За стенами замка

20 ноября 1996 года. Внутренний Двор Виадука. День 745-й. Гермиона не смотрела в зеркало с той ночи. Она в ужасе от того, что увидит отраженным на нем. Она в беспорядке и, вероятно, выглядит так же, ее руки дрожат, когда она вспоминает этот взгляд на его лице и в его словах. Я почувствовал жалость. После этого она до крови отскребла себя под душем, пытаясь снять его запах с кожи, ног, спины, потому что чувствовала себя грязной, использованной. Не имело значения, как сильно она хотела его той ночью, как сильно она жаждала почувствовать его внутри себя. — Я почувствовал жалость, — сказал он. Он занимался с ней сексом потому, что думал, что она этого хочет, потому, что она сказала, что любит его, а он почувствовал к ней жалость. Гарри садится рядом с ней, и она вздрагивает. Гермиона часто вздрагивает с той ночи, каждый раз, когда кто-то смотрит на неё, она думает, что они знают, знают, как унижена она, как он оставил её голой, грязной, посреди замка со словами жалости и взглядами отвращения. Она думает, что они могут видеть её, как она стояла там в течение нескольких минут, плакала, ноги дрожали, поцелуи высыхали на её коже и шее ушибы. Он смотрит встревоженно и заботливо, а Гермионе снова хочется плакать потому, что она вот-вот взорвется от всего, что не может сказать. — Извини, — говорит он и Гермиона обхватывает его руку и сжимает. Сейчас она не может говорить, она боится того, что может сказать. Гарри только сжимает её в ответ. — Я знаю, как ты к нему относишься. Гермиона резко поворачивает голову к нему, и выражение его лица мягкое, заботливое, Гермиона смущена, он знает, что она чувствует? Что? — Рон. И ещё Лаванда. Мне жаль, что тебе приходится их видеть, — говорит Гарри, и Гермиона чувствует облегчение, такое облегчение, о котором Гарри не знает, потому что она уверена, что его рука больше не была бы на её руке, если бы он знал. Гермиона слишком труслива, чтобы сказать ему, что он не прав, она кивает. Потому, что есть он, просто не тот, о ком думает Гарри, и ей тоже жаль, потому что она видела Драко с Пэнси на днях, с его головой у неё на коленях. — Мне тоже жаль, — говорит она, — насчёт Джинни. — Гермиона… — Ты мой лучший друг, — говорит она и грустно улыбается ему. — Я видела, как ты на неё смотришь. — Она же сестра Рона. — Он бы не возражал, ты же его лучший друг, лучшего бойфренда он и мечтать не мог. — Но она же с Дином. Гермиона кивает, она с Дином и кричит на Блейза из-за неё, но она любит Гарри. Гермиона хотела бы больше походить на Джинни, иметь её огонь. — С тобой все в порядке? — спрашивает Гарри через некоторое время. Они оба молчали, наслаждаясь обществом друг друга и тем, как легко было просто сидеть там, бок о бок. Гермиона наблюдает, как ученики проходят мимо них по двору, засунув руки в карманы и уткнувшись лицом в шарфы, пытаясь защититься от холода. — Ты была так далеко, что выглядишь такой грустной. Гермиона вздыхает и смотрит на их сцепленные руки, радуясь тому, что Гарри её утешает. Она пытается не думать о Драко, но каждый раз, когда она вдыхает, она чувствует его в пространстве между её грудной клеткой, в задней части её горла и в линиях её ладоней. Этот мальчик, этот сломанный мальчик, обхватил её сердце вокруг сломанных фрагментов его позвоночника, а его кулак сжимал её ключицу, а Гермиона не думает, что она когда-нибудь сможет оправиться от него. — Я чувствую себя одинокой, — признается Гермиона. — Я знаю, что не должна, потому что у меня есть ты, но… — Это я знаю. Я тоже чувствую себя одиноким. Сириус… — Гарри закрывает глаза и Гермиона придвигается к нему ближе, пытаясь утешить. — Он был в моей жизни всего несколько лет, но я… такое чувство, что он был со мной всегда, а теперь его нет, а я не сказал и половины того, что хотел сказать. — Он был твоей семьей, Гарри, и знал всё это. Но он знал, что это не имеет значения. — И всё же мне жаль, что я не могу поговорить с ним. Я не хочу, чтобы все, кого я люблю, уходили. — У тебя есть я, и Рон, и Ремус. Я знаю, что это не одно и то же, он был твоим крёстным отцом, лучшим другом твоего отца, но… у тебя есть я, Гарри. — Но почему я чувствую, что теряю и тебя тоже? — спрашивает Гарри, и его голос такой грустный, такой надломленный. Гермиона больше не может иметь дело со сломанными мальчиками. — Ты никогда меня не потеряешь. Со мной всё будет в порядке, и с тобой тоже. Я не позволю тебе чувствовать себя одиноким. — Спасибо, Гермиона, — Гарри снова сжимает её руку. — Я хочу, чтобы ты сказала мне, что тебя беспокоит, — он шепчет, но это не обвинение или горечь, это просто честность. Так же, как и все о Гарри: настоящий, честный, хороший. Она просто кивает, и он встает, протягивая руку, чтобы поднять ее тоже, но она качает головой: — Я останусь ненадолго. — Гарри просто кивает, а она смотрит, как он входит в замок. Гермиона разворачивает красно-золотой шарф с ее шеи, и ей все равно, насколько холодно она чувствует себя без него. Она чувствовала, что задыхается от этого, рука, не державшая руку Гарри, дрожала в ее кармане, ей не терпелось вырвать ее, дать ей дышать. Она всё ещё видит серые глаза и сильные руки вокруг своей шеи, когда закрывает глаза. Гермиона смотрит на белое небо, затянутое снежными облаками. Она кривит рот, когда снежинка падает на одну из её ресниц. Гермиона думает, что у неё уже не осталось сил вытереть слезы; она позволяет им замерзнуть на щеках под холодным ноябрьским ветром и не обращает внимания на то, как они обжигают её лицо. 7 ноября 2003 года. Больница Святого Мунго. День 5481-й. Каждый день в конце своей смены Блейз заходит к ней в комнату, чтобы снять Омут с её кровати и посмотреть, как она спит. Ему нравится смотреть, как она спит, потому что у неё всегда безмятежное выражение лица, совсем не похожее на то озабоченное, когда она бодрствует. Блейз знает, что это из-за каких-то воспоминаний, за которыми она решила вернуться. Поначалу он был против идеи создания омута, но теперь рад, что согласился на это, потому что стало ясно, как возвращение в моменты её и Драко из их школьных дней успокаивает её, и если Блейз честен, это даже помогает немного исцелить её. Теперь им ясно, насколько слабо это проклятие против любви и даже не понимая в совершенстве её свойств, мгновения, которые она проводит под ним, распутывают кусочки тьмы внутри неё. Он придвигается ближе к кровати, и его поражает хмурый взгляд меж её бровей и меланхолия, растянувшаяся вокруг её лица. Блейз бросает взгляд на Омут и, когда видит части воспоминаний, которые она оживляла, напрягает челюсть. Он хорошо помнит тот день. Теперь его очередь просунуть туда нить воспоминаний. 20 ноября 1996 года. Внутренний Двор Виадука. День 745-й. Блейз — это много чего. Но он же не сталкер. Нет, его не волнует, что это именно то, как выглядит, но он знает, что все становится уродливым, и он чувствует необходимость проверить её. Его итальянская кровь горела уже несколько недель, и он даже поймал себя на том, что дико жестикулирует руками в одном или двух спорах в подземельях со своими друзьями, Мерлин, своими друзьями. Он не мог поверить в то, что говорят друзья, что делают Драко и Пэнси. Блейз знал, что все они были змеями, кроме Мерлина, он не думал, что Драко был настолько низок, и что Пэнси согласится с такой презренной вещью. Так что теперь эти двое были одним целым. Очень публичные отношения, о которых говорил весь замок, отношения, которые вообще не имела смысла, и это заставило кровь Блеза закипеть, потому что он знает, что они между этими двумя существуют только для того, чтобы повлиять на кого-то ещё. Возможно, Пэнси годами ненавидела Грейнджер, особенно когда ей говорили, что Грейнджер и Драко — это одно целое, но Пэнси была не настолько бессердечной сукой, чтобы на самом деле быть рядом с Драко всякий раз, когда гриффиндорка была рядом. К счастью, Блейз ещё не видел, как целовалась новая пара, иначе его бы стошнило прямо на них. Но он видел Пэнси, сидящую на коленях у Драко, и он видел Драко, обнимающего её за плечи, его голову на её коленях, её пальцы, расчесывающие его волосы, всегда чертовски шепчущие и хихикающие, как в проклятом фильме. Это было смешно и немного фальшиво, если спросить Блейза и Мерлина; у Блейза было много чего сказать об этом маленьком шоу. Конечно, Тео ведёт себя обычно бесполезно, притворяясь, что он не видел, что Драко делал, притворяясь, что не было девушки, с которой они были очень дружны, увядающей в замке. Мерлин, Тео даже притворился, что его ужасного отца нет в Азкабане и что в поместье все хорошо и прекрасно. Блэйзу хотелось задушить их всех. Но для этого ему нужно было подобраться достаточно близко, чтобы действительно поговорить с любым из них. Он был так зол на Драко, что Блейз даже не мог стоять рядом с ребёнком, и это действительно помогло, что внезапно Драко завязал новую дружбу с Винсом и Грегом, которая была потеряна с четвертого года. Начиная с Гермионы Грейнджер. Теперь трио всегда вместе, планируя, всё это время Драко исчезает. Блейз видит всё это: его лучший друг чахнет, становится все бледнее и тоньше. Мерлин, он хотел бы знать, что за хуйня с ним происходит. Но он зол и, находясь рядом с Драко, заставляет его кровь сворачиваться, поэтому он держится подальше, остается с Тео, в долгих паузах, которые иногда чувствуются так же, как если бы они кричали. Теперь он наконец-то молчит. Он на улице, на холоде, и, возможно, он всё-таки хладнокровен, потому что снег его не беспокоит, как и резкий ветер, который режет ему щеку. Он может быть хладнокровным, но Гермиона Грейнджер, черт возьми, нет. Вот она сидит одна у фонтана Орла посреди двора, окружённая снегом. Поттер только что ушёл, и что-то перевернулось внутри Блейза, когда он увидел их обоих, так чертовски грустно, но ничего по сравнению с его взглядом сейчас. Блейз втягивает ледяной воздух, от которого у него замерзают легкие, а с таким же успехом могло замерзнуть и сердце. Грейнджер отчаянно снимает шарф дрожащими руками, как будто красно-золотая вещь не дает ей дышать, если вдох и долгий вздох являются каким-либо признаком. Блейз крепче сжимает каменную колонну, за которую он прячется, когда она поднимает глаза к небу и фиолетово-зеленоватые отметины на ее шее становятся видны. Его пальцы дрожат, и он видит красное, потому что эти следы имеют форму пальцев, и у Блейза есть идея о том, кто это сделал, кого Гермиона подпустила достаточно близко, чтобы схватить её за шею. Блейз видит, как она плачет, видит улыбку на её лице, и ему становится плохо. Он едва не отшатывается назад, вид Грейнджер, покрытой снегом, слёзы и фиолетовые метки навсегда запечатлелись в его сознании. Его охватывает гнев, не такой, как тот, который он испытал, когда эта свинья Маклагген положил свои грязные руки на Грейнджер, как будто она была его собственностью, но близкий к тому, что он почувствовал, когда муж номер три поднял руку на его мать. В один день Номер Три бил её по щекам, дергал за волосы и бил как дурака. У Блейза не было ни размера, ни силы, ни волшебной палочки, чтобы помочь, но даже тогда, когда ему было всего десять, его гнева было достаточно, чтобы высвободить свою магию, и он заставил кровь мужа Номер Три буквально кипеть, и Блейз смотрел огненными глазами, как мужчина начал сильно потеть, его тело пыталось остыть, но это было недостаточно быстро, чтобы идти в ногу с высокой температурой в его теле. Блейз и по сей день ясно помнит, как этот человек дрожал и хватался за него перед смертью. Блейз почти разрушает проход внутри общей комнаты, и всё становится только хуже, когда первое, что он видит, это Драко, лежащий головой на ноге Пэнси. — АХ ТЫ СВОЛОЧЬ! — Блейз воет, Драко не единственный, кто прыгает. Общий зал не пустует, это субботний день, и даже с подавляющим большинством в более теплых районах замка, таких как библиотека или большой зал, есть дюжина студентов, разбросанных по ледяным подземельям Слизерина. Драко вскакивает на ноги и смотрит на него широко раскрытыми глазами, Блейз бросается на него, толкает изо всех сил, и Драко почти падает на задницу. Блейз замечает движение вокруг них, младшие студенты разбегаются по своим общежитиям или выходят, старшие стоят на месте, настороженно наблюдая за происходящим. — Как ты смеешь? — кричит он, яростно тряся Драко за плечи. — Ты грёбаный кусок дерьма, как ты смеешь? — Блейз снова с силой отталкивает Драко, но тот ожидал этого, поэтому не спотыкается. — О чём, черт возьми, ты говоришь? — Драко сплёвывает, прыгает на Блейза и обеими руками хватает его за воротник, а Блейз безумно смеется. Пэнси плачет где-то рядом с ними, Тео держит Дафну подальше от греха, а у Винса и Грега вытащены палочки. — Что? — спрашивает он, и гнев кипит у него на языке. — Не можешь ли ты сейчас обхватить меня руками за шею? — он сплёвывает и говорит тихим голосом, достаточно громко, чтобы Драко услышал. И тут Драко замирает, отдергивает руки от Блейза и делает два-три шага назад, его руки дрожат, а глаза широко раскрыты. — Я… — начинает он, но Блейз не хочет этого слышать. Он надвигается на Драко, как пантера над своей добычей, медленно, мощно и уверенно, и Драко пытается притвориться, что он не съёживается, но Блейз знает лучше и знает, что храбрость не является одной из сильных черт Драко. — Я видел твои грязные пальцы издалека, — говорит он чуть громче шёпота, — все вокруг её шеи, — он останавливается в нескольких дюймах от Драко, угрожающе возвышаясь над ним. — Прикоснёшься к ней снова, и я клянусь, вырву нахуй твои руки. — Ах вот как? — дерзко спрашивает Драко в ответ, и Блейз рычит, хватая его воротник и прижимая к стене. Глаза Драко сузились в вызове, вызывая Блейза ударить его и, Мерлин, Блейз хочет, но он пообещал своей матери много лет назад, что он будет контролировать свой гнев и что ничего подобного никогда не повторится. — Мне плевать на твоё маленькое шоу с твоей новой подружкой, — бросает Блейз, — мне плевать, что ты чахнешь на глазах у всех — прикоснись к ней снова, и я клянусь, Драко… — А тебе какое дело? — он выстрелил в ответ, и, Мерлин, Блейз услышал собственный голос в Драко, кричащий то же самое о Джинни Уизли, и он не хотел бы этого, этой ревности перед ним. — Потому что, — рычит он, — ты мог бы умолять нас держаться от неё подальше, по какой бы то ни было больной причине, но она мой друг, и я не позволю тебе сжимать её фиолетовую шею, — он сплюнул и отпустил его. — Я обещаю тебе, Драко, что у тебя будут другие причины бояться и убегать от них, если ты это сделаешь. 7 ноября 2003 года. Больница Святого Мунго. День 5481-й. — Я думал, это для Грейнджер, — говорит Драко, когда Блейз поднимает голову. Драко наблюдает, как темнокожий юноша слегка краснеет. — Ты меня опередил. — Ты помнишь тот день в общей комнате, когда я чуть не выбил из тебя всё дерьмо? — спрашивает Блейз, и Драко напрягается, стиснув зубы, кивает. — Она оживляла это воспоминание, но не совсем в тот момент, потому что я никогда не рассказывал ей об этом, а в тот момент, когда я увидел и заставил себя пойти за тобой. — С чего бы ей вспоминать об этом? — спрашивает Драко низким голосом, в котором слышится стыд. — Она всё прекрасно помнит. Хорошее и плохое. — Я всё ещё не простил себе того дня, — признается Драко. Блейз кивает. — Хорошо. Ты не должен, — его тон холоден и решителен. Блейз предлагает Драко тазик. 22 ноября 1996 года. библиотека. День 747-й. — Мы всё ещё игнорируем то, что произошло? — Пэнси спрашивает Драко два дня спустя. — Мне нечего об этом сказать. — Что, нет? Тебе нечего сказать о своём лучшем друге, который надвигается на тебя с убивающим взглядом? Или как он угрожал вырвать твои руки, если ты снова прикоснешься к ней? Какого черта ты натворил? — спрашивает Пэнси едва слышным шёпотом. Драко не отвечает; он просто продолжает свой жалкий взгляд в окно, глядя на девушку этажом ниже. — Просто помни, что когда ты игнорируешь её, ты учишь её жить без тебя, — говорит Пэнси, перегнувшись через его плечо и проследив за его взглядом снаружи. Он игнорирует тот факт, что она поймала его на его жутком преследовании. Но ещё больше он игнорирует надрыв в её голосе. Или то, как он разбивает ей сердце. — Иногда человек, которого вы хотите больше всего, — это человек, без которого вам лучше всего, — отвечает он, пожимая плечами. — Драко, ты ведь ничего не понял, правда? — спрашивает Пэнси, и её голос слишком надломлен, чтобы понравиться ему. Он очень любит эту черноволосую девушку, и ему больно видеть её такой. Чтобы причинить ей такую боль. Пэнси была слишком шумной, слишком громкой, и её глаза были полны жизни, и теперь, девушка перед ним, является оболочкой того, чем она когда-то была, просто ещё одна оболочка в общей комнате Слизерина, с бременем, слишком тяжелым, чтобы нести его в шестнадцать лет. — Что? — спрашивает он, всё ещё не отводя взгляда от девушки, сидящей под деревом, с растрепанными кудрями волос, обрамляющими её лицо, и отказываясь оставаться за ухом девушки, слишком упрямо, как будто это её хозяин. Он слышит, как Пэнси вздыхает, и даже не глядя на неё, знает, что у неё на лице грустная улыбка. — Она может быть самым лучшим, что когда-либо случалось с тобой, если ты позволишь ей остаться, или она может стать тем, о чем ты сожалеешь больше всего. — И угадай, что будет, если я ей позволю, Пэнс? Мёртвой. Вот какой она будет. Я не могу быть эгоистичным с ней, только не с ней, — сердито отвечает он, и в ту же секунду, как эти слова слетают с его губ, он понимает, что причинил ей боль. Пэнси обожает его, даже боготворит, и он знает, что должен быть благодарен за такую верную подругу и не бросать ей в лицо, как эгоистичен он всегда, как он всегда принимает её как должное. Поэтому что-то, что они делают, — это шоу, которое они устраивают. Это вина Драко, и он использует её, использует её чувства, использует тот факт, что Пэнси была влюблена в него так долго, как он может вспомнить, а ему нужна Гермиона как можно дальше от него. Теперь — после этого — больше, чем когда-либо. И Пэнси, благослови её Господь, не спрашивала, а просто кивала с грустными глазами и закатывала глаза, когда было нужно Драко. Но они, возможно, обманывают всех, но она не обманывает его. Он видит, как она реагирует, когда он обнимает её или притягивает к себе, как она трепещет, когда он целует её в щеку. — Я знаю, Драко, — она вздыхает. — Но ты уже впустил её; ты впустил эту девушку, когда никого не впускаешь. Ты впустил её, полностью зная, что это было против всего, чему тебя учили. Драко, ты выбрал её, ты не можешь позволить чему-то подобному уйти. — Она оказалась в больнице Святого Мунго из-за моего отца, он её туда и отправил. Если бы он знал… — Твой отец никогда не обидит её, если узнает. Он не монстр, он твой отец, он любит тебя, и он любит твою мать. Все, что он когда-либо делал, было для того, чтобы защитить тебя. Он никогда не причинит ей боль. Но Драко мог бы, Мерлин, он причинил бы ей боль, физическую боль, он помнит, как оторвался от неё, чтобы сложить свои руки вокруг её красивой шеи, сжимая её, и её глаза были широко раскрыты, испуганные. — Я боюсь тебя, — сказала она тогда, и Мерлин не был прав. Всегда права была его девушка. Она должна бояться его, потому что Драко тоже боялся себя. — Но он тоже никогда не примет её, — он отвечает, а не говорит, что у него в голове. Драко вздыхает и решает на этот раз сказать правду: — И это пугает меня, Пэн, действительно ужасает, знать, что если каким-то чудом мы оба переживем эту войну, и она всё ещё останется со мной, я бы отказался от всего ради неё, я бы отказался от своего имени. — Драко… — начинает она, совершенно шокированная, а Мерлин… понятия не имеет. — Ты единственная, кто этого не понимает, то, что я чувствую к Грейнджер — это слишком много. Я чувствую слишком много и даже этого недостаточно из-за того, кто я и кто она. Из-за того, что я сделал и что собираюсь сделать. Я не могу, Пэнс. 25 ноября 1996 года. Класс Истории Магии. День 750-й. Гермиона в порядке. Её шея заживает, она не горит, когда девушка быстро оборачивается, и она перестала видеть серые глаза в темноте. С ней все в порядке. Она уже обдумала всё, что случилось той ночью, и всё было кончено. Драко прошёл через ад и набросился на неё, но ему было жаль, она видела это в его глазах и паническом взгляде, который он бросал на неё. Она могла бы простить его за это. Но с другой стороны, если он оставит её голой, грязной и со словами жалости, ей потребуется больше времени, чтобы простить его. Он унизил её, оскорбил её самолюбие. Профессор Биннс говорит что-то невероятно скучное о драконах и действительно, только он мог сделать драконов скучными, и Гермиона скучает по Гарри и Рону в этом классе, потому что тогда, по крайней мере, у нее было некоторое отвлечение. Сейчас класс маленький, самый маленький из всех, что она выбрала. Это только она и Парвати из Гриффиндора, трое Рэйвенкло, ни одного Хаффлпаффца и Драко с Дафной из Слизерина. Класс слишком велик для семи учеников, а Биннс — призрак, поэтому ни один ученик не обращает внимания на его монотонное объяснение, и призрак не видит — или не заботится, Гермиона не уверена — Драко, обходя свой стол, проходя мимо Рэйвенкло, садится рядом с ней. Гермиона поворачивается к нему с ледяным взглядом. Драко сглатывает, смотрит вниз, а затем на её шею. Она знает, что он может видеть исчезающие желтые синяки, те, что достаточно высоко, чтобы быть скрытыми её шарфом, те, где его большие пальцы были прижаты к бокам её кадыка. — Мне очень, очень жаль, — шепчет Драко и Гермиона кивает. Драко качает головой. — Как? Я… твоя шея, я… — Это было не самое худшее, что ты сделал в ту ночь, — она отвечает, а он опешил, Гермиона думает: хорошо, потому что она чувствовала себя ужасно, и она хочет, чтобы он тоже чувствовал. Мерлин, они оба придурки. Он еще больший засранец, чем она, потому что она не может сделать и половины того, что он сделал. Но сейчас она может думать только о том, чтобы причинить боль ему и Иисусу, разве они не предназначены друг для друга? Говоря что-то, они знают, что не должны, потому что это будет больно, но все равно говорят это. Гермиона не глупа, она может делать много глупых вещей, когда Драко участвует, но теперь она знает лучше. Она знает, что прошлый год не был лихорадочным сном, они были реальны, и он влюбился в неё так же, как и она в него. Драко рассказывал своим друзьям о ней, трогал и целовал её с обожанием в глазах, хотел проснуться рядом с ней. Я думаю, что Драко Малфой любит тебя, Гермиона, — сказала Луна. Ты — самое лучшее, что случилось со мной, — сказал Драко, — я сделал тебя своей, — вот слова, которые слетели с его губ. Я мог бы делать это вечно, — он дышал на её кожу, и если это не было любовью, она понятия не имеет, что такое любовь. Он любит её, но боится этого, боится того, что значит любить её. — Извини, — снова говорит он, и на этот раз Гермиона не кивает, а просто оборачивается. — Грейнджер, мне ужасно жаль. — Неужели это правда? Потому что я знаю тебя, и ты имел в виду всё, что сказал и сделал, — она отвечает и не смотрит на него, но она знает, что у него недоверчивое выражение лица. — Хорошо, может быть, не совсем эти слова, но ты хотел причинить мне боль, и ты сделал это. Так о чём же, Драко, ты точно сожалеешь? — Я… — начинает Драко, но что-то заставляет сердце Гермионы сжаться, она не хочет больше ничего слышать, «прости» или ещё хуже — «я не знаю». Мерлин знает, что она не слышит, как он говорит:  — Сейчас не знаю. — Ты очень сильно меняешься. Ты теряешь себя, я теряю себя, пытаясь найти настоящего тебя. — Пожалуйста, — голос Драко звучит почти умоляюще, — из всех людей мне больше всего нужно, чтобы ты помнила, кто я, — он умоляет, и она изо всех сил старается до него не дотянуться. Драко заслуживает того, чтобы знать, что он лучше, чем-то, что он и остальная часть школы думают о нём, но Гермиона не может быть человеком, чтобы напомнить о том, кто он, не сейчас, не тогда, когда она потеряла так много, пытаясь добраться до него. Гермиона не знает, что он сделал с ней и что она сделала с ним; она понятия не имеет, как они попали в эту передрягу. — Я всегда буду помнить того тебя, который был моим, но ты снова надел маску. Я не знаю, настоящий ли ты у меня был, или настоящий ли ты сейчас, но… — она замолкает, пытаясь сдержать слезы. — Я хочу, чтобы ты знал, что когда ты чувствуешь себя одиноким или потерянным и забываешь, кто ты, просто помни, что часть меня всегда будет с тобой и… — она делает глубокий вдох, — ты всегда можешь рассчитывать на меня. Я здесь, и не думаю, что смогу уйти, даже если захочу. Драко не отвечает, поэтому Гермиона больше ничего не говорит.