой глазу жизни под его кожей. — Просто разреши мне всё сделать самому, — просит Алан. Его длинные волосы мягко касаются поясницы Дэйва. — Как я могу отказать, ведь ты же музыкальный директор, — подначивает Дэйв и тут же зажимает губами край наволочки, потому что Ал наклоняется еще ниже и целует его копчик. Дэйв выполняет желание Алана и просто обмякает на скомканном одеяле, позволяя любить себя, позволяя проникать в себя, делать с собой вещи, запрещенные законом в паре десятков современных государств. Он представляет свое тело как тихий и теплый океан, каждая волна в котором порождена движением Алана — чудесный, чудесный ритм, который подсказала Уайлдеру его врожденная музыкальность. Взлеты и спуски, маленькие водовороты ощущений где-то в низу живота и в пояснице, прилив шумящей крови к голове… Отдаваясь этому видению, Дэйв обманывает себя мыслью о том, что любить кого-то вовсе не так уж больно и что это легкое покачивание на воде можно длить целую вечность. Воскресные дни, по общей договоренности, считаются выходными, но Дэйв совершенно забывает об этом и путается в календаре, вдоволь настрадавшись с записью. Поэтому когда за завтраком Алан учтиво расспрашивает компанию о планах на день грядущий, он не может удержаться от радостных улюлюканий и подвываний. — Поехали на рыбалку?! — вопрошает он гораздо громче, чем требуется. — Здесь неподалеку есть какое-то озерцо, вполне подходящее на вид! — На рыбалку? — Мартин поднимает бровь. — У нас нет удочек. — У меня есть — моя любимая и еще две про запас! — хвастается Дэйв. — Ты взял с собой три удочки, — обобщает Энди. — В эти ебеня. — Всяко лучше, чем сто фунтов книжек, — фыркает Дэйв. — Соберем еды и двинем. Ал заплатил за машину на две недели вперед. — Ты поведешь, — предупреждает Уайлдер. — Дороги здесь не очень, я не хочу сесть в датскую тюрьму за сбитую овцу. — Я думал, ты арендовал машину, чтобы тренироваться, — смеется Дэйв. — Так и есть, но я пока не рискую выезжать в пик пастушьего трафика, — Алан тонко улыбается в ответ и его глаза как будто меняют цвет — то ли от игры света, то ли от удовольствия, теряют свой обычный холодный оттенок. — Да ты просто не хочешь отказываться от выпивки, — качает головой Гаан, но не сопротивляется. На самом деле, ему нравится быть за рулем, везти свою банду, лихо закусив сигарету и высунув наружу загорелый локоть. Жизнь стала тяжелее и запутанней со времен его службы кассиром в базилдонском супермаркете, но по крайней мере, у него есть друзья, которые будут за него бороться. По крайней мере, ему хочется так думать. Дэрил, Дэйв Бескомб и Миллер предпочитают отсыпаться в коттеджах на неделю вперед, так что в машине располагаются с комфортом. Мартин и Флетч на заднем сидении собственными боками зажимают огромную корзину с едой и пивом, в багажнике подпрыгивают удочки, чемоданчик со снастями и два раскладных стула, спертых c веранды «PUK». Дэйв подпевает Стиви Никс, выкрутив рычажок магнитолы до упора. — Она клевая, — задумчиво тянет Мартин, когда начинается до боли знакомый проигрыш «Rhiannon». — Говорят, она по девочкам, — усмехается Алан и поглубже насаживает на нос свои пижонские солнцезащитные очки. — Две девочки всегда лучше, чем одна, — не теряется Гаан. — И потом, я умею все, что умеют они. — Тут он, разумеется, высовывает язык и шевелит им туда-сюда. Алан закатывает глаза, а Дэйв снова вступает и подбавляет хрипотцы, чуть отклонив голову назад, как будто перед ним микрофон. Когда машину встряхивает на очередной колдобине, он чуть не прокусывает себе губу. — Твою мать! Машина какая-то бабская и идет черти как. Других не было что ли? — Она похожа на мою, — спокойно отвечает Алан, — поэтому я взял ее. — Ох ты ж господи, — беззлобно бормочет Дэйв и снова высовывает кончик языка, ища ранку, а Алан, все так же глядя на дорогу, кладет руку ему на колено и не убирает ровно до тех пор, пока Дэйв не глушит мотор, — совершенно наплевав на аудиторию позади них. Дэйв тормозит возле небольшого луга, обнесенного низким деревянным забором. Стоит снять очки, и глаза начинают болеть от зелени поля и синевы северного неба. Вдалеке, меж высокого разнотравья, алмазно поблескивает вода, юркие пташки перелетают от одного пригорка до другого, перекликаясь и притворно заигрывая с двуногими, в надежде увести их подальше от спрятанных в траве гнезд. — Нам туда! — бодро командует Дэйв, указывая на проблеск воды вдалеке. — Это частные владения, — Флетч легонько пинает носком ботинка посеревший от дождя забор. — Ты уверен, что мы можем пройти к озеру? — А ты видишь кого-то, кто мог бы нам запретить? — фыркает Дэйв, перешагивая через ограду. — Мы просто порыбачим часок-другой и свалим. Какие проблемы? Пожав плечами, ребята вытаскивают из машины весь их незамысловатый скарб, и тащат через поле, потея и отгоняя слепней. Алан то и дело посматривает вверх, проверяя положение солнца на небе, а потом трогает нос. Дэйв исподволь наблюдает за ним и, судя по всему, глупо улыбается, потому что Мартин, нагруженный снедью и пивом, как вьючный мул, принимает это на свой счет и несколько раз переспрашивает: «Чего смешного?». Они едва успевают разбить лагерь и открыть по первой банке пива, как мироздание расставляет все точки над i в небольшой дискуссии Дэйва и Флетча касательно вторжения на территорию внутри границ частной собственности. Их суета вокруг удочек и покрывал привлекает огромного быка-осеменителя, пасущегося без привязи, и последнее, что слышит Дэйв, прежде чем, броситься наутек — хриплый крик Алана: «Не оглядывайся!». Бежать вот так, вчетвером, вытаращив глаза и задевая друг друга локтями, почти весело, несмотря на опасность быть наколотыми на кривые рога парнокопытного чудовища. Может статься, в эти минуты Дэйв ощущает себя частью Depeche Mode куда острее, чем в разгар шоу или сходя с ума от скуки в тур-автобусе. Поэтому он смеется в голос, бездумно тратя на это дыхание, а Энди не может удержаться и обзывает его дебилом. Их короткий забег заканчивается на противоположном от машины конце поля, когда они хватаются за проволочную ограду и получают такой разряд тока, что моментально валятся на землю, словно бабочки, сморенные хлороформом. Бог знает, чем бы закончилась их эскапада, если бы хозяин земли и быка не явился им на подмогу, вооруженный электропогонщиком. — Гребаная Дания, — возмущается Дэйв уже в машине. — Всё у них электро. Электрозабор, электропогонщик, прямо страна прогресса! — Какой же ты дурак, — хнычет Флетчер. — Зачем мы только тебя послушали. — Поверить не могу, что я поехал на рыбалку. На рыбалку! — вторит Гор. — Ты всё равно отпускаешь всю рыбу, которую ловишь. Боже. Алан молча сидит на переднем сидении, обняв себя за плечи, будто пытается унять внутреннюю дрожь. Дэйв оплакивает свои удочки и чемоданчик со снастями, Энди — вновь порушенное здоровье, Мартин переживает за пиво и покрывало со своей кровати, но Алана, похоже, волнует нечто куда более важное и плохо поддающееся восстановлению — чувство собственного достоинства. Алан не разговаривает с Дэйвом весь день и даже шутливый вопрос Гаана «Интересно, а если мы поцелуемся, нас ударит током?» почему-то не помогает. Алан демонстративно уезжает кататься в одиночестве. Дэйв считает, что он делает из мухи слона, и расстраивается, но даже это чувство несправедливости не может омрачить ребячливую, беззаботную радость, которую он испытал днем. Уже поздним вечером, маясь от безделья, Дэйв обнаруживает Мартина и Энди в общей гостиной. Флетчер лежит, вытянувшись на диване, неуместившиеся ножищи свисают до пола, а клубнично-рыжая голова — покоится на коленях у Гора. Мартин с видом озабоченной растерянности поглаживает его по волосам. — Он что, правда заболел? — удивленно спрашивает Дэйв. Мартин отвечает укоризненным взглядом и поджимает губы. — Я… — начинает было Флетчер, но в этот момент входит Алан, как всегда сутулый и медлительно-вальяжный. За ним в гостиную врывается порыв прохладного ночного ветра. — Хотел спросить, настроены ли вы завтра работать? Учитывая последние события, — мрачновато спрашивает он, но Дэйв, несмотря на этот строгий тон, хорошо понимает: на самом деле Алан пришел и к нему тоже. Вернее, главным образом к нему. Мартин неопределенно пожимает плечами и смотрит на Энди. — Ну… Наверное, можно, — изрекает Флетчер, вдоволь накряхтевшись. — Ну ладно вам! — не выдерживает Дэйв и складывает руки на груди. — Я понял. Я — дебил. Довольны? Но вообще-то, кто знал, что там пасется ебучий бык? — А я говорил тебе, что это чужие владения и туда нельзя! — оживает Флетчер и рывком садится на диване. — Говорил?! — Хорошо, — проглотив обиду, соглашается Дэйв. — Я был не прав. — Ладно уж, — вступает Алан. — Про быка действительно никто не знал. И потом, мы же сами согласились пойти. — Теперь ты его защищаешь! Жопа-то током не бьется, когда на толчок садишься? — интересуется Энди, и тут всех прорывает. Они смеются так громко и истерично, что к ним с верхних этажей спускается ночной дежурный — просто уточнить, не нужна ли кому-нибудь срочная медицинская помощь. Но помощь уже никому не требуется, даже Энди, и день заканчивается тем, что они, вероятно тоскуя по дорожной жизни, разбиваются на пары и играют в мини-футбол и скрэббл, заранее зная исход — с кем бы ни выпало играть Мартину, его команда победит. На этот раз они оказываются в спальне Алана — она дальше от комнаты Дэрила и в ней как будто больше места, хотя на самом деле — просто меньше личных вещей. — Все твои чемоданы заняты подводкой и лаком для волос, — улыбается Дэйв. — А где твоя черная рубашка, у которой ты отпорол рукава? Еще жива? Алан равнодушно обозревает свой наполовину распакованный багаж и обувь, разбросанную по комнате, и даже не думает обижаться на эту подначку по поводу его склонности к консерватизму. — Пала смертью храбрых, после, наверное, тысячной стирки. А жаль, она была очень удобная. — Я помню, как ты сомневался, покупать ли ее. И что в итоге! Я думал, тебя в ней похоронят. Дэйв скидывает ботинки и забирается на постель прямо в одежде, зато Алан сразу же начинает раздеваться, чуть сгорбив плечи и отвернувшись к окну. — Со мной всегда так. Я долго привыкаю, но если уж прикипел к чему-нибудь, то уже не смогу от этого отказаться. Дэйв наблюдает за Уайлдером, закинув руки за голову, и про себя задает вопросы его родителям и именитым учителям, ни один из которых, похоже, не удосужился как следует отрегулировать для Алана скамейку пианиста и хотя бы попытаться выпрямить его изогнутую спину. Когда Дэйв впервые увидел Алана на прослушивании, даже этот изъян показался ему загадочным и волнительным — о кожаной куртке, холодном взгляде и манерах обращения и говорить нечего. Но теперь эта неправильная осанка в сочетании с неторопливыми и спокойными движениями Алана кажется ему чем-то бесконечно успокоительным. Стоит ему обернуться на сцене, бросить всего один взгляд через плечо и дождаться, когда прожекторы Спирси высветят эту худую сутулую фигуру, как проходит приступ паники и сердце перестает стучать в горле. Все возвращается на свои места, мир движется по привычным законам и перестает казаться расплывчатым, чужим и пугающим. Проще говоря — вновь обретает смысл. — Не разденешься? — лукаво спрашивает Алан, откидывая ту часть покрывала, которую не придавил собой Дэйв. Гаан с притворной ленцой приподнимает зад, когда Алан пытается снять с него джинсы, и зевает, когда любовник избавляет его от футболки, но поддерживать это напускное равнодушие становится просто невозможно, едва Уайлдер спускает по ногам его белье, и налитой пенис со шлепком ударяет Дэйва по животу. Они оба реагируют на этот звук довольными смешками и устраиваются на постели сидя — просто трогают друг друга, мягко столкнувшись лбами, пальцами очерчивают линии мышц и стискивают бедра. — Здесь очень тихо, правда? — шепотом спрашивает Дэйв. — Совсем как в Доме-со-рвом. Интересно, что с ним стало. — Новые хозяева сказали, что хотят полностью перестроить дом. Сделать современный коттедж, — нехотя отзывается Алан и притискивает его ближе к себе. — Жаль. Дэйв чувствует, что от Алана пахнет мылом и совсем немного сигаретами, он проводит кончиком носа по его теплой шее, по щеке, целует висок, несколько раз осторожно надавливает на крупные розовые соски и удовлетворенно улыбается, когда они твердеют и поднимаются. — Не такие, как у тебя, — понимающе хмыкает Уайлдер. — У тебя всё не такое, как у меня. Это круто. — Как ты хочешь, детка? — хрипловато спрашивает Алан и осторожно берет в руку член Дэйва. — Сяду на тебя сверху, а ты дашь мне его до упора. Алан облизывает свою капризную нижнюю губу и ложится на подушки, предоставляя Дэйву подготовить всё самому, но когда он опускается, упершись в его бледную грудь ладонями, Уайлдер не выдерживает — приподнимается и направляет любовника, крепко ухватившись за его бедра. — Помедленнее. Тише, — почти напевает Алан успокаивающе, но Дэйв не слушает — блаженно откидывает голову назад, пытаясь сосредоточиться на осторожных движениях любовника в нем, на то, какое удовольствие они приносят и какую боль. Он разводит пошире колени, надежно упираясь ими в постель, и навязывает Алану бешеный ритм, снимает с себя его ладони и пытается поцеловать, а Уайлдер смотрит в ответ со странной, немного усталой нежностью. Дэйву отчего-то хочется стереть это выражение с его лица, растормошить, развеселить его, заставить ощутить ту легкость бытия, которую сам чувствовал днем и чувствует теперь. Почему-то он уверен, что эта беззаботность, ярость юности, навсегда останется здесь, в датской деревне, посреди полей и овец. И оказывается прав. Все самое бесшабашное и светлое случилось до того, как Дэйв впервые взял на руки своего новорожденного сына, а Depeche начали превращаться в семью не людей, но дикобразов, которые бесконечно привязаны друг к другу и испытывают боль при каждом соприкосновении. Джек родился в октябре, и Дэйву, не успевшему примириться со своей новой ролью, почти сразу же пришлось оставить его на полное попечение Джо ради Tour for the Masses. Эта эскапада довела и прежде острые ощущения концертного мандража и эйфории до экстремума, и после ее окончания, Дэйв почувствовал себя огромной, неуклюжей и тупой рыбиной, выброшенной на берег равнодушной волной. После всех этих месяцев ожидания и споров по поводу имени, после первых бессонных ночей, когда Дэйв отбирал у жены бутылочку с молоком, чтобы покормить сына самому, после стольких надежд, оказалось вдруг, что он не стал лучшим мужем и лучшим человеком, не стал меньше лгать и реже путаться со случайными женщинами, что его чувства к Алану совсем не изменились, а главное — он потерял всякое соображение о том, как теперь поступить и есть ли хоть какая-то вероятность для него ощутить покой. Его брак превратился в череду унизительных ужимок, над которыми за чашкой чая иронизировали соседи. Переспав с какой-нибудь группи, приняв внеочередную порцию мета или встретившись с Аланом в новой лондонской квартире Дэйва на берегу Темзы, он покупал Джо машину и пригонял ее к дому, перевязанную вульгарным красным бантом. Ужаснее этих эпизодов были только ссоры, пошлые семейные скандалы, щедро приправленные криком и плачем испуганного младенца. В такие моменты Дэйв обыкновенно бывал безобразно пьян, а Джо, уже давно и безуспешно испробовавшая все способы утихомирить его, задавала один и тот же вопрос: «Что с тобой случилось?». Этот вопрос был в корне неверен, как теперь понимал Дэйв, — что-то было не так с самого начала. Нечто глубоко внутри него не могло исправно работать, не потому что сломалось, а потому что изначально оказалось неправильно устроено. Эта мысль истязала его и повергала в отчаяние, которое он пытался утопить в выпивке, но хитрая мерзость училась плавать. После одной такой пьяной ссоры Дэйв звонит Алану домой, прекрасно зная, какая это плохая идея. Алан Уайлдер не мастак по части задушевных бесед по телефону. Дожидаясь, пока Джери позовет Алана к аппарату, Дэйв шумно дышит в трубку и часто сглатывает. — Ал, — зовет он в пустоту, услышав знакомый голос. — Ты можешь сейчас говорить? — Очевидно, физическая возможность у меня есть, — прохладно отзывается Уайлдер, но спустя пару секунд терпеливо добавляет: — Что-то стряслось? Хочешь встретиться? — Я просто… хочу узнать, что ты думаешь, — неловко начинает Дэйв и зачем-то присаживается на корточки у тумбы, на которой стоит телефон. — Как… мне быть? Я чувствую, что всё ускользает от меня, понимаешь? Я не могу так продолжать, я запутался. — Понимаю, — негромко и твердо отвечает Алан. — Но то, как ты, возможно, думаешь решить этот вопрос, принесет больше вреда, чем пользы. Тебе самому, в первую очередь. Зная себя и… свое отношение к людям, могу сказать, что переживу… многое, — он делает многозначительную паузу. — А ты? Ты можешь трезво оценить свои силы? — Ты прав, — бесцветным голосом соглашается Дэйв. — Всё не так просто. — Как ты себя чувствуешь? — куда более сердечно интересуется Алан, когда щекотливый вопрос остается позади. — Хреново. Снова поссорился с Джо. Я никуда не гожусь в этом… в этом всём. — Хочешь, я приеду в Лондон? — предлагает Алан и по его голосу Дэйв понимает, что он действительно этого хочет. — Скоро совещание по поводу «Violator», — неопределенно отвечает Дэйв. — Увидимся. Через несколько дней все Depeche Mode действительно собираются в Лондоне, чтобы обсудить предстоящую работу, а Тереза Конрой организует для Дэйва индивидуальное интервью на радио. Она приезжает в студию пораньше, чтобы еще раз переговорить по поводу регламента, а потом терпеливо дожидается Дэйва за дверью, залихватски попивая колу прямо из стеклянной бутылки.  — Ну как всё прошло? — приветливо интересуется она, когда Дэйв оказывается снаружи. — Как обычно. Боль в заднице и больше ничего. — Ясно, — хмыкает она и больше не пристает с расспросами, но продолжает улыбаться этой своей задорной улыбкой. — Может, хочешь выпить? Тут неподалеку есть бар. Пару секунд Тереза смотрит на него, слегка прищурившись, будто пытается оценить, насколько серьезно Дэйв настроен и что на самом деле означает это предложение. — Лады. Ее простота и отсутствие болезненного, истеричного воодушевления, которое так утомляет Дэйва в поклонницах, играет Терезе на руку. Она не очень хочет идти, это заметно, и Дэйв вдруг ощущает укол раздражения, почти животный позыв, заставляющий мужчин преследовать именно тех женщин, которые им отказывают. — Наверно скучаешь по дому. Здесь тебе скучно. — Да-а уж, — тянет Тереза и закатывает глаза, когда они выходят на улицу и порыв ветра чуть не срывает с них одежду. — Болото то еще. Здесь вообще бывает солнце? — Время от времени. Тереза зябко поводит плечами и пытается отбросить от лица выбеленную прядь волос. Ее кожа выглядит здоровой и загорелой, и весь ее жизнерадостный, заграничный вид никак не вяжется с низким лондонским небом и серым кирпичом домов. — Погода — это не самое дерьмовое. Мне кажется, здесь в принципе тяжело жить. Идешь по улице без лифчика и на тебя смотрят так, как будто ты Королеве в чай плюнула. Лично меня это бесит, — охотно делится Тереза. — Плевать мне, что вы думаете, снобы несчастные. Я хочу выглядеть и жить так, как считаю нужным, а не притворяться кем-то другим. Мне нравится быть свободной. — Звучит неплохо, но что, если у тебя есть ответственность перед другими людьми. Что, если будут последствия. Жизнь — это не просто пройти без лифчика по улице, — Дэйв чувствует, что скорее продолжает свою собственную мысль, а не отвечает на реплику Терезы, но ничего не может с собой поделать. — Звучишь как Алан Уайлдер, — хохочет Тереза. — Имей в виду, с ним бы я на свидание не пошла. — Почему? — бледно улыбается Дэйв. — Потому что мне нравятся плохие парни. Очередной порыв ветра задирает Терезе подол платья, и она снова смеется, показывая белые и ровные зубы. — Бежим, сейчас польет! — кричит Дэйв и хватает ее за предплечье.