Игры в богов

Мамы бывают разные. Нежными наседками, железными надзирателями, лучшими подружками-хохотушками, своеобразными и даже со странностями — всех их объединяло то, что все они любят своих детей. По-своему, но любят, отказываюсь верить в то, что где-то на белом свете живет мать, которая осознано не любит своего ребенка, каким бы он не был. Моя мама беспрекословно любила своих детей. Но нрав имела твердый, даже суровый, особенно в контрасте с дипломатичным мягким папой, который если и повышал когда-то голос на домочадцев (на Джеймса, помню, когда тот был курсе на шестом, чуть не убил тогда), но ни разу не проявил безапелляционную строгость, проще говоря — кулаком по столу не бил. — Еще раз повтори, Альбус Северус Поттер. — Мама треснула ладонью по обеденному столу так, что я нервно икнул, вжавшись в отца. — Ты приехал вчера. — Да, мама. — Ты ничего не сказал и не подумал объявиться… И сейчас ты уезжаешь с отцом в Мексику?! Думаю, поэтому отец настрого запретил посвящать маму в некоторые аспекты моей жизни — мать устроит знатный разнос и похоронит меня в горшке с геранью, муж-мракоборец и сын мракоборец ее не удержат. — Гарри! — гаркнула мама так эмоционально, что взметнулись ее огненно-рыжие волосы. — Иди на улицу, — подтолкнул меня к двери отец, за что я был ему очень благодарен. — Куда он пошел?! Вернись, Ал, мы еще не… Что ты на меня смотришь? Объяснись, Поттер, тебе скоро на пенсию, это еще что за дело в Мексике… Я закрыл дверь за собой и, выдохнув так, словно пробежал марафон и не сдох на первом же повороте, опустился на скамейку под крыльцом. Рука машинально дернулась в карман, за сигаретами, но мозг раньше понял, что, если я еще и закурю в родительском доме, в меня из окна полетят мамины ножи. Десять минут и отец тоже вышел на крыльцо с небольшой сумкой. — Разнос? — поинтересовался я. — Поумничай еще. Сумбурные быстрые сборы. Я все еще как-то плавал в ситуации: вроде и все понимаю, и сам инициатор идеи, а не верилось, что вот, путешествие в Мексику, где на рынке колдовского хлама для маглов, за кирпичной стеной обитает человек, который, гипотетически может знать, кто купил у вора философский камень. Я еду в Мексику не с Наземникусом, не с Финном, даже не со Скорпиусом — с папой. И это настолько было странно, что я не до конца понимал, как так случилось. А еще вчера утром я был на работе, И Финн побитый на диване ныл, что хочет домой. Что потом пошло не так? Дом мой необставленный, весь в коробках с ненужными вещами, ванная, в которую залез синий от синяков на крепком теле, которого у меня никогда не будет, как уж пресс ни качай, Финн. Аллергия ужасная, забитый нос и красные слезящиеся глаза. Паспорта для побега — чуть не убил Финна всем, что попалось под руку. «Синие мантии» забрали нас в Лондон. Как это изложить на бумаге, чтоб объяснить свое отсутствие на работе тестю, который спит и видит, чтоб выбросить нас обоих в окно? Контраст моих эмоций не поддавался логике. Я так распинался перед Генри Тервиллигером, скакал у доски, рисовал человечков-участников схемы контрабандной торговли, доказывал и отстаивал свою правоту. И был полон энергии, несмотря на бессонную ночь, горд и ничего не боялся: я перед отцом, перед лицом министерства выдал годами проверенную преступную схему, и ничего у меня не дрогнуло. И вот та же ситуация — министерская карета, те же люди в синих мантиях, вместо пальм и зеленых холмов, правда, пристань. Но вот на этой самой пристани столько людей теснилось у кареты: отец, Скорпиус, Тервиллигер в магловском плаще не по погоде теплом, служащие департамента. Шумела река, фыркали невидимые лошади, скрипело что-то в карете, крутился с лязгом флюгер на ее крыше… — Не надо учить меня, что такое «защищать страну», Генри, — с нажимом отвечал отец. Лошадь фыркнула, где-то совсем рядом со мной — начала жевать рукав. — Не понимаю, зачем такой фарс, — звучал голос Скорпиуса. — Тебе незачем съезжать прямо сейчас. Зачем это? — Чтоб вы строили семью вдвоем. Ты мой лучший друг, но я не хочу прислушиваться ночью к тишине и слышать, как в соседней комнате ты пялишь мою сестру. — Луи, ну перестань… У этих вообще свои проблемы и своя атмосфера. Понимали ли, что происходит, или только у меня ощущение того, что головы полетят еще у всех с этим философским камнем? Калейдоскоп. Лошади нетерпеливо фыркали, река шумела, Тервиллигер был неспокоен, но смиренен, отец что-то искал в сумке, которую взял в дорогу, Луи съезжал с Шафтсбери-авеню и больше, блядь, негде и некогда было молодоженам Малфой обсуждать это. Я зашел в карету первым, пока на меня не начали оборачиваться, упал на мягкое сидение, обтянутое теплой замшей. «Конченые люди, конченые, не могу», — думал я, отвинчивая от фляги крышечку. Один спокойный, умиротворенный, у него это не катастрофа, а лишь очередная будущая папка в архиве раскрытых дел, плевать ему на государство, ему до пенсии осталось три месяца. Другой нервный, чувствует, как горит его зад, но не показывает этого, ибо влиятельный, плевать ему на государство, главное, чтоб никто не подумал, что он сделал что-то не то. Третий, мать его Асторию, клал на этот камень болт — Ал же впрягся, а тут еще и Луи съезжает, какой к черту камень, вы о чем, люди? Четвертый — ему плевать, он съезжает, у него мысли о новом жилье и о том, чтоб дочь не болела осенью. Про пятую и говорить нечего — безмозглая бесполезная мокрица. И я. Шестерка. Живу в другой стране, работаю ни разу не мракоборцем, не клерком министерским. Мой философский камень — на шее Альдо Сантана. Моя мотивация сведена к нулю, а я сижу, варюсь в этом, думаю, как подступиться к посреднику, а что если ошибся, а если не выйдет, а если так, а если не так? И никто никуда не спешит. Я сделал еще один глоток холодного бурбона. Хорошо иметь такого ручного Альбуса. Он и дневник Фламеля принесет, и ингредиенты запрещенные достанет. «И хоть бы кто из вас письмо мне написал за эти семь лет», — отодвинув пальцем кружевную занавеску с окна в разводах, думал я и смотрел на бывших соседей. — «Не дошло бы? Пиздеж, совы всегда находят. Хоть бы одно письмо, за все то время, что я подыхал за океаном, хоть бы кто додумался спросить, в порядке ли я». Конечно, мой поток злостных мыслей не был услышан — во-первых, даже в мире магов телепатия была редким даром, во-вторых, на пристани было куда более важное дело, там же Луи съезжал. Почему я так взъелся с ничего? Причем на всех и сразу — ответить себе не мог. Я уже явился на пристань заочно презирая всех, кто сядет в карету рядом со мной. «И такие прям все деятельные, так прям за государство топят — и карету нашли, и деньги, и план сразу родился, и Альбуса с другого континента за часок подтянули, потому что он полезный парень. Что ж вы так не напряглись, когда полезный парень Альбус семь лет числился пропавшим без вести? Один только человек все это время был рядом и никогда не подводил меня, и вы все смеете говорить, что он не такой, аморальный, стремный, тупой, не понимаю-не принимаю? Идите вы все нахер, лучше бы за камнем смотрели». Вот уж что я умел лучше всего на свете, так это себя накручивать. И молниеносно прятать флягу, разумеется, ведь когда раздался лязг задвижки, я тут же сунул свой недопитый бурбон во внутренний карман джинсовки. Первый в карету, дернувшуюся из-за неспокойный лошадей, сел Луи, рядом со мной. Знаете, что бесило меня в нем больше его высокомерия, идеальной матовой кожи, крестика на шее и отсутствия аллергий на все живое? То, что этот подлец был на четыре месяца младше меня, но выглядел на свой заслуженный тридцатник, покупал взрослые товары, не уверяя продавцов в своем совершеннолетии, был омерзительно красив, гадостно крепок, а за рельефный торс и бицепсы его казнить мало. «Ал, тормози». Я, кажется, говорил о том, как умею себя накручивать. Конечно, это злость невесть на что, ничего меня в Луи не бесило. Это же Луи — ангел-хранитель Шафтсбери-авеню 17, пусть и спустившийся не с небес, а с шеста стрип-клуба на Лестер-сквер. Это же не кузен, это мамка — всех накормит, утешит, поддержит, коммуналку оплатит, впишется за своих конченых соседей в любую авантюру (вот как сейчас, кстати). Боже, если он действительно съедет, Скорпиус и Доминик развалят квартиру и умрут с голоду в ближайшие трое суток. — Восемь утра, — напомнил почему-то Луи, протянув мне пачку жвачки. А, вот почему. На губах все еще горьковатый вкус бурбона, но неужели он так пахнет, этот бурбон, чтоб учуять? Но, не став рисковать, тем более, что к карете направлялся отец, я взял жвачку. И тут же ею чуть не подавился — отец открыл дверь кареты перед моей возлюбленной кузиной Доминик. — Что-что-что? Зачем? Куда? Остановитесь, — заахал я. Но Луи уже помогал ей спрятать под сидение большую дорожную сумку. Дорожную сумку! Она будто в отпуск собралась. Да лучше бы Скорпиус с нами отправился, вместо того, чтоб остаться на пристани с Тервиллигером — пользы, конечно, минимум, но по сравнению с Доминик, пользы так-то максимум. К Луи вопросов нет, он участвовал в создании камня, он знает, как тот выглядит, опять же, может припугнуть или, если вдруг нам придется убегать от толпы обезумевших амазонок, мы бросим им кузена на растерзание и спасемся. Какую ценность несла в себе Доминик, кроме той, что ее можно бросить на растерзание обезумевшим псам в случае погони? Впрочем, одна мизерная польза от нее все же была. Начинать «очередной очень серьезный разговор о плохом поведении и вреде сомнительных связей» отец, сев прямо напротив меня при двух племянниках не стал. Я тоже не стал, а потому сунул в уши наушники и уставился сонным взглядом в мутное окно кареты. Вздремнуть сразу же не удалось — когда крылатые лошади взмыли вверх, карету подкинуло вверх так, что мы едва не стукнулись затылками о специально оббитый мягким бархатом верх. Набрав высоту, с которой город казался не больше чем расстеленной на столе картой, карета снова покачнулась, но лишь единожды, а я снова прикрыл глаза, так и страхуя себя от того, чтоб никто не вздумал со мной разговаривать.

***

Меня отпустило этот внезапный гнев так же внезапно, как и напал. Отпустил, надо сказать, не сразу, хотя, сидя в карете, головой понимал, что никто не ставил себе цель меня нещадно эксплуатировать. Но если голова понимала все сразу, то от сердца отлегло, когда я, спустя часов шесть, за которые действительно успел вздремнуть, увидел из окна кареты знакомую панораму внизу. Я увидел трущобы, такие обшарпанные, такие нищие и тесные, им конца и края не было, а посреди — огромный крытый желтым настилом павильон. Меркадо де Сонора. И меня отпустило. По иронии, именно в тот момент, когда все напряглись, ведь, как я понял, вынув наушник, внизу было настолько людно, что некуда было незаметно вклинить волшебную карету. — К желтому павильону, — ткнув пальцем в окно я и трансгрессировал первым, не утруждая себя объяснениями. Идея показалась мне хорошей, но уже внизу, у желтого павильона, я наслушался нравоучений от самого главного в Британии мракоборца. — Здесь куча маглов, о чем ты думал? Трансгрессировали мы, надо сказать, удачно — в обширное столпотворение у входа на рынок, к парковке, где три стареньких фургона образовали аварию, а водители орали друг на друга, перекрикивая и хлопки трансгрессии, и вопль контролера рынка, и звуки из самого павильона. И пускай мне там про трансгрессию выговаривали, я был уже на своей волне. Внутри снова горело пламя, но уже не гнева. — Держите вещи, — посоветовал я с каким-то наслаждением. Миновали душный павильон, где пахло специями, травкой, мускусом и козами. Друг к другу с горами наваленного прямо на пол товарами жались продавцы, однако не такой у них интересный товар был. Буйство цветного пластика: тазы, ванночки, ведра, садовая мебель, всего так много, так ярко, просто горами накидано. Одежда — безвкусная дешевая, ее примеряли исключительно на месте, а самых стеснительных покупателей прикрывали простынями-платками продавцы. Деревянные изделия, бесполезные сувениры, специи и мед, куры в клетках, липкие сладости — никому не нужные глупости, а народу столько, что приходилось бочком проходить, чтоб выйти на улицу с другой стороны павильона, где начиналась аллея поинтереснее. Я даже не оборачивался в потоке людей на Доминик и Луи. Отец же шел рядом, но я и на него не смотрел. Только перед собой, на бесконечно длинную улицу, на которой жались друг к другу лавки, магазинчики, киоски и контейнеры, прилавки и витрины, столики и стойки. Место, где магловская и магическая торговля переплеталась. Аттракцион для магловских туристов, которые глазели на в целом безобидные, но по-своему жуткие вещицы: кости, заспиртованные змеи, тряпичные куклы, глиняная аутентичная посуда (целые горы!), сушеные насекомые, живые скорпионы, травы и страшные книги. Глазели на ряженых колдунов, иногда и на не совсем ряженных — я узнал культистку Санта-Муэрте с разрисованным на манер черепа лицом, которая фотографировалась с маглами у своих товаров. А среди ряженых продавцов юрко шуровали и волшебники-покупатели, которые знали, что не все магазинчики на магловской аллее для маглов. И всего так много, и все такое громкое! Громкий испанский, громкий смех, громкая ругань и торги. Лязгали колеса тележек, ухали совы, каркали вороны, блеяли козы где-то, шумели на горячем ветру брезентовые крыши, разномастная музыка из лавок — меня унесло в эти воспоминания с такой ностальгией, будто я лично сорок лет проторговал на этом рынке! Я кипел, я горел, я подпрыгивал аж от восторга, и уже забыл, зачем сюда приехал! Отец не мог этого не заметить. Но не до того было, даже не до камня. Мне давно нигде не было так хорошо, так живо и так ярко. А вон и знакомые лица, которые меня узнавали, а значит, я не придумал все эти воспоминания с колдовского рынка. Бабулька-травница разносила в огромной корзине листья и коренья, и узнала меня, просунула руку и наклонила мою голову к своему лбу. Молодой араб, который фотографировался с туристами вместе со своей ручной змеей, махнул мне рукой, а ручная гадюка, свисая с плеч туристов, сжимая хвостом кошелек, плавно переместила его из кармана туристки в карман шароваров своего хозяина. А вот и святая святых — первый перекресток, у которого опознавательным знаком для гостей-волшебников и сторожкой для жителей деревни стоял синий шатер с фонариками. Помню, немало ночей я провел в этом шатре, где очень душно и где пышет жаром очаг. Жрицы вуду тоже помнили, аж повысовывались из своего шатра, и не передать словами то чувство, когда я знал, не на прекрасного кузена смотрят эти девки. Рослая чернокожая женщина отвернулась от телеги с куклами-вуду и, рявкнув что-то нечленораздельное воспитанницам в шатре, заставила их зайти обратно. — Надеюсь, ты привез алименты, — густым голосом проговорила суровая, но беззлобная сеньора Лаво, уперев руку в бок. — Надейтесь, — улыбнулся я, но тут же отец очень сильно сжал мое плечо. Черт. А за синим шатром удобно расположена подворотня с мусорными баками и бесхозными ящиками. Я указал кивком на щедро измалеванную граффити стену. Оставалось только кузенов дождаться, как бы несчастные не потеряли меня в потоке людей. — … если в деревне увидишь хоть одного малолетнего аллергика в очках, хорошо, я все тебе тогда объясню, папа, — отмахнулся я, выглядывая Луи. Близнецы сыскались очень быстро — рыжеволосых на улице было лишь двое, они. — Не туда! — я кинулся из подворотни к ним, когда Доминик, уверенная в том, что ведет правильно, потащила брата в примыкающую к главной дороге улочку. Еще не хватало, чтоб зашли туристы в «Мясную лавку Тадеуша и семьи», где на прилавках, поговаривали, между бараниной и свининой иногда могла проскальзывать и человечина. — А туда. Именно там, за кирпичной стенкой, на которой слово «член» туристами было написано на пятнадцати языках с целью… наверное, культурного обмена, находилась скрытая от маглов деревня отбросов. Среди трущоб и тесно застроенного рынка, недалеко от трассы, этот небольшой участок выглядел застывшим во времени лоскутом — под ногами вместо асфальта трава, дома хоть и тесные, крохотные, но не унылые трехэтажки, как у павильона. Куры ходили, топтали запущенные огородики. Узкая тропа из брусчатки вела вдоль мало чем отличавшихся от по ту сторону кирпичной стены магазинчиков до жилого квартала. Кварталом, правда, назвать сложно — это была просто поляна со старым липовым деревом по центру, вокруг которого теснились домики, фургоны, палатки, шатры и, внезапно, церковь. Но вокруг было зелено. Река шумела неподалеку, узкая, но глубокая, а за ней лес. Как это все, деревня и лес за ней, вписывалось в застроенный город и не было раскрыто — наверное, знали только старожилы. Поэтому на вопрос Доминик, как это все уместилось за стеной и что по ту сторону видели маглы, я не знал, как ответить. — Значит, это здесь? — поинтересовался отец. — Где-то здесь. А деревня-то расстроилась, оказалось. Пару лет назад я был здесь в последний раз, и не помнил, чтоб у мотеля открылась почта, да и над знаменитым баром «Борзый конь» расширился второй этаж (правда выглядел очень хлипко без подпорки, а подпорка в виде веток старого дерева не внушала доверия). — Говорить буду я, — сразу пришлось напомнить, потому что вчера меня не воспринимали всерьез достаточно. — Здесь климат очень своеобразный. — Ал, я тридцать лет проработал мракоборцем. — Вот именно поэтому, — глянув на отца, с нажимом повторил я. — Говорить буду только я. — А я? — спохватился почему-то Луи. — А ты — белый гетеросексуальный мужчина, у тебя в этом мире вообще нет права рот раскрывать. — Альбус! — И втроем на меня прям так накинулись! Я цокнул языком. И опять я чувствовал это отношение, как когда рассказывал в министерстве про эту деревню и посредника. Меня слушают, но всерьез не воспринимают.  — Ладно, хорошо, пап, я молчу. Идите втроем, ищите посредника, подсказка, им может быть каждый, а когда найдете, так и скажите, что ты тридцать лет проработал мракоборцем, и сейчас ищешь философский камень. А я пойду с девками из шатра перекурю. Да, это было грубо, но меня начинало подбешивать снисхождение. Они хоть понимали, родичи мои, какие я дела проворачивал? — Я ни в коем случае не сомневаюсь в твоем опыте и способностях, — заверил я папу негромко, когда мы шли по тропе и аккуратно переступали через ленивых кур. — Но я знаю, как работает все по другую сторону. Понимаешь? — К сожалению, да. Значит, ты здесь жил? — Да нет, — отмахнулся я, сделав вид, что не узнал Руфуса, продавца волшебных палочек, окликнувшего меня. — Буквально один раз проездом… — Дядя Вампир!!! — заголосил хор детских голосов. — Дядя Вампир! — Держите кошельки, — бросил я, прежде чем орда мерзопакостных детей ринулась со стога сена ко мне. Доминик вжалась в забор, а Луи поднял ее сумку высоко над головой, не сомневаясь, что дети способны ее стащить. — Тихо, отошли! — рявкнул я, выставив вперед руку. — Отошли, а то всех покусаю. Дети тут же замерли, будто наткнувшись на невидимую стену, и приоткрыв рты, смотрели на меня снизу вверх благоговейными взглядами. Я неловко смотрел на них, они восторженно на меня, пару секунд тишины. — А ну ушли отсюда, — шикнул я, и дети тут же отпрянули. Хоть какой-то у меня авторитет. Но, присмотревшись к толпе одинаково чумазых малолеток, я наклонился и придержал за плечо конопатую девчушку девяти лет за плечо. — Саша, — шепнул я ей в ухо. — Папа на месте? Девочка радостно закивала и тут же затыкала пальцем в сторону бара. — Моя умничка, — улыбнулся я. — Все, пиздуй. И, обернулся. — Ну вот, мы знаем, с чего начинать. — С того, чтоб забрать у детей газонокосилку? — с опаской поглядывая на малышню, кинувшуюся к своей незамысловатой игре, заволновался Луи. — Вообще пофиг. С того начать, — указав на бар «Борзый конь», произнес я. — Кто бы сомневался, что первым делом ты пойдешь в бар. — Не нуди, кузина. Напомню, говорить буду я, климат здесь своеобразный. — Насколько своеобразный? — спросил отец, догнав меня после того, как все же отогнал детей от газонокосилки. — … настолько своеобразный, — вжавшись в стену, крикнул я. Но вряд ли меня услышали, потому что на барной стойке длинноногая девка в коротких шортах, верещала так громко, что аж стекла дребезжали. — Туда побежал! Туда побежал! Убей его, убей его нахрен, пожалуйста, вон он, вон, под столом!!! — прижимая к груди такую же перепуганную сестру, орала она, топчась по барной стойке и брезгливо оглядываясь. Немногочисленные в это время суток посетители бара нервно заерзали на стульях, кое кто благоразумно поднял ноги, некоторые уже водили волшебными палочками. Доминик, увидев, как за пустующий стол юркнуло что-то, с облезлым длинным хвостом, завизжала, а девки на стойке завизжали под аккомпанемент. — Папа, оно там! — Ща-ща-ща! — Огромный, едва ли не сбивший люстру макушку, бородатый бармен, прицелился из ружья, отчего люди за ближайшим столиком пригнули головы. — Где? Все, вижу, Женя, не вопи, пизда ему! А ну все подняли ноги! И выстрелил куда-то в сторону дальнего столика. Колдун, сидевший за ним, вовремя отпрыгнул в сторону, столик рухнул, подкосившись на сломанной ножке, раздался в ту же секунду чавкающий писк, а бармен, торжествуя, вскинул дымящееся ружье. — А ну съебал, — гаркнув на колдуна, едва не ставшего трупом за собственным обедом, бармен кинулся к щепкам и обрывкам скатерти, покопался там и залился рычащим хохотом. — Есть, паскуда! Еще один! И вытащил за облезлый хвост неописуемо мерзкое существо, тощее, лысое, то ли больную собаку, то ли сутулую лисицу. — Боже, чуть шорты не обоссала. — Девушка Женя слезла со стойки и налила себе стопку знаменитого местного самогона. — Ты полюбуйся, — швырнул дохлую тушку невиданного уродца на ближайший стол, за которым обедала ведьма в остроконечной шляпе, рявкнул бармен. — Пятая чупакабра за месяц! Сука, откуда они лезут? Ведьма отодвинулась подальше, отпрянув от тарелки супа, в которой заплескался безжизненный хвост. — А эта еще и больная, глянь, гной из глаз! Прижав платок ко рту, ведьма вылетела из бара, позабыв свою корзину на соседнем стуле. Девушка за барной стойкой, отправив в рот дольку апельсина, пожала плечами. — Че они от нас уходят? — А хер его знает, — выбросив тушку чупакабры в открытое окно и заляпав кровью ближайших посетителей и пол, пожал плечами бармен. — Хотя, я тебе скажу, почему, это та гнида напротив пугает людей. Трэш, такой трэш, а я улыбался. Эту улыбку ни отец, ни близнецы не поняли, но куда им там, они за стойкой этого бара не сидели, они бармена не знают. Бармен — матерливый здоровяк с густой рыжеватой бородой, дочка его — светловолосая бестия, контингент местный — случайный гость рискует получить здесь отравление, несварение и пулю в лоб, но именно этот «Борзый конь» был для меня сердцем деревни. — Опа, нихуя, занесло в наши края! — Моя ладонь хрустнула в мощной пятерне бармена. — Ты опять в розыске? «Папа, не смотри мне так в спину, у меня там уже сквозная дыра». Я, хоть и понимая, что в этом месте могут сболтнуть о моем прошлом лишнего, но был даже как-то рад видеть знакомые лица. — Привет, Михаил. — Один здесь или с ебырем своим? — Михаил… — Да ты не ссы, мы здесь очень толерантны к пидорам, в этом году ни одного не сожгли. И расхохотался так громко, что несколько посетителей поперхнулись. Я тоже хихикнул. Папа мой не смеялся, зато кузены ржали, как кони. — Видал, какая хуйня у нас здесь водится. Пятая чупакабра за месяц! — не унимался Михаил. — Вот вам, граждане, глобальное потепление — осень скоро, на улице плюс тридцать пять, вот эта херня к нам и ползет с Юкатана. Глобальное, туда б его, потепление! Я указал Доминик на высокий табурет рядом с собой, знал, что если Михаила понесло, то это надолго, а перебивать его не надо, он был ранимым и у него было ружье. — А когда та девочка с трибун ООН кричала, что, люди, ёб вашу мать, спасите Землю, а то как свиньи, где жрём, там срём, на нее рукой махнули и вслед кричали: «Ебанутая». А теперь получите и распишитесь, — распинался Михаил, жестикулируя так, что едва не лупил меня широкой ладонью по голове. — Ледники тают, в рыбе — пластик, дышим заводами и вот эта хуйня с Юкатана к нам ползет. Что ты так смотришь? Доел? Тогда пиздуй отсюда, раз доел! Чародей в тюрбане быстро отставил от себя тарелку с недоеденной супо-кашей. — А ты чего хочешь? — рявкнул бармен мне. — Четыре текилы. — Альбус Северус, — гневно шептал в спину отец. — А остальным что? — протерев тряпкой пыльную бутылку, пробасил Михаил. Я покраснел. — Это на всех. — Да не пизди, ты же меньше шести в одно жало не заказывал никогда. «Заткнись, заткнись, ЗАТКНИСЬ!». — Ну ладно, принято. Два галлеона. Я полез за кошельком. — А в чистые стопки лить? — уточнил бармен. — Да. — Три галлеона. — Два галлеона и рыжая помоет посуду. — Э! — обернулась уже зашагавшая к столу у окна Доминик. В спине уж точно от косых взглядов прожглась дыра. Чистые стопки не были не такими уж и чистыми, от протирания кухонным полотенцем стали еще более грязными, но текила, уверен все продезинфицирует. — Что ты здесь делаешь? — негромко и не очень дружелюбно шепнул Михаил, накрыв мою руку своей, когда я подхватил поднос. — Флэтчер мертв, знаешь? — Знаю. — И кто-то же должен вместо него напомнить о долговой расписке, которую ты выписал на него в пятнадцатом году. С ледяным выражением лица, Михаил достал из-под прилавка непочатую бутылку и с остервенением опустил ее на поднос. — Большое спасибо, — улыбнулся я. Стулья в «Борзом коне» жесткие, занозистые и неудобные, но тот, на кого смотрели колючими, как сотня лезвий взглядами, не будет долго ерзать и жаловаться на дискомфортную старую мебель. — И что дальше? Я перевел взгляд на опять чем-то недовольную Доминик. — Бери брата, идите, ищите где остановиться. — Ты хочешь сказать, что мы здесь надолго?! — Ну… возможно. Красивое лицо Доминик исказилось немой яростью. Она тут же перевела взгляд на Луи, который так же молча, но мирно развел руками и покачал головой. — Она меня так раздражает, если честно, — глядя вслед близнецам, которые вышли из бара, оставив после себя покачивающуюся на скрипучих петлях дверь. — Он тоже. Но она больше. И даже улыбнулся, чтоб хоть как-то раскрепостить обстановку, но отец не моргал уже минуту. — Мужик за стойкой, — чиркнув зажигалкой и прикурив, тихонько сообщил я. — Держит весь оборот контрабанды. Думаю, это самый влиятельный преступник из когда-либо существовавших. Самый влиятельный преступник из когда-либо существовавших как раз торговался с посетительницей, во всех красках своей знаменитой матерной лексики доказывая, что селедка не с душком и стоит своего галлеона. — Если бы я обладал достаточным авторитетом и хотел бы достать что-то, вроде философского камня, что достать рискованно и практически невозможно, я бы обратился к тому, кто не просто знает схему. А к тому, кто эту схему придумал и слишком рискует своим авторитетом, чтоб обмануть. — Ты абсолютно уверен? — Отцу бородатый матершинник, который разливал джин по грязным стаканам, не внушал уважения и авторитета. — Ну давай спросим. — Сядь, Ал. — Значит, все-таки и ты уверен, — усмехнулся я, присев обратно. — Есть какие-то законные способы его припугнуть? Может, задержать? Допросить? Но отец не вселил надежду своим ответом. — Никаких. Он на нейтральной территории. — В смысле? — зашипел я. — Я же тебе прямо говорю — он контрабандист, посредник на черном рынке. — Да хоть пусть у него василиск в подвале. У меня нет прав в чужой стране производить аресты и допросы. Папа, не разочаровывай меня. — А если донести на него? У МАКУСА же есть права здесь? Мимо прошла, собирая грязные кружки, дочка бармена-контрабандиста, и мы умолкли. — Не будет он говорить, если на него донести. На него ничего нет даже у МАКУСА, раз он до сих пор на свободе, он это знает, — вразумил отец. — Давай уж, сынок, раз начал сыпать своими связями и опытом, то досыпай. Я так и замер с сигаретой в зубах. Меня признали, матерь Божья. — Заметь, пап, не я это предложил. — Только не увлекайся. — Да-да, я помню. — И это только потому, что… — Понято-принято. — Альбус. — Мм? — Мы с тобой обязательно обо всем этом поговорим. Да-да, конечно, если бы мне давали по галлеону каждый раз, как я это слышу… — И перестань курить, имей хоть какое-то уважение, ты с отцом рядом. Я смутился. — Прости.

***

«Гарри Поттер? Гарри Поттер здесь?» Это звучало за каждым углом. Мы прибыли в деревню менее часа назад, и вот уже каждый по обе стороны рынка за кирпичной стеной знал — знаменитый Гарри Поттер здесь. Это было смешно и больно. Жизнь отбросов в деревне протекала под девизом «своя атмосфера», так оно и было — на крохотном, Богом забытым, клочке земли жили люди, которые были настолько далеки от того, что происходит там, в большом мире, что не все точно знали, чем знаменит этот знаменитый Гарри Поттер, но уже заочно считали его мессией, потому что восторг и слухи разлетались по торговым рядам как по ветру. Казалось бы, как вообще можно было не знать, кто такой Гарри Поттер? У нас в Британии, знали все волшебники, и, к огромному сожалению отца, огромной популярностью пользовались псевдо-биографические книги о тернистом пути героя. Сколько лет прошло со времен войны, но даже я помнил какие-то моменты, когда отца узнавали в Косом Переулке, тыкали пальцем и восхищенно раскрывали рты: отец научился не реагировать на это, хотя, могу представить, как подбешивала такая вот популярность. Но время шло, и Гарри Поттер постепенно из национального героя и объекта поклонения стал служащим министерства. Годы шли, и это уже не «Мальчик-Который-Выжил», это был «Мужчина-Который-Пытается-Растить-Троих-Детей-Возглавлять-Отдел-Мракоборцев-И-Выживать-При-Этом». И когда «Гарри Поттер» стало реже звучать в перешептываниях, отец вздохнул с облегчением — уж не знаю, сколько весят вериги знаменитости, но не было желания проверять. Но деревня отбросов жила в своей атмосфере. И пускай не все знали кто такой Гарри Поттер, чем он знаменит и герой какой войны, точно знали — приехал он сюда не просто так. — Я знал, что мое анонимное письмо в правительство дойдет, — таща за руку отца, ликовал Михаил. — Осторожно, капкан! У нас здесь чупакабры. Я едва поспевал следом. Народец здесь простой — если приехал герой, значит, он приехал всем помогать, считали люди. Вот и наслушался отец всех тягот деревенской жизни: и что чупакабры лезут (жаловался священник), и что в шатре кто-то ворует (распинались наперебой жрицы вуду), и что власти деньги сдирают. — А вчера у меня полынь покупали знаешь кто? — шептала вкрадчиво бабушка-травница. — Тамплиеры. Что-то ищут здесь. И бедный мой папа — его грузили со всех сторон, ни шагу не ступить. Мне даже показалось, что это стратегия какая-то, загрузить представляющего минимальную угрозу деревне человека так, чтоб у того пар из ушей повалил, чтоб он сбежал отсюда подобру-поздорову. Отца тягали от дома к дому, от магазина к лавке, наваливали свои какие-то проблемы, ведь «человек он важный, знаменитый герой, порядок наведет», а он и возразить не успевал: то у священника чупакабры лезут, то у жриц ракушки воруют, то у бабки — тамплиеры, то у бармена… — Вот, полюбуйтесь! — указав мощной рукой на лавку прямо напротив своего бара. — Гнездо разврата. Гнездо разврата выглядело как непримечательный сарай, выкрашенный белой краской. Вероятно, хозяин лавки-сарая как мог пытался сделать ее привлекательной, но объективно не получалось: белая краска легла на старый кирпич криво, вьющиеся петунии у дверей сохли на раскаленном мексиканском солнце, а уж сосед-то какой! — Блядюшню здесь открыла, прямо напротив моего бара, — не унимался Михаил. — А здесь бегают дети, здесь приличные люди отдыхают. Сейчас я ей крикну, что за ней Гарри Поттера самого вызвали, чтоб арестовали и закрыли ее проститутошную. И, дернув нитяные шторки на двери, протиснулся с трудом внутрь. Отец тут же обернулся на меня. — Покивай ему, нельзя с ним ссориться, сам сказал, — шепнул я. — Ну не знал я, что здесь бордель, честное слово, знал бы — не ходил к девкам в шатер. — Ал! — Это я образно. — Заходите, сами гляньте на этот разврат и блядство! — проревел Михаил. — Ты что, пойдешь туда? — возмутился отец. — Я зажмурюсь крепко-крепко. И когда в нос ударил запах «гнезда разврата», я отшатнулся, вспомнив его с первых же ноток. Терпкий сладкий парфюм и благовония в тесном помещении висели густым смогом. Сухие цветы в вазах, приглушенный свет — я видел это ранее в Новом Орлеане. И неописуемой красоты вейлу — черноволосую и пышнотелую прелестницу, тоже видел ранее в Новом Орлеане. — Собирайся, конец твоему разврату. Заберите ее, мистер Поттер, а то будет самосуд, — смакуя каждое слово, проговорил бармен. Вейла не сводила с меня фиалковых глаз — тоже узнала. — Забирайте ее и ее это барахло отсюда. Вы мракоборец, у вас власть и слово закона! Я не смотрел даже на них, хотя могучая фигура Михаила занимала едва ли не четверть магазинчика. Осматривался, искал коридор, двери, за которыми на крюках висит человечина, но уж больно было тесно для филиала новоорлеанского борделя. Магазин с трудом умещал кресло, торшер, витрину и два шкафа. Вейла все еще не сводила с меня глаз, а я не сводил взгляда с товаров на витрине. — Ого какой здоровый… — Выйди отсюда, — ткнул меня локтем в ребра отец, нарочито внимательно слушая бармена, которого необходимо было не злить. — … и торгует здесь хуями. Прямо напротив моего бара. Я-то стерплю, но церковь рядом, перед святым отцом никакого уважения. — Тебе показать, что он у меня вчера купил? — Закрой рот, похотливая женщина! — А этот на батарейках или от сети заряжается? — Альбус! — Папа, у Скорпиуса в ноябре день рождения, надо что-то дарить. — Уйди отсюда. — А оно ж еще и магическое… летало по всей деревне, пришлось детям врать, что это ласточки. Хуевые ласточки. — Ну нет у меня прав запретить этой женщине торговать тем, чем она… Альбус! — … через терминал можно? Бармен, разозленный тем, что вейла не агрессирует ему в ответ, яростно лупанул пудовым кулаком по витрине, которая тут же разлетелась на осколочки, и, матерясь себе под нос, вылетел из магазина, явно поняв, что раз знаменитый Гарри Поттер не вступил в рукопашную с торговкой похабщиной, то помощи ждать в целом свете не от кого. — Альбус. — Отец тоже очень не спешил здесь задерживаться. В отличие от меня. — Вот моя карта, — произнес я, показав ее вейле. — Советую записать ее номер. Каждое двадцатое число месяца на нее должна поступать тысяча, или твои соседи будут настроены еще более недружелюбно, когда узнают, откуда ты приехала, чем занималась и из чего сделаны вот эти вот лосьоны. Дверь магазина захлопнулась, отчего колокольчик над ней звякнул. Вейла уперла руки прилавок, отчего ее грудь тяжело колыхнулась над кремами и маслами за уцелевшим стеклом витрины. — Не-не-не, не прокатит, — тут же помотав головой, отгоняя зыбкую дымку гипноза, сказал я, опустив взгляд — уж лучше смотреть на грудь, нежели в фиалковые глаза вейлы. — Не хочешь меня? — Я хочу денег. Вот номер карты. Каждое двадцатое число месяца, а то твой русский сосед узнает, что вейлы в Новом Орлеане едят людей, я продам билеты на твой самосуд и в любом случае останусь в плюсе. Цокая ногтями по витрине, вейла снисходительно склонила голову. — Где я эту тысячу возьму? — Вообще не мое дело. — Ты думаешь, я здесь золото лопатой гребу? Знаешь, сколько место стоит на рынке? А ребенка в школу собрать? Я аж скривился. Почему мне должно быть интересно и почему вдруг это должно было меня разжалобить? — Ну и сколько? — насмешливо все же поинтересовался.

***

— … палочка, котлы, телескоп, травы, тетрадки, три сменные мантии — полторы уже. Это без книг. — книги еще триста, а к ним всякие пособия и самоучители — еще двести, — загибала тонкие пальцы вейла, а я, щелкая по калькулятору, не успевал подсчитывать. — За учебу — пятьсот галлеонов в семестр, это без питания, проживания, страховки, дополнительных занятий и транспорта в школу-из школы. Это все еще тысяча. Вот и считай. Я, ужасаясь ценнику, щелкнул по калькулятору, подытоживая. — Тридцать девять тысяч. Сколько сейчас галлеон? По одиннадцать? — Три года назад был. Ну, давай, считай, что по одиннадцать. Увидев финальную цифру на экране, я почувствовал, как подкосились ноги. — Сорок две девятьсот долларов?! Вейла кивнула. — Да ты гонишь? Это год? Я просто аж лицо руками закрыл. — Да ну не может быть. Откуда такие деньги у людей? — Вот и скажи, пожалуйста, может мать-одиночка ребенка выучить? Бордель Марианн закрыли, девок разогнали, где мне деньги брать? — сокрушалась прелестная торговка резиновыми членами, которая для меня открылась не иначе как глас простого народа. — Не для себя же деньги, дочку выучить, чтоб мозгами зарабатывала потом, а не как ее мать. Есть у меня, скажи, лишняя тысяча, чтоб какому-то заезжему шантажисту каждое двадцатое число месяца отправлять? Я сжал губы в крайней степени возмущения. — Ну? — поинтересовалась вейла. — Ну пакет давай, собери мне что-нибудь, не с пустыми же руками уйду. Вейла широко улыбнулась и, достав из-под прилавка бумажный пакет с кокетливой розовой лентой на ручке, присела на корточки, ворошить закрома. Из магазина, похожего на сарай, я вышел задумчивый, ошарашенный и с пакетом. Отец не дожидался меня на улице — уверен, его снова увел куда-то решать вопросы спасения мира в масштабах деревни какой-нибудь торгаш. И это к лучшему даже, отцовская правильность меня утомляла. — Впервые вижу, чтоб кто-то из блядюшечной уходил с покупками, — окликнул меня голос с достаточно сильным и грубым акцентом. Надо бы заменить переводчик, пока я здесь. Моя модель — тоненькое серебряное колечко, из дешевых и крайне непрактичных. Вот и спайка, которая соединяла тоненькую серебряную полоску в кольцо уже разошлась от частого ношения. Не знаю, влияло ли это на то, что переводчик не переводил, а я научился различать акценты и отличать мексиканский испанский от каноничного. На крылечке у бара меня окликнула старшая дочь бармена. Она сидела на хлипком пластиковом стуле, закинув длинные ноги на заборчик, солнцу навстречу. — Ну и зря, что впервые, — прищурившись, заметил я. — Хозяйка продает лосьоны вечной молодости по пять галлеонов за флакон. Сходила бы. — Мне зачем? — Вряд ли распитие в жару на солнце дешевого пива сделает твою кожу как из рекламы. Женя вытянула из ящика еще одну бутылку и протянула мне. Не видел смысла отказаться, даже несмотря на то, что фруктовое пиво — напиток женщин и плебеев. — Интересный напиток, — признался я, открутив крышечку и принюхавшись к ярко-выраженному цитрусовому запаху. — Так и шепчет: «Я — лимонадик, ничего не будет, выпей еще пять бутылочек», а наутро просыпаешься в выгребной яме и продаешь дьяволу душу за парацетамол. На меня посмотрели таким суровым взглядом, даже показалось, что улыбаться дочь бармена, как и бармен, не умела в принципе. — Палома тебя искала. Я неловко замер с бутылкой у рта. — Зачем? — осторожно уточнил я, хотя, догадывался зачем — каждый мой визит в деревню проходил строго через ее койку. — Разберись уже со своими девками. — И где ходил Луи, когда тут такое озвучивали ни разу не подкупленные мною люди? Вспомнив про то, что как отправил близнецов искать ночлег, так и благополучно позабыл, я почувствовал укол вины. — Не видела рыжих, с которыми я приехал? Хотя, зная обоих, могу смело предположить, что Луи щупает культисток Санта-Муэрте, а Доминик нашла красавца-кентавра на окраине деревни и распинается перед местными о том, что у него тоже есть права. — Девчонку не видела, а парень проговорился, что работал врачом, и его потащили принимать роды у козы. — Весело у вас здесь, — фыркнул я. — Так-то конечно, если недельку потусить и обратно в цивилизацию. Но ты поживи здесь пару лет, поймешь, какое это днище. Барменша сказала это так безрадостно, что шуткой не назвать, как за уши не притягивай нотку юмора. — Да ладно, чего ты. — Да чего я? Ничего. — Женя пожала плечами. — Ты с такой лыбой сюда вернулся просто. Скучал по трэшовым аборигенам? Я отмахнулся от нытья. Если прям такое здесь дно, то что мешало этой особе с фруктовым пивом собрать вещи и забыть деревню отбросов как страшный сон? Правило взрослой жизни номер семьсот: в реальности, очень мало вещей действительно стоят нашего нытья. — Какого ты здесь отдыхаешь? — поинтересовался я. — Скоро вечер же, час-пик. — Да дай вздохнуть, я одна на раздаче. — А отец где? — С твоим наверху разговаривает. Я едва не выронил пакет. «О-о-о, нет!» Вскарабкавшись на крыльцо, я поспешил внутрь. «Дождись меня, в чем проблема, ты не знаешь этого человека, да плевать на твой опыт мракоборца, это не подзаборный барыга, его Азкабаном не пугнуть», — сокрушался я. — «Сам же сказал, сам же понял, есть же я, я могу поговорить, я знаю, на что давить и что обещать». Женя сцапала меня за локоть. — Не дай Бог что, — произнесла она многозначительно. — Живым отсюда не уйдешь. Как не отображай на лице снисхождение, а мозгом я понимал, что это не пустые слова. В деревне каждый за другого готов рвать и метать, бородатый бармен — старожил, сердце местного народца, за него эти аборигены всем скопом встанут горой и просто-напросто меня растопчут. В баре действительно аншлаг, а еще даже не стемнело. Я миновал по скрипучему дощатому полу прокуренное помещение, так и чувствуя на себе колкие взгляды. Конечно, предатель, из-за него Михаила там к стенке прижимают. Ну, правда, неужели я так долго говорил с вейлой, что отец успел выждать момент, увести бармена на разговор и уже даже какие-то выводы сделать? Сколько я говорил с вейлой? Полтора часа. Полтора часа я, опираясь на прилавок, слушал про тяготы жизни матери-одиночки и про то, как сложно собрать в школу ребенка. И мне даже жалко ее было, я же понимал ее, мне сына через лет пять тоже собирать, а там доллар вырастет, еще большая сумма потребуется… Лестница наверх еще более скрипучая, чем пол — ни о каком бесшумном проникновении и речи быть не могло. Комнат больше, чем раньше, все сдавались гостям за космические суммы, а внутри-то из удобств лишь старая пружинистая кровать, шкаф с докси и окно. И замков, кстати, не было, как и гарантии, что бармен не сунет нос в личные вещи постояльца, не зайдет посреди ночи и не будет потом всласть на всю деревню разглагольствовать о личной жизни этого несчастного. На этот раз отсутствие замков было мне на руку. — Все знают кто вы и что здесь забыли, мистер Поттер. И вам здесь не рады. — Услышал я из-за двери, что прямо у лестницы. — Я не могу дать вам то, чего вы хотите, при всем уважении к вашим заслугам, но могу дать совет. — И какой совет? Неужели где искать камень? — В пизду тот камень, вы теряете парня. Возьмите его за шкирку, встряхните хорошенько и ремня дайте, чтоб сидеть неделю не мог. А то сынок ваш в такую залупу лезет — момент упустите и хер вы его оттуда достанете. Отец — это не мужик, который приходит домой переночевать, это тот, кто должен вправлять мозги. Матери для этого слишком любят своих детей. Вы знаете, чем занимается ваш парень? — Нет, не знает. — Я толкнул дверь и широко улыбнулся с порога. — Но мы знаем, у кого спрашивать про пропажу философского камня, здравствуйте, я посижу, пожалуй, с вами. И не надо на меня так смотреть, ведь я все равно уселся на стул рядом с барменом, чтоб удобнее было заискивающее заглядывать ему в глаза. Ну и чтоб не смотреть на отца, мне казалось, это не момент, когда я был сыном Гарри Поттера. — Не обращайте на меня внимания, — уткнувшись в телефон, протянул я. — Просто раз я вывел на твой след, значит, несу ответственность и должен присутствовать, да? Нет? Ну похрен, продолжайте. Но тишина, лишь меня сверлили этими уничтожающими взглядами. Не знаю, как должен проходить этот осторожный допрос, на какие рычаги нужно жать, но я был человеком простым и очень, честно говоря, вымотанным. — Просто если бы у меня были средства, достаточные, чтоб подговорить кого-то украсть мне философский камень, я бы побоялся искать исполнителя сам. И обратился бы в налаженный поток, к человеку, который этот поток наладил, и уж точно найдет мне подходящую кандидатуру. Да? И опять молчат, а я как ненужный в закоренелой компании, который то и дело травит глупые бородатые анекдоты, чтоб на него обратили внимание. — Я бы к тебе обратился, Михаил, — на всякий случай улыбнулся я. — Комиссионные ты, думаю, взял хорошие и деньги тебе не предложить. Лицо бармена оставалось спокойным и непроницаемым. Но и не отрицал ничего. — Тогда нам нечего тебе предложить. Совет, разве что. А то ты с моим отцом нормально так житейской мудростью поделился. Хочешь совет, дружеский? Я ни разу не скосил в сторону отца взгляда. И правильно, не та ситуация. — Если уж знаешь, кто я и что, цитируя классика, полез в залупу, советую не оставлять мои вопросы без ответа, — холодно сказал я. — Сейчас я спрошу кто и кому вынес из банка философский камень, а ты мне честно ответишь. Предварительно пересчитав количество своих детей и вспомнив, что в конкретный данный момент они там без присмотра. Михаил дернулся, но я успел уткнуть ему в широкую грудь волшебную палочку. — А можно просто ответить на вопрос и не ссориться, — подсказал я. — И я даже никому не расскажу, где скрывается твой старший сын, который в международном розыске уже десять лет. И, не удержался, чтоб отклониться назад, вытянуть к отцу шею и громко шепнуть. — В Таиланде. Но это секрет. Я подумал о том, что не хотел в самом деле ссориться с барменом лишь утыкая ему в грудь палочку и сыпля шантажом. Почему-то ранее, когда я сдал его министерству, нарисовал схему и указал местонахождение, не думал об этом. Даже как-то восторгался, ах, какой я молодец. Честно говоря, у меня и плана-то не было… я время тянул, ждал, пока осенит вдруг. И как-то на чистом адреналине все придумал — меня сдавали отцу с потрохами, он советы какие-то раздавал, увел разговор вообще в другую сторону. Сколько бы отец его так расспрашивал? Три часа еще? Три дня? В аккурат сведенные посредником вор и заказчик успеют обменять камень на золото, преспокойно разъедутся, а потом уже никто ничего не докажет. Я спас Британию по факту. Да, я подлец, предатель и шантажист, посягнул на детей, нашел, на что надавить, но бармен-то заговорил.

***

— Как ты мог?! Что ты творишь?! Я выдернул руку из отцовской и презрительно обернулся. Мне скоро тридцать, я спас всех нас, как ты смел меня отчитывать, как мальчишку, который с соседского дерева яблоки воровал? — Угрожать сделать что-то с детьми… да что с тобой, Альбус Северус?! — Он был зол настолько, что я отскочил на всякий случай, а на нас из окон повысовывались местные, надо же, ведь такой спектакль, чужие крики. — Полчаса, — гаркнул я в ответ. И нашел в себе силы приблизиться в упор и говорить тише. — Полчаса мне потребовалось, чтоб узнать: сегодня-завтра здесь будет вор с камнем, а там и заказчик подтянется. Выжди время и возьми свое, в чем проблема? Ты говорить с ним месяц собрался? Времени нет вести переговоры. — Ты угрожал человеку. — И он боялся меня. Ты видел, он меня боялся. Поэтому и рассказал все. Здесь тебе не будут по кодексу и инструкции себя вести. Ты сам сказал, что не чем законно пугнуть бармена. Поэтому я просил без меня ничего не делать — ты не знаешь этих людей, они ничего не боятся, им твои вот эти «помогите, закон, поговорим о вашем тяжелом прошлом» до одного места. И снова у меня будто внутри тумблер переключили. Снова завелся ни с чего, как карете, перед отправлением. Отец меня слушал, но не слышал, я видел это в его осуждающем, полном отчаяния взгляде, в том, как подрагивала его верхняя губа, как он хотел мне высказать, а не говорил. — Ты меня поучить хочешь, я тридцать лет отслужил мракоборцем… Я резко обернулся у крыльца мотеля. — А я десять лет — аферистом. Пока, как ты служил мракоборцем. — Сжал перила так, что надеялся их оторвать и зашвырнуть куда-подальше. — Не время сейчас распинаться, как я смел и кем я стал. Что-то кроме меня ни ты, ни Тервиллигер, никто, больше не знал о схеме и где посредника искать. — Ты угрожал человеку. — В голосе отца отвращение. Или я так понял. — Да я и убил его на месте, если бы мне пообещали заплатить чуть больше. И за меньшее убивали, подумаешь, посредник, — бросил я, поднявшись. — Альбус! — Я не хочу. Потом. — Когда потом? Ты снова уедешь. — Да, я снова уеду. Потом. Поковырял ключом из старой проволоки (мотель был такой себе) в замке своей комнатки. Отец так и стоял, глядя мне в спину. — Оставь меня, — взвыл я сокрушенно. — Ты делал это двадцать восемь лет, что не так сейчас? Нет, ну не издевательство? Я устал, ночь не спал, меня выдернули решать чужие проблемы, я их успешно решаю, завтра меня, возможно, будут линчевать в деревне отбросов, а он хотел опять что-то со мной обсудить? Пальцем мне погрозить, ай-ай-ай сделать, за то, что я плохой парень? Осел прет телегу по бездорожью, а ему с телеги кричат: «Нет, не так прешь, надо вприсядку»! Нельзя, нельзя было злиться, я не подарок, ни разу не подарок. Но почему нельзя было просто оставить меня в покое? Хоть раз. Я закрылся в комнате и трясущейся рукой человека, у которого дергаются оба глаза от злости, нашарил во внутреннем кармане джинсовки флягу с недопитым в карете бурбоном. Горький, как полынь, напиток, чуток с металлическим привкусом, обжег рот, но гигантским глотком попал глубоко в горло — в ту же секунду в груди разлилось тепло. «Ал, чего ты такой нервный?» — уже думалось вместо желания выбросить в окно кровать. — «Все же хорошо». Ну действительно. План сработал, камень почти что в кармане. Сегодня-завтра, со слов бармена, его привезет вор, сам бармен возьмет свой процент, свяжется с покупателем, снова возьмет процент и поможет мирно разъехаться без проблем на таможне. Осталось только перехватить вора, забрать камень и все, благодарите Альбуса, он молодец. А Альбус так разнервничался ни с чего. Нельзя таким быть, ты, вот ты, который читает эти строки, не нервничай по пустякам, не будь как Альбус. — Все хорошо, — развалившись на кровати, проговорил я вслух. И еще один глоток уверил меня в этом больше. У алкоголя была неприятное свойство заканчиваться тогда, когда не надо, но я уже улегся и готов был потерпеть. Как теперь в бар зайти? В деревню выйти? Завтра, все завтра. Я обязательно переживу и это. Я заснул на этой позитивной ноте, не расстилая постель, и не думая даже о причине нахождения на покрывале огромного маслянистого пятна, пахнувшего рыбной консервой. Даже не полюбопытствовал, сколько на часах времени — закат краснел где-то за линией горизонта, предположительно вечер, но это не точно. А проснулся рано утром, это точно было утро — петухи орали так, что местные орали им заткнуться. Не открывая глаза, вытянулся — голова немного была ватная, а затекшая рука нащупала рядом пальцами теплые волосы, свалянные в напоминающие змей дреды. И я, щупая дреды, проснулся окончательно. — Какого черта?