***
А началось все с того, что, казалось, целую другую вечность назад, загнало меня в продлившуюся неделю депрессию — с возвращения Сильвии. Со всем унынием честолюбивого лентяя, которого с трона столкнули в днище старого пыльного архива, я встретил новую начальницу не приветствиями, а проклятиями. Нас с атташе всегда связывали отношения непростые. Она не была врагом, часто выручала и многому научила, но не могла даже смотреть в мою сторону без пренебрежения и насмешек, впрочем, это было взаимно. Я даже не удивился, что моя голова полетела первой — ну не любила меня эта женщина, слишком силен был в нас обоих дух соперничества. Думал я так всю ту депрессивную неделю, в течение которой Финн плясал вокруг моей грустной тушки с бубнами, обещая и убить Сильвию, и небо в алмазах, и школу закончить, и дреды расплести, лишь бы я перестал молча смотреть в потолок и периодически орать в окно дома ругательства о том, как меня все это достало. Мне потребовалась неделя, а до нее — целых почти десять лет, чтоб уяснить себе наконец то, что ни о каком соперничестве речи быть не могло. По той простой причине, что Сильвия была просто лучше меня. Нужно было собрать в кулак всю гордость и здравый смысл, проглотить обиду и понять, что я действительно не блистал на ее месте, за стеклянным столом. — Тебе не приходило в голову, — брезгливо обрабатывая стол после меня антисептиком, говорила Сильвия. — Что за ту зарплату, которую получают на этом месте, надо очень много и качественно работать? — Будто я в потолок плевал! — Я не знаю, куда ты плевал, но в такой заднице мы не были и во время кризиса двадцатого года. Человек на этой должности, — Сильвия ткнула пальцем в свое оббитое красной кожей кресло. — Руководитель. Он контролирует все процессы и всех людей, включая Диего. Все процессы и всех людей на пяти континентах. А не хлещет бурбон, распускает сплетни и изредка работает с тем, во что его носом ткнет Агата. — Тебя послушать, так я вообще нихрена не делал! — Да, ты нихрена не сделал. Я так тогда взбесился. — Сука, — прорычал я, вцепившись в отполированный стол. — Я ночами не спал, я перебирал все эти бумаги, я гребся здесь, я… — … дважды за полгода прокатился в Англию, потусил в Новом Орлеане, и вот только вернулся из Мексики, — насмешливо фыркнула Сильвия. — Ты держишься здесь до сих пор только потому, что ты — отец мальчика который унаследует картель. И тебя защищает Альдо. Все. Никакой ценности ты более не несешь. За все время я практически забыл, каким омерзительным может быть ее надменное лицо. Но более достойного соперника у меня за всю жизнь не было. Идея на будущее: стравить интересы Скорпиуса Малфоя и атташе Сильвии, и посмотреть, кто кого. Воистину битва титанов — если дьявол задумал апокалипсис, надо бы подсказать ему эту идею. — Поттер, — уже мягче произнесла Сильвия, обернувшись ко мне. — Давай не будем развивать конфликт, в котором я одержу верх. Никто не говорил, что на этом месте будет легко. Закрой рот, я не договорила. На этом месте тяжело. Нужно работать, и времени на раскачку нет — твоя слабина слишком дорого стоит. Моя ладошка, конечно, небольшая… Она пошевелила тонкими пальцами. — Но крепко держит и рынок, и конкурентов, и Диего за яйца, если нужно. А для этого нужно работать немножко больше, чем в сутках часов. Понимаешь? — Да кому нужна такая жизнь? — выплюнул я. — Тому, кто получает в месяц ту самую зарплату. Зарплата, конечно, сказочная. Чтоб вы понимали, насколько сказочная — я купил дом в один платеж. И Сильвия была богата, неприлично богата. Но, что кроме неприличного богатства было у нее еще? Кто был у нее еще? И вообще ради чего все это было, если даже дорвавшийся до золотой жилы я, купив дом, не мог его обставить? — Я так не готов. — Шестой этаж, — кивнула Сильвия, попрощавшись. — С девяти до пяти. Так в моей жизни и случился шестой этаж, где работали с девяти до пяти. Скучный архив, никому не нужные бумаги, которые стекались со всего офиса, а задача основная — отработанным движением конвейерного сотрудника сортировать: что в красные папки, что в зеленые, а что грузить в ящики на уничтожение. Я прекрасно понимал, что это временная мера, но как же в итоге захотел, чтоб ничего не менялось. Итак, я действительно работал с девяти до пяти. Нет, правда до пяти, не так, как до пяти работал в кресле атташе — потом до утра сидел над бумагами и корреспонденцией, пытаясь с помощью англо-испанского словаря понять, что вообще происходит и как мне все это вывезти. В пять часов вечера тяжелые двери архива закрывались магнитным замком и при всем желании поработать подольше (ха!) не выходило. И до того времени, как закрывалась дверь, я был совершенно свободен. Казалось бы, это ничто, многие люди, работая в таком режиме, часто жаловались на то, что не успевали ничего. Они были правы, но, пожалуй, не работали в режиме атташе Сильвии — немножко больше, чем в сутках часов. И у меня появилось время, а вместе с тем вернулись давно забытые мелочи и радости. Чтоб вы понимали, впервые за все время, что жил в Коста-Рике, я вышел на прогулку по городу. Просто на прогулку, с наушниками в ушах, неспешно ходил по тротуарам, терпеливо дожидаясь ночи, когда последний поезд увозил меня в глушь у океана, где стоял мой необжитый, купленный в один платеж дом.***
Сильвия действительно была лучшим специалистом. Ироничная действительность, заключавшаяся в том, что лучшее управление картелем Сантана заключалось в том, чтоб не подпускать к управлению семью Сантана, приносила свои плоды быстро — не знаю, что такое золотой расцвет картеля шестнадцатого года, но по сплетням в коридорах слышал, что он повторяется. Я загнал картель в кризис за полгода, два месяца потребовалось Сильвии, чтоб вернуть расцвет. О каком соперничестве вообще могла идти речь? Подслушивать в курилке сплетни, конечно, здорово, но главным показателем, что все хорошо, стало для меня то, что все реже и реже пропадал Финн, возвращаясь спустя несколько дней побитым и с деньгами. Когда же, ближе к зиме, он каждый день ныл мне в ухо: «Поехали домой. Да поехали, да блядь, поехали» за час до конца моего рабочего дня, я понял — все спокойно. Ближе к зиме я начал вежливо улыбаться Сильвии, не желая ей про себя смерти в огне. А потом началась величайшая эпопея последних лет — Финнеас Вейн в погоне за аттестатом или как закончить экстерном старшую школу, обладая знаниями стебля сельдерея. Звучит как комедия, в реальности же — артхаусный триллер. Началось все, как и все великие авантюры, со спора и конфликта. — Читай, — ледяным тоном прошипел я. Матиас, глядя на меня прищуренными черными глазами, прошипел снова: — Не буду. Ах, да, не прям все было хорошо — у меня был самый капризный ребенок на побережье. Я сделал глубокий вдох, чтоб не сработала проверенная схема обучения сына — гаркнуть и стоять над душой. «Это же ребенок, просто ребенок, у него нет цели довести тебя», — вразумил я себя. Матиас, глядя мне прямо в глаза, медленно закрывал цветастый учебник. Когда книга хлопком закрылась, я просто готов был придушить это маленькое чудовище. — Учи английский! — Не буду! — Тебе скоро в школу! И снова открыл книгу. — Учи алфавит. — Не буду, — процедил Матиас. — Все, — вздохнул я, достав телефон. — Звоню в сиротский приют. — Лучше там, чем с тобой. Чем старше становился сын, тем больше я скучал по тем временам, когда он лежал в колыбели, ел и спал. Матиасу было шесть, и я клянусь, подумать не мог, что шестилетки бывают такими засранцами. Переводчик на пальце временами отказывался работать вообще, и я часто просто не понимал сына, который говорил на испанском. И выход был очевиден — но не для сына. — Надо учить английский язык, — после двух таблеток успокоительного, повторил я. — В школе ты все равно будешь его учить. — Не буду. Матиас уперся принципиально. — Почему не будешь? — глубоко дыша, спросил я. — Я его не понимаю. — Я для этого и существую. Если у тебя вопрос — я дам ответ. — У меня вопрос. Я почти обрадовался. Неужели наконец-то, спустя неделю попыток дочитать алфавит, свершилось? — Если ты мой папа, почему ты белый, а я нет? — Учи алфавит, — прорычал я, едва сдерживаясь, чтоб из меня бесы не полезли. — Прошло то время, когда белые указывали черным что делать, Ал. — Что-о-о? Я наклонился к нему. — Это тебя кто такому научил? — История, чувак. Может действительно произошла роковая ошибка, и в родильном отделении Камила Сантана, делая сэлфи, не заметила, как ее новорожденного с моим генофондом вежливого интеллектуала подменили на это маленькое кудрявое чудище? — Открыл книгу и читай буквы. Вслух. Матиас цокнул языком. — Заберу телефон, — пригрозил я. — Ладно, ладно, белый господин, — буркнул Матиас, нехотя открыв книгу. — И никакого расизма в доме. И, кажется, я победил, но уже на восьмой букве сын снова уперся. — Что опять?! Губы Матиаса задрожали. А за дверью веранды послышались шаги. — А-а-а, любимая схема, — закатил глаза я. — Давай, плачь. Первая слезинка уже скатилась по смуглой щеке. — Давай, давай, громче, чтоб дедушка быстрее примчался. Чуть слыша шаги на вилле, где у него защитников было много, Матиас часто распускал нюни, дабы отлынивать от учебы и моего навязчивого контроля. Работало это всегда. Вот и сейчас, чуть только услышав шаги и голос старика Диего, Матиас выдавил слезинку и принялся хлюпать носом. — Ты какого черта доводишь ребенка?! — прогромыхал старик, на которого мартышкой забрался Матиас и обнял за шею так, будто я морил его, несчастного, голодом и страшил угрозами. — Что ты пристал к нему с этой учебой? Надо ли пояснять, кто влиял на то, что в глазах сына у меня авторитета не было вообще? При всем уважении к старику, не доверял ему вопросы образования и воспитания. Во-первых, расистские шуточки Матиас подцепил именно от него, во-вторых, сомневаюсь, что человек, считающий, что мальчику надо в жизни научиться только обращаться с оружием и даме бюстгальтер одной рукой расстегивать, должен вообще совать нос в процесс образования. Ну и, в-третьих, я был знаком с плодами воспитания Диего Сантана — это была лучшая антиреклама его родительским способностям. Матиас уже в шесть превращался в копию своей матери. Нет, дело не во внешнем сходстве и уж точно не в любви моей покойной жены к силикону. Он перенимал капризы, лень и неподчинение всему — что будет с сыном в подростковом возрасте я боялся представить. — Давайте поговорим еще раз. — Я зашел к старику на балкон. — Давайте, — кивнул старик. — Вино будешь? — Не буду. Сеньор Сантана аж рот приоткрыл. — То есть немножко, — поправил я. — Я вот о чем… Прохладное красное полусладкое наполнило вмиг запотевший бокал. — Давайте придерживаться одной конкретной парадигмы в воспитании Матиаса. — Ты сам понял, что сказал? Я прищурился. — Да. Толковый словарь на полке, рядом с вашей грамотой «Родитель года». — Чего ты хочешь? — Дед, наверное, где-то уже выпил, потому что мне в лицо не прилетел кулак за очевидное оскорбление. Для начала я хотел выпить. — Вы просто ломаете мой авторитет в его глазах! Он меня считает за репетитора, а не за отца. Я битый час твердил одно и то же, но старик кивал, наполнял бокалы и явно ждал, когда вино свалит меня с ног. — В этом я виноват? — Да! — воскликнул я. — Папа плохой, дедушка хороший. — Я виноват в том, что папа плохой? — Старик вскинул бровь. — Ты попутал? Меня всегда раздражало, когда люди не понимали очевидных мне вещей. — Вы все Матиасу разрешаете. — Детей надо баловать. — Дети уже рамок не видят. Так и хотелось добавить, что его собственные избалованные дети не заходили даже к нему в комнату, когда он упорно косил под паралитика. От большой благодарности и любви, наверное. Или как Камила могла просадить десять миллионов, просто погуляв в городе — картель за голову хватался, надо было что-то делать с аппетитами этой девушки. Или как Альдо я пинками выпихивал в школу, ибо холенное дитя прахом бытия школьного подошв осквернять не собиралось. Но не ляпнул. — Ему совсем скоро в школу, — не отступал я. — Надо готовить его, приучать к ответственности, к урокам. А вы что? Сегодня разрешаете не учить алфавит, завтра пусть не делает домашнее задание, а в шестнадцать лет пускай устраивает здесь оргии? — Только если сам захочет, я не тиран. — Как же вы не понимаете, — взвыл я. — Ну вы же сами меня в университет пристроили, помните? Потому что образование все же решает. — Нет, потому что ты задрот. Дверь позади нас скрипнула. — Диего, ну голову мы ему отрезали, но… Финн, заглянув на балкон, явно не ожидал увидеть меня. А потому осекся. — О, заходи, — поманил его старик. Стараясь изо всех делать вид, будто на его руках не подсохшая затертая кровь, а томатный сок, которым он, неловкий, обляпался, Финн сел на край ротангового кресла. — … но комиссар полиции потом позвонил и очень ругался. — Чего он ругался? Я его дочь крестил. — Я хуй его знает, — отмахнулся Финн. Старик Сантана развел руками. — Ругался он. Чего ругался? Пусть скажет спасибо, в городе одним барыгой меньше. Это же из Сьерра дел Валле, это же отморозки, не то, что мы, с нами договориться можно. Что нашли у него в квартире? Бумаги есть? — Угу. — С подписями? — Да, да. — А где они? — У тебя ж оставил, — протянул Финн, и чуть замялся. — Ну и там еще наличка была и семь… Телефон в его кармане пиликнул. — Уже шесть брикетов травы, — оторвав взгляд от экрана, закончил Финн. Я старался не смотреть на него, он и вовсе отодвинулся подальше, надеясь, что зрение у меня настолько плохое, что следов крови я не вижу. — Ты еще здесь? — протянул старик устало. — Да, я еще здесь! — взбеленился я. — И я требую, чтоб вы перестали потакать капризам Матиаса. Ему надо учиться, и английский в том числе. Пока он в возрасте, когда может впитывать знания. — Успеет он, не грузи меня. Слышал, у меня там дело с комиссаром полиции, наличкой и шестью брикетами травы. — Уже с пятью, — прокомментировал Финн, после того, как телефон снова пиликнул. Старик резко повернулся. — Блядь, скажи, чтоб перестали воровать, это вообще-то вещественное доказательство против Сьерра дел Валле! — Да не успеет, — делая вид, что не слышу этого всего, твердил я. — Ребенку легче усваивать знания и информацию. — Уйди отсюда, — гаркнул сеньор Сантана. — Бесишь уже. Я вскочил на ноги, горя от ярости. — Вы специально со мной спорите, да? Человеку с возрастом сложнее учиться, чем ребенку. Матиасу в шестнадцать лет начинать учить английский будет нереально. Это все равно что сейчас Финна в тридцать три заставить освоить школьную программу. Нереально, вы понимаете?! Старик расправил плечи. — А чего это нереально? — Да потому что нереально. — Спорим? — Че? — нахмурился Финн, от которого в очередной раз ускользала суть. Итак, в ходе спора Диего Сантана со мной за то, чьи воспитательные методы лучше, в очередной раз досталось Финну. Начиналось все под углом того, что прав был я. Финн был необучаем: читал из рук вон плохо, память имел плохую, интереса не имел вообще. И тут бы праздновать мою победу и провозгласить, что скорее на Землю упадет метеорит-фрикаделька, нежели Финнеас Вейн закончит экстерном за полтора года старшую школу, но я не злорадствовал. Ведь, оказалось, как бы я не кичился своей начитанностью и интеллектом, программу старшей школы даже мне было не освоить! Точные науки, гуманитарные — все это прошло мимо меня, выпускника Хогвартса. Конечно, вслух я не признавался, но в учебных материалах, выданных Финну, не понимал ни черта. Я знал, как работает жизнь, но не знал, что такое медиана треугольника. Закралась мысль, что человеческая глупость и плохие отметки в школе — не связные понятия. Надеюсь, Матиас от меня этого никогда не услышит, ибо сядет на шею. Я был прав, что двое тридцатилетних, один из которых — умный, а второй — Финн, имеют равные шансы освоить школьную программу. Шансы, стремившиеся к нулю. И эта затея закончилась бы моей победой, а также возвратом учебных материалов обратно в школу, если бы Финн всерьез не захотел получить этот чертов аттестат, отсутствием которого я его дразнил все то время, что мы были знакомы. А мне ничего не оставалось, как помогать, изучая программу старших классов сначала самому, а затем понятным языком пересказывая Финну. Как я уже сказал, прошло двадцать месяцев с тех пор, как меня с кресла начальника пнула под зад остроносая туфля атташе Сильвии. В течение этих месяцев я днем работал на наркокартель, а вечером проверял за Финном домашнее задание. Да, это были лучшие двадцать месяцев в моей жизни.***
— Слушай, а может ну его нахуй? — протянул Финн. Я, подняв на него взгляд, всплеснул руками. — Блестяще, Новый Орлеан, кровью и потом отучиться, сдать экзамены и не забрать на церемонии аттестат! Иди сюда. Финн с недоверием и омерзением покосился на галстук, который я намеревался ему завязать. — А если че-то спросят? — Че спросят? — Ну, — протянул Финн. — Тип пояснить за дискриминант. Я рассмеялся. — Если ты знаешь, что такое дискриминант, тебе выдадут аттестат без очереди. — Не, я так-то знаю. Но не прям конкретно. Он так смешно и по-детски переживал, что даже не хотелось его подкалывать. — Я горжусь тобой. Финн глянул на меня исподлобья. — Нет, правда, — совершенно не соврал я. — Ты поставил цель, и ты дошел до нее. Несмотря на то, что было тяжело, да что там, нереально! Да, физика оказалась сильнее тебя. — Ой, не напоминай вообще. — Но ты справился. Через «не хочу», «не могу» и все насмешки. Тебе закончить сейчас школу — все равно что мне сейчас записаться на бои без правил. Я бы в жизни не рискнул, а ты рискнул и дошел до конца. — Да ладно, хорош. — Финн смущенно отвел взгляд в сторону. Странная штука — при всей моей несостоятельности, как отца, я периодически испытывал нелепые родительские чувства не к тем людям. Помню, что рыдал в плечо Луи, как раненый тюлень, когда Скорпиус Малфой дрожащей рукой надевал обручальное кольцо на палец невесты. Жалел и воспитывал Альдо Сантана, который был всего на каких-то пять лет младше меня. И вот, дожили, смотрел на Финна, который был старше, а если небритый, и вовсе казалось, в отцы мне годился, а в голове только трогательной музыки для сопровождения потока воспоминаний не хватало. Каким же Финн выглядел десять лет назад, страшным, как смерть, злым, как псина, и каким же прекрасным был сейчас, напротив меня, с кривым узлом галстука на шее. И лицо вроде то же, и грива дредов на месте, а не таким был. Вот как школьный аттестат меняет людей! «Ты сейчас просто охренеешь от того, что делает твой брат, Тара», — строчил я сообщение, низко склонившись над телефоном на стуле зала торжественных церемоний старшей школы Святого Франциска. Лицо особо показывать не хотелось — кто-нибудь из родителей выпускников мог вспомнить, что это именно я собрал со всех деньги на выпускной вечер, притворившись ведущим мероприятия. А потому удобно устроился на последнем ряду — там спрятаться от нежелательных взглядов было проще всего. Но, оказалось, не от всех: только на телефон пришло уведомление о входящем сообщении, как нос учуял знакомые духи. — Кто пустил к детям в школу старую бездетную феминистку? — неприязненно буркнул я, подвинувшись, чтоб освободить место. — Тот же, кто и очкастую сутулую собаку. — Сильвия аккуратно присела на край стула. — Офис не рухнет, раз ты выбралась? — Не могла пропустить такое событие. Сегодня на ней вместо откровенного пиджака было вполне пуританского вида платье, прикрывающее колени. Что ж, хотя бы не будут оборачиваться люди, чтоб убедиться, точно ли нет под пиджаком белья, или показалось. — А вы все говорили, что он необучаемый тупица, — напомнил я с гордостью. — Вообще-то кроме тебя так никто не говорил. — Ой все, не надо. Сильвия отмахнулась от меня с насмешкой. Но тут же посерьезнела не на шутку. — Ёб твою мать! — Женщина! — неодобрительно зашикали родители. — Прошу прощения, — прикрыла рот рукой Сильвия и повторила уже шепотом. — Ёб твою мать. Ты что на Финна напялил? Я закатил глаза. — Поттер, он выглядит ужасно. — Выгоните ее отсюда, где здесь охрана? Сильвия тихо засмеялась в кулак, качая головой. — Остановите церемонию, я его переодену. — Заведи себе мужика и надевай на него что хочешь, — прошипел я. — Что не так? — Давай разберем с тобой этот сногсшибательный образ… Умела же выбесить на ровном месте! — Во-первых, костюм подбирают по размеру. Если тебе кажется, что Финн не может вдохнуть, то, наверное, с размером ты не угадал, — издевательски шептала Сильвия. — Во-вторых, костюм-тройка уместен только на свадьбах и похоронах. Но ты не в фате, а на сцене нет гроба, а значит что-то пошло не так. Еще не хватает карманных часов на цепочке, чтоб выглядело еще более дорого. И запонок с бриллиантами. А так все есть: и костюм-тройка, и галстук, и зажим для галстука, и платок в бутоньерке, и ремень с пряжкой, и часы, и кольцо. Я бы назвала этот образ «Свадьба в бедной семье, и приехал родственник, который вовремя купил биткоин». Что-то сказал директор школы, все захлопали, но я слишком горел от злости, чтоб слушать. — Такая умная, да? Сама бы попробовала одеть Финна, знаешь ли, исходные данные — ни разу не Джеймс Бонд. — Да, Финн имеет нестандартную яркую внешность. Которую можно было выгодно обыграть, просто надев на него рубашку любого цвета и брюки с подтяжками. Подожди, я это великолепие сфотографирую, а то Альдо не поверит. Сильвия меня, конечно, позлила, но целью всего, даже этого костюма-тройки, был так или иначе праздник победы упорства над невежеством. И аттестат, представлявший собой небольшой и очень минималистично оформленный пластиковый документ. За все те усилия, что были отданы на учебу, я ожидал как минимум вензелей из красного золота. — Я вот думал, — произнес Финн, когда мы уже вернулись домой, а ужасный костюм-тройка (да, он и мне стал казаться ужасным), отправился далеко в коробку с вещами. — А нахрена он нужен? Я затушил окурок о деревянную колонну, оставив на ней черный след, и обернулся к нему. Нет, все же сложно найти человека, которому строгий костюм шел бы меньше, чем Финну, надеюсь, больше не увидеть его в пиджаках и жилетках — старая безразмерная футболка и потертые джинсы шли ему лучше. — Как это «нахрена»? Это же школьное образование. Ты так стремился, даже физика тебя не сломила. Ну кроме закона Ома, конечно. — Да не. Вот у меня есть аттестат. И что? Как моя жизнь изменится от того, что я знаю, что такое дискриминант? Хорошо, что этого не слышал мой сын! Я раскрыл было рот, чтоб вразумить ответом, но замялся. — А вот тебе и польза аттестата, — сказал я в итоге. — Учишься анализировать и строить причинно-следственные связи. Финн опустился на кровать, сонно прикрыв глаза — пить не умел, три глотка шампанского с горла и уже ощущал связь с космосом. — Но вообще, — сев рядом и взяв початую бутылку, произнес я. — Аттестат, школа и весь околошкольный движ — это твой гештальт. Ныне закрытый. — Че? — Финн приоткрыл глаз. — Опять твой родственник-еврей? — Гештальт это не мой родственник-еврей. Это… — Я хотел было объяснить это словами юноши с двумя годами образования в университете Сан-Хосе на факультете психологии (на минуточку), но ограничился простым. — Загугли. Финн косо улыбнулся. — Да-да, Новый Орлеан. У тебя не было жизни подростка: ты был вынужден работать, а потом попал за решетку. И уже в зрелом возрасте неосознанно переносишь подавленный инфантилизм и комплексы, а аттестат тебе, кстати, нужен как свидетельство того, что ты прожил ситуацию и нашел гармонию со своим прошлым. Да? — Вообще-то нет. Я посуровел. — Ты глянь на него, аттестат получил и все, я для него не авторитетное мнение! Финн увернулся от запущенной в него подушки. — Давай еще скажи, что это все было бессмысленно, — буркнул я раздосадовано. — Ну почему? — Финн подполз ко мне на кровати. — Мне нравилось с тобой учиться. Я даже буду скучать по этому. Я почти оттаял. Ох, Финнеас, а как я буду скучать! — Так что, будем готовить тебя к колледжу? — Не, нахуй надо, — отмахнулся Финн. — Может, лучше, я научу тебя испанскому? Рано я оттаял. Пришлось, цокнув языком, всем видом продемонстрировать несогласие. — А чего нет? — наклонившись ко мне, спросил Финн с насмешкой. — Я не буду, — отрезал я безапелляционно, убрав от лица щекочущие щеку дреды. — Почему? — Финн, я не в том возрасте, чтоб что-то учить. Я в школе учился за двоих, оставьте меня в покое. Не буду, не смотри на меня так. — А я, блядь, в том возрасте, чтоб учить алгебру! — Не обобщай, — вразумил я. — Я не буду учить испанский. У меня на пальце переводчик. — Он работает через раз. — Ничего, куплю новый. Мы переглянулись. Я надеялся, что мой суровый взгляд будет понят и принят, но, прищуренные в недовольстве глаза расширились, когда на меня смотрели так вот, сверху вниз. — Знаешь, — протянул я вместо недовольства. — А мне хорошо с тобой. Давно надо было это сказать. Не в таком контексте, конечно, и не так — но вряд ли я мог лучше. — Знаю. Он тоже не мог лучше. Но мы друг друга поняли.***
— И что он говорит? Стой, подожди, сотейник падает. Откуда у нас сотейник вообще? — прижимая телефон к уху плечом, спросил я, попутно пытаясь раскладывать посуду из коробок в новособранный кухонный шкафчик. — Ну, ну, и что говорит? Я продемонстрировал Финну новенький сотейник, одними губами прошептав: «Откуда?». Финн пожал плечами и вернулся к безуспешным попыткам стянуть пышную кудрявую шапку Матиаса в хвостик. — Пап, Джеймс не сможет вечно скрывать, что его невеста беременна. Не понимаю, чего они ждут, но делайте вид, что не замечаете. — Не, никак, — отрапортовал Финн, когда третья резинка не выдержала шевелюру Матиаса. — Если папа разрешит, заплету тебе афрокосы. — Папа не разрешает! — гаркнул я, замахнувшись на Финна сотейником. — Нет, пап, я не тебе, у меня свои здесь… Джеймсы. Эй. Матиас, не отрываясь от приставки, повел подбородком. — Поздоровайся с дедушкой. Матиас скорчил страшную рожу. — Поздоровайся с дедушкой! — уже строже рявкнул я. — Hola, abuelo, — безо всякого энтузиазма пробубнил Матиас. Я опустил ладонь ему на голову и чуток мотнул. — Только по-испански, — вернувшись к посуде, ответил я в телефон горько. — Без кольца я его не понимаю. — Опять он на меня гонит, — жалостливо вскарабкавшись Финну на колени, пожаловался Матиас. — Ты слышишь, как он меня доводит? — А не хочет он! Папа, я знаю. Знаю, все это я понимаю, — поставив на полку стопку керамических пиал, кивал я. — Не хочет, истерики на ровном месте. Нет, папа, «он же ребенок» не работает. Я это слышу каждый день. Да знаю, что надо… да понятное дело. Но будет меня так выводить — дядя Дадли и военная школа, клянусь. Отец ответил шуткой о том, что наконец-то доктрина дядюшки услышана хоть кем-то, и я улыбнулся. — С работы не дергают? Опустив очередную стопку тарелок на полку, я подхватил зажигалку и вышел на террасу. — И ты не дергайся, раз не дергают. Нет, я не курю. — Папа явно услышал, как щелкнула зажигалка. — Да? А мама знает, что ты на пенсии по три совы в день в министерство отправляешь? Так я ей скажу. Нет, я не предатель. И понеслась тирада, длинною ровно в то время, которое требуется, чтоб неспешно покурить. — Ты на пенсии, — напомнил я в итоге. — Плевать на всех. К черту дело Эландера, я о нем вообще не помню уже. Перестань. А что Скорпиус? Ему в ноябре стукнуло тридцать. Давайте не будем его нянчить. Я начал раздражаться. — Он всегда создает проблемы. Перестань, я сказал. Папа, у тебя трое детей, двое внуков, тебе заняться нечем? Вы с мамой в Шотландию плохо съездили? Ну так чего ты опять топишь за министерство, ты на пенсии, — напомнил я, выдохнув дым. — Конечно, приедем. Нет, у меня правда все в порядке. Созвон субботним утром стал ритуалом. Говорил я в основном с отцом, и в основном строго — он все рвался обратно на работу, приходилось одергивать его от таких мыслей. И, кажется, впервые за последние годы, я не врал ему довольно долгое время. Все действительно было в порядке. В дом я вернулся с разряженным телефоном и немного на взводе. Папа с его этой неусидчивостью на пенсии! Скорпиус этот, которому спокойно не жилось… бесили. — Так, хорош, — забрав у сына джойстик, сказал я. — Давай за уроки. — Каникулы, Ал. — С тем, как ты закончил первый класс, каникулы надо нахрен отменить. Матиас вынул наушник из уха. — А почему Финн уроки не делает? — Финн школу закончил. А если не хочешь, как он, школу на четвертом десятке закончить, книгу в зубы и учи. Дедушки здесь нет, не прокатит. Матиас моргнул. — Дай хоть миссию пройти. — Не-а, хватит, миссионер. Домашнее задание на каникулы не задали, что ли? — Ну да. Я раздраженно засопел. — Серьезно? — Как бы да. — Что за школа. — Сама система образования дискредитировала мои порывы набивать неокрепшие детские умы знаниями. — И репетитор ничего не задал? Матиас закивал. Деланно серьезно полистав его тетрадь, куда учитель зелеными чернилами записывал задание на дом, и не увидев исписанными буквами полями ни единой зеленой записи, я обессиленно выдохнул. — Что за репетитор. Теперь раздражение из-за неусидчивости отца на пенсии сменилось ненавистью к системе образования. — Как можно ничего не задавать детям? Они же тупеют. — Бо-о-о-оже… — Не закатывай глаза на отца, — бросил я. — И ты тоже. Финн отвернулся. — Можно джойстик? — спросил Матиас, уже косясь на меня заискивающе. Но если я решил быть строгим, то это минут на десять железно. — Нет, глаза уже красные, хватит в экран смотреть. У нас денег на лазерную коррекцию зрения только для одного. Финн ушел расставлять посуду, чтоб я не видел, как он ржет. Клянусь, таким капризным, как мой сын я в свои семь не был. Да, каникулы, да, Матиасу скучно со мной было, на вилле жить веселее — там не было запретов вообще. — Почитай что-нибудь. — Я сел рядом и попытался говорить мягко. — То есть от этого зрение хуже не станет? — Так, знаешь, что… И в кого он такой хитрожопый и токсичный? — Слушай, ты можешь попросить не джойстик, не телефон, не планшет, не ноутбук, а что-нибудь нормальное? Матиас задумался. — Можно кровь? — А, конечно! — обрадовался я. И поспешил на кухню. Открыл холодильник, где за незамысловатыми холостяцкими закусками стояла небольшая банка свежей крови — Финн рано утром где-то нацедил, не хочу даже представлять, как. Я вытащил банку и осторожно стянул с нее крышку. — Ну? — послышался позади голос. Я чуть не выронил банку на Матиаса. — Ты чего подкрался, как ёж? И потянулся к стакану, но как-то дрогнула рука. «Да ну, крипово как-то». — Иди руки мыть, — бросил я. — Я что буду ее руками держать? — Иди, я сказал! Матиас цокнул языком и напустив на себя обессиленный вид, зашаркал в ванную. Я переглянулся с Финном. — Тебе не кажется… — Нет, это пиздец стрёмно. Я рассеянно поставил банку на стол. — С другой стороны, он только ею всегда наедался… — Ал! Есть здесь полотенце? — донеслось из ванны. Закатив глаза, я поспешил на помощь. — Об штаны не дано руки вытереть? Шучу, сейчас принесу. В какой из многочисленных коробок у нас хранились полотенца, и были ли они вообще, я думал минуту, прежде чем вытащил смятое махровое, которым можно было дважды обмотать Матиаса целиком. Матиас терпеливо дожидался, не убирая рук из-под струи воды, стекавшей в мраморную раковину. — Держи, — протянув ему полотенце, сказал я и закрыл кран. — Запомни, руки надо мыть при любом удобном случае. Грязные руки — это не только втык от папы, но и дизентерия, брюшной тиф, гепатит А и… И, стоило поднять голову, чтоб взглянуть в большое круглое зеркало, как край большого полотенца, оставшийся у меня в руке, выскользнул на пол. Из зеркала на меня смотрел, как ни странно я, а также неестественно согнутое полотенце. Матиаса в отражении не было. — И что еще? — полюбопытствовал Матиас, повесив полотенце на держатель. В зеркале же полотенце само по себе зацепилось за оловянный крючок рядом со мной. — Финн! — позвал я рассеянно. — Нет, нет, постой. Ох, эти твои волосы. И начал приглаживать непослушные черные кудри сына мокрой рукой. — Че? — В ванную заглянул Финн. Я сделал кивок в сторону зеркала, в котором отражалось, как я глажу воздух. Финн долго искал отличия и не мог понять, чего я хочу, но, мне не казалось, ведь в один миг и его осенило. — Какого…***
— А так всегда было или… — Откуда я знаю? Мы что, часто вдвоем перед зеркалом стояли? Я начал нервно постукивать по кровати рукой. Ничего себе, приехал ребенок на выходные! Финн рассеянно почесал затылок. — А так должно быть? — Да с хрена ли? Я же отражаюсь. Знаешь, я не так много вампиров в своей жизни видел, чтоб прям сказать: «Все нормально, это мой ребенок так растет». Я был в тихой панике. — Слушай, — снова шепнул Финн. — А может дело в зеркале? Меня на мгновение затопила волна облегчения. — Точно! — И вскочил, чтоб проверить зеркало, но здравый смысл вовремя осадил. — Да ну что за бред! — Надо кому-то сказать. — Да, Новый Орлеан, отличная идея. Скажем деду Диего. Он тут же это свяжет с тем, что я поздно покрестил ребенка. Сказать кому-то… а хотелось бы! Спросить, и получить ответ: что делать, норма ли, не норма, и вообще, как растить ребенка наполовину-вампира? Но спрашивать-то не у кого. Разве что мог чего насоветовать старый Наземникус Флэтчер — он же знал про фокусы с коровьей тушей, с хранением крови. Но Наземникус мертв, и поделом. — Но не все же так плохо, — тут же ободрил сам себя я. — Я же, откровенно говоря, такой себе Дракула. Даже очень «такой себе». Да, не старел, да, раз в пару недель горло сковывала ничем не лечащаяся сухость, да, мог зубами разгрызть кокосовый орех, но на этом все. Какие там суперспособности? Моя суперспособность — засыпать так, чтоб чередовать переворачивания на бок и дышать не заложенной ноздрей. Да если бы не периодически появлявшаяся в холодильнике кровь, я бы и не вспоминал о том, что в мире бывают вампиры. — А ты в зеркале отражаешься? — Я повернулся к Финну. — Нет, блядь, я бреюсь наощупь, — вразумил Финн. — Ну че ты в панику? Давай, соберись, думай, что делать. Что делать с чем? Реже чем вспоминал, что я вампир, я вспоминал лишь то, что у меня есть сын. Черт, да я вообще не думал! Не думал, как с ним быть. Матиасу семь, и начальная школа — не единственная школа в его жизни. Как он поступит в Хогвартс, если живет в Коста-Рике? Ильверморни — так же далеко, да пока сова с письмом долетит, первый семестр закончится. Ал, подожди, какой Хогвартс? Что будет, если в обычной этой начальной школе он не превратит однажды одноклассника в улитку? Если он начнет неосознанно колдовать? А если уже начал? А если заметят, что этот кудрявый мальчик не отражается в зеркале? Если он начнет кусать детей, как делал в детском саду, но уже не молочными зубами, а крепкими клыками? Он ведь кусал детей, мне жаловалась воспитательница… а я даже не подумал задергаться по этому поводу, это же ребенок! И капризы в еде — я бесился, но это же ребенок, разве можно было что-то не то подозревать? А если однажды капризы в еде перерастут из «я не буду суп!» до «я не буду говяжью кровь!»? Я вообще не думал, никогда не думал. И сейчас, чем больше думал, тем больше страх уносил меня из реальности. Финн, кажется, опять повторил вопрос. Что делать? Мы и не заметили, как Матиас, самостоятельно налив себе крови в стакан, уселся между нами на кровать. Поерзал на матрасе, сделал большой глоток и склонился над экраном телефона — игру запустил дурную, про разноцветные шарики. И сделал еще один глоток. — Вы чего? — глянув на нас с недоумением, поинтересовался Матиас и облизал губы. На его гладкой красновато-бронзовой коже осталась красная дуга — кровь на кромке стакана отпечатала след под губой. — Я не знаю, — ответил я рассеянно то ли на его вопрос, то ли на вопрос Финна, засевший в голове.