***
— Не пришел? — Нет. Где подписывать? — Да вот же, где наклеечка. Я оставил на принесенных секретарем Агатой документах свой непрезентабельный автограф. Надо бы придумать подпись поизящнее, а то моя закорючка в конце договора выглядела так, будто на позабытых документах мой пятилетний сын расписывал ручку. Сварливая сплетница Агата, одетая в ужасный сарафан в мелкий красный горох, была незаменимым спасителем в жестоком мире офисного планктона, но чувство стиля имела наглухо отбитое. Но, как индивид, который носил одну рубашку по пять лет, меня ее любовь к дурацким нарядам мало волновала. А вот каким образом за два дня на столе могут появиться стопки документов в высоту половины человеческого роста, действительно заслуживающий ответа вопрос. — Это только самое необходимое, — ответила Агата. Я скатился вниз в кресле. — Когда там обеденный перерыв? — Но вы пришли десять минут назад только. Я выжил в тени Скорпиуса Малфоя, в антисанитарии Паучьего Тупика, в доме одного из самых разыскиваемых преступников мира, но как выжить в офисе и не свихнуться представлений не было. Офис был тем местом, где за десять минут мне выносили мозг подчистую. Впрочем, тогда это было кстати, я зря жаловался — меньше думал о Финне. А если бы первая сплетница этажа не подливала масла в огонь, цены бы ей не было. — А если он ночевал с кем-то другим? — Да вообще похуй, — признался я. — Да как вы можете, это же… Да, Агата была действительно незаменимым проводником в жестоком мире офисной рутины — исполнительна, аккуратна, точна, безукоризненна. Но, сомневаюсь, что моя предшественница Сильвия позволяла ей переходить за грань личной жизни. — Агата, — коротко произнес я, с нажимом. Секретарша встрепенулась. Румянца на темной коже я не увидел, но по тому, как она вмиг смолкла и посерьезнела, было ясно — намек понятен. — Сеньор Сантана просил вас зайти, как только вернетесь. Это акты для него. Сразу после обеда у вас… — Ну ты полегче, не так серьезно. Просто под одеяло мне не заглядывай, — подмигнул я. Когда дверь в мой (мой, прошу заметить и запомнить) кабинет закрылась за Агатой, я откинулся на спинку скрипнувшего кресла. Бумаг на столе — тьма, электронная почта разрывалась от непрочитанных писем, список дел, составленный Агатой, пугал количеством подпунктов. Поэтому я занялся тем, чем обычно занимался в сверхзанятые дни — бросился бесцельно слоняться по офису, в надежде, что все дела как-то сами собой исчезнут. — О! — Не успел я переступить порог и напустить на себя вид занятого человека, как столкнулся с Альдо Сантана, который, пронюхав, что я в кой-то веки вышел на работу, спешил ко мне. — Ты куда? — Покурить, — бросил я быстро. — А ты? Альдо, конечно, скучал без меня. Мог сколько угодно корчить из себя ледяного нордического принца, но я знал — скучал. А как иначе? Ему скучно в этом взрослом офисе, он сам мало что понимал, кажется, даже не до конца понимал, чем занимается империя Сантана. Вокруг люди, которые всегда работали с его отцом и злобной теткой в пиджаке — он навсегда останется для них малолетним ангелочком. Ну или сыном шлюхи — тут уж как кто сплетничал. Как бы все не важничали с Альдо, всем было ясно — это малыш, которого помнят старожилы еще в брендовых подгузниках. А есть я. Со мной всяко спокойнее и веселее: приду такой, пьяненький, веселый, отлынивающий от работы, растянусь в кресле и начну о высоких материях и низменных радостях судачить. Конечно, я важен для Альдо, и он тянется ко мне, хоть и не признается никогда. — Как съездил? — беспечно поинтересовался Альдо, уткнувшись в телефон. Клянусь почкой, Альдо всегда прикрывал телефоном вящий интерес. Кстати, а как ответить на этот вопрос коротко, но правдиво? Уложить в него все, что увидел: ярость Финна, девочку с розовыми волосами, безумицу Вэлму, которая была ниже, чем человек, но куда как выше, чем вампир в моем понимании? — Плодотворно, — подытожил я. И больше говорить не о чем. Знаете, в каждой школе, в колледже, есть крутой парень, дружба с которым — святая привилегия. И вы из кожи вон лезете, даже не так, стесняетесь из кожи вон лезть, чтоб подружиться, просто заговорить. И однажды, выждав случай, скромно, запинаясь, заговорите — он ответит, вежливо, а во взгляде будет недоумение. И все. На этом коммуникация завершена. Я знаю что это такое. Когда Скорпиус Малфой впервые лаконично ответил на мой поток вопросов в купе «Хогвартс-экспресс», где всем видом показывал, что хочет провести поездку один, я понял, что готов за него умереть (конечно, с тех пор приоритеты пересмотрены, и нынче ради Малфоя я с дивана не встану). Так вот, однажды я заметил, что сам стал таким крутым парнем, за крутостью которого не стояло ничего. А парень, однажды до дрожи в коленях напомнивший мне Скорпиуса Малфоя, так хотел со мной дружить. Мне было так неловко, что я не мог ответить на эту дружбу. Мое отношение к Альдо было скорее покровительственным наставничеством, где-то даже жалостью. — Я доел все, что ты мне привез. — Я тебе привез? А-а-а. — И тут я вспомнил сувенир из Англии для главного сладкоежки тихоокеанского побережья. — Это невозможно. Там было на полгода сладостей. Полный походный рюкзак. Невозможно съесть это все за два дня. — Ты недооцениваешь мою мощь, — скромно сказал Альдо. И вновь пауза диалога. Хоть бы про работу спросил. Но нет, понимает, что я в офисе бесполезен. — Зайди к отцу, — посерьезнел Альдо. — К какому? — К моему, придурок. О, начинается. Конечно, встреча со стариком неминуема, но, черт, не сейчас. Я не хочу, я не готов, опять он начнет угрожать, давить авторитетным мнением старого алкоголика, и обязательно, вот обязательно, начнет опускать гомофобно-расистко-сексисткие шуточки о моей бесполезности, бесхребетности и безнравственности. Тем не менее, в одном Альдо, который уже зашел в лифт, был прав. Зайти к отцу лучше, чем если этот самый отец выловит меня в коридоре, схватит за ухо и на виду у коллектива, в котором я и так на птичьих правах, потащит к себе. Поэтому я, уже предвкушая унижения, направился в нужный коридор. Душный коридор — панорамные окна пропускали ярчайшие солнечные лучи, кондиционер не чувствовался. Да еще и пол ярко-алый, ну точно ощущение как в аду, откуда прямиком в кресло начальника охраны вернулся Диего Сантана. Который, при виде меня на пороге, нехотя оторвался от монитора. — Здравствуйте, — поздоровался старик, кивнув. — Здрасьте. — Заходи. Кабинет у начальника охраны не такой холеный как мой, и уж далеко не такой светлый, в белых кустовых розах, как у Альдо. Предшественник старика, злой изуродованный Мачете, сидел в офисе крайне редко и уж точно в силу характера не пытался даже внести на свое рабочее место хоть каплю уюта, что называется «под себя». Стол был добротным, старым. На окнах — роллеты, которые не поднимались отродясь, солнечный свет не впуская. Растений никаких, сувениров меленьких, милостей канцелярских, как у Агаты моей — липкие листочки в виде мордочек панды, тоже нет. Я сел за стол, рядом со стариком, который даже не пытался скрывать, что в разгар рабочего дня играл в компьютерные игры. Диего Сантана это имя, не более. В стенах офиса он так же бесполезен, как и я. — Трудитесь в поте лица, — заключил я, даже не прикрывая сарказм. — Какая часть «ассасина»? Которая про Вальгаллу? — Как видишь. Ну и услугу ты мне оказал, зять любимый. — Подсказав Альдо усадить вас в это кресло, я как мог, пытался сохранить вашу значимость в картеле. А так, да. Двухтысячные позади, вы бесполезны. Играйте в «Ассасина», пейте, гуляйте, наслаждайтесь пенсией. Только не делайте глупостей, вроде тех, что вывозила Сильвия. Хотя, я соврал. На столе была единственная личная вещь Диего Сантана — фотография в рамке. С фотографии мне улыбалась женщина: самая обычная, молодая, не сказать, что небесной красоты, но милая — в остром подбородке, в ямочках на щеках, в задорно приподнятых бровях, в длинных волнах белокурых волос, в больших синих глазах. Я впервые увидел эту женщину, в доме ее фотографий не было, но знал, кто она. И я отвел взгляд, не дожидаясь, пока старик поймет, куда я смотрю. Вот она какой была, Соня, студентка из Мальмё, подаренная старику Сантана на сорокалетие Наземникусом Флэтчером, который тысячу раз рассказывал мне эту историю и понятия на тот момент не имел, что своим «подарком» принес в жизнь тогда еще не старого Диего счастье не только на короткий день именин. Сколько раз я слышал эту историю. От горничной, от сплетницы Агаты, от Наземникуса. Ни старик, ни Альдо, ни Сильвия, которую покойная Соня ненавидела, о ней не говорили. Странно, никто не рассказывал эту историю, ибо табу, но все знали. Знали, как влюбился матерый Диего в девушку на двадцать лет младше, как это оказалось взаимным и как этого не бывает с первого взгляда обычно. Как Наземникус Флэчтер всеми своими дарами парламентера уговаривал сонного священника скрепить союз двух сердец. Как первую прибыль от новосозданной империи Сантана, старик Диего направил на лечение отца молодой жены. Как Соня Сантана построила в популярной игрушке «Симс» дом своей мечты, и как год спустя старик Диего снял повязку с ее глаз, показав дом мечты в реальном мире, ту самую белоснежную виллу на берегу океана. Как ждал старик рождения дочери в стенах дома мечты. Как вместо дочери родился в сентябре мальчик, которому суждено было стать прекрасным и несчастным. Как Соня Сантана была убита в стенах дома мечты за два месяца до рождения долгожданной дочери. И старик развернул фотографию. Видимо, я все же пялился. — Где ребенок? — вдруг спросил он. Я нахмурился. — Какой ребенок? И тут же ахнул. — Блядь, где мой ребенок?! Куда вы его дели? — Куда я его дел, после того, как горе-папаша уехал в другую страну ни слова ему не сказав? — смакуя каждое слово, протянул старик. — После того, как в третий раз оставил его одного, не объяснившись? — Перестаньте, — буркнул я, чувствуя, что краснею. — Где Матиас? — В детском саду. Там, где и полагается быть детям. Если, конечно, их родители не идиоты. Да, сынок? Я даже не думал о сыне. Ни разу, верите? Похороны тетки Мардж, я сию секунду отправлен домой — и даже не пересекся с сыном. После похорон в срочном порядке бегу в Новый Орлеан — и даже не подумал вспомнить, что у меня есть ребенок. Год назад, мчусь в Англию, вклиниваюсь в эпопею с философским камнем — и даже не думал о том, что кудрявый мальчуган будет спрашивать, где его непутевый папа. — И что вы ему сказали? — Я? — вскинул бровь старик. — Правду. Что ты никогда его не хотел, не любил и тебе плевать. — Да ну перестаньте! — И еще что ты ждешь не дождешься, чтоб скинуть его на первого, кто предложит, — кивнул старик. — Запомни, парень, хуй, который мы забиваем на наших детей, возвращается нам годы спустя — мы будем на этот самый хуй ими посланы. — А вы прям икона отцовства, да? — выплюнул я оскорбленно. — Нет. Поэтому и говорю. — Знаете что? Это вы меня выбрали зятем. — Да. Потому что ты трус и тобой легко управлять. — Пиздеж! — Что? — Старик привстал. — Ничего. — А я опустил взгляд. Диего Сантана фыркнул и откинулся на спинку кресла. — Ну, как съездил? Это стоило того, чтоб снова бросать сына? А в черных глазах лукавство — прекрасно он знает, как я съездил. Он знает, кто такая Вэлма Вейн, а потому знал, как мы с Финном съездим еще задолго до того, как мы покинули Коста-Рику. Я сделал пару каких-то глупых жестов, чтоб объяснить во всех красках, чем обернулась поездка, хотел что-то лаконичное сказать, но не смог уместить все свои эмоции в одном коротком высказывании. Старик меня понял. — Есть чего у вас? — Да конечно есть, — хмыкнул он и достал из ящика стола бутылку бурбона и два стакана. Налил щедро, толкнул стакан мне, и я сделал не менее щедрый глоток. Бурбон не был моим любимым напитком, горло тут же обожгло огнем, но я глотнул еще и издал утробный звук: то ли стон, то ли зевок. — Это просто пиздец, — наконец, произнеслось что-то членораздельное. — А я говорил, — довольно подтвердил старик. — Нет, вы не поняли о каких масштабах пиздеца я говорю. — Да нет, я понял. И снова в памяти странный дом, пыль, ковры, цветы в клетках, две поножовщины за полчаса, свора тощих детей, поджоги мусорных баков, стекло на полу, ржавые маникюрные ножницы, которые кипятились в кастрюле на плите в целях не знаю каких, девочка с пакетом на выкрашенных в кислотно-розовый цвет волосах, Вэлма Вейн, которая как комета под амфетамином носилась по дому, у нее откуда-то взялся арбалет, арбалет, вашу мать! — Я сначала подумал, она под чем-то, — жадно поделился я. Казалось, что кроме Диего Сантана ни одна живая душа не поймет, почему я был настолько огорошен. — Но когда она оказалась рядом, я начал понимать, что она трезвая и реально она настолько конченая на трезвую голову! — Да, она такая. — Старик явно развеселился. — А когда вынюхивала дорожку и пила водку с энергетиком, то ее нужно было на цепь сажать, потому что эта пушка сносила на своем пути все. А как она, помню, подралась с ураганом… — А вам смешно? Старик состроил серьезную мину, но тут же расплылся в широкой улыбке. — Это не смешно, она больная женщина, — проскрипел я. — Да. Это да. Но одно можно сказать с уверенностью. — Что девиантное поведение Финна теперь вполне объяснимо такой генетической предрасположенностью? — Нет, — отмахнулся старик. — Что из всех шмар, которые когда-либо меня окружали, Вэлма была самой отбитой. Ощущая себя стендап-комиком для одного зрителя, я вскочил на ноги. — Как можно быть настолько омерзительным человеком?! — вспыхнул я. — Долгие годы регулярной практики, — усмехнулся самодовольный дед. — А что тебя, собственно, напрягает? Я тебе, дураку, говорил, что она сумасшедшая? — Ну… да. — Говорил не везти туда патлатого? Говорил. Ты сделал все в точности до наоборот, сунул свой горбатый нос туда, куда не просят, и теперь все виноваты: Финн — потому что реагирует не так, как ты хотел, я — потому что смеюсь. — Слушайте, а вы прям дохуя в жизни сведущий? Я не могу, уже прикипало. Старик или был своим в доску, или такой гнидой, что придушить хотелось — золотой середины не дано. Человек, который в унитаз смыл все возможности — все, что могло быть просрано: семья, авторитет, значимость, дружба, было просрано и пропито. Ушла Сильвия — правильно сделала, тетка уже устала быть стареющей бездетной ломовой лошадью, покорно тащившей на упряжи телегу, где в обнимку с бочонком вина сидел развеселый сальвадорец Диего. Ушла Сильвия — мир замер. Старик остался один, бесполезен, немощен и где-то в тени, прямо как когда я впервые увидел его, сидевшего в кресле-каталке и смотревшего отрешенным взглядом великого актера в стену. Он бесполезен. И вел себя при этом как око Саурона, которое все видит и грозно щурится. Давал советы, которые не работали, насмехался со всего, но сам ничего из себя больше не представлял. А я продолжал слушать его. Слабак. — Извините, — прошипел я. Старик не сводил с меня взгляда. — Да, сынок, я дохуя в жизни сведущий. Отвечая на твой вопрос. И если я говорю, то изволь слушать. Хочешь на своих ошибках учиться — валяй, только заранее предупреди, что ты идиот, потому что только идиот будет подставлять руку под топор, чтоб понять, насколько он острый. — Перестаньте меня воспитывать! — рявкнул я, вцепившись в края стола. — Я не прошу нравоучений! Я не ваш сын! — Да будь у меня такой сын, я бы к нему на километр не подошел, — скривился старик. — Вы и к своему не подходите, — вырвалось у меня. Ох, зря я это ляпнул, чувствовал, что огребу знатно. Но старик Сантана был как всегда непредсказуем. Он лишь сцепил руки в замок и склонил голову. — И ты к своему не подходишь. Сядь. И ногой пнул ко мне стул. Стул, скрипнув ножками по блестящему полу, чуть не упал. — Знаешь, почему я тебя терплю? Почему все тебе прощаю и гружу своими советами, учу жизни иногда? Не потому что я в маразме. — Потому что больше никому в хер не уперлось с вами говорить? Как тогда, когда вы на каталке под овощ косили? — буркнул я. — Отчасти, — не стал спорить Диего Сантана. — Но в основном потому, что некоторые ошибки лучше обойти, чем потом исправлять. Я был бы сейчас благодарен, если бы тридцать лет назад напротив меня сидел такой же старый балабол и давал ненужные советы. — Я не такой, как вы. — Точно такой же. Или ты думаешь, есть какая-то другая причина, почему я тащу тебя на своей шее все эти годы? Больше, чем человеческая глупость, раздражать может только человеческая уверенность в собственной мудрости. — Я не такой, как вы, — повторил я жестче. И просто обухом по затылку. Я сделал прорыв однажды и бесполезен теперь. Я смеялся со всего и со всех: Финн, Сильвия, Альдо, соседи по Шафтсбери-авеню, старый Наземникус, дядя Дадли, покойница Мардж (которую я раз в жизни видел, но на похоронах которой отжигал как мог). За этим смехом веселья не было. Смех — это атака. Я высокомерен, саркастичен. Я много пью, с каждым годом все больше. Моему сыну всего пять, а я с такой легкостью бросаю его ради своих дел, ведь знаю, что он будет в порядке. Но нет. Во мне нет одной черты, которая была у старика. — Я не жесток. Поэтому, нет. Я не такой, как вы. Старик фыркнул. — Домашний мопс может отгрызть ногу. Вопрос только в том, как сильно его этой ногой пнуть. Взбешённый и нервный, я нашел в себе силы снова, в очередной раз, сесть за стол. — Ладно. — Запомните, дети мои, беспроигрышная стратегия любого спора — согласиться и перевести тему. — Я скажу, что делать вам с Альдо, а вы, раз такой ходячий сборник жизненных советов, решите мою проблему. — Ой, какая у тебя может быть проблема. Ты как хомяк — жрешь, срешь и спишь. — Ну, тогда я пошел. Ожидаемо было, что я не собирался уходить, а старик не собирался отпускать меня дальше, чем до двери. — Короче, через неделю у Альдо встреча выпускников. — Надо будет этот стул забрать себе, я на него только за сегодня сел раз десять. — Надо ему втолковать одеться во весь свой самый модный шмот, надеть рубины на пальцы и показать сброду из его класса, кто в этой школе босс. — Отлично, ты и займись этим. — Нет уж, вы займитесь этим! — Да почему я? — Да вы отец! — И что я скажу? Вот когда не надо, рот у него не закрывался! — Блядь, — простонал я. — Ну что надо пойти, посмотреть всем в глаза, самоутвердиться перед всем школьным сбродом, который его обижал. — Кто его обижал? — вскинулся, а главное «своевременно» старик Сантана. — Да… все. — И никто ничего не делал?! — прогромыхал старик. Надеюсь, я закатил глаза хотя бы не так явственно, чтоб это было видно с Плутона. — Альдо очень повезло, что однажды в сентябре к его берегу прибило меня. Зря сказанул так, и пока старик не припомнил мне то, что вместе со мной к берегу прибило еще и Наземникуса Флэтчера, поспешил пояснить: — Я все решил со школьными хулиганами Альдо. Видите, уже тогда я был вам верен и действовал в интересах семьи. Диего Сантана снисходительно на меня взглянул. — И как, позволь спросить, ты решил это? — Ну как, — нахмурился я, вспомнив о том, что кощунственно оставил недопитый напиток и потянулся к стакану. — Сначала попробовал построить конструктивный диалог с одним из обидчиков, но безуспешно. — Что и требовалось доказать… — Тогда я устроил Финна к ним в школу футбольным тренером. И он на ночь закрыл всех школьных задир в раздевалке, а под утро вернулся, заставил их раздеться и по разу друг друга отыметь. Снял это на мой телефон, а я выложил в интернет, вместе с контактами родителей и адресами, которые нашел в учительской. Ой, там такое началось. — Я прихлебнул бренди. — Кажется, двое из обидчиков переехали в Пуэрто-Вьехо, а один шагнул с моста. И Альдо спокойно получил аттестат, даже ходил в школу без своих привычных трех таблеток диазепама. Я детский психолог, на минуточку. Я шарю, как решать межличностные конфликты. Старик Сантана, вжавшись в кресло, смотрел на меня с ужасом. — Да шучу, Господи-Боже! — вразумил я, расхохотавшись. — Ну кто бы меня пустил в учительскую? Нормально все. У меня не получилось втолковать хулиганью, я попросил Финна. И все. Наши взгляды пересеклись. — Я уточню, что он им сказал. — Надо бы, а то методы ведения переговоров у Финна как у мясорубки. — Уж уточни, будь добр. Это же дети. — Они обижали вашего сына. Старик почесал подбородок. — Тогда не уточняй. Все, я тебя услышал. Свободен. Я возмущенно поставил стакан на стол. — А как же моя проблема? — Разве я сказал, что помогу тебе? Цокнув языком, впрочем, не ожидая ничего иного, я, наконец, покинул кабинет, не усевшись за стол снова, в юбилейный сто десятый раз.***
«У человека, страдающего алкоголизмом, наблюдаются следующие признаки: потеря контроля над выпитым, использование любой возможности выпить, отрицание алкоголизма…» — гласила статья из медицинского журнала. — Не, хуйня какая-то, — допив остатки бурбона, протянул я и тут же прижал руку к горящим губам. — То есть, я не согласен с нашей экспортной стратегией, почему мы используем только один выход на США? Я ни черта не понимал в офисной тягомотине и своих обязанностей, а потому на третий же день своей должности создал себе страховочную многоходовку — выучил две фразы и умело оперировал ими, дабы создать видимость того, что я важен и что-то решаю, одну из которых тут же пустил в ход. — Если у меня не работает веб-камера, это не значит, что я не слушаю, — важно протянул я в монитор, поглаживая старательно заклеенную изолентой камеру. — … массовые беспорядки в Техасе затрудняют въезд наших машин в США через пограничные пункты Эль-Пасо и Ларедо, — донесся из колонки приглушенный голос… кого-то. — Вы настаиваете на поиске других маршрутов? — Надо оценить риски. — А вот и вторая фраза подъехала. Все, свой лимит умных слов за конференцию я исчерпал, а потому оставалось лишь досидеть до конца и иногда вклинивать свое умное «да», «согласен», «рискованно», «м-м», «будем решать». — … и обеспечить сопровождение груза. Сеньор Сантана, вы согласны? Сеньор Сантана? — А, с-сука, не сохранился… Да. Согласен. Я фыркнул. Еще один последователь многоходовочки. — Сопровождение до таможенного пункта? — Рискованно. Будем решать. Представьте себе огромную транснациональную империю. У руля которой трое: двое работают по методу «умных фраз» и «не мешать» (авторская методика А.С. Поттера), третий по образованию виолончелист. Как мы продержались столько времени? — Господа, прошу простить, встреча с консулом. До связи, — проследив за тем, как стрелка часов добралась до пяти вечера, произнес я. — Вопрос с маршрутом открыт. Будем решать. «Я заберу Матиаса. Прикрой перед отцом», — махнув Агате на прощание, настрочил я в чат Альдо. «Ок», — пиликнул спустя две секунды телефон, когда лифт уже плавно направился вниз. Я оперся на совершенно ненужный в лифте поручень (серьезно, зачем в лифте поручень? К топу вопросов перед сном), и уже сунул в ухо старый наушник, когда двери с привычным звяканьем, остановились на шестнадцатом этаже. Отпрянув от поручня, как от раскаленного штыря, при виде Финна, который с отвращением одернул палец от кнопки вызова, я подвинулся в угол. — Вниз? — поинтересовался я. — Вверх. Но зашел, несмотря на то, что я уже нарисовал себе драматичную картину. Лишь косо глянул, когда Финн встал у поручня рядом, чтоб в который раз подметить, что одежду тот подбирать себе не умел — потертые джинсы слишком большие, серая майка просто гигантская, едва не до колен, а тёмная клетчатая рубашка, моя, тесная, едва на бицепсе не трескалась. — Чего? — Красивый ты, спасу нет, — буркнул я. Хмурые брови Финна даже не дрогнули. — Хватит от меня бегать. — Я не бегаю. — Финн мягко улыбнулся — врал. Мы оба смотрели на поблескивающее табло над дверями, где красными цифрами поблескивали этажи. Четырнадцатый, тринадцатый… — Отпусти меня. Тебя много, — глядя на табло, произнес Финн. — Есть вещи, в которые не надо лезть, Новый Орлеан касается только меня. Да я понял уже, что зря была эта поездка. — Я тебя выслушаю, ты просто… — Я не хочу, чтоб ты выслушал, я хочу, чтоб ты просто не лез. Что, раньше плохо было? — Хорошо было. Только я не знал тебя совсем, а так все хорошо было. Ладно, молчу. Лифт звякнул, когда оказался на первом этаже. Дверь бесшумно открылась. Мы переглянулись. — Я оставлю свет включенным. — Хорошо. Я вышел на этаж, а Финн остался в лифте и, дождавшись, когда в кабину набьется толпа одинаковых с лица клерков, нажал на кнопку. Одинаковые с лица клерки — я снова задал себе вопрос, а знают ли они, чем промышляет империя, на которую все они в поте лица трудятся с девяти до шести, пять дней в неделю. Может ли быть так, что не знают? Сидят в офисных коробках, Сильвия говорила, что самый большой кабинет — логистов, на шестом этаже, там двадцать человек работают в одном огромном помещении, перекладывают бумаги, видят груз: бочка, ящик, короб, вагон, вес груза, да и подыскивают для него транспорт. А что за груз знают, интересно, бывает в этих коробах? — До свидания, — бегло попрощался я с красоткой у стойки администратора. Тоже барышня, вряд ли понимает, что происходит — гостей встречает да звонки перенаправляет. Почему-то мне было жалко людей этих, если, конечно, они не знали, чем еще занимается империя Сантана. Фамилия Сантана очень в Латинской Америке распространенная, мало ли, ну совпадает фамилия начальства и наркобарона, замыкающего «Топ-пять самых разыскиваемых преступников планеты по версии «Википедии». Уверен, если когда-нибудь, картель накроют, перед законом предстанет не Диего Сантана, уж тем более не Альдо, и даже не я. И даже не Финн (хотя, кто знает, он судимый). А кто угодно из одинаковых с лица клерков. Я стал слишком всех жалеть. Сильный Финн сделал меня слабее.***
— Да, да, обязательно учтем. Будем разбираться, это важно, согласен. — Я подталкивал Матиаса к двери, но от воспитательницы было отделаться не так просто. — Он больше не будет кусать детей. Воспитательница молодая, моложе меня, вчерашняя школьница, казалось, а такая настырная! Вот же пристала — вечер, раздай детей родителям и иди домой, нет, она устраивает воспитательные беседы. — И еще по поводу ругательств… — Сеньорита, я вас услышал. Но это же дети. Он здесь общается с детьми, мало ли кто что пизданет, он и повторяет, да, пирожочек? Ну вот. Я детский психолог по образованию, на минуточку, я знаю, что делать. Воспитательница сухо на меня посмотрела. — Я вас поняла. — Давай, давай, пошли. Что забыл? Лопатку? Нахер тебе лопатка, ты что, гробокоп? — Пошли? — задрал кудрявую голову Матиас. — А мы не полетим сквозь воздух, как обычно? У меня дернулся глаз. Черт, надо бы спросить у кого-то, у кого есть дети-волшебники, как они социализируются с маглами и не подталкивают своими невинными словами магический мир к раскрытию. — Нет, пирожочек, не полетим. — И повернулся к воспитательнице. — Он нас тоже пугает. Ой, а как сядет на стул напротив стены, часами смотрит и говорит: «Папа, эта девочка снова здесь». Надо было раньше его покрестить. Не знаю, почему сын так ныл каждое утро, когда няня будила его в садик. Милехонькое здание, зеленый газон, пальмы, детская площадка, пахло вкусно, послеобеденный сон, желе на полдник. Я бы с удовольствием здесь остался на пару недель. — Не называй меня «пирожочком», — буркнул Матиас, недовольно цепляясь за мою руку, когда мы шли по тротуару прогулочным шагом. — Ты сильно подрос, кудрявый? — усмехнулся я. — При Фернанде не называй. О-о-о, дай Боже не ржать в голосину. — А-а-, так это твоя любимая? Воспиталка? — Она не воспиталка. Она педагог. А парень-то с потенциалом. Я не сдержал улыбку, чем нанес сыну смертельную обиду. — Не смейся, Ал! Она особенная. — Да никто ж не спорит, — согласился я. — Но, пирожочек, так, я обернусь, вдруг твоя Фернанда нас подслушивает, рановато в твоем возрасте пялиться взрослым педагогам под юбку. — Я не пялюсь! — А то я не видел. Я забыл лопатку, она на нижней полочке…спасите-помогите, я уже в сандаликах, по ковру не комильфо… — Ты не понимаешь ничего. А дедушка говорит, что правильно. — Дедушка говорит… Ох уж мне этот дедушка. Научил внука игре в покер и молиться, даже не удосужившись подумать, что оба этих действия я не одобряю. Хотя, постойте-ка, забыл. Я ведь не авторитет.***
— … знакомил со своей девушкой, она работает закройщицей в магазине мадам Малкин. Простая, работящая, милая — мы с мамой держим кулаки, чтоб Джеймс взялся за голову, уже не мальчик давно. Голос отца звучал из телефона тихо — наверное, опять искал в смартфоне динамик и в итоге закрыл его пальцем. Я усмехнулся, сидя на полу в своем новом пустом доме, под лампочкой без абажура. — И прям серьезно все? — Не объявляли вслух, но Джеймс все пытается нас с мамой подвести к тому, что надо приводить дом в порядок к свадьбе. — Ну, дай Бог. — Приедешь на свадьбу? — Конечно, приеду. — Нет. Я правильно, хоть и жестоко делал, что не связывался с семьей ранее. Слишком было тяжело им, но, вот я говорил с отцом, и тяжело было мне. А говорили о таком семейном, о таком… будничном! А я сидел на полу, под яркой лампочкой, глотал, не считая бокалы, сухое вино и изо всех сил заставлял свой голос скрывать слезы, которые уже вовсю предательским водопадом катились по щекам. — А то, что отправляют на пенсию, это не приговор, пап. Это все твои выходные на работе, все отпуска, которых не было, все больничные… помнишь, как ты с пневмонией артефакты в доме Гойлов конфисковал? И акты на трехметровых свитках потом строчил? — Ал, это работа… Ты прямо как твоя мама, честное слово. — Так может, мама права? Пап, пенсия «не равно» старость и беспомощность. Мой тесть — пенсионер. Ты видел моего тестя? Красавец-мужчина, полон энергии. Даже не смей комплексовать. — Ал, ну причем здесь это? Я слишком много отдал отделу… — Кстати, задолго до официального оформления. Я бы на твоем месте еще сдер бы с министерства компенсацию за то, что сам разбирался с крестражами в ущерб собственному образованию. — Альбус Северус! Перестань быть засранцем. Я улыбнулся. — Пап. Успокойся. Голодать с мамой не будете, у вас трое детей, средний, кстати, сказочно богат. — Да перестань. Пенсия-то хорошая. — Тем более. Даст Бог, Джеймс разродится, плюс мой папуас кудрявый, а там и Лили еще… Будешь внуков по заграницам возить и теплицу дома достроишь. Живи и горя не знай, дед Гарри. Опять же. Моего малого нужно будет до семи лет внести в реестр школяров Хогвартса. Ты думаешь, я буду за справками и бумажками из отдела в отдел бегать? Да в лучшем бы случае попросил бы Скорпиуса, а тот, ты знаешь, потерялся бы в первой же очереди. Так что, папа, не расслабляйся, у меня на тебя большие планы. Я налил себе в бокал вина. — Приедешь? — Конечно, приеду, пап. — Нет. — У тебя все в порядке? Ну что тебе сказать, пап? Вроде и да, но тогда почему я допиваю вторую бутылку на полу дома, который мне не нужен уже, и почему я совсем не по-мужски плачу? — А как иначе. Что ж, держим кулаки за Джеймса, наконец-то. Я уж думал, он гей. — Ал, перестань. Даже если и было бы так, это его личное дело, и мы бы его из семейного древа не вычеркнули. Я сделал большой глоток и улыбнулся в бокал. — Отец, не вижу другого случая сказать. Мне нравится мальчик, ему тридцать два. — Очень смешно, Ал. Не дразни брата. — Да все, все. Не грусти, пап. Я действительно скучал по нему. Хотя, только ли по нему? Эта тоска была обезличенной — я скучал по обедам (мама плохо готовила, но обеды были), по беседке с желтыми лампочками гирлянд, где мы сидели летними вечерами, чай пили. Я был отрешен как-то семь лет, не думал, всегда была альтернатива о чем подумать — нервнобольной Альдо, меня пугал Финн, сучка атташе, опа, винишко, опасность, надо что-то делать. Миллиард всего, что мешало думать о том, что где-то далеко, за океаном, у меня есть семья. И вот мне скоро тридцать. И только сейчас я понял, что хочу домой. Странное дело, я бежал из этого дома, где окна выходят на кладбище, где мама невкусно готовит, где папа всегда на работе, и вот дожил до момента, когда хотелось обратно. Я был достаточно пьян, когда позвонил домой, одинок — ребенок уткнулся в телефон, единственный компаньон — мигающая теплым светом лампочка. Не знаю, почему меня так накрыло желание уткнуться в родительское плечо и спрятаться. Скучал, конечно скучал, но почему именно в этот момент прорвало? Все ведь нормально. Ну, как нормально… всяко лучше, чем когда у меня над головой свистели пули и Финн разорвал кому-то рот. Разница Англии с Коста-Рикой в семь часов. У отца там глубокая ночь, а он наверняка вышел к той самой беседке, чтоб никого не будить, пока говорит со мной. Безобидная мысль, а мне поплохело еще больше. Не нужно было приезжать на похороны бабки Мардж — увидеть родителей, посидеть с ними за одним столом, провести вечер, все это сродни пытки, как когда умирающему от жажды дают чайную ложку воды и на его же глазах выливают полную флягу на землю. Два вечера с семьей. Ни о чем вообще. Только раздразнился этим всем, отсутствием проблем. Мол, мне не третий десяток, а лет четырнадцать, и я на каникулы приехал. — Por que estas triste? — Я и забыл о том, что Матиас не декорация. Опять. Кольцо-переводчик было в кармане, а рука занята бокалом. — Говори по-английски, пирожочек. Его большие темные глаза смотрели на меня без малейшего понимания. — Habla… по-английски. И тут же махнул рукой. — Спи. Даже он. Пять лет от роду, моя плоть и кровь, был каким-то чужим что ли. Не похож на меня: смуглый, с шикарной шапкой мелких кудрей, порода не моя… наверное. Даже не понимает меня, если я снимаю с пальца тонкое серебряное кольцо. Нет, конечно, я любил его. По-своему как-то. Меня так внезапно накрыло, я даже не понимал, почему. Все же неплохо, но я видел издевку судьбы во всем: начиная от того, что дом далеко, и заканчивая тем, что в мой собственный дом так и не пришел той ночью тот, для кого я оставил свет включенным.***
— И куда, позволь спросить, дрянь четырехглазая, ты вчера увел моего внука? «Спасибо за то, что прикрыл, Альдо», — подумал я, опустив сумку на диван. Старик Сантана пребывал в наилучшем расположении духа человека, у которого в разгар рабочего дня закончился алкоголь и сломалась любимая компьютерная игра. Я же был выжат, как лимонная долька. — Домой. — Куда домой? — сварливо гаркнул старик. — К себе домой. Ребенок дома у отца. Смиритесь с этой общественной нормой. — Ты в своем уме?! «Да че ты пристал, старый огурец», — едва не взвыл я. Голова гудела, настроение такое, что только на гильотину подниматься, перед глазами все еще миллиард бумаг. — Хорошо, — невесть с чем согласился я. — Сегодня пусть ночует здесь. Дайте мне просто уйти, я очень устал и хочу спать. Старик глянул на меня с подозрением. — Не получится. Я цокнул языком. — Что? Опустив окурок сигариллы в пепельничку, которую тут же унесла услужливая горничная, Диего Сантана произнес: — Завтра состоится дружеский покерный вечер в этом доме. Гости — знаешь какие. Я намерен выиграть несколько льгот для картеля… — … и проиграть, судя по всему, все живое в этом доме. Здорово, можно я пойду? — Нет. Я задрал голову к потолку и испустил мученический стон. — Чего надо? — Четыреста эмпанадас. — Чего-чего? — опешил я, заранее приготовившись протестовать. Диего Сантана поднялся на ноги и поманил меня за собой на кухню. Кухня на вилле большая, отделанная мрамором, пол скользкий, мозаичный, на подоконнике горшочки с пахучими травами. И все это блестело такой чистотой, словно никогда здесь ничего и не готовили — это сколько же нужно иметь внутреннего перфекционизма, чтоб после каждой готовки наводить стерильную чистоту. Хотя, не все было чисто — высокий стол посреди кухни был припылен мукой, а в огромной миске, скорее даже в тазу, иначе не назвать эту стеклянную емкость, топорщился громадный кусок желтоватого теста, накрытый пищевой пленкой. А рядом стоял Финн, злой и в фартуке — нарезал огромное количество зелени на деревянной доске. — Эмпанадас — маленькие жаренные пирожки с начинкой, — наставительно пояснил старик. — Надо слепить, жарить — утром. — Мне надо слепить? — Нет, блядь, я буду стоять и все лепить. Скажи спасибо, что я замесил тесто, — вразумил старик. Я не верил своим ушам. — Вы серьезно? Почему я должен лепить какие-то пирожки?! У вас есть повар! — Она в отпуске. — Я не умею! Старик раздраженно отщипнул от теста кусочек. — Берешь кусок, раскатываешь. — Он с силой лупанул ладонью по кусочку тесту и тут же, оттолкнув Финна, подтянул к себе салатницу. — Начинку внутрь. Залепил. Все. Вопросы? Я все еще не мог поверить. — Вы так лихо справляетесь с тестом, да и вы как бы кондитер по образованию… Финн расхохотался, за что тут же получил по спине шумовкой. — Может, вы как-то сами? Теперь шумовкой по лицу получил я. — Да какого хера? — схватившись за щеку, взвыл я. — Я весь день пытался делать отчет о том, чего не знаю! Я на трех совещаниях пытался умничать! Какие пирожки, вы издеваетесь? Пирожки для покерного турнира! Давайте доставку утром закажем. Старик похолодел. — Ты хочешь покрыть позором мой дом? — прогромыхал он так, что я поежился. — Главы трех государств, участники Бильдербергского клуба, масон, шейх и легендарный юго-восточный киллер соберутся в этом доме, чтоб есть дерьмо из доставки? И бич-пакеты давай им зальем в ведре, пусть бульон от них они вместо вина пьют! — Да я не это… — Глянь на него, пирожки ему лепить не досуг! — Но четыреста штук! Куда столько? — Голодным мужикам под закусь — это даже мало. — А если у меня были планы, например, или… Старик сделал глубокий вдох. И снова отщипнул теста. — Показываю еще раз…***
— Чем дольше я знаю деда, тем чаще думаю о том, что у него маразм уже в полный рост, — буркнул я гневно. — Человек-сюрприз, какой-то… Полное ощущение того, что это было издевательством в отместку за недавнее хамство. Просто подумать только, на какой гране абсурда находился приказ: я — правая рука главы картеля, атташе, на минуточку, родственник (немаловажно!), и я устал, действительно устал в офисе, да, такое бывает в те редкие дни, когда работа есть и мне понятна ее суть. Да я бы посмотрел на то, как мою предшественницу-атташе старик бы заставил до ночи лепить пирожки. С кулинарными талантами Сильвии, та бы потравила всю достопочтенную покерную публику, да еще бы следующие двадцать лет ходила разобиженная на то, что ее использовали, как кухарку. И я ее понимал, именно в тот момент. Оно не лепилось. Тесто липло ко всему — к рукам, к столу, к посуде, даже на стекло очков попал какой-то кусочек и засох. Попытки залепить начинку из курицы и зелени внутрь успехом не увенчались, тесто, как я сказал, липло ко всему, но только не к другому куску теста. Грязными руками не переключить музыку, которая играла в наушниках, а потому уже по седьмому кругу мне в ухо орала песня, которая еще утром была любимой, а ныне — ненавистной. — Эй, — глянув на противень, возмутился я, все же вытащив тут же прилипший к пальцам наушник. — А как они у тебя залепились? Финн, с немыслимо-небрежным пучков дредов на макушке и с сигаретой в зубах, не отрываясь от бесцветного разглядывания трудов своих мучных, продемонстрировал мне моток клейкой ленты. — Тесто на скотче? Серьезно? А если они подавятся? — Что значит «если»? В свете лампы, которая низко болталась над столом, я увидел, как блеснули у Финна глаза. — Ах ты хитрая мстительная сучка, — восхитился я, встав одной ногой на табурет и приблизившись к нему через стол. — А давай… а давай еще стекла в начинку набросаем? — загорелся Финн, склонившись над столом. — Нет, это перебор. После хлопка руки по выключателю, маленькие лампочки по периметру потолка зажглись теплым светом, а мы снова уселись на табуреты, щурясь от резкой вспышки яркого освещения. — Так вот, Новый Орлеан, в основе социально-психологического романа Федора Достоевского лежат внутренние терзания юноши, который зарубил топором старого, дряхлого, гнусного, бесполезного, жадного, безжалостного, омерзительного человека, — произнес я, глядя ледяным взглядом в спину Диего Сантана, который достал из холодильника бутылку ледяного вина и остывший едва прожаренный стейк с целью ритуала ночного дожора. — Это мой любимый роман. — А любимый фильм — «Горбатая гора», — сняв с подвесной полки бокал, протянул старик и зубами вытащил из бутылки пробку. — Да вы уже зае… опостылели! — прорычал я, а Финн подстрекательски подталкивал мне локтем нож. — А чего так мало налепили? Три часа времени прошло. — Растягиваем удовольствие. Старик ни с того ни с сего треснул меня по уху. — Только попробуйте, пидоры, растягивать удовольствие здесь, в этом доме, на этом столе. Одного сожгу, второго кастрирую. Кому что — решите сами. — Меня — сжечь, — ответил Финн. — Значит, очкарика кастрировать. Договорились. — Дон Сантана указал на меня ножом с наколотым на него стейком. — О, какие ровные пирожки. Кто лепил? Финн снова поднял руку. — Молодец. Переведу тебя из охраны в помощники поварихи. — Доброй ночи, — выплюнул я, когда лампочки снова погасли, оставив источником света лишь лампу над столом, похожую на большой перевернутый стакан. — Хоть бы споткнулся на лестнице и убился нахрен. Не споткнулся, не убился. Шаги стихли. Я подвинул к себе холодную бутылку, позабытую стариком и сделал большой глоток. — А может презерватив в начинку подкинуть? — задумался я, протянув Финну бутылку. — У тебя есть? Финн, задрав голову в глотке, хлопнул себя по карману джинсов и покачал головой. — Ладно. Давай, помощник поварихи, лепить. Электронные часы на духовке мигали красными цифрами и гласили, что время неумолимо медленно тянулось. Но, знаете, начало получатся что-то похожее на мучные изделия — кривые, откровенно неаппетитные, но бабушка бы мной гордилась. Финн с видом инженера-конструктора раскатал пласт теста и долго вокруг него ходил, вырезая одинаковые квадраты. Монотонная работа, которая с каждым слепленным пирожком оставляла ощущение «я больше не могу», настолько хотелось спать. Кусок теста, ложка начинки, залепить — я даже в какой-то момент начал проигрывать себе эти действия в голове, бубня их как мантру. Мы даже друг с другом не говорили. Передавали друг другу то противень, то бутылку, быстро опустевшую. В какой-то момент я, нахмурившись, присмотрелся к сидевшему напротив Финну и подметил на шее новое приобретение — небольшой чернильный полумесяц, который находился от челюсти всего сантиметре. Уже не знал, куда лепить, что за любовь к рисункам на теле? Однажды, значит, можно будет ожидать, что он какую-нибудь незамысловатую чертовщину набьет уже и на лице. Я аж поежился, представив этот ужас. Финн поднял на меня взгляд. И задержал его. — Хочешь спрашивать — спроси. «Где лежит твоя чернильная машинка, чтоб я ее спрятал на дно океана?» — было бы логично спросить, но вдруг меня осенило. Финн отступил и у меня был карт-бланш. И говорит он совсем не о татуировках. — Есть о чем спросить, — нарочито долго прижимая края теста друг к другу, произнес я. — Про Вэлму? Точно, отступил. Сдался под напором молчания. — Про Вэлму не надо, там все ясно и ничего уже не поделать. Про девочку расскажи. Финн подтянул к себе очередной квадратик теста. — Про какую? — Про девочку, у которой розовые волосы, — стараясь, чтоб в голосе не выдавалось, сгорание от нетерпения и раздражение, сказал я. — Как ее зовут? — Шелли. — Здорово. А сколько ей? — Девять. — Девять?! — аж подскочил я. Финн вскинул бровь, замерев на мгновение. Я сделал усилие над собой, чтоб выдохнуть и не взорваться в истеричном негодовании. Вдох-выдох, тесто в руки. — Здорово, — повторил я с улыбкой, сжимая тесто так, что пальцы свело судорогой. — Кто ее мама? Я пытался звучать тактично, непринужденно, спокойно, но казалось, что это сродни допросу, в процессе которого я нацеливаю Финну в грудь волшебную палочку, а в лицо — дробовик. — Финн, если ты думаешь, что я за что-то буду тебя осуждать, то нет. Даже если ты совершил еще большую глупость или ошибку, чем совершал до этого, я на твоей стороне, по крайней мере, я заставлю тебя так думать. Это такая себе поддержка, даже Финн усмехнулся. И я усмехнулся. — Я знаю, что ты сидел. Я видел, что ты убивал. Наркотики вообще всегда были рядом, особенно в ночь на двадцать четвертое декабря прошлого года, в Паучьем Тупике возле камина, помнишь? — Нет. — Конечно, не помнишь, ты ведь был под ними. А я помню. И ты до сих пор жив. И мы все еще друзья. Цени это, Финнеас, если не это гарант моей лояльности, то пошел ты тогда нахуй, — уже жестче отчеканил я. И понял, что это работает. Что с Финном надо так, хлестким кнутом, а не сюсюканьем и боязнью затронуть какие-то струны души. — Короче, — подумав секунду, сказал Финн. — Тела мне помогал прятать бомж. «Это звучит как начало просто охуительной истории», — едва не ляпнул я. — В первый раз мы ночью сбросили тело в озеро. Я ему заплатил, мы разошлись. А через… месяц, может меньше, я нашел его на фабрике заброшенной, той, где мы были, он там жил, и сказал, что у меня на чердаке два трупа. — Пиздец, как? — Вот он тоже так сказал. Один жил с Вэлмой — она нашла нового, когда исчез тот. Второй был его братом. Он тоже жил с нами. Они втроем с Вэлмой такое творили… она хоть вырубалась сразу, а те двое начинали пиздить то друга, то Тару, то меня. Короче, ебырь мамкин поднялся ко мне ночью на чердак, поднял, а был пьяным в говно просто, и сказал, что научит меня боксировать. Он меня толкнул, я мордой в стену, а меня трогать нельзя, я дурной. Нож всегда был — я еще с первым отчимом усек, что если хочешь утром проснуться, держи под подушкой нож. Я его и ударил раз так… дохрена. Кусок теста в моей руке превратился уже в какое-то липкое месиво. — Он у меня до утра лежал. А утром его брат, я услышал, начал в коридоре зажимать Тару. Я его позвал, крикнул, что брату плохо, тот поднялся, и я его с одного удара в шею. — А где была Вэлма? — Я не знаю, ее потом три дня еще не было, — пожал плечами Финн, умудряясь еще и буднично лепить пирожки. — Короче, я пришел к бомжу, который в первый раз помог. А два тела спрятать — не вариант. Он мне тогда и сказал, что есть в городе женщина, которой, по слухам, нужны мертвецы. Тип она или ученая какая-то, или я хер его знает, но тела она может забрать на своей машине. Никаких вопросов не будет. — И ты поверил в это?! Финн! — Мне было двенадцать, у меня на чердаке два трупа, в доме сестра, годовалый брат и шесть приемных пиздюков, блядь, да я готов был поверить, что эти тела заберет хоть Санта Клаус! — рявкнул Финн. Но тут же глубоко вздохнул. — И она действительно забрала тела. На черном фургоне. Мы спрятали их в дождевые бочки, погрузили, она забрала и не спросила ничего. И я ничего не спросил. И мы еще не раз с Марианн потом встречались. — Марианн? Марианн, — протянул я, стараясь вспомнить, где слышал это имя. — Марианн… И вспомнил. Но не лицо, а запах и обстоятельства. Пахло там приторными благовониями и гнилью из дальних комнат, а еще там был пухлый диван бархатный, я на нем сидел, купон скидочный, и Финн за стойкой администратора сидел, сонный и бледный. — Это та, хозяйка шлюшатни? Марианн Ле-Солей Леван? — Да, да, — закивал Финн. — Она. — А причем она… Погоди. Она мама девочки? Финн опустил взгляд в тесто. — Угу. — Минутку. — Я встал с табурета, вздохнул, открыл холодильник и достал еще одну бутылку вина. Покрутил пробку штопором, с хлопком ее вытянул, сделал с горла большой глоток, выдохнул и уселся на место. — Продолжай. — Ну че продолжать. Вэлма находила деградантов, я сбагривал тела, Марианн не задавала вопросов. Потом жопа дома крепчала. Полиция тягала Вэлму с допроса на допрос, потому что мужчины пропадали. Тара забеременела, и я остался без ее помощи. Нужны были деньги, и я понял, что раз Марианн нужны трупы, то могу просить деньги. — Финн протянул руку, и я вручил ему бутылку. –Сказал ей, что если не будет денег, я ее сдам. Фургон соседи видели. А она… — Сдала тебя первой? — М-да. Потом приходила ко мне в тюрьму. Только она и приходила. Позвала к себе работать, когда я вышел. Боже какое благородство! Я едва не захлебнулся сарказмом и не сплюнул в тесто. — Ты был влюблен? — поинтересовался я вместо этого. Финну, кажется, про трупы говорить было проще. — Поначалу, да. А потом узнал, что они делают в этой шлюшатне. Клиентов жрали — я должен был их свежевать, я же отбитый, убийца, чего мне стоит… а трупы, я потом узнал, им нужны были для косметики. Они крема и лосьоны делали. В деревне отбросов я видел на продажу. До сих пор высылают, видимо. — Как ты жил со всем этим и во всем этом? — У меня пазл внутреннего спокойствия не сходился никак. И Финн так спокойно говорил, устало, будто не впервые рассказывает это, будто это анекдот старый, от которого все уже утомились. — Кололся, как же иначе, — ответил он ожидаемо. — Но, знаешь, когда клиенты были, это лучше, чем когда засуетилась полиция и люди перестали ходить в шлюшатню. — Почему? — Потому что, когда им было кого жрать, я был уверен, что они не сожрут однажды меня. Не сожрали, — рассмеялся Финн. — Но спать было там стремно. Потом Шелли родилась. Самое абсурдное, что Финн умудрялся лепить пирожки, а я просто хлестал вино, с каждой услышанной фразой сползая все ниже на пол. — Ты не думал бежать оттуда? — спросил я. — По-хорошему — сразу же бежать, но, ладно, случилось так. Забрать девочку и бежать. — Некуда. Я в розыске — шлюшатня и Марианн меня прятали. Домой бежать? Вэлма бы сдала первой. — Но ты думал, да? — Да. Приходил даже на фабрику, к бомжу. Чтоб подсказал чего. — А он прям авторитетное мнение новоорлеанского гетто? — Нет, но помогал. То работу подкидывал, то машину помогал вскрыть, отмычку мне подогнал. Сука, из всей моей родни, от бомжа пользы было больше всего. Мы переглянулись и зашлись нервным смехом. — Нихуя не помог мне бомж, — отсмеявшись, произнес Финн. — Точнее помог, но так себе. — В смысле? Где-то наверху хлопнула дверь, и я суетливо схватил обветренный кусок теста и начал симулировать бурную деятельность. — Через две недели после того, как я от него ушел обратно, в Новый Орлеан прилетел Флэтчер вместе с тобой. И снова я сжал очередной кусок теста в неприглядный катышек. — Нет, подожди, — мотнул головой я. — Мы оказались в Новом Орлеане случайно. — П-ф, да, конечно, — фыркнул Финн. — Мы перепутали паром. — Ну да, ну да. Флэчтер случайно все напутал в билетах. У меня миллиард мыслей в секунду заметалось. — Он хотел сходить в шлюшатню. И меня сводить в шлюшатню. У него был купон. — Он приехал забрать девочку, чтоб я сбежал без груза, окстись. А тебя взял с собой, чтоб ты потек при виде вейл, отвлек их, и никто бы не запалил, как он в саквояже ребенка вынесет. Но запаниковал, когда начался замес, и слинял вместе с тобой. — Он не говорил, — прошептал я. — Ясен хер, что не говорил. Мне-то сказал, когда мы летели в Сан-Хосе, хоронить его под виноградом. Это просто пелена с глаз и обухом по голове. Я вспомнил щегольски разодетого в ужасное старое шмотье Флэтчера, который аж подпрыгивал от нетерпения на пороге борделя Марианн Ле-Солей Леван. Как я гулял по коридору, пахнувшему благовониями и духами, наткнулся на комнату, где на мясницком крюке висело чье-то туловище без конечностей. И, понял, что если бы я не отправился на эту прогулку по коридору, то не нашел бы комнату, Финн, сидевший на стреме, не нацелил бы мне в затылок пистолет, я бы не отшвырнул его в шкаф заклинанием, шум бы не переполошил вейл и Наземникуса, многоходовка афериста бы удалась, и мы бы сейчас не сидели в час ночи на кухне виллы наркобарона и не лепили бы сраные пирожки! — То есть, бомж за тобой приглядывал? — решил сменить вопрос я, прежде чем Финн додумался до того же. — Если и так, то хуево приглядывал. — Ты жив. Это уже победа. А как девочка у Вэлмы оказалась? — Мне некуда было больше идти. Вэлма меня не узнала. Сестра узнала. Сказала мелкую оставлять, а самому уебывать. Я и оставил. Долепив из комка теста подобие пирожка, я все же выложил его на противень, когда шаги на лестнице стали громче. — А что потом? Ох, слава Богу, не старик — вот не та ситуация, когда можно было слушать его насмешки. На ночной дожор спустился Альдо, одетый в белую атласную пижаму. Мы проводили его взглядом до холодильника, из которого он достал апельсин, бисквит и палку копченой колбасы, затем до лестницы, уже у которой Альдо обернулся. — Что вы здесь делаете? Мы переглянулись. — Бессонница. Дай, думаем, пирожков налепим. Альдо вернулся и поставил тарелку с бисквитом на стол. — Помочь? — Нет, — отрезал я. — Да, — кивнул Финн. Наши взгляды снова встретились. Альдо, вздохнув и зевнув одновременно, придвинул к себе табурет. — А что потом? — тихо спросил я, скрыв вопрос в скрипе ножек табурета о пол. — А потом ты знаешь, — коротко ответил Финн, ясно дав понять, что на сегодня лимит его слов исчерпан.