За стенами замка

19 сентября 1996 года. Большой зал. День 683-й. Это её день рождения и она никогда не была более инфантильной, зная, почему он игнорировал её, — ей было почти невыносимо смотреть на него. Гермиона перестала пытаться вытянуть из него хоть слово. Было по-детски то, как она обернулась, увидев его в конце коридора, или как ей удалось прийти в последнюю секунду, чтобы сесть в конце класса, так что единственное, что она могла видеть — это его белокурая голова в пяти рядах от неё, где его запах не достигал её, и она могла покинуть класс, как только урок закончится. Гермиона избегала Драко Малфоя как чумы. Но она знала, что это бесполезно. Она вдруг остро ощутила его присутствие — и Пэнси, которая теперь была как отдельная его конечность, — и поняла, что он уже близко, ещё до того, как увидела его. Она почувствовала его запах — черт возьми, как только он вошёл внутрь. Она чувствует, что это сводит её с ума. Она потеряла его в тот день, но, повернув налево на шестом этаже, она натыкается на него. — Смотри, куда ты идешь, Грейнджер, — он рычит, а вся печаль, которую она чувствовала в течение последних нескольких недель, превращается в гнев. Прищурившись и стиснув зубы, она выпрямляется, расправляет плечи и вздёргивает нос к верху, что болезненно напоминает ей о нём. Потому что она научилась у него этой позе. — У тебя, блин, какие-то проблемы? — она сплевывает, а её голос звучит выше, чем она ожидала, тем более так скоро в споре. Она знает их, она знает, что это станет аргументом в течение нескольких секунд. — Какие проблемы? Это ты на меня так упала! — Да, Малфой, в чем твоя долбанная проблема? — и даже при всём своём гневе она ненавидит то, как его фамилия легко слетает с её губ. — Прямо сейчас, это ты, — он рычит в ответ, а она невесело смеется. — Я? Почему же? Я задерживаю тебя от прогулки с Паркинсон? — и Гермиона хотела бы, чтобы ревность не была очевидна в каждом слове. — Заткнись! Ты сама не знаешь, о чем говоришь, — он усмехается. — Нет, и даже не хочу! Потому что ты игнорируешь меня! Потому что ты даже не смотришь на меня больше! — она кричит и ненавидит себя за то, как легко теряет контроль над собой в его присутствии. — Что? Неужели ты думаешь, что раз мы трахались в прошлом году, я должен был уделить тебе немного времени? — злобно говорит он, и она не обращает внимания на то, как ей больно. У неё много чего есть и она многое чувствует к нему, но она не будет тем человеком, который плачет по мальчикам. Особенно, если один из них это Драко Малфоем. — Нет, — «Да-да-да!» — думает она. Гермионе хочется закричать: «Мы трахались, и мы были кем-то!» — Но ты должен это сделать, потому что мы друзья, засранец! — вместо этого кричит она и толкает его в грудь. — Не смей ко мне прикасаться, грязнокровка, — он срывается, и его слова бьют её как пощечина, она делает шаг назад и останавливает вой в её груди. — Не смей так меня называть, Драко Малфой, — говорит она тихим голосом, прищурившись, и указывает на него пальцем. — Не смей пытаться заставить меня снова презирать тебя. — А почему бы и нет? — спрашивает он и у него тот взгляд, который она ненавидит, этот вид превосходства, этот взгляд «я намного лучше, чем весь остальной мир». Поэтому она готовится к тому, что он собирается сказать потому, что она знает его и знает, каким мерзким он становится, когда сердится и когда он в оборонительном режиме. — На самом деле, я презираю тебя, ты мне отвратительна. Мне противно всё, кем и чем ты являешься, всё, что ты защищаешь, — он рычит, и даже когда это чертовски больно, она знает, что он пробует на вкус собственную ложь, знает в треске его голоса, когда он говорит, что она ему противна, знает, что это слова другого человека с фамилией Малфой. — Если ты хочешь, чтобы я поверила, что ты ненавидишь меня, тебе следовало сказать это два года назад, до того, как я увидела тебя настоящего. Может быть, я не знаю, через что ты сейчас проходишь, — и вздыхает, когда его глаза сужаются, глядя на неё, — может быть, ты ещё не хочешь сказать мне, что это такое, но, Драко, я знаю тебя и знаю твое сердце, я видела его, — эти слова слетают с её губ, как шёпот. — И я умоляю тебя, Драко, какие бы цепи ни удерживали тебя, не позволяй им связать тебя. — Это уже твои гребаные проблемы, Грейнджер, — говорит он, качая головой. — Ты видишь хорошее в каждом и думаешь, что все такие же хорошие, как твои долбанные гриффиндорцы. — Я не вижу хорошего в каждом, но я вижу хорошее в тебе, — говорит она и смотрит ему в глаза. Гермиона чуть не плачет от того, что видит. Он напуган, и мешки под его глазами там не из-за слишком большого количества секса с Паркинсон, что-то беспокоит его. Он выдерживает её пристальный взгляд и делает так только тогда, когда ищет что-то, что он думал, может найти в её глазах, но на этот раз всё по-другому. Она чувствует, что он читает её, и это выводит её из равновесия. Она смотрит вниз, а он оборачивается и уходит, не сказав больше ни слова. 10 октября 1996 года. Дорога до Хогсмида. День 704-й. Она была немного навеселе, хорошо. Но только чуть-чуть навеселе. Гермиона услышала, как Рон бормочет что-то Гарри о том, что она сказала, и Гермиона хихикнула про себя: «Нет, Рон, я не это имела в виду», — хотела она сказать, но только снова хихикнула: «Драко придурок, но я всё равно хочу его поцеловать». Затем Гермиона решает спеть случайную песню, чтобы занять свой рот, поскольку её ум спотыкается о свои мысли. Она видела его сегодня и почти заставила маленький букет цветов рядом с собой на Трех метлах умереть от силы её ревности, когда он следовал за Кэти Белл в ванную комнату. Нет, она не будет думать об этом. Теперь он совершенно ясно дал ей понять, что думает о ней. Гермиона заметила Кэти и её подругу, идущих впереди, её подруга казалась сердитой на Кэти по какой-то причине. «Хорошо, — с горечью подумала Гермиона, — она заслужила, чтобы подруга злилась на неё за то, что она пошла в ванную вместе с Драко». Драко был очень похож на неё. Нет, не на неё. «Больше нет», — напомнила себе Гермиона. Её ревность и отравленные мысли о преследователе Гриффиндора окупились ни минутой позже, потому что, когда подруга Кэти попыталась схватить то, что держала Кэти, а Кэти оттащила это обратно, что-то произошло. Не прошло и секунды, как её подруга закричала, а Кэти поднялась в воздух с широко раскрытыми руками и запрокинутой головой, её лицо было жутким и невыразительным. Гермиона плачет при виде этого, а Гарри с Роном спотыкаются о свои же ноги. Они все бегут к ним, а Гермиона в ужасе наблюдает, как Кэти визжит, а её тело пугающе перекидывается с одной стороны на другую, прежде чем она останавливается, плавая в воздухе. Её подруга пытается вытащить её лодыжку вниз, но Кэти не шевелится, Гарри идет на помощь, и они с Роном следуют его примеру, четверо из них хватают лодыжки Кэти, пытаясь потянуть её вниз. Когда девочка падает, она мечется и корчится на снегу, всё ещё продолжая кричать. Гарри опускается на колени рядом с тем, что лежит на снегу, и прежде чем он успевает прикоснуться к нему, голос Хагрида гремит позади них, приказывая им держаться от него подальше. Но Гермиона увидела его и сразу узнала. Это было прошлым летом у Боргина и Берка. Гермиона знает, что Гарри тоже видел его и узнал. — Я уже видел это раньше! — он говорит тихо, так что только трое из них могут слышать. — Я видел это в «Боргин и Беркс» сто лет назад, и там был ярлык, говорящий, что оно проклято! Должно быть, она дотронулась до него, — он говорит, глядя на эту штуку, Гермиона почти видит, как работает его мозг. — Как это оказалось у неё? — Гарри спрашивает Лианну. — Я не знаю! — Лианна всхлипнула. — Мы спорили об этом, она ушла в ванную, а когда вернулась, у неё было это с собой. Сказала, что ей нужно его доставить, — Лиэнн безудержно рыдает. Тело Гермионы тут же застыло. Нет. Пожалуйста, Господи, нет. — Кто… — начинает она, но голос её срывается. — это она… Кэти сказала, кто ей его дал? — спрашивает Гермиона. Пожалуйста, не говори этого, пожалуйста, не говори этого. — Нет. О боже, держу пари, что она была под имериусом, а я не заметила, о боже, она выглядела немного странно, я… — она снова разрыдалась, закрыв лицо обеими руками. Гермиона решает, что пришло время уходить, и она помогает Лианне подняться на ноги и вернуться в замок. Девочка плачет всю дорогу назад. У Гарри такое выражение лица, что Гермиона насторожилась; она догадывается, о чем он думает. И тут же, как по команде, Гарри говорит: — Это был Малфой, — Гермиона закрыла глаза. — Он знает об этом ожерелье. Он был в магазине «Боргин и Беркс» четыре года назад, когда я увидел его, и он очень жадно смотрел на него. Держу пари, именно это он и покупал в тот день! — Гарри… — начинает Гермиона, но прежде чем она успевает сказать что-то ещё, появляется Макгонагалл и провожает их внутрь. Никогда ещё на сердце у Гермионы не было так тяжело. 23 октября 1996 года. Коридор Первого Этажа. День 717-й. Гарри не переставал говорить о Кэти и Драко. Вся школа уже знала, что что-то случилось, и они все сплетничали, пытаясь придумать какую-то причину этому. Гермиона старалась не смотреть на Драко слишком пристально, но не могла перестать думать об этом. О том, что она видела и что он сказал ей пару недель назад. Он всё ещё избегал её, но теперь она иногда ловила на себе его пристальный взгляд. Она также заметила, что он выглядит хуже, чем когда-либо. Он был более худым и имел панический взгляд, куда бы ни пошёл, огрызаясь на своих друзей и проводя много времени в одиночестве. Только вчера, когда она шла по деревянному мосту, возвращаясь от Хагрида, она увидела, что он стоит там, где они обычно сидели, и просто смотрит вперед. Гермиона почти остановилась, когда подошла к нему, но передумала, когда он напрягся. Но на следующий день именно он начал говорить с ней. Она собирается встретиться с Роном и Гарри во дворе, когда кто-то хватает ее за руку и тянет под гобелен на первом этаже. Гермиона слишком хорошо знает эту пару рук, чтобы даже испугаться. — Так вот как ты теперь поступаешь? Тащить случайных девушек под гобелены? — говорит она с горечью, с которой ничего не может поделать. От одной мысли о том, что рядом с ним будут другие девушки, у неё по коже бегут мурашки, и она не хочет, чтобы какая-нибудь другая девушка видела его таким, каким видела его она. Она хочет быть единственной, кто знает его потным и трусливым, и она хочет быть единственной, кто знает звуки, которые он издает, когда бывает рядом. Гермиона знает, что это опасная мысль. — Я не трахал её под гобеленом, — он дышит и находится слишком близко, но в то же время, этого недостаточно. Он не прикасается к ней, его лоб совсем близко, а она чувствует, как волосы его челки касаются её лица, а его дыхание касается её лица. — Но её ты же трахнул, — выпаливает она. — Да, так и было, — отвечает он, а она делает движение, чтобы уйти. Она знала, Мерлин, она знала. Но вот чего она не знает, так это почему чуть не плачет. — А ещё я трахнул Трейси Дэвис. — Убирайся нахуй с моих глаз, — она плачет, с силой отталкивая его от себя. Она снова поворачивается, чтобы уйти, но он быстрее, всегда быстрее её, прижимает её к стене. — Отпусти меня, Малфой, отпусти меня нахуй. — Нет. — Если ты меня не отпустишь, я закричу, и хуже, чем потеря ещё одного очка для твоего факультета, так это то, что они знают, что ты был под гобеленом с грязнокровкой, — он вздрагивает, когда она произносит это слово. — Не произноси этого слова. — Ты называешь меня так уже несколько недель. — Ты же знаешь, что ты нечто большее. — А ты нет? — спрашивает она с болью, написанной у неё на лице. Если бы это было так, если бы потребовалось только одно лето, чтобы заставить его поверить в это снова… внезапно, она больше не может этого выносить. Она хочет, чтобы он ушёл, хочет, чтобы он ушёл от неё, потому что единственное, что она сейчас может вспомнить — это его резкие и злые слова, его насмешки. Гермиона не может перестать думать об этом. Неужели все это реально? Разве это не бессмысленная перебранка, как она думает? Говорят, что люди говорят правду, когда они саркастичны, может быть, она обманывала себя, полагая, что в них есть что-то ещё? Переосмыслив в мгновение ока прошедший год, взгляды, которыми он одарил её, неужели она все это вообразила? Только потому, что это было то, что она хотела увидеть? — Я был на полпути, прежде чем понял, что началось, — это его ответ, и вот он снова цитирует «Гордость и предубеждение». — Что это значит? — спрашивает она шепотом, не доверяя своему голосу настолько, чтобы говорить громче. — Я не знаю, что делаю, — он признается с закрытыми глазами и прижимается лбом к её лбу. Машинально она тоже закрывает глаза. Их с Гарри разговор в поезде по дороге в замок прокручивается у неё в голове: «Он теперь один из них, Гермиона. Всё кончено», — и она отказалась верить тогда, отказалась, когда увидела его у «Боргина и Берка» в начале августа, отказалась, когда Гарри указал на это в перерыве между уроками и был в прямом отрицании со времени трагедии с Кэти, но теперь, боже, она не могла продолжать это. Гермиона знала, что она слишком глубоко увязла в нём, потому что вместо того, чтобы убраться нахуй оттуда, вместо того, чтобы прислушаться к логике и принять факты, правду, она обняла его за шею и притянула ближе. — А кем я была для тебя? — она шепчет, когда он не вздрагивает от её прикосновения. — Мой маяк. — Тогда зачем же ты их трахнул? — спрашивает она, и теперь он вздрагивает, слегка поворачивая голову, его ресницы касаются ее лица. — Потому, что ты заставляешь меня терять себя по совершенно другим причинам. — Тогда почему ты всё ещё здесь? — Потому, что я не знаю, что делать, — шепчет он в свою очередь. — А что ты хочешь делать? — спрашивает Гермиона и расцепляет пальцы на его затылке и тянет их вниз к груди, а затем снова вверх к щекам, держа его лицо в своих руках. Он вздыхает: — Я хочу поцеловать тебя. — Тогда поцелуй меня, — она отвечает, а слова ещё не успели слететь с её губ, как он уже коснулся её губ. Он целует её с отчаянием, прижимая её бедра к своим, так близко, что он задыхается, когда их языки сталкиваются и Гермиона чувствует вкус слёз, она не уверена, чьи они. Поцелуй сердитый, он целует её, и все, что она может чувствовать, это разочарование, исходящее от него, от шумов, которые он издает, и битвы, которую он, кажется, продолжает боротся со своим телом, когда он продолжает притягивать её ближе и отталкивать. Затем он резко отстраняется от неё, делает два-три шага назад, прислоняясь спиной к другой стене алькова, пристально смотрит на неё, кажется, целые века, а потом качает головой, хмурится и вытирает рот рукавом своей мантии. Драко выходит из алькова, даже не взглянув на неё. Гермиона обнимает себя за плечи и падает на колени, впервые с начала учебного года не выдержав напряжения. Её даже не волнует, что Драко мог это услышать. 31 октября 1996 года. Коридор Шестого Этажа. День 725-й. В Хэллоуин она находит его снова. Она делает обход позже, чем обычно, так как Хэллоуин был известен тем, что студенты из своих постелей делали трюки вокруг замка. Она сама патрулирует коридоры, с тех пор как Драко отказался от своих обязанностей старосты, а среди старост не было никого, кто мог бы составить ей пару. Она вообще не возражает, на самом деле, она даже наслаждается двумя часами тишины. Гермиона чуть не выпрыгивает из своей кожи, когда обнаруживает его сидящим у одного из огромных окон на шестом этаже. Драко никогда не выглядел таким испуганным и одиноким, как сейчас: его тело скрючилось, пытаясь занять как можно меньше места, голова прижалась к камню. Драко смотрит на неё, и именно отсутствие эмоций заставляет её подойти к нему. Она сидит перед ним, но не настолько близко, чтобы дотронуться, даже если бы попыталась дотянуться. Единственный свет исходит от луны за окном. Гермиона с трудом переводит дыхание, глядя на него. Он выглядит прекрасно, лунный свет отражается на его заостренном лице, его серые глаза ясны, как луна над ними — он выглядит неземным, даже с напряжением в уголке рта, что-то, чего она не видела в нём раньше. После второго взгляда она понимает, что это не Лунный свет делает его глаза яснее, а контраст с темными кругами под глазами, резкостью скул. У Драко такие усталые морщины на лбу, что Гермионе приходится сдрживаться, чтобы не дотянуться до него, и разглаживать их поцелуями. Её пугают не эти линии, а осознание того, что тот, кто не так хорошо знаком с его лицом, как она, не заметит этого. Его усталость едва заметна, но Гермиона проводила часы, сосредоточив всё своё внимание на его лице, чтобы узнать каждый след. Этот взгляд на Драко — новый, ещё один в её списке взглядов, которые у него есть, когда никто не смотрит или когда ему всё равно, если кто-то видит. Когда ему всё равно, видит она или нет. Гермиона чувствует волну печали, проходящую через неё, когда она понимает, как напряженно и устало выглядит сейчас Драко. Они не разговаривают, Драко не смотрит на неё после того, как заметил её присутствие, но Гермиона не возражает. Она просто хочет быть здесь, рядом с ним, впитывать его красоту и чувствовать себя в безопасности, когда он рядом. Её тело затекло от долгого сидения на камне, не говоря уже о том, что она немного замерзла, но это самое спокойное, что она получила с тех пор, как она прибыла в Хогвартс в этом семестре, поэтому она остается, наблюдая за окном, гигантские щупальца кальмара появляются над черной водой, как будто она знает, что кто-то наблюдает. Солнце уже почти скрылось за горами вокруг замка, когда Драко повернулся к ней. — Тот, кто сражается с чудовищами, должен быть осторожен, чтобы не стать таким же чудовищем. И если ты достаточно долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. Ей потребовалось некоторое время, чтобы ответить, не ожидая, что Драко скажет что-нибудь, а тем более цитату из книги «По ту сторону добра и зла». — Может быть, — пробормотала Гермиона так красноречиво, что её голос чуть громче шепота, — если ты посмотришь на цитату саму по себе, это может означать, что чем больше ты хочешь понять то, с чем борешься, тем больше ты этим становишься. Будь то, человек-монстр, чувство или идея. Я верю, что мы склонны становиться тем, чего боимся, поэтому мы создаем оружие и идём на войны, поэтому мы нападаем на других. Мы не можем понять что-то, если не относимся к этому, вот почему бездна будет смотреть на нас в ответ, потому что тогда она найдет место внутри нас, чтобы ухватиться. И вот почему мы так боимся этого, наших монстров, потому что они отражают то, что мы есть, — Драко молчит, а Гермиона продолжает. — Но бездна — это глубочайший страх и ужас внутри нас, — она перестаёт теребить пальцем дырку в подоле свитера, дырку, которую он сделал несколько месяцев назад, когда Драко пытался снять его, а шерсть зацепилась за браслет, а он потянул. Гермиона улыбается этому воспоминанию и смотрит на него, просто чтобы обнаружить, что он уже смотрит на неё, она думает, что он тоже думает о воспоминании. — Итак, если мы боремся с этими монстрами, мы должны иметь дело с внутренним представлением о них, и бездна будет смотреть в нас и заставлять нас полагаться только на то, что у нас есть внутри, наши интуиции, наши инстинкты. Так что, это действительно значимо. Если мы внутри дрянной человек, то бездна превратит нас в монстра, но если мы супермены, то бездна освободит нас, потому что мы будем действовать только по своей интуиции, свободно от определенных представлений о том, что такое монстры, — теперь он смотрит на неё с любопытством, но молчит, поэтому она продолжает. — Это то, что он критикует в книге, то, как мы принимаем за истину то, что мы унаследовали, и как много наших мыслей навязаны и предопределены. Я хотела бы видеть монстров в качестве предварительного описания того, кто определил понятия хорошего, плохого, злого и правильного. Сражаться с теми, кто учит нас служить цели, которая не является нашей собственной. — А что же тогда такое бездна? — спрашивает Драко, на его лице появляется снисходительная улыбка, которую Гермиона ненавидит, и её сердце разрывается, потому что она может читать его, как свою любимую книгу, поэтому она уже знает, что на следующих нескольких страницах скоро взорвется бомба. — Релятивизм. Как только мы поборемся с этими чудовищами, как только мы откажемся от их доктрин и манипуляций, что у нас останется, чтобы основывать наши мысли и действия? Что же остается от нас на самом деле? И это правда? Бездна — это неспособность найти свою мораль, то, что мы есть на самом деле, и застреваем в субъективности. Что всё может быть правильно, и всё может быть неправильно, что вся жизнь убеждений доказала вам, что вы ошибаетесь. Теперь он насмешливо смотрит на нее, его руки сжаты в кулаки по бокам, она видит, как он сжимает челюсть и окно запотевает от его тяжелого дыхания. Она разозлила его, она это видит, но не понимает, почему-то, что такого она сказала, могло так сильно разозлить его. — Ты думаешь, что ты такая умная, не так ли? Что у тебя есть ответы на все вопросы, и ты намного лучше всех нас, потому что, о да, Гермиона Грейнджер прочитала эту книгу, — рычит Драко, глядя на неё сверху вниз, как на уродливую тварь. Злоба сочится из его слов, и она вздрагивает от того, как её имя звучит в его голосе. Как будто это яд для него. — Я… — Ты ни хрена не знаешь, Грейнджер! — Драко взорвался. — Ты глупа и тупа, чтобы думать иначе, чтобы думать, что ты понимаешь! Говорить о монстрах, как будто они не настоящие, как будто они не убивают людей прямо сейчас! Ты думаешь, что единственные монстры, которые есть, — это концепции, встроенные в наше собственное существо, как будто нет чего-то реального и осязаемого, и это дышит тебе в шею, шепча больше, чем слова о том, что такое хорошо или плохо! — Драко кричит, у него вены на шее видны, и сейчас слишком раннее утро, чтобы они могли кричать. Их кабинет — теперь кабинет Слизнорта, прямо по коридору. — Именно это я и имела в виду! — Гермиона кричит в ответ, несмотря на то, что знает лучше. — Если ты освободишься от концепций, то не побоишься того, что люди могут сказать тебе или о тебе, потому что ты знаешь лучше! — Как это вообще возможно? — спрашивает Драко, сопровождая свои слова ужасным снисходительным смехом. — Как только ты перестанешь верить в то, что люди называют тобой. Когда ты поймешь, что ты лучше того, что говорят о тебе недалекие идиоты, и поймешь, что проблема заключается в том, что они боятся не тебя, а твоей никчемности! Лицо Драко комично меняется, и Гермиона рассмеялась бы, если бы не покраснела. Он понимает её слова и переходит от гнева к удивлению, а затем и к ярости. — Заткнись! — Драко взрывается, он больше не сидит, а Гермиона запоздало осознает, что она тоже не сидит, они оба стоят достаточно близко, чтобы дотронуться, и оба тяжело дышат, рука Драко сжимается, и она задается вопросом, пытается ли он сдержаться, чтобы не подойти к ней. — Ты всегда всё об этом придумываешь! Это не имеет никакого отношения к этому! — Это же всё! Потому что тогда я не знала, что ты ошибаешься, и я верила, что являюсь такой, какой ты меня считаешь, потому что ты был важен для волшебного мира, потому что у тебя было имя, которое я читала во многих книгах еще до того, как прибыла сюда, и верила, что ты был прав, потому что ты принадлежал этому миру, а я нет. — Но тогда ты не боялась меня, потому что уже знала лучше! Несмотря на то, что ты об это знаешь! Тебе было все равно, что я думаю; ты никогда не уступала моим словам! Ты сравниваешь ребенка, не знающего ничего другого, с чудовищем! Ты сравниваешь мои издевательства над тобой с геноцидом! Гермиона застигнута врасплох. Теперь она понимает, в чем дело. Драко в ужасе, он в ужасе, а его монстр — Волдеморт. — Конечно, нет, Драко! То, что я говорю, это то, что как ты узнаешь лучше, ты поймешь, что тебе не нужно бояться его, потому что это не то, кто ты есть! Он не тот, кто ты есть, он не должен быть твоим монстром! — Как? Как он может не быть всеобщим монстром? — Драко усмехается, его глаза сердиты, а Гермиона не уверена, что вся эта злость направлена на неё. — Я не боюсь его, я не боюсь Волдеморта. — Тогда ты ещё глупее, чем я думал, — Драко сплевывает, а она даже не вздрагивает. — Он не мой монстр, потому что не думает о том, кто я. Я против его воли. НЕТ. Я не боюсь его потому, что я боюсь тебя, — говорит она, и глаза Драко широко раскрыты, его серые глаза стали голубыми от того, насколько ясными они стали теперь. — Потому, что я так боюсь потерять тебя, и я не знаю, что могу с этим поделать, я не хочу знать, кто я без тебя. Он моргает раз, другой, а она не может понять эмоции, написанной на его лице, не может прочитать её. Гермиона знает, что ей не следовало этого говорить, знает, что ей следовало молчать, потому что она знает, Мерлин, она знает, что он не хочет ничего из этого, и что она просто ебанутая, бессмысленная ебанутая в растущей линии безымянных, безымянных трахов, если слухи, циркулирующие вокруг него, верны. — Прости, что разочаровал тебя, любимая, — говорит Драко, и в его голосе нет ни капли сожаления или холодной улыбки, — но ты скоро это узнаешь, — он заканчивает с расчетливой холодностью, которая разбивает что-то внутри неё. Потому, что когда он смотрит на неё в последний раз, она едва может узнать его. Тогда она понимает, что, что бы ни случилось прошлым летом, он слишком хорошо взял себя в руки, слишком отдалился. Маска, которую он носил на четвертом курсе, когда они начали говорить, превратилась в полную стальную броню и не только обернута вокруг него, но и вокруг его бьющегося сердца. Гермиона почти физически ощущает эту стену между ними, разделяющую их, стену, которую он начал строить в марте прошлого года и усовершенствовал летом с единственной целью — уничтожить их. «Или спасти его» — думает Гермиона. Может быть, спасти их обоих. Потому что она — его искупление, а он — её Монстр, она — хаос в его мыслях, а он — яд в её сердце. Но если это спасительно, думает она, наблюдая, как он грациозно превращается в размытое пятно черных одежд, то она не хочет ничего этого, она хочет, чтобы они ломались и горели, потому что, Мерлин, это было бы слаще, чем дыра, которую он оставил в её сердце. Она считает, что это правильно, что все эти разговоры о монстрах и страхах закончились на Хэллоуин.