За стенами замка

28 октября 1995 года. Шестой Этаж, Скрытый Альков*. День 355-й. Это так неловко. Стоп. Гермиона продолжает повторять эти слова снова и снова, но просто не может перестать плакать. Сегодня была предпоследняя ночь с Амбридж после уроков, и она не только умирала от голода, но и истекала кровью, капавшей с тыльной стороны её ладони, исходящей из глубоко вырезанных слов «Я должна быть уважительной». Гермиона не может как следует разжать или сжать свою руку, так как она пульсирует от боли, кожа ободрана. Не говоря уже о горле, которое после нескольких дней вынужденного употребления этого ужасного напитка похоже на песчаную бумагу и настолько плотно сжато, что она сомневается, что даже струйка воды сможет пройти. Она всё ещё тихо всхлипывает, когда слышит приближающиеся шаги. Перестань плакать! Она слишком поздно думает об этом, а когда шаги останавливаются, она понимает, что хоть и находится по другую сторону гобелена, но её все равно видно. — Грейнджер? — звучит вопрос со стороны лестницы, и Гермиона, узнав голос Драко, быстро пытается вытереть слёзы, но в спешке использует свою больную руку и заплакала ещё громче от боли. — Какого чёрта! — воскликнул Драко, отодвинув гобелен, его глаза расширились, а кожа стала ещё бледнее, чем обычно, когда он увидел её. — Уходи, пожалуйста, — Гермиона всхлипывает и проклинает икоту, которая следует за этими словами. Она знает, что теперь её лицо испачкано кровью и выглядит она сейчас довольно зрелищно. Драко не отвечает, но и не шевелится. Его взгляд прикован к её руке; он не может перестать смотреть своими широко раскрытыми, потрясёнными глазами. Гермиона наблюдает, как выражение его лица меняется от шока к недоумению, а затем замешательству и, естественно, к гневу. Глаза Драко заметно темнеют, кулаки сжимаются, костяшки пальцев белеют, а челюсть сжата. Похоже, он на неё сердится. И это заставляет её сорваться. — Что? — Гермиона взрывается. Драко, кажется, выходит из задумчивости и его глаза перемещаются на ее лицо, в этот момент они смягчаются, а Гермиона думает, что смотрит на ребенка. — Что? — снова спрашивает она, уже гораздо спокойнее. — Твоя кровь, — бормочет Драко сквозь туман. — А что с ней такое? — Гермиона смущена, не понимая, что заставляет его так сильно реагировать. — Она красная, — шёпотом отвечает Драко, как будто это что-то секретное. — Конечно, она красная… с чего бы ей… — её осенило. Грязнокровка. — Да, — Драко горько усмехается, а Гермиона замечает, что он снова злится. Гермиона на это ничего не отвечает. Драко продолжает пялиться, а она позволяет ему это. У Драко, вероятно, есть свой момент осознания, и только Бог знает, почему она не хочет нарушить этот момент. Они остаются так некоторое время, Драко в конце концов входит в альков и садится на полу рядом с ней, но все еще продолжает молчать. Гермиона ничего так сильно не хочет, как знать, о чем он думает, знать, что происходит у него в голове. Гермиона не знает, сколько времени она ждала. Возможно, несколько минут или даже часов, прежде чем Драко наконец что-то сказал. — Всю свою жизнь я знал только одно, — начинает Драко и осторожно тянет её запястье к себе. — Я вырос с убеждением, что магглорожденные были менее чистокровными, чем чистокровки или любой другой волшебник. Если уж на то пошло, мне говорили, что магглорожденные украли свою магию у волшебников, и именно поэтому есть сквибы, и именно поэтому у магглорожденных грязная кровь, потому что она украдена у других волшебников. Я знал, что их было меньше, потому что у них не было столетней магической истории, и как они могли тогда быть здесь? Я знал, что поскольку их магия краденая, они не достойны магии и никогда не смогут быть такими же могущественными, как истинные волшебники или ведьмы, я знал, что они опасны. Первые одиннадцать лет своей жизни я провел исключительно в присутствии чистокровок и только тех, кто разделял те же убеждения. Это всё, что я знаю, Грейнджер, — шепчет Драко, обхватив большим пальцем её запястье, — это всё, чем я являюсь. Мысль о том, что ты меньше меня, недостойна меня, это всё, что у меня есть. То, во что я верю, было дано мне как истина, как слова правды, понимаешь? Все, что я знаю, пришло от отца… моего отца, который вырастил меня и который любит меня. То же самое с мамой — она научила меня многим вещам. И кто я такой, чтобы сомневаться в своих родителях? Тех, кто дал мне жизнь, кто вырастил меня? Как я могу оспаривать то, чему меня учили, когда для слизеринцев превыше всего семья? И я бесчисленное количество раз видел, что происходит с теми, кто не уважает семью, с теми, кто думает иначе, поэтому я научился не задавать вопросов, не сомневаться в отце и пытался заставить его гордиться мной. Поэтому я копировал его во всем, и раньше это было легко. Так легко, Грейнджер… это казалось таким естественным, но потом уже не было так же просто, это было неестественно, но именно это сделало меня тем, кто я есть сейчас. Ты была первой магглорожденной, которую я встретил, и помню, как разозлился, когда узнал, кто ты на самом деле. Я чувствовал себя преданным, обманутым, потому что разговаривал с тобой в поезде, а ты изрыгала информацию из истории Хогвартса. Мы разговаривали, ты мне нравилась, но потом ты оказалась магглорожденной, я ненавидел тебя за то, что ты обманула меня, и с годами я ненавидел тебя еще больше. Во что бы я ни верил, ты всегда была рядом, чтобы доказать, что это не так. Ты всегда доказывала мне, что я не прав, и я ненавидел, жутко ненавидел это. Ты доказала мне, что я ошибаюсь во всём, так что я должен был держаться за единственное, что думал, ты не можешь знать, — объясняет Драко и осторожно следует за одной из линий капающей крови… — Но она же красная, — Гермиона заканчивает за него, Драко кивает. — Она красная. — Мне очень жаль, — говорит она. — Почему? — Драко усмехается. — Потому что ты теперь не веришь в то, во что верил раньше, — Гермиона объясняет и здоровой рукой берет ту, что держит её за запястье. — Скоургифай! Извини, что не сделал этого раньше, — говорит Драко, указывая на неё своей палочкой. — Все в порядке, я пробовала наколдовать заклинание другой рукой, но не вышло. — Тут будет шрам, — замечает Драко и перемещает свою руку с её запястья на ладонь, — можно я попробую что-нибудь? — спрашивает он, держа её за руку. — Что? — спрашивает Гермиона, не обращая внимания на жар, исходящий от их соприкасающихся рук. — Заклинание, которому меня научила мать, — объясняет Драко и осторожно кладет свою другую руку поверх её, держа её двумя своими и закрывая глаза. — Ut adducam cura, ego adducam curatio, ad sanitatem et ego. — Это невербальная магия! — у Гермионы захватывает дух от слабого света, исходящего из его обеих рук, а Драко открывает только один глаз и дерзко улыбается ей. Она думает, что он красив. — Ut adducam cura, ego adducam curatio, ad sanitatem et ego, — повторяет Драко, слабый свет становится сильнее, и её руку слегка щекочет, она не уверена от кого идёт тепло, которое она чувствует — от заклинания или от Драко. Драко повторяет эти слова ещё несколько раз, пока свет не становится ярче, его достаточно, чтобы осветить их соединённые руки, а затем останавливается, и они смотрят, как свет исчезает. — Только целитель может заставить шрам полностью исчезнуть, но теперь он намного меньше и больше не будет кровоточить. — Спасибо тебе, Драко, — говорит Гермиона, пораженная его работой, потому что когда-то тут были слова «Я должна быть уважительной», теперь это похоже на кошачьи царапины. — А как ты этому научился? — Мама обожает невербальную магию, а я обожал получать синяки, когда был маленьким. Она научила меня этому летом. Я управлялся только с небольшими «ранениями», это первая серьезная процедура. — Ну, так передай ей, что я ей очень благодарна, — говорит Гермиона и её улыбка исчезает при виде выражения его лица. — Я ведь не могу сказать ей, что я только что сделал, правда? — горько спрашивает Драко и вздыхает. Гермиона выпрямляется и садится спиной к стене алькова, вытянув перед собой ноги; её ступни все еще находятся в добрых нескольких дюймах от гобелена. Она похлопывает по полу рядом с собой и Драко садится рядом с ней, его ноги почти касаются гобелена. — Нокс! — говорит Гермиона, и свет, исходящий от её волшебной палочки, которая освещала альков, гаснет, оставляя их в полной темноте. — Блин, я должна была взять его, — бормочет она, понимая, что ей придется шариться вокруг, чтобы найти рюкзак позже. — А сейчас тебе мешает то, что ты нападёшь на меня? — его голос доносится справа от нее, она хихикает. — С тобой всё в порядке? — встревоженно спрашивает Гермиона, и по тому, как изменился её тон, Драко понимает, о чем она говорит. — Нет. Такое чувство, будто я обнаружил, что вся моя жизнь — это ложь. У меня всегда все было так правильно, будто даровано лично мне, а теперь это… — сокрушается Драко. — Понимаю. — Я закончил читать книгу «Гордость и предубеждение», — говорит Драко несколько минут спустя, когда их дыхание становится синхронным. — Я нахожу ее захватывающей. — Так ты всё-таки прочитал? — взволнованно спрашивает Гермиона. — Именно, — Драко отвечает, и они начинают обсуждать роман. Драко говорит ей, как увлекательно было читать тонкие изменения в восприятии Элизабет в мистере Дарси и наоборот, как черты, которые они презирали, стали чертами, которыми они восхищались в другом. Затем Гермиона начала рассказывать о том, как воспитание и окружающая среда имели решающее значение для развития и нравственности персонажей. Драко дополнил, что брак был чисто деловым и насколько глубоко он повлиял на действия персонажей, поскольку они искали партнеров, которые были экономически целесообразны для них, будь то для безопасности или земли. Гермиона рада, что они находятся в полной темноте, потому что её лицо багровеет от такого количества намеков на них, на изменившиеся перспективы и воспитание. Они проводят часы в разговорах; обговорив каждую точку в книге, и прежде чем понимают, что говорят о том, как это схоже с волшебным миром, Драко продолжает подробное объяснение того, как чистокровные семьи работают со всеми своими правилами, этикетом и ухаживанием. — Я понял, почему ты хотела, чтобы я прочитал эту книгу, — говорит Драко после того, как они закончили свой разговор. — В Мистере Дарси слишком много от меня. Вот, — Драко шарит в темноте, ища свою сумку, и после того, как он дважды схватил её за лодыжку, он находит свою сумку и вытаскивает книгу. — Люмос! — говорит Драко, и внезапный свет заставил их зажмуриться. — «Я был эгоистичным существом всю свою жизнь, на практике, хоть и не принципиально. В детстве меня учили тому, что правильно, но не учили исправлять свой нрав. Мне были даны хорошие принципы, но я должен был следовать им с гордостью и тщеславием. К несчастью, будучи единственным сыном (и в течение многих лет единственным ребенком), я был избалован своими родителями, которые, хотя и были добры сами по себе (особенно мой отец), позволяли, поощряли, почти учили меня быть эгоистичным и властным; не заботиться ни о ком за пределами моего собственного семейного круга; презрительно думать обо всем остальном мире; желать, по крайней мере, думать подло об их разумности и ценности в сравнении с моей собственной». Если все это не кричит мое имя, то я не знаю, — они хихикают, а Гермиона выхватывает книгу из его рук и читает остаток абзаца. — «И таким бы я оставался, если бы не ты, милая, прелестная Элизабет! Чего я тебе не должен!» — она читает, делая вид, что не слышит своего голоса, а Драко закатывает глаза. — «Вы преподали мне урок, поначалу действительно трудный, но очень полезный. Вы правильно сделали, что унизили меня. Я пришел к вам, не сомневаясь в том, что меня примут. Вы показали мне, как мало было всех моих притязаний на то, чтобы угодить женщине, достойной быть довольной». Я не могла позволить тебе пропустить самую лучшую часть, — смеется Гермиона и Драко легонько толкает её в плечо. — Ну-ну, ты напрашиваешься на благодарность, — Драко схватил книгу обратно и закрыл её. — Ну, я довольно хорошо поработала над тем, чтобы сделать тебя хотя бы наполовину приличным, — шутит Гермиона и Драко изумлённо смотрит на нее. — Наполовину приличным? Почему? — Ты отказываешься быть меньшей сволочью, когда меня нет рядом. — Грейнджер, я не могу быть хорошим парнем, у Хогвартса есть Хаффлпафф для этого, — отвечает Драко, а она понимает, что это ложь. Гермиона знает, что он предпочитает быть ненавистным хулиганом, чем быть милым. — Но почему? — Гермиона подчеркивает. — Почему ты должен быть таким идиотским придурком, претенциозным дебилом, самодовольным ублюдком всё время? — Ты ранила меня до глубины души моей нечестивой характеристикой, — Драко отвечает с притворной обидой. — Почему ты так непрестанно стремишься заставить всех ненавидеть тебя? — тихо спрашивает Гермиона и вдруг его лицо снова становится серьезным. — Почему так важно, чтобы все думали о тебе плохо? — Не веди себя так, будто ты меня знаешь, потому что это не так, Грейнджер, — усмехается Драко, и Гермиона ненавидит, что она заставила его закрыться, если бы она коснулась его сейчас, он дернулся бы прочь. Гермиона довольствовалась тем, что мягко улыбнулась ему: — Ты ошибаешься, Драко. Я действительно знаю тебя. Я знаю, кто ты такой. Чего я не знаю, так это почему ты думаешь, что должен быть кем-то, кроме себя настоящего. — Я именно такой, каким они хотят меня видеть. Гермиона ненавидит, как сильно это звучит, как то, что Блейз сказал несколько недель назад, об ожиданиях. Она не хочет верить в то, что это может значить. — Пусть мир узнает тебя таким, какой ты есть, а не таким, каким тебя представляют. — Я не хочу, чтобы мир возлагал на меня слишком большие надежды. Думаю, нам пора, — ответил Драко, — уже почти час ночи. Гермиона понимает, что проиграла и вздыхает. Она ненавидит, когда Драко отступает и прячется за годами идеально обработанной маской безразличия и высокомерия. Она слышит его вздох и останавливается. — Вот эта цитата, — начинает Драко, когда они выходят из алькова и Гермиона уже почти в коридоре. — Моя любимая, это «Я не могу остановиться на часе, или месте, или взгляде, или словах, которые заложили фундамент. Это было слишком давно». И это подходит потому, что я ничего не могу изменить сейчас, я не могу изменить то, как я относился к тебе и другим магглорожденным, я не могу изменить слова, которыми называл тебя, и взгляды, которыми смотрел на тебя. Я не могу изменить то, во что я верю, прямо здесь, прямо сейчас, потому что это было дано мне слишком давно, потому что это то, что определяет меня. Она мягко улыбается, узнавая цитату из книги: — «Вы не можете изменить это, но вы можете изменить то, что вы делаете сейчас», — Драко кивает и его суровое лицо заметно смягчается даже в тусклом свете. — Я не могу обещать, что больше не буду отпускать унизительные комментарии, упоминая твое происхождение, или что я буду пресмыкаться перед магглами потому, что это все, что я когда-либо делал, но я думаю, что могу попробовать. — Я была бы рада помочь, — отвечает Гермиона и Драко хихикает. — Наполовину прилично, да? — Гермиона только улыбается в ответ, поворачиваясь к коридору, ведущему в коридор Гриффиндора. 29 октября 1995 года. Офис Амбридж. День 356-й. Амбридж уже ухмылялась, когда Гермиона пришла на последний день средневекового заключения. Амбридж явно была в отличном настроении. Гермиона не так уж много отдохнула, но не только она ужасно спала прошлой ночью. Она наслушалась от Макгонагалл потому, что Полная Дама сказала преподавателю о том, когда она явилась в гостиную после комендантского часа. Завтрак и обед были громким испытанием, вызванным Квиддичным матчем против Слизерина; слизеринцы делали всё возможное, чтобы заставить Рона нервничать, и это работало, поскольку её друг не мог перестать рассказывать о том, что Кормак хочет играть на его месте, не говоря уже о том, что Забини, которому понравилось сидеть рядом с ней на рунах, провёл весь урок, намекая, что Драко что-то планировал и, упоминая, как он поздно ушел в свою комнату, а Гермиона «выглядела тихой и усталой этим утром», «ну, это просто интересное совпадение». И Драко, который сидел со своим обычным хмурым взглядом на лице и ухмылкой на губах во время обеих трапез, бросая злые замечания о ком-либо и громко смеясь, чтобы показать свое присутствие, провел весь день, игнорируя её существование, и когда они встретились в пустом кабинете после рун, они едва обменялись тремя словами. Но сейчас… сейчас это худший момент дня, к счастью, последний из тех, что были, но с ухмылкой Амбридж и её сотнями разноцветных кошачьих тарелок, ухмыляющихся также как она, она не может найти в нем счастья. Гермиона едва успела сесть на стул и положить свои вещи на пол, как раздался громкий взрыв, и Амбридж подпрыгнула на стуле. Главный Инквизитор поднялась на ноги и подозрительно посмотрела между дверью и Гермионой, которая спокойно оставалась на своем месте. Еще один взрыв, на этот раз более громкий, по-видимому, ближе к кабинету директора, заставил Амбридж закричать, когда в комнату ворвался расстроенный Филч, выглядевший буквально зеленым и полным гноя, держа еще более расстроенную миссис Норрис. — Взрывы! — Филч тяжело дышал, когда зеленая слизь капала с его волос и падала на кошку. — Дым! Студенты везде смеются! Они разрушают этот этаж! — один из покрытых гноем прыщей на его лице взорвался и упал на пушистый темно-зеленый кардиган Амбридж. Амбридж бормочет несколько проклятий и выходит из кабинета вслед за Филчем. Гермиона ещё пару секунд сидит на месте, прежде чем схватить свои вещи и выбраться оттуда. То, что она видит, когда выходит из класса защиты от темных искусств, почти заставляет её бросить всё, что она несёт. Весь пол заполнен непрозрачным буроватым дымом, который, по-видимому, каждый, кто перешел его, оказался с лицом, полным покрытых гноем прыщей; Пивз кудахчет, вверх ногами бросая навозные комья с одной стороны и слизистые мешки с другой. Там так много слизи, большинство портретов стали неузнаваемы. Студенты бегают повсюду, большинство из них закрывают головы, но все они смеются и сами бросают мешки с слизью. Пронзительный крик, из-за которого Гермиона и все вокруг хватаются за уши, слева от них была Амбридж, окутанная слизью и другими веществами, которые бы Гермиона не узнала, не посещай она «Зонко». Женщина снова вскрикивает и машет своей палочкой, очищая всё одним щелчком. В дальнем углу коридора прячется Драко Малфой, выглядящий очень гордым собой, его волосы растрепаны, а на его лице такая мальчишеская улыбка, что на этот раз он не выглядит как пятнадцатилетний парень, а даже моложе. Это же Драко! Весь этот беспорядок — его рук дело, а его лицо просто кричит об этом. Его глаза, Мерлин, когда они встречаются с её глазами, кажется, удерживают весь свет, и Гермиона клянется, что они улыбаются. Он переводит взгляд с ее лица на руку, и его улыбка становится ещё шире, если это вообще возможно, и грудь Гермионы взрывается любовью. Он сделал всё это для нее. Она бежит к нему, к этому смеющемуся, щурящему глаза юноше, не заботясь о том, что она почти бежит на третьекурсников, и прижимается к статуе одноглазой ведьмы, прячась вместе с ним. Сейчас Драко совсем не похож на того парня, которого она видела за завтраком. Драко — саркастичный, отстраненный, шовинист, неприкасаемый и такой мерзавец, уже не тот человек, с которым она сейчас прячется за статуей. Этот Драко — бардак, смеющийся, веселящийся и настолько реальный, настолько похожий на того Драко, которого обожает Гермиона, что она не знает, что делать с взрывом чувств к нему. И вот почему, рассуждает она, она решает сделать невообразимое. Она знает, что это абсурд, и это вернется к ней позже, но она хочет этого прямо сейчас и нет ничего, чтобы она хотела больше, поэтому она собирается поцеловать его. И она это делает. Она обхватывает его шею обеими руками и, прежде чем он успевает отреагировать, накрывает его губы своими. Сначала он никак не реагирует, замирает, и она не отстраняется, просто продолжает держать его за шею и прижиматься губами к его губам, пока он не реагирует, и он делает это, как ни странно. Драко обхватывает её бедра и раскрывает губы, двигаясь слегка неуверенно. Её сердце колотится в груди, а она боится, что он может услышать, но если он и слышит, то, кажется, не возражает. Поначалу поцелуй кажется ей странным, и она запоздало понимает, что это её первый поцелуй. Драко наклоняет голову в сторону, и она бессознательно делает то же самое, и они ударяются лбами, она издает низкий смешок, и он ухмыляется. Всё это очень неуверенно и сбивает с толку; она понимает по тому, как он двигает губами и языком, что ему интересно, как и почему, или, если он должен наслаждаться этим, он издает тихий звук, сдерживаемый в горле, и слегка отстраняется, Гермиона открывает глаза и встречается с ним потемневшим взглядом, слегка нахмурившись. Она отстраняется и понимает, что стоит на цыпочках. Он смотрит куда угодно, только не на неё, она решает пристально смотреть на змеиный галстук на его груди и его прерывистое дыхание, его запах повсюду в маленьком тайнике, она всё ещё чувствует тепло его рук на своих бедрах. Гермиона в ужасе от того, что она разрушила всю их дружбу. — Я… — начинает Гермиона и смутно видит, как Драко качает головой, а она пытается не обращать внимания на комок в горле. — Этого не должно было случиться, — говорит Драко и её желудок уходит в пятки, он не смотрит на неё, когда она яростно кивает. — Это не должно повториться, — Драко покидает укрытие ещё до того, как закончил фразу. Может быть, думает она позже в своей постели, это потому, что она провела с ним почти каждый день на этой неделе. Может быть, это потому, что он упал перед ней прошлой ночью или потому, что он так заботился о ней на прошлой неделе, не говоря ей об Амбридж, сердясь на то, что ей больно, извиняясь за годы хулиганства и предубеждения, а теперь это. Может быть, это не слишком серьезно; может быть, это было спонтанно. Конечно, это не должно было повториться снова, это была просто случайность. Гермиона поклялась себе поверить в это, закрывая глаза и засыпая.