***
В синем шатре, что по другую сторону каменной стены, было всегда жарко. На улице вечером кипел зной, а внутри парилась раскаленная жаровня, из которой валил густой дым. На высокой лежанке, на покрывале из козьей шкуры, растянулась Палома одетая в одни сандаловые бусы, и водила длинным острым ногтем по нардовой доске. — Ну ладно тебе, не получилось так не получилось. — Интересно почему, — буркнул я, глядя на заспиртованную в колбе гигантскую сколопендру, стоявшую на полке неподалеку. Что еще могло испортить мне жизнь сегодня? Меня определенно кто-то проклял, не сомневаюсь, что из местных. Палому, как для женщины, у чьего любовника не получилось, все это слишком веселило. — Ладно. — Длинные серьги из кристаллов звякнули, когда она повернула кудрявую голову ко мне. — Раз уж и в нарды ты играть не хочешь… По моему лицу, думаю, четко и ясно читалось — я не хочу, чтоб люди на планете существовали в принципе. — … то я хотела вот что спросить. Но опять не спросила, и опять потому что я наколол все ее планы. Даже поправил на переносице очки, чтоб еще точнее присмотреться и убедиться, что в шатер робко заглядывает треугольная голова ядовито-зеленого питона. — Чего? — раздвинув закрывавшие вход шторку из бус и платков, гневно высунулся наружу я. Вечером длинная рыночная улица немноголюдная, торговцы закрывали лавки, куда-то на тележках волокли картонные короба. Я проводил взглядом одного такого, чья поклажа едва не выпадала из тележки, медленно обвел взглядом улицу, уже догадываясь, кого высматривать, но все равно вздрогнул, когда невысокий местный змееуст мигнул мне желтыми глазами. — Ты чего стоишь? — Стесняюсь заходить, — признался змееуст, стоя действительно нарочито поодаль от входа. — Да зашел бы, у него все равно не получилось. — Из шатра вытянула длинную шею Палома. Взгляд желтых глаз насмешливо скользнул по мне, изучая. Не сомневаюсь, что завтра о том, как у меня не получилось, будет знать чуть более чем вся деревня отбросов и торговцы в магловской части рынка. — Чего надо? — напомнил я. — Михаил за тобой послал. Сказал, ты поймешь зачем. Я на мгновение задержал дыхание. Вылетев из шатра, на ходу натягивая кроссовки, я уже строил догадки, план в голове, и, святое дело, заранее начал паниковать. — Ты. — Вспомнив о Паломе, я обернулся. — Жди меня. Я вернусь. — Не надо, вряд ли ожидание будет стоить «грандиозной интриги», — отозвалась она и, звонко хохоча высоким смехом злой ведьмы, задернула шторку входа в шатер. Шугнув деревенского паренька, исписывавшего похабными посланиями стену, я прошел через нее вслед за юрким змееустом. — Михаил не сказал, зачем? — спросил я на всякий случай. — Неа, — протянул змееуст. — Тогда почему ты согласился меня привести? — Он сказал, что ты заплатишь. Я нехотя сунул руку в карман джинсов, надеясь отыскать там хоть пару монет. Вряд ли жадность змееуста удовлетворили два золотых галлеона, и он, скосив взгляд, указал мне на бар, далее идти не став. Не давнее как сегодня из этого бара меня выставила общественность, за стойкой зыркал лютый бармен, поэтому я с опаской заглянул внутрь. Бар был полон народу, вечер — время распития всякого и обсуждения вопросов культуры, политики и религии. Здоровый бармен за стойкой поднял на меня взгляд, стоило двери только скрипнуть. Видимо, ждал. Рыжие кузены, сидевшие у окна с недопитым чаем, тут же встрепенулись, к моему недовольству. Какого черта они там забыли? Работали торшерами, освещая мексиканское захолустье красотой? Я злился, несмотря на то, что понимал — больше в деревне, кроме как в баре, время убивать было негде. Верующий Луи, правда, мог потащить сестру в церковь, но церковь была закрыта, ведь святой отец дымил кальяном неподалеку. Я подошел к стойке, не оглядываясь, присел на свободный высокий табурет и придвинул к себе чей-то стакан с недопитым пивом. Михаил глянул сверху вниз крайне неприязненно. Одна польза была в кузенах позади — Луи был здоровым и сильным, в случае чего, за меня мог постоять. От Доминик, правда, пользы не было никакой, впрочем, как и всегда. — Он здесь? — негромко спросил я. Бармен сухо ткнул пальцем вверх. Я придержал за руку Доминик, которая уже погнала на лестницу. — Камень у тебя? — Он хочет вручить его заказчику лично. — И это, судя по тону и решимости сдать вора, Михаила очень не радовало. Наши взгляды пересеклись. — Я не могу отменить сделку, — произнес Михаил. — Заказчик в пути. За просто так хуй там плавал я возьму на себя ответственность сказать ему, что товара нет. — Чего хочешь? — с опаской спросил я. Ведь золотом и долларами его не удивить. — От тебя — ничего. К отцу твоему дело есть. Я неопределенно кивнул и свернул в темный закуток, где была лестница. — Спасибо, — услышал я голос Доминик и скрип половиц позади себя. Кто бы сомневался, что меня одного не отпустят. Сердце в груди колотилось с каждой новой ступенькой, даже в ушах тревога звенела. Я уже примерно знал, что меня ждет в комнатке над баром. «Если я увижу там Финна, что мне делать?». Никого не удивить этим, но что делать мне? Отбивать у него камень? Он меня за пару секунд уложит, с Луи, правда, повозится долго. Если, конечно, не вооружен. Луи, правда, уже умирал, да даже если бы и нет, не за его сохранность я переживал. За дверью, где была слышна какая-то возня, горел свет. Подрагивая под аккомпанемент невесть почему разболевшегося живота, я толкнул дверь. И меня отпустило. — Охренеть, — малость раздосадовано протянул Луи. К нам, на скрип, повернулся не мой брутальный дредастый Финнеас, и это было самым главным, и вообще уже стало плевать и на вора, и на камень, и на красный луч, который вырвался из палочки Доминик и сразил низкорослого морщинистого гоблина. Гоблин, приподнявшись на лопатках, вытянулся и, побросав все свои многочисленные тюки, бросился лишь к одной сумке, в которой, мы все знали, что находилось. Луи, окликнув меня, перехватил лежавшую на стуле сумку, а я, все еще в эйфорическом трансе каком-то, подхватил гоблина за ворот дорожного плаща. Несмотря на крохотный рост, гоблин оказался тяжелым, но у меня даже рука не дернулась: я смотрел в безобразное остроносое лицо, невесть что пытаясь на нем отыскать, давился негодованием. Эта маленькая гнусная шушера за двое суток сломала мне половину жизни. Она нагнула Скорпиуса и Тервиллигера, которые там, в министерстве, наверное, на брудершафт пили успокоительное, позабыв о взаимных обидах. Она рассорила меня с отцом, с Луи, с деревней отбросов, с Финном — ох, предвкушаю, что мне сделает Финн, зародила во мне панику, ненависть ко всему живому, разрушила все ближайшие планы. Могущественное государство едва не оказалось опозорено — проворонили бесценный артефакт. И во всем этом виновато существо в метр ростом, кривое, косое и уродливое, которое с легкостью затесалось средь собратьев в банке «Гринготтс» и спокойно вынесло философский камень! Я вцепился в него зубами, подняв высоко над собой, откуда силы только взялись, и сгрыз бы его всего до самого последнего кусочка плоти, не окажись кровь гоблина настолько мерзкой, что от затеи я тут же отказался. Выпустив гоблина, который глухо шлепнулся на пол, я выплюнул его густую, темно-багряную, вонючую кровь. — Боже, какой ужас, — хрипел я, никак не в силах подавить рвотный рефлекс. Достал из кувшина нелепый букетик, жадно начал полоскать рот застоянной водой. Не полегчало — я попытался нашарить флягу, но, увы, забыл ее в шатре. Вовремя вспомнив, что со мной рыжие демоны гордыни и сладострастия, названные родителями Доминик и Луи, я обернулся. Те, бледные и моргающие, смотрели на меня. — Ал, ты глицин что ли попей, — посоветовал Луи, прижимая к себе сумку. — Твои нервы уже напрягают. Раскрыв сумку, тряпичную, с которой впору ходить в супермаркет, он достал наш многострадальный философский камень, похожий на кривой сколотый рубиновый кирпич. — Да, — протянул Луи. — С американцем, конечно, некрасиво получилось. — Луи, заткнись. Пожалуйста, — прорычал я. — Ты сам начал нагнетал. Прибежал к нам с выпученными глазами: «Помогите, там Финн украл философский камень, зовите папу»… Я швырнул в него кувшин, но Луи пригнулся. — Извиняюсь, что прерываю спор тридцатилетних мужиков о том, кто из них больше виноват, — ядовито цедила Доминик за спиной. — Но что делать с гоблином? Я только тогда вспомнил, что под ногами кровью истекает гоблин, к которому уже присела на корточки самая сердобольная заноза в заднице. Мы с Луи переглянулись. — Как думаешь, он влезет в эту торбу? — поинтересовался я вслух, мысленно присматриваясь к одной из громадных мешковатых сумок, в которых теснилось барахло вора. — Ты что? — возмутилась Доминик, глядя на меня в ужасе. — Ты хочешь его вынести? — Эм-м-м… да. — Так нельзя! — Ой все, началось, прорвало плотину. — Луи! А Луи-то был нормальный, в моем понимании. Да, святоша с гнильцой, но этот парень был из тех, кто мог и пюре на ужин сварить, и труп помочь вынести. — Ну что, что? — пробурчал Луи. — Ал, ну так нельзя… Доминик подминала под каблук не только Скорпиуса, очевидно. Это и раздражало, и смешило — не будь здесь Доминик, Луи бы первым пихал тело гоблина в сумку. — Надо кровь остановить. Зашить его как-то. Луи. — А что я? — Ты хирург, — напомнила Доминик. — Он стриптизер, — вразумил я. — Вообще-то, артист-исполнитель социального бурлеска, — пробубнил Луи, но, поймав наши взгляды, цокнул языком. — Да, я стриптизер. — Ты работал хирургом, Луи, ну что ты мнешься, он сейчас умрет! И как бы черт с ним, но сестра ныла, и Луи, с полным отсутствием понимания на лице, брезгливо опустился рядом. Кажется, синеющий гоблин и бьющая толчками из раны на горле кровь, вызывали у него не так профессиональные порывы, как дурноту. — Наверное, надо чем-то перевязать… — Луи, тебе лицензию и диплом выдали за то, что ты с деканшей переспал или как? — задал я давно интересующий вопрос. — Ну… — Ой, блядь. Чумной доктор. Я вышел из комнаты с удовольствием — кажется, горькой кровью гоблина пропахло все, хоть сжигай одежду. Во рту никак не притуплялся омерзительный прогорклый привкус и я, зажимая рукавом рот, чтоб, чего доброго, бурбон наружу не запросился, спустился в бар. Дочка бармена, суетившаяся с разливанием пива, выронила полотенце, а я только понял, что залит кровью. — Короче, — пригнувшись к стойке, позвал я раскрывшего было рот Михаила. — Дай полотенце, бинт, бутылку самогона и что-нибудь, чем можно заткнуть рот… — Альбус! Я чуть от резкого оклика не потерял сознание. За спиной стоял отец. Развернув меня к себе, но тут же обратно к стойке, когда ахнула волшебница за ближайшим столиком, он зашептал: — Где? Бармен снова ткнул пальцем вверх. Кажется, что судьба гоблина его интересовала куда меньше, чем разбитый пьяным посетителем стакан. Отец же погнал меня в шею по лестнице. — Я сказал, ничего без меня не делать, какого… Когда он дернул на себя дверь, то забыл, каким было начало фразы. — … я уже поймал интернет, сейчас на видео гляну, как его зашить и зашью, чего ты сразу в панику, могла бы привыкнуть, ты вышла замуж за Скорпиуса, — стоя на подоконнике с высунутым в окно телефоном, отзывался Луи. — Вы что обалдели? — медленно прошептал Гарри Поттер, прикрыв дверь. Доминик, рвавшая пододеяльник на бинты, вскочила на ноги, а Луи едва не выронил телефон. Гоблин на полу хрипел, неожиданно придя в сознание. Или это была агония — доктор Уизли этот момент не уточнил. — А мы когда пришли, он уже так лежал, — с честными глазами подыскала Доминик наитупейшую отговорку. — И у Ала кровь из носа пошла. Отец присел на корточки, внимательно глядя на гоблина. — Ну конечно. Поэтому его не было в книге смотрителя — в Англии мало кто рискнет сотрудничать с гоблинами. — Он вообще-то умирает, — напомнила Доминик. — Дадим же ему умереть спокойно. Бери камень, и пойдем отсюда, — снова прикрыв рот рукавом, сказал я. — Нашли камень? Луи протянул отцу сумку. — Он размером со шлакоблок, — поразился отец, впервые увидев тот самый наш камень, существование которого мы дружно отрицали весь год. — Мы все делаем с размахом, — кивнул я. — Извините, пожалуйста, что опять лезу. — Доминик была на грани истерики. — Но гоблин умирает! Отец уже водил волшебной палочкой по ране на шее гоблина, шепча что-то, похожее на ритуальное песнопение. Синюшная кожа на шее, впитав кровь, как губка, начала поблескивать, а глубокий укус, с трудом поддавшись заклятию, покрылся свежим багряным струпом. — А давайте его еще пледом укроем, — глядя на кузину уничтожающе, прошипел я. — Обливиэйт, — резко сказал отец, нацелив палочку гоблину уже в лоб. Я спохватился уже после того, как белая вспышка заставила глаза гоблина отупело свестись в кучку к переносице. — Тергео, — глухо произнесла Доминик, и кровь вора, пропитавшая мою футболку, вихрем засосалась в ее палочку.***
— Он на нас напал, ну что было делать… — Тихо, я сказал, — отрезал отец бесстрастно. В баре было неожиданно тихо, и, спустившись, я увидел, что столы пусты. Фантазия подкинула десяток вариантов, почему, и как это связано с гоблином, но ответ оказался проще, хоть и не был очевиден. Михаил рывком вытащил тесак из тушки омерзительного животного, похожего на больную тощую лисицу на тонких лапах. — Шестая чупакабра за месяц? — Шестая, шестая, — пробурчал бармен, не сводя взгляда с отца. Даже не с сумки у него в руках. Отец приблизился к липкой от крови стойке. Я видел, как рука его опустилась медленно к волшебной палочке, но тяжелая рука Михаила лежала на тесаке, а девушка Женя ненужным свидетелем ходила с подносом меж столов, на который сами по себе летели грязные стаканы. — Я не смогу отменить сделку. Заказчик в пути, — дословно повторил отцу то же самое, что мне, бармен. — Товар у вас, что с курьером мне не интересно. Рискнуть и сказать заказчику, что курьер был убит, а товар украден, я могу. Это будет стоить мне репутации и, скорей всего, жизни. — Чего вы хотите? — Того, в чем мне отказал заказчик. — Сколько? — У меня денег — жопой жуй, мистер Поттер. Мне другое нужно, — наклонившись низко, произнес Михаил. — Я выручил вашего сына, не раз выручал, а вы выручите моего. Мне нужно, чтоб Тихий Вермеер чудесным образом перестал числиться в международном розыске. — Кто? Тихий Вермеер? — расхохотался я, но отец и не моргнул. — Я прикрою перед заказчиком, возьму риск на себя, если переживу — забуду о том, что кто-то когда-то захотел выкрасть из хранилища философский камень. Разве это не достойная цена за то, чтоб общество наконец простило скромного парня, который всего-то подделывал волшебные картины? Отец в жизни не согласился бы, я был уверен. Но когда он начал торговаться, я едва не отбил опустившейся челюстью ноги. — Вы представляете, какой это масштаб работы? Скольких людей нужно уговорить? — Не хочу представлять. Я тоже очень рискую. Времени мало, или вы согласны, или нет. Отец внимательно на него глянул. — Мне нужно имя заказчика. Михаил покачал головой, хмыкнул. — Имя, и все бумаги по делу Тихого Вермеера пропадут. — Папа, — ушам не верил я. — Я даю слово, — серьезно сказал отец. — Ну что же вы? Вы торговались за преступника с самым влиятельным мракоборцем Европы. Я готов заключить сделку. Что вас останавливает? Женя, собрав все стаканы, медленно прошла на кухню, отец проводил ее долгим взглядом. — Эландер, — прошептал он, наклонившись совсем близко. — Кто-кто? — высунулась из-за спины отца Доминик. — Эландер? Отец развернулся и зашагал прочь. Мы втроем, глянули на бармена, который махнул нам полотенцем на дверь, и поспешили за ним. — Кто такой Эландер? — спросил я, догнав отца у гостевого дома. — Ты его знаешь? — Никаких вопросов, — отрезал отец и, забрав у Доминик сумку с камнем себе на хранение, отпер ключом дверь. — Завтра свяжусь с министерством, попрошу нас забрать отсюда. — Мы создали камень, у нас есть право знать, кто хотел его украсть, — уперся Луи, не дав ему закрыть дверь. — Кто такой Эландер? — Слушайте, дети, — раздраженно, скрывая тревогу, произнес отец. — То, что случилось здесь обсуждать нельзя вообще. Нашли камень, молодцы, дальше министерство со всем разберется. Никому нельзя ничего говорить, это понятно? Это не касается ни вас, ни меня даже. Я могу хотя бы раз быть спокойным? Я кивнул. — Можно быть уверенным, что больше нас не коснется история с камнем? — Будь уверен. Когда он закрыл дверь, даже не дав установку не напиваться, не драться и не ходить по подворотням, мы молча спустились на улицу. Было совсем темно, кто-то зажег фонари: и керосиновые, и бумажные даже на ветру развевались. Постояв с минуту и по-родственному разделив пачку сигарет, мы помолчали. Прервала тишину Доминик. — Так… я звоню Скорпиусу? — Звони, — выдохнув дым, подтвердил я.***
Хоть и одежда на мне была чистой, но кровью гоблина все равно пахло. Запах впитался будто в каждый сантиметр тела, благо, во рту уже не чувствовался привкус — я в жизни так тщательно не чистил зубы. Ночка выдалась бессонной — идти в свою комнату не хотелось, и я остался у близнецов. До полуночи прокручивая в голове всю информацию за последние десять лет и общие наши познания, и мои особые, криминальные, мы пытались прикинуть, какой такой аноним скрывается за фамилией Эландер. Мозговой штурм не удался. Я разбирался в мозгах, Луи — в штурме, а Доминик вообще треть жизни провела в могиле и в новостях не очень разбиралась, поэтому мы лишь напустили жутких теорий заговора и уснули под утро. И утро выдалось тем еще. Пока Луи думал, где в деревне можно найти сбалансированный завтрак, чтоб не дай Бог не нарушить свою систему белков-жиров-углеводов, а я искал, чем бы опохмелиться, Доминик, выскочила из комнаты, одетая, как мне мельком показалось, странно. Ноги снова сами привели меня в бар, и угрызений совести по этому поводу не ощущалось. В деревне действительно некуда было пойти, кроме как в бар. Да, было много причудливых магазинов, казалось бы, ходи, гуляй, длинные километры рыночных рядов, но вот только без уймы денег глазеть на витрины и ничего не покупать — только почем зря драконить продавцов. А выйти в магловскую часть, за стену, значит держать при себе кошелек, смотреть в оба и не потеряться в лабиринте подворотен, снуя меж неспешными туристами. Я жил в деревне какое-то время, и чем занимался днями напролет? Учил детей в церкви, а потом направлялся именно в бар. Не для того, чтоб выпить, а потому что больше и некуда. В баре был какой-никакой интернет, газеты, весь чудной народец стекался за столы — всяко веселее, чем по кругу обходить местность. — Ситуация ужасная, я не оправдываю ни брата, ни тем более Ала. Даже странно, что за тебя вписался дядя Гарри, а у него объективно больше причин тебя недолюбливать… Мысли все как платочком смахнули. Я так резко повернул голову, что в шее что-то хрустнуло. Целенаправленно шагая в бар, я даже не сразу увидел, как за одним из столиков снаружи в явном одиночестве хотел посидеть Финн, но рядом случилась Доминик — ни о каком личном пространстве и речи быть не могло. — Мы тебе не нравимся, ты… тоже довольно сложный парень, но я же знаю, что нормальный. — Доминик в своей всепонимающей манере едва ли не в лицо к нему лезла, несмотря на то, что Финн отклонялся как мог, при этом не отрываясь от рисования. — Но мы — важная часть жизни Ала, нас нельзя вычеркнуть. Как и тебя. Это я к тому, что нужно искать компромисс, как-то выстраивать диалог, понимаешь? Если этого не сделать, ситуация будет повторятся, и даже не в камне дело. Я не прошу пойти и начать дружить с моим братом, или мужем, или со мной, хотя лично я буду рада… — Ты кто? — Финн вытащил из уха наушник и повернул голову. Доспехи толерантности ко всему, чему только можно, в которых извечно сияла Доминик, дали первую трещину. Ее тонкая рыжая бровь нервно дернулась. — Меня зовут Доминик. — Я все равно не запомню. Случился в жизни кузины явный поворот не туда — впервые мужчина отбил ее феромоны и не желал слушать хотя бы из вежливости. Только когда Финн, заметив меня, сгреб блокнот, ручку и пачку сигарет и поспешил подальше от всех возможных диалогов, я бросился линчевать Доминик хотя бы словами. — Тебе кто разрешил с ним разговаривать? Доминик взглянула на меня с раздражением. — Ну прости, что из всех, кто его обвинял, только я догадалась извиниться. Это, между прочим, твое дело. — Мое дело? — опешил я. Хотя, отчасти кузина была права. — Да, мое. Вот и не лезь. Мы сами поговорим и объяснимся. — О да, объяснитесь. Ты же подавляешь его! — Чего, блядь? — расхохотался я. Доминик гневно вспыхнула. — Ты ущемляешь его. Его необразованностью, тюремным прошлым — ты агрессор, Ал. Ты не извинишься нормально. И надо бы втолковать этой дамочке, что между мною и Финном агрессор очевиден, и это не я, ведь вряд ли подавленная жертва тот, кто в дружеском похлопывании по спине легко может выбить три позвонка, но мне было так смешно от того, с каким серьезным лицом Доминик пыталась мне втолковать свою теорию межличностных отношений, что губы сами дрожали в ухмылке. — Я к нему не подхожу извиняться, потому что он мне шею свернет. — Опять твои эти стереотипы! Я замахал руками, открещиваясь от очередного потока ее воодушевляющих речей о высоких материях. — Кстати о стереотипах, — протянул я, наконец, заметив, что мне-таки не показалось утром и Доминик была одета странно. — Ты чего ты так вырядилась? — Как? — скрестила руки на груди, неплотно скрытой за треугольниками купальника Доминик. И явно провоцировала меня на нелестный комментарий. — Как дура, которая решила, что здесь пляж. Да, здесь жарковато, солнце, но как-то… — Почему ему можно загорать, а мне нет? — снова взбеленилась Доминик, указав пальцем в сторону. И не объяснить же ей, что между толстым поддатым с утра продавцом чая, заснувшим у своего магазинчика в одних бриджах, и молодой девчонкой, щеголяющей в шортах и этих компрометирующих треугольничках на завязках разница очевидна — для Доминик не очевидна. — Ой, короче, что хочешь делай, — отмахнулся я и поспешил оставить ее наедине с солнцем. — Только никому не говори, что мы родственники. — Поверь, — забрав со стула свернутое полотенце, буркнула Доминик. — О таком не болтают.***
Я уже говорил о том, что в деревне было скучно. В ожидании чего-то, кареты что ли, которая заберет нас, я слонялся все же по рыночным рядам с целью найти себе домой годные банки для сыпучих. Да, это глупость. Но, во-первых, нужно было себя чем-то занимать, а, во-вторых, бытовые мелочи были главной составляющей дома, в моем понимании. Мой дом в Коста-Рике представлял собой ванную комнату, которую окружали коробки и разобранная мебель. Что могло быть бесполезнее и проще банок для сыпучих для того, кто не готовит? Тем не менее, за долгое время невидимая сила отваживала меня от покупки этих самых банок, даже когда я уже нес их к кассе. Искать на рынке Сонора такую мелочь было глупо — грубые глиняные, в форме черепов, цветастые из дешевого пластика, эти банки были отвратительны. Но я ходил по длинным рядам, неспешно разглядывая товары, купил даже зачем-то ритуальную свечу, просто чтоб не возвращаться в комнату. И вот я нашел эти банки. Глиняные, аккуратные, без уродливой лепнины и сколотых крышек, вполне себе недорого, хоть и предстояло отстоять за ними очередь у лавки сувениров. В голове гудел рой голосов с рынка, очередь не двигалась — магла какая-то уж очень пристально выбирала солонку, какая-то сумасшедшая, честное слово. При этом жарко, люди так и липли друг к другу — что ж, наверное, это достойное оправдание для того, что я снова не купил чертовы банки и покинул очередь буквально перед тем, женщина с солонками расплатилась за покупку. — Стоять! Куда?! — Мимо меня, прошедшего сквозь стену в деревню, пронеслась, прикрывая руками грудь Доминик, а местная детвора, хохоча, помахивала верхом от ее купальника. Но настроения позлорадствовать не было, поэтому я прошел мимо. Из окна бара, едва не сбив меня, вылетела очередная тушка дохлой чупакабры, что только заставило ускорить шаг. Финн курил на крыльце. Тяжелым взглядом встретив меня, он затушил сигарету о перила. — Прости, — только и сказал я. Ну, а что я еще скажу? — За что? Я чуть не взвыл. — Я был уверен, что ты украл камень. Прости, но что мне было подумать? Финн фыркнул, на удивление беззлобно. — Подумал, ну ок. Причины были. Ушам своим не верил. Так просто? — Но ты даже не подумал спросить. Сразу побежал ссать кузену в уши, папе, этой, фемке беспокойной, — протянул Финн. — Вот этого я тебе не прощу. — Финн, ну хватит! — Что тебе хватит? — спросил он, глянув искоса. — Какой раз ты меня вписываешь в проблемы своих друзей? Я не считал. Финн, оказывается, считал. — Посидеть год с твоим сыном, пока ты что-то мутишь с ними? Да не вопрос. На свадьбу прийти в образе Камилы, чтоб тебя за пиздабола не считали? Хорошо. Терпеть их? Ок. Камень вынести, чтоб не нашли при обыске? И это могу, я все могу. Но чтоб за бича не считали, надо кастинг пройти, всем понравиться, а еще и ты нагнетаешь. Чет не хочу я больше. Сцепив руки в замок и уставившись на белеющие костяшки пальцев, я прикусил губу. — Дай я просто объяснюсь. — Так я вроде и не перебиваю. И уставился на меня. А я не знал, что сказать. И Финн это понял. — Давай дальше каждый сам за себя, — сказал он, направившись в комнату, в которой еще вчера утром мы проснулись вместе. Я усмехнулся. Хотя понимал, что услышь я эту фразу года четыре назад, то впору было бы найти камень побольше и пойти на дно океана. — Зачем ты приехал? — Я обернулся, прежде чем дверь закрылась. Финн придержал дверь ладонью и вскинул брови. — Как зачем? Украсть философский камень. — Финн, я серьезно, хватит, — пристыженно буркнул я. — И я серьезно, — сказал Финн, сунув руку в карман. — Только не тот палевный кирпич. Последним, что я увидел, прежде чем он ухмыльнулся и захлопнул дверь перед моим носом, было обручальное кольцо Доминик Марион Уизли, с блеснувшим на миг алым камнем на изящном золотом ободке.***
Завязав на шее добытый в бою с малолетками купальник, Доминик сделала глубокий вдох, расправила плечи и глянула перед собой на бесконечный рыночный ряд. «Синий шатер. Синий шатер». Синий шатер был опознавательным знаком, за ним, в подворотне — исписанная граффити стена, за стеной хоть немного знакомые места. Синего шатра в пределах видимости не было. Малолетних идиотов, заманивших ее вглубь магловского квартала тоже. Стараясь совладать с упорно растущей паникой, Доминик обхватила себя руками, чтоб прикрыть купальник, и зашагала вслед за потоком людей. — Hola, hermosa! — окликнул ее из фургончика с хот-догами мужчина, а стоявшие рядом залились хохотом. Вспыхнув, Доминик ускорила шаг и свернула на повороте. Чувствуя на себе все больше взглядов, она вглядывалась в каждый перекресток, выискивая треклятый шатер. «Где-то здесь, вот, точно следующий», — бормотала она про себя как мантру. Но когда дорога становилась шире, а торговцев — меньше, начала подозревать, что шла куда-то не туда. Забегаловку с душком прогорклого масла она прошла с опаской и стараясь шагать твердо, но не могла не заметить боковым зрением, что явно скучавшие на жаре мужчины привстали с пластиковых стульев. Один из них что-то крикнул на испанском и поманил рукой, что заставило Доминик бежать со всех ног навстречу шуму шоссе. Бежать в шлепанцах было неудобно, но свист и оклики из-за спины подгоняли похлеще кнута. Когда путь перегородил свернувший с шоссе внедорожник, Доминик рискнула достать из кармана шорт волшебную палочку, едва не выпадавшую, и уж как-нибудь пускай ее простит министерство магии, обернулась на догонявших ее мужчин. Те уже медленно отшагнули назад, подняв руки вверх, а один из них даже чуть поклонился, отчего его мятая кепка упала на землю. Злорадно хмыкнув, Доминик попятилась назад, пока не наскочила на кого-то спиной. Медленно повернувшись, и приготовившись не атаковать заклятиями, так испинать незнакомца, она поймала насмешливый взгляд черных глаз. — Вы? Спрятав пистолет за спину, пока она не увидела, мужчина снова взглянул на шугнутых возрастных хулиганов, которые поспешили скрыться за очередным поворотом. — В машину, — бросил он, а Доминик, поколебавшись, замешкалась. — Что такое? Страшно? Доминик вновь скрестила руки на груди. — А по мексиканским трущобам в таком виде гулять не страшно? — строго, но добродушно спросил мужчина. — В машину давай. Доминик села вперед, на всякий случай отодвинувшись ближе к двери. — Оденься, ради Бога, срам. — Ей протянули джинсовую куртку. — Ты же молодая девушка, будущая мать, а… como una puta. — Что? — Доминик не понимала испанского, но нутром чуяла, что ее оскорбили. — У женщины есть полное право одеваться так, как она считает нужным, да хоть голой ходить, но это не значит призыв к домогательствам. Женщине что, в пуховике загорать, чтоб не провоцировать потенциального насильника? Это сексуализация женского тела, почему мужчинам здесь можно ходить в одних трусах, а для женщин, что, какой-то определенный дресс-код? Что вы смеетесь? Это не смешно, это проблема. Это гендерный капкан. Мужчина за рулем с трудом сдерживал смех. Доминик вздернула нос. — Поехали, что вы стоите? — Золотце, если я скажу тебе таким же тоном запахнуть куртку, это будет считаться угнетением женщины. Не будем устраивать… как ты сказала? Гендерный капкан? Поэтому, рот на замок, — Мужчина завел мотор, и, увидев, что ему сейчас снова начнут возражать, добавил. — Или поедешь в багажнике. Умолкнув, Доминик уставилась в окно. Вопросы и возмущения потом, главное добраться до шатра — оставалось надеяться, что ее высадят прямо рядом с ним. Дорога, кто знает, долгой или нет будет по лабиринту рынка, лучше не беситься, ведь ее все же выручили. Да и тесть у Ала, она помнила, дядечка веселый. — Что вы здесь делаете? — спохватилась она. Но веселый дядечка, прижал палец к губам, и тут же медленно указал им же назад, напоминая, что тишина прекрасна, а багажник у внедорожника просторный.