Another Day

By red bricks pointed With cement fingers Flaking damply from sagging shoulders Come with me to the Winged Isle Northern father's western child Where the dance of ages is playing still Through far marches of acres wild (Ian Anderson, «Acres Wild»)

— И в кого она такая, хотелось бы знать? — бормочет Алан, наблюдая за тем, как Клара беззаботно резвится у ярмарочных палаток. Девочка соглашается буквально на всё, что ей предлагают местные пройдохи, — иначе Алан никого из участников этой вакханалии не называет — пробует шортбред, примеряет шлем викинга и прыгает через бутафорский ров с плюшевыми кольями. Стенли неусыпно следит за младшей сестрой, и Алан безмерно ему благодарен. Сам он вряд ли обнаружил бы в себе необходимое проворство. Пэрис идет рядом с ним и оказывает посильную моральную поддержку. — Какая «такая»? — Такая… энергичная, — выдыхает Алан, подавляя в горле истеричный крик: дочь изъявила желание подержать настоящий факел, но Стенли вовремя переключил ее внимание на деревянный помост, взойдя на который можно охватить взглядом всю ярмарку. — Наверное, это кровь викингов, пап. Только посмотри на неё. Весь этот день Алан только и делал, что смотрел на младшую дочь, ему уже кажется, что образ ее ослепительно-белой макушки намертво отпечатался на обратной стороне его век. Теперь он чувствует себя усталым, вымотанным. Его организм требует немедленных вливаний спирта во избежание нервного истощения и других неприятностей. — Хочешь, поищу тебе хорошего пива? — предлагает Пэрис. Не иначе прочла мольбу в его помутившемся взгляде. — Не уверен, что это возможно, дорогая, но попробуй. Она возвращается довольно быстро, в руках два пластиковых стакана, наверняка липких и тонких — таких, что если сжать посильнее, непременно обольешься. Алан принимает один из них, с трудом сдерживая раздражение. Вкус почти сносный. — Потерпи еще пару часов, она проголодается и устанет, — улыбается Пэрис. — Ты плохо ее знаешь, — хмыкает Алан, делая глоток на пробу. — Думаешь, это не пройдет с возрастом? — Пэрис с досадой смотрит на свои испачканные в пиве ладони. — Постой, у меня же есть с собой влажные салфетки. — У тебя есть с собой влажные салфетки? — Пэрис фыркает от смеха и разбрызгивает пивную пену. — Когда у тебя появятся маленькие дети, они станут твоими лучшими друзьями, поверь мне. Алан выуживает из кармана брюк заветную упаковку и помогает дочери извлечь наружу несколько спасительных кусочков ткани. — Кто знает, может быть, в шестнадцать она разобьет родителям сердце и уйдет из дома, присоединится к дурацкой поп-группе и станет жить в доме без пола, — продолжает он хмуро, когда с необходимыми гигиеническими процедурами покончено. — Ты же жил в доме без пола. — И только теперь понимаю, сколько страданий это доставляло моей несчастной матери. — Пап, — улыбается Пэрис. — Что всё-таки случилось? Алан взволнованно оглядывает толпу в поисках Стенли и Клары. Девочка всё-таки отстояла право надеть «голубое платье Дейенерис» без ветровки, и благодаря его яркой расцветке, Алан без труда находит дочь в очереди за карамельными яблоками. Какая-то дамочка в возрасте, наряженная Брунгильдой, делает ей комплимент. Клара изображает в ответ царственную улыбку и потихоньку прилипает к ноге брата. Алан подозревает, что сын уже на последнем издыхании. Как и Уайлдер-старший в его возрасте, Стенли не очень-то любит детей, и исключение для него составляют только кровные родственники. Мальчик обожает младшую сестру, но и его терпению есть конец. — Мне сейчас очень нужен совет одного хорошего мудрого друга, который прекрасно разбирается в детях, — Алан сглатывает горькую пивную слюну. — И что мешает его получить? — Неважно. Главное, что это невозможно. — Ну тогда представим на минутку, что тот хороший мудрый друг — это я. И я тебя слушаю, — предлагает Пэрис. — Мы с Бритт соврали Кларе насчет ее поездки в Осло. На самом деле, она уехала не по работе, а потому что ее мать в больнице. Думаю, это было неправильно. Не то чтобы я жалею, что поехал со всеми вами, — спохватывается Алан. — Я очень рад, что вы со Стенли передумали и решили составить нам компанию. Просто мне всё время кажется, что я делаю что-то не то. Принимаю какие-то неверные решения. Я никогда не знаю, что сказать Кларе, как найти с ней общий язык. Вот сейчас Бритт без труда угомонила бы ее, но я способен только шутить или быть строгим. Всё это так неловко. И так утомительно. — Папа, — сочувственно тянет Пэрис. Она так внимательно его слушала, что даже забыла про свое пиво. — По-моему, ты занимаешься самоедством. Неужели ты всерьез считаешь себя плохим родителем? — Я ровно такой родитель, насколько хватает моих сил. Но возможно, я могу что-то изменить. Взять хотя бы этот идиотский сериал. — «Игру престолов»? — Мы не показали Кларе финал, заставляли ее пропускать жестокие моменты. И что из этого вышло? — Алан усмехается. — Она думает, что играет в хорошего, благородного персонажа. И как теперь это исправить? — Просто скажи ей правду. — Один мой друг всегда говорил, что ложь порождает боль. Я предпочитал не слушать его. — Тот самый хороший мудрый друг? — Пэрис поднимает бровь. — Именно. Но ведь наше национальное воспитание построено на лжи и лицемерии. Разве мы умеем по-другому?! Они с Пэрис ходят кругами, чтобы не упустить из виду очередь за сладостями, в которой застряли Стенли и Клара, но не приближаются настолько, чтобы они могли расслышать их разговор. Оба не знают, что делать с неудобными стаканами и пивом в нем, и оба этим тяготятся. — Ты можешь попробовать, пап. В любом возрасте не поздно научиться чему-то новому. — В смысле, в моем преклонном? Ну спасибо тебе, — смеется Алан. — Скажи, ты рада, что поехала с нами? — Да, — Пэрис коротко кивает. — Не расстраивайся, что Кларе ярмарка больше по вкусу, чем собор святого… как его там? Кстати, мне там очень даже понравилось. — Правда? — Прекрасная игра света. Думаю, я могла бы использовать это в кино. Конечно, как Тарковский не сниму. — Не переживай, как Тарковский уже не снимут и в Советском союзе. Уже и страны-то такой нет на карте. — Ты скучаешь по 80-м? — вдруг спрашивает Пэрис. — Немного. Мы тогда очень боялись войны. Воздух был пропитан ужасом. И в то же время мы были такими наивными и ни о чем не думали. Нас ни пугал ни СПИД, ни инфляция, ни кибератаки. Всё было простым и понятным. — Здорово. Алан видит, что Стенли собирается купить четыре карамельных яблока и привлекает его внимание жестами. — Сынок, зачем так много? — Это для вас! — кричит Клара. — Вы что, не будете карамельные яблоки? — Кажется, пора сделать перерыв на обед, — замечает Алан, принимая устрашающего вида нечто на тоненькой шпажке из рук сына. — Клара, ты слышишь меня? Идем, поищем хорошее место, ты съешь свой суп, а потом продолжишь, если захочешь. Повинуясь его строгому тону, девочка перестает тянуть брата в сторону передвижного парка аттракционов и смиреет. — Ты настоящая принцесса-Пушица, — улыбается Алан, рассматривая ее растрепанную прическу. — Это любимая мамина сказка! — Конечно. Потому что она про тебя. Идемте все. Стенли, передохни. — Я вроде бы не устал, — мальчик зевает, прикрывая рот извиняющимся жестом. — Салфетки! — Алан снова извлекает из кармана пухлую упаковку. Все, включая Пэрис, берут у Алана по два-три влажных платочка и тщательно вытирают руки, прежде чем вгрызться в сладкие яблоки. — Папа, — Клара предпринимает последнюю попытку. — Но тут же есть еда, почему мы не можем остаться? — Мы не будем есть стоя, как лошади. И на эти жуткие пластиковые стулья мы тоже не сядем. — А мы сможем потом снова войти на ярмарку? — грустно уточняет дочь. — Конечно. У нас же на руках браслеты, забыла? Попытка бунта подавлена, и Алан, наконец найдя большой мусорный бак, выстланный полиэтиленом, избавляется от ненавистного пива. Он очень старается выглядеть уверенным и безмятежным, пока все четверо пробираются к выходу и осматриваются в поисках кратчайшего пути к цивилизованной еде, и когда ему начинает казаться, что всё идет своим чередом, слышит, как Стенли говорит старшей сестре: «Похоже, папа тут настрадался». Алан не может припомнить, чтобы в Эдинбурге было так уж много маргинальных районов — или он просто не успел с ними близко познакомиться — но по пути от ярмарочного поля к отелю попадаются сплошь такие. Какие-то невнятные лавочки, торгующие всяким ширпотребом, низкие частные дома с темными изгородями, кирпичные стены с цементными отпечатками пальцев. Неопрятные задворки, похожие на типичный квартал в каком-нибудь «новом» городе, вроде Базилдона. Даже запах в этих мрачноватых переулках напоминает базовский — копоть, домашняя стряпня и волглое белье, вывешенное на просушку. Алан достает айфон, включает навигатор и быстро находит кратчайший путь в знакомую часть города. В итальянском ресторанчике с приятной летней верандой Клара прилежно съедает суп и горячее, так что у Алана не остается иного выбора, кроме как выполнить обещание и вернуться на ярмарку, чтобы посмотреть факельное шествие. К концу вечера все, включая его самого, спотыкаются на ровном месте и мечтают поскорее оказаться в постели. Клару поселили вместе с Пэрис, а Алан делит комнату с сыном, между спальнями общая гостиная. Здесь Алан и располагается, чтобы позвонить Бритт, пока дети заняты водными процедурами, — Как ты? — тихо спрашивает он в трубку, когда сквозь какое-то дребезжание до него наконец доносится знакомый голос. — Нормально. Маме лучше. — Мне очень не хватает тебя здесь, — признается Алан и по десятому разу размешивает пенку в своей чашке кофе. — Мне тебя тоже. Но я очень рада, что ты поехал с детьми, — Бритт не позволяет себе закончить на грустной ноте. Ей никогда не нравилось себя жалеть и Алан уважает это. Они еще немного молчат и уныло дышат в динамик, спрашивают друг друга о ничего незначащих глупостях напоследок и прощаются, хорошо понимая, что не получили желанного облегчения и не сказали друг другу о действительно важных вещах. Оказавшись в постели, Алан засыпает на удивление быстро — вероятно, сказывается долгая и изнурительная пешая прогулка. Ему это кажется приятным, вот так провалиться в яму сознания без обычных для его биоритмов и возраста трудностей, но сон, а точнее воспоминание, которое притворяется сном и посещает его в ночные часы, не приносит Алану ничего, кроме чувства разбитости и сожалений. Красная кирпичная стена с цементными отпечатками пальцев. Алан, подавляя брезгливость, упирает в нее худую ладонь и ощущает холод. Перед глазами занятное чтиво: «Кэти — шлюха», «Стив — говнюк» и прочее в том же духе. Дэйв нетерпеливо спускает с него штаны прямо с бельем, расстегивает собственные джинсы и сразу же прижимается пахом, немного отстраняется, потом снова обдает жаром, еще, еще. Алан чувствует металлическое прикосновение пряжки его ремня к своему голому бедру, она позвякивает при каждом движении Гаана. Они оказались здесь… в общем-то случайно. Алан был в Базе всего три или четыре раза, его передергивает от этого богом забытого места, но он должен был увидеть Дэйва и увезти в Лондон под любым мало-мальски правдоподобным предлогом. Флетч в подобных случаях хмыкает и говорит что-то вроде: «Вот это тебя скрутило». Алан не спорит, он вполне согласен с таким определением ситуации. Он приехал на такси, не рискуя совершать позднюю прогулку от Базовской станции до дома Гаанов. Вернее, до домов. Все они живут на одной улице и постоянно торчат друг у друга в гостях. На этот раз вся семья собралась в доме матери Дэйва, миссис Гаан угощала бараньей ногой с картофелем, а Джоан испекла яблочный пирог. Дэйву вздумалось покритиковать кулинарные способности жены, и они поссорились. Так что когда миссис Гаан попросила сходить и посмотреть, куда это запропастились Фил и Пит, Дэйв идет вместе с Аланом, а Джоан остается мыть посуду в растрепанных чувствах. Малышня отправилась выгуливать Олли, и найти их не составляло особого труда — все собачники в округе ходят по одному и тому же маршруту: сквер за углом, забор вдоль футбольной площадки, пустырь перед автомастерской и так по кругу. За этим-то пустырем они с Дэйвом и оказались. Гаан со своим фирменным артистизмом рассказывал о местных достопримечательностях: — За этим вот магазином в прошлом году покалечили Майка-Чугунную-башку. Чугунной башкой его прозвали еще до того происшествия, заметь, так что, надо думать, мозги у него не сильно пострадали. Вот тут, у входа в сквер, городские власти задумали построить фонтан, наметили место, притащили каменную чашу и все такое, но местная ребятня ее всю обоссала. Так что никаких нам фонтанов. А там — Стена. — Что еще за Стена? — интересуется Уайлдер, отсмеявшись. — Тут обычно забивают стрелки или приглашают на свидание девчонок. Важное место! Я бы даже сказал, знаковое. Алан снова хохочет — запрокинув голову и уже чувствуя боль в подреберье, но Дэйв шутливо шикает на него и тащит за собой за край куртки. — Идем. Сегодня Стена наша. Алан не сразу успевает сообразить, что Дэйв имеет в виду, но когда оказывается со спущенными штанами посреди какой-то заброшенной стройки, поросшей крапивой, вопросы уже кажутся лишними. Дэйв проделывает всё ловко и восхитительно бесцеремонно, и едва Алан ощущает внутри себя его пальцы, этот очаровательный гопник оповещает его об очевидном: — Да тебе же это нравится. Ты весь мокрый. Тебе нравится трахаться с базовской шпаной у Стены. В его тоне нет фальшивых дразнящих ноток, Дэйв вообще не умеет дразнить и соблазнять, если уж дело на то пошло. Его естественная, какая-то очень земная сексуальность бьет наотмашь, обрушивается сразу, без всяких ухищрений и ненужных ужимок. И сейчас он говорит всё это только потому, что не может удержать свой собственный восторг. Алан стонет, когда Дэйв пробует войти, и хватается за Стену второй рукой, ища опоры. Гаан с силой обнимает его поперек живота, не давая упасть. — И почему… мы всё время выбираем какие-то странные места. То лес, то синкансен, теперь это — выдыхает Алан, когда первая боль отступает. — Мы просто забавные, разве нет? С выдумкой, — предполагает Дэйв. Да нет, они просто малолетние долбоебы, которые постоянно ищут приключений на свои причинные места. Вдалеке лает собака, тускло мерцает фонарь, освещающий пустырь и Стену перед глазами Алана. Летний бурьян скрадывает звуки их горячей и быстрой любви — вздохи, стоны, влажные шлепки плоти о плоть, позвякивание модной пряжки. Алан так заведен, что заканчивает прежде Дэйва, едва прикоснувшись к себе. Белое выстреливает на неровную, покрытую надписями кирпичную кладку, и Уайлдер смутно размышляет о том, в который раз знаменитую Базовскую Стену удостаивают подобным подношением. После разрядки у него слабеют ноги и Дэйв, чувствуя это, почти сразу отпускает его, поступившись собственным удовольствием. Алан поясницей ощущает его налитой орган. — Как мне хорошо с тобой, — бормочет Гаан, покрывая поцелуями его вспотевший затылок. — Как я тебя люблю. Алан просыпается за несколько часов до рассвета и долго ворочается, пытаясь отогнать всплывающие в мозгу картины из сновидения. Говорят, сон скорее забывается, если посмотреть на небо. Не то чтобы Алан верит в такие психологические трюки, но все же встает, потихоньку отдергивает штору и выглядывает на улицу. Город спит, над соседним зданием висит бледнеющая четвертинка луны. Без очков она видится Алану вытянутым расплывающимся пятнышком в ночном сумраке. Осторожно, стараясь не разбудить сладко посапывающего сына, он выходит в общую комнату и достает из холодильника первую попавшуюся упаковку сока. Так и не удосужившись взглянуть на этикетку, наливает содержимое в чистый стакан. Апельсиновый. Дэйв всегда первый обносил безалкогольный бар на предмет апельсинового сока, говорил, что ему нравится бодрящий аромат цитрусовых. Наверняка делает так и теперь, даже намного чаще. Как ни крути — потягивая прохладную жидкость, Алан думает именно об этом. Всё, что выглядит и ощущается свежим, чистым, настоящим, нравится Дэйву в первую очередь. Такой человек физически не способен жить ложью, бесконечным увиливанием от себя — рано или поздно вся эта нутряная фальшь выйдет наружу гноем. Алан не хотел этого видеть, всерьез вообразив, что Дэйв сможет жить по его правилам и воспринимать действительность так же спокойно и скептически-отстраненно. В этом состояла главная ошибка Алана Уайлдера. Он почитал умеренность и ответственность за абсолютное благо, за то самое мифическое Добро, которое должно было победить, но оно неминуемо проиграло Терезе Конрой, предлагавшей разрушение, невоздержанность и — свободу. Предостерегая Дэйва от опрометчивых поступков, Алан думал только о нем, о его семье, о Джо, о Джеке и о группе. Он не верил, что такой человек, как Дэйв, впадающий в недельную депрессию после нелестной заметки в журнале и рвущийся бить морду каждому, кто посмеет посягнуть на его достоинство, выплывет после чего-то подобного. Алан на самом деле думал, что спасает его от самого себя, но Дэйв не нашел в себе сил оценить этот благородный жест. Гаан много раз говорил о том, что будучи таким же человеком из плоти и крови, не винит Алана за принятые им решения, но в действительности, глубоко в душе, он затаил чудовищную обиду. Тогда, в Нью-Йорке, Алан только расширил эту рану, побоявшись нарушить покой теперь уже новой семьи. И — свой собственный.