***
Утром, как я понимал, работы нет — у курилки стоял такой табачный смог, что чудом не пищала пожарная сигнализация. — А-а-а вы уже… — растеряно протянула моя любимая жирная секретарша, одетая сегодня в нелепейшее платье — нежно-голубое в мелкий горошек. — Да, я здесь работаю, — процедил я. — Я не видела, как вы пришли. — Херово смотришь. Оставив Агату мотать головой и вспоминать, когда это она пропустила мое явление на работу, я миновал самый светлый в мире коридор — сплошная стена из панорамных окон, ужас да и только для тех, кто боится высоты. Щурясь от солнца, я машинально здоровался с проходившими мимо людьми, которых не знал, ибо это вежливо, но в кабинет Альдо вошел безо всяких этих корпоративно-вежливых этикетов: два раза коротко не стучал, украдкой не заглядывал осторожно, не извинялся за беспокойство. Коротко переглянулся с секретарем Альдо Сантана — вот, правильный секретарь, не стала на меня бросаться с кулаками, я без приглашения вошел. Да, Альдо, конечно, повозмущается, зато, пускай хотя бы нашему этажу разлетится слушок, что этот шнырь в клетчатой рубашке не только в кабинете атташе сопли по окнам мажет, но и с начальством на короткой ноге. Начальство, кстати, не возмущалось — Альдо Сантана, бережно поливал охапку снежно-белых кустовых роз, которые в своем большом горшке играли роль чего-то вроде крайне непрактичного журнального столика между двумя ротанговыми креслами. — … и она получает предложение работать гувернанткой в доме мистера Рочестера, с которым они потом будут мутить, — прижимая айфон к уху плечом, вещал Альдо. — Короче, там потом подожгли комнату Рочестера… Эй! Я без предисловий и снова пафосно не здороваясь, выхватил у Альдо айфон. — Финн, читай сам. Альдо закатил глаза и опустил лейку на пол. — Что? — Пришел жаловаться на своего секретаря. Ее точно нельзя расстрелять? А то сил уже… подожди, ты читал романы Бронте? — Ты за этим пришел? — прищурился Альдо, упав в кресло. Вернув ему айфон, я сел напротив. Кресло оказалось очень глубоким, и я нелепо распластался, цепляясь руками в плетеные подлокотники. — Чего пришел? — поинтересовался Альдо. Хотя тон его был недружелюбным, как и всегда, Альдо явно скучал на этих ваших взрослых работах. — Хотел у тебя спросить, — протянул я, поковыряв нежную белую розочку, за что тут же получил по рукам. — Как тебе моя секретарша? Альдо едва не расхохотался. — Ты серьезно? — Что? — Ты правда воюешь с секретарем? А слухи-то действуют, увы. Видимо, историю о том, как меня злая толстая девка не хотела пускать в мой же кабинет, в офисе вчера пересказывали из уст в уста. — То есть, ее нельзя уволить? — мрачно протянул я. — Неа. — И даже высечь плетьми? — Увы. — Но ты же начальство. — Папа сказал ни в коем случае ее нельзя снимать с должности. «Сука, старый конь», — едва не проскрипел я вслух. Не знаю, на что я надеялся. Поныть Альдо в уши, чтоб мне дали нового помощника? Или же эпопея с «не знаю за что хвататься, помогите», продолжалась и я готов был говорить с кем-угодно о чем-угодно, лишь бы на вполне законных основаниях не гнить в кабинете с горой бумаг. — Как у тебя дела? — вдруг поинтересовался Альдо. Я в этом простом вопросе углядел три абзаца скрытого подтекста. — Справляюсь, куда я денусь. Честно, думал, будет сложнее. — Чего и следовало ожидать от моей правой руки. На душе звучно заскребли кошки. Черт, от Альдо обычно простого «спасибо» не дождешься, а здесь такой шквал похвалы — это было выше того максимума, на что способно холодное сердце снежного принца. Обманывать Альдо хуже, чем врать всем остальным. Я отмахивался вчера ото всех в курилке — «у меня все отлично», от старика Сантана — «со всем справляюсь, » даже от водителя — «легче легкого», напускал на себя важный самоуверенный вид, незачем никому знать, что я весь день рыдал в документы и даже не понял, что от меня требуется. Но обманывать Альдо было для меня восьмым смертным грехом. Он так надеялся, ему самому нужна поддержка от меня, а я так-то ничтожный лентяй, который только и может, что ходить с умным видом, раздавать советы и учить низших созданий жизни. Я потупил взгляд, стараясь выглядеть максимально уверенным, вдруг так и застыв, наблюдая, как на шее снова наклонившегося к розам Альдо колышется на серебрянной цепочке, поблескивающая чопорная запонка с философским камнем. На сей раз нательный крестик с ней на цепочке не соседствовал. Интересно, вчера ли Альдо объявил отцу, что больше церковь по воскресеньям не посещает? — Приносит камень удачу? — поинтересовался я. Альдо глянул вниз и застегнул рубашку на пуговицу выше. — Нет. Ты ошибся. — Кто знает. Может, однажды, случится чудо, а ты за это потом заплатишь своему ведьмаку чеканной монетой, — подмигнул я. — Иди работать, ведьмак несчастный. Ведьмак несчастный вздохнул, послушно встал и отправился делать вид, что работает. В глазах заранее щипало — надо будет купить себе специальный депрессивный таз, чтоб на работе плакать в него, а затем поливать слезами белые розы юного Альдо. Девица-секретарша уже топталась у моего кабинета, бесстыдно сунув голову за приоткрытую дверь. Я нарочито тихо подкрался и многозначительно прокашлялся секретарше в самое ухо. — Нет, ну ты точно подворовываешь, — проскрипел я. — Там сова, — моргая, проговорила девица, комкая в руках какие-то очередные бумажки. «Твою же мать», — подумал бы я, ведь такой подставы, как совиная почта в стране, где магов нет, в людном офисе в разгар рабочего утра, любой уважающий себя волшебник бы не хотел. Но я настолько обрадовался, ведь мне пришло письмо, что едва поборол детское желание оттолкнуть от двери Агату и ринуться скорее вскрывать конверт. Но истинный мастер иронии и мелкой мести так поступать не будет. Глянув на растерянную секретаршу так, словно уже не досчитался в кошельке пары сотен, я толкнул дверь. — Где сова? Вот сова. У окна, которое я закрыл утром, билась недовольная пятнистая неясыть. — Вот же. — Работаешь ты себе спокойно, изо дня в день, приходишь занести очередные кипы бумаг, а в кабинет рвется сова. — Где? — повторил я раздраженно. — Прибухиваешь что ли на рабочем месте? Обескураженная Агата затыкала ладонью в сторону окна. Я до последнего держал на лице бесцветную маску недоумевания. — Ты переработала что ли? Иди отсюда, и кактус поставь у компьютера, магнитные волны, излучения и вся вот эта херь уже довели тебя до галлюцинаций. Давай, иди-иди. Я попытался немного выставить ее сумасшедшей, но, кажется, это на мой счет подумали о сумасшествии. В любом случае, я закрылся в кабинете, куда все же злая Агата умудрилась просунуть очередные документы, швырнул их на стол, повалив одну из кип, и ринулся к окну. Сова, обезумевшая от того, что ее не впускают, тут же впорхнула в кабинет и начала истошно ухать. — Тихо, тихо, — шипел я, боясь, что услышит секретарша за дверью. Наконец, сова приземлилась на спинку моего кресла и ощутимо клюнула меня в руку, стоило мне попытаться отвязать от ее лапы конверт. С чувством выполненного долга неясыть спикировала на стол и жадно сунула клюв в чашку, где у меня под видом чая плескался егермейстер. Судя по тому, что сове выдалась долгая дорога, я не мог ее за это осуждать. Путь-то действительно очень неблизкий — я сразу понял, кто написал мне письмо, стоило лишь глянуть на подписанный конверт.***
Знаете, что выдавало в таком сказочном раздолбае, как Скорпиус Малфой, благородное происхождение? Нет, не даже осанка — одетый в домашнее Малфой, ссутулившись над пепельницей, выглядел простовато и даже смешно. Почерк. Идеальный наклон, ровные буквы, завитки на заглавных буквах, абзацы — ровно два пальца от края пергамента, даже расстояние между словами одинаковое, уже не говоря о том, что пером и чернилами Малфой умудрялся писать, не оставляя клякс и не размазывая рукой уже написанное. Нет, это не холенная аристократичная утонченность, это годы и годы гувернерских шлепаний по рукам линейкой и сотни написанных диктантов. Здорово, бандит! Если ты получил это письмо, значит, такая себе у вас преступная конспирация, и сова нашла вашу контору в два счета. Ты должен мне сотню душ, чтоб я не подсказал Интерполу пустить по вашему следу сову и просто лететь на самолете следом. Как ты мог заметить из написанного выше, Скорпиус Гиперион Малфой настроен очень радикально в отношении всяких там преступных объединений, ибо он теперь шагает по жизни исключительно путем закона и правосудия. А все потому что сбылась заветная мечта моего отца — я нашел работу. «О Господи», — сразу подумал я, и продолжил читать. Отныне я стажер Департамента международной магической безопасности, куда мне были открыты двери благодаря выдающимся способностям мага и дедушкиному блату. Работа замечательная, столько уровней секретности! Не знаю, насколько можно делиться об этом в переписках, но, если ты все же получил это письмо, значит департамент работает плохо и я намерен исправить это досадное упущение. Ты никогда не поверишь, кто мой начальник… «Ох, удиви меня», — притворно поразился я, уже на девяносто девять процентов будучи уверенным в правильном ответе — слишком хорошо я знал Скорпиуса. Далее в письме мои догадки сразу же подтвердились. … лорд Генри Тервиллигер, ты представляешь, какое чудное совпадение! Я так рад, что нам снова предстоит работать вместе, уверен, он тоже в восторге, ведь помнит по старой памяти, какой я целеустремленный сотрудник. Думаю, наладить контакт с начальством будет несложно — я знаю, как важно Тервиллигеру заполучить то, что есть у меня. Я о своем исключительном профессионализме, разумеется. Одним словом, я времени не терял. Мой отец так хотел, чтоб я стал серьезнее и нашел работу, но когда я устроился в департамент сэра Тервиллигера, уже почему-то не рад и требует моей срочной отставки. Ох уж эти странные родители, все им не так. Твой отец, кстати, тоже не в восторге. Почему-то служащих министерства очень беспокоит мое назначение в секретное государственное ведомство. Как же хорошо, что на моей стороне сэр Тервиллигер — он-то лучше всех знает, как важно держать меня рядом. Надеюсь, у тебя все хорошо и ты там не наделаешь глупостей — друг-наркоторговец может сильно подпортить мою репутацию. Но, Ал, знай: если тебя все же посадят в тюрьму, я буду о тебе помнить.Но это не точно. Не болей,***
Будучи школьником, целую вечность назад, я выбрал для изучения такой предмет, как нумерология. Я приходил на урок, сидел на предпоследней парте у окна, смотрел на доску, где профессор Вектор быстро вычерчивала складные формулы с подчеркиваниями и волнистыми знаками, слушал про расчетные обоснования магических свойств цифры «7», и не понимал, что вообще происходит. Казалось, профессор и весь класс отгорожены от меня стеклянной стеной — у них своя атмосфера, все понимают материал, кто-то поднимает руку, чтоб ответить, а я сижу и представляю, как в голове моей пустой перекати-поле шелестит. И под конец урока я включаюсь, даже вроде как-то начинаю что-то понимать в загадочных формулах, киваю, но звенит звонок, я выхожу в коридор и понимаю, что не понимаю ничего. Ощущения после квеста с этим отчетом были аналогичными. Когда переговоры были закончены, я моргнул, глянул в отчет в поисках знакомых слов, и всерьез поразился — как это я еще что-то на эту незнакомую тему говорил и кому-то что-то доказывал? Хотелось с чувством собственного достоинства, аки «Волк с Уолл-стрит» откинуться на спинку кресла и послабить на шее галстук, но вспомнил, что галстуки не ношу. Работы остался непочатый край, но я был настолько горд собственному успеху, что не планировал взяться за дела до следующего месяца. Но в полной мере возрадоваться триумфу помешала внезапно проснувшаяся после долгой спячки совесть. Разбудил ее силуэт секретаря Агаты у двери. Я не стал раскрывать все карты и уточнять, как именно взбрыкнул, когда коварная помощница отказалась пускать меня в кабинет, не признав нового начальника. Не уточнял, чтоб не подвергнуться атаке феминисток, бодипозитивщиц и нетерпимых к расизму — короче прошелся по секретарше со всем богатством оскорблений, как умел, после того, как на виду у всего этажа отхватил по лицу папкой. Так уж случилось, что я часто обижал людей. Находил одну особую слабую черту, на которую постоянно давил в саркастичных шутках: по поводу тупости Финна я шутил в разных вариациях по сотне раз на дню, одиночество Сильвии высмеивал еще чаще — в моем арсенале было около шестидесяти шуток про кошатниц, вибраторы и стакан воды в старости. Буйное равноправие во всем любимой кузины, набожность и при этом распущенность Луи, безмозглость и инфантильность Скорпиуса — постоянно. Раньше шутковал еще про жадность, нищету и дряхлость Наземникуса Флэтчера. Не шутил только, побаивался, со стариком Сантана, и то, меня могло пару раз занести и злорадный комментарий по поводу той же набожности, алкоголизма и нежного, как белая розочка, сына мог вырваться изо рта, за что я тут же получал очень болезненный отпор по почкам или в зубы. Ну такой уж я. Хлебом не корми, а дай кого подразнить. Но всерьез я же не хотел никого обижать, никогда — знающие мои эти повадки близкие и не обижались. Но с секретаршей, конечно, получилось не очень красиво. А старик Сантана еще наставлял: «Это человек Сильвии, она все знает и умеет, с ней нельзя воевать». В кой-то веки мудрый совет дал. — Блядь, ну такой у меня гнилой язык, — закатил я глаза, оперившись руками в стол Агаты. — Никак его не вырвут. Я сначала говорю, потом думаю. Глядя на меня исподлобья, секретарша скрепила стопочку документов степлером. — Я не расист, — склонившись к ней, заверил я. — И не сексист. Да вообще я против людей ничего не имею, просто я очень образно ответил на твой выпад папкой по лицу. — Вы назвали меня черной жирной лесбухой. — Но я не это имел в виду. Я не расист, у меня маленький сын, он на четверть мулат, а выглядит как на три четверти мулат. — Да что вы мелете? — Не веришь? Сейчас покажу фотографию, — добавил я, но поймал взгляд Агаты и не стал доставать кошелек. — И ты не жирная совсем, вон у тебя какие милые щечки, ни разу не жирные щечки, прошу подчеркнуть. И ты не лесбуха вовсе. Нет, если да, это замечательно, это твой свободный личный выбор, я не гомофоб. — Я заметила. — Я не гомофоб, я не могу им быть. — Это еще почему? — Потому что я живу с мужиком. Секретарша аж ручку выронила. Я замялся и решил оправдоваться тише. — Мне плевать на свой внешний вид, меня бьют сильные женщины, у меня сын-мулат, и я живу с мужиком — да я эталон толерантности, Агата, — вразумил я. — Да, язык мой — враг мой, наговорил тебе лишнего, но ты тоже, знаешь, нихуя не Белоснежка, заехала мне по лицу на виду у подчиненных. Агата косо усмехнулась, что было добрым знаком. — Ну что, мир? Конечно, мир, как иначе, как вообще устоять пред моим магнетическим обоянием? — А с кем вы живете, можно спросить? — поинтересовалась секретарша. — Можно, — кивнул я. — С тестем моим, сеньором Сантана, живу у него в доме. Ухмылочку с лица Агаты как ветром сдуло. — Я сказал, что живу с мужиком, но не уточнил, в каких отношениях, — подмигнул я. — Не знаю, о чем ты там подумала, но неужели я похож на пидора? Все, молчу, никакой гомофобии! Никакой гомофобии! — Да идите уже работать. — Да иду, иду. И обернулся, глянув на секретаршу взглядом все того же школьника, что к маме на работу пришел. — А ты подскажешь, что делать со всеми теми бумагами на столе? — Куда я денусь. Определенно понимала, что если оставить меня расхлебывать все самому, то картель Сантана под угрозой самоликвидации в кратчайшие сроки. За что я был ей очень благодарен.***
— О, — повернулся сеньор Сантана в кресле, когда я заглянул в его кабинет. — Ты чего пришел? — Так вы вызывали. — А. Заходи. Да уж, судя по тому, как дед тут же закрыл крышку ноутбука, опять делал вид, что работал, а на деле играл в нового «Ассасина». Я постарался по-максимуму сделать вид, что не знаю об этом его тайном увлечении, хоть и знал, что с бумажками да папками старик не возится — ему их и не носят. Но сам на всякий случай опустил на край стеклянного стола отчет об охране, как он просил накануне. Старик непонимающе глянул сначала на отчет, потом на меня. Ясно, забыл. Или, что вероятнее, понимал, как я зашиваюсь вчера и специально дал мне задание, чтоб поиздеваться. — Ну, рассказывай. Одно простое слово было способно довести меня до нервного обморока. Что рассказывать? Как я встретил на своем пути Наземникуса Флэтчера? На кого я работал на самом деле? Кому я растрепал о картеле Сантана? Куда делись четыре ящика вина из погреба? Почему мой пятилетний сын может канцелярским ножом открыть банку сардин? Что я сказал Альдо такого, что он уже не верит в Бога? Как именно я собираюсь удержаться на месте атташе? Или еще что поинтереснее? — Что мне вам рассказать? — на всякий случай аккуратно уточнил я. — Расскажи мне, почему я жив. В голове тут же заиграло эта вот предостерегающая древняя мелодия, которая «та-да-да-дам» (здесь в стену должен был колотить Альдо Сантана с воплями: «Пятая симфония Бетховена, идиот, пустите меня, я плюну ему в лицо». Старик терпеливо ждал. Что ему сказать? Ну вот что? — Сильвия вам не объяснила? — решился спросить. — Значит, плохо объяснила, раз я спрашиваю еще раз и у тебя. Присядь, присядь. Я неловко сел на край стула. Старик продолжал смотреть на меня немигающим взглядом черных глаз. — То, что я наплел директорам на совещании… про интернет, про специальные какие-то службы, раскапывание могилы, бумаги — вы же понимаете, что это бред, я его сходу выдумал? — Конечно, понимаю, — кивнул старик. — Но вот так сходу брехать может только тот, кто знает правду. Я и спрашиваю эту правду. Какой у него тяжелый взгляд — такими глазами только гипнотизировать для выуживания признательных показаний. Тупой болью запульсировало в затылке, будто старик Сантана влез в черепную коробку и медленно копошится, перебирая мысли. — Я знаю, что ты знаешь, — сказал он. — И не прошу тебя рассказывать про вашу магическую каббалу. Да, сынок, да, я тоже знаю больше, чем даю понять, что знаю, как и ты. Тем более, помнишь, ты сам мне сказал в отеле, что не я один побывал там, откуда не возвращаются. Сейчас вот должны появиться спасители из какого-нибудь министерства и стереть этому маглу память, пока я не утонул в собственном холодном поту. Но, увы. — Мне нечего вам рассказать, — произнес я, пожав плечами. — Было бы что — я рассказал. Не так крепки мои позиции в вашей семье, чтоб не делать то, что вы говорите. Диего Сантана внимательно на меня глянул. — Хороший ответ. Молодец. — Можно идти? Работы много. Очень много. Сильвия оставила нас двоих с кучей вопросов, видите ли. Да? Спасибо. Стараясь не бегом ринуться к двери, я, казалось, шагал настолько нарочито медленно, что выглядел как придурок в замедленной съемке. — Погоди, — окликнул старик. Я обернулся. — Тогда в исповедальне ты многое рассказал… — Вот знаете что, сеньор Сантана, не надо. Не надо меня шантажировать меня порочной связью с нашим общим знакомым, хоть на рекламных щитах напишите об этом, мне плевать, от этого ваш сын с моим мнением считаться не перестанет, а все остальное я переживу, — вспыхнул я. Сеньор Сантана скривился. — Последнее, что меня волнует — твои порочные связи. Но там, в исповедальне, ты упомянул некий философский камень. Сердце сделало кривое судорожное сальто и упало вниз камнем. Черт тебя, Ал… — И я очень хочу узнать, что это такое, раз ты ради него бросил свое хлебное место в картеле на целый год. — Черные глаза старика будто сверлили меня насквозь. — Присядь. Присядь. Как он там сказал? Только зная правду, можно искусно врать? Я знал правду, но не мог придумать, что мне соврать, чтоб удовлетворить его любопытство. Не мог думать ни о чем, кроме того, что если в гонку за философским камнем между двумя потомственными аристократами вклинится еще и бывалый беспринципный преступник, то это обещает обернуться таким масштабным фиаско, что меня четвертует на месте этот Департамент международной магической безопасности, где отныне зажигает Скорпиус Малфой. Скорпиус Малфой, который, клянусь, иногда казался мне то ли стратегом, то ли ясновидящим — словно предчувствовал, что такой конь, как я, может поставить на шахматную доску третьего ферзя. Теперь письмо друга казалось мне не хвастовством. «Ал, заткни свой рот и молчи, нас пасет департамент безопасности» — вот истинный посыл письма. Меня же было не остановить в исповедальне — длинный язык. Потом я своими же руками повесил камень на шею Альдо Сантана… «Ал, заткни свой рот и молчи!» — голосом Скорпиуса Малфоя орал мне здравый смысл. А старик Сантана уже достал из закромов своего рабочего стола бутылку виски и два стакана, стук которых о стеклянную столешницу и вернул меня из плена пугающих мыслей. Затем, налив щедрые порции янтарного напитка, придвинул один из стаканов ко мне и нарочито медленно опустил на стол, у своей правой руки, пистолет. — Я внимательно слушаю, — сделав глоток и опустив стакан на стол, произнес Диего Сантана и накрыл пистолет ладонью.