***
Несмотря на поздний час, в окнах колониального особняка горел свет. Латунные фонари освещали влажную темно-зеленую траву, вымощенную камнем широкую дорогу к крыльцу и незаметного, словно тень, дворецкого. Дворецкий обошел территорию, словно проверяя, все ли на месте: фонари, гипсовые садовые фигурки купидонов, все ли спокойно на заднем дворике. Затем, держа в обтянутой перчаткой руке масляную лампу, направился в совятню, где открыл небольшое створчатое окно и выпустил любимых птиц госпожи президента на охоту. Госпожа президент, как раз наблюдая в окно за тем, как стая сов пронеслась мимо, куда-то навстречу далекой лесной чаще, нашарила ладонью на столе свиток пергамента и стиснула его. — Я не хочу тебя слушать. — Мама… — Что, мама?! — рявкнула Айрис Эландер, резко обернувшись. — Ты… тебя вообще жизнь не учит ничему? Бесстрастное худое лицо Натаниэля Эландера отражало четкий отрицательный ответ. Лицо — гладкое, туго обтянутое нездорово-бледной кожей, действительно оставалось спокойным, и лишь глаза, прежде широко распахнутые, немного щурились. Не от крика, нет. От того, что их неприятно раздражал теплый свет настенного светильника. Зато госпожа президент исходила от ярости. — Ты понимаешь, каких мне стоило усилий замять эту историю? Все твои истории? Ни черта ты не понимаешь. — Мама… — А то, что меня избрали на второй срок — это чудо Господне, ты понимаешь? Окажись на моей должности кто угодно, твои фокусы не прошли бы безнаказанно. — Ты называешь науку — фокусами? — Шрам от когтей, бороздивший половину лица Эландера, мешал левому уголку рта дрогнуть в улыбке — вместо нее выходил устрашающий оскал. — Черт! — Не чертыхайся на меня! — снова рявкнула президент. — Я не сделаю то, что ты просишь. До сих расхлебываем твою выходку с философским камнем. Эландер сжал костлявой рукой колеса кресла-каталки. — Будь я на месте этого Малфоя, я бы по стенке размазала и тебя, и мамашу, которая тебя защищает, — прошипела госпожа президент. — Наше счастье, что он трус и недоучка, который сидит тихонько, после того, как Тервиллигер погрозил ему пальцем. Нейт, твоя утопия утопит нас всех. — Я знаю, как победить смерть, как спасать жизни тех, кто обречен, а мне мешает родная мать и ее одна-единственная бюрократическая подпись! — Я не позволю проводить эксперименты над людьми, услышь меня! Что скажут люди, когда узнают, а все узнают, что сын президента Эландер проводит над людьми эксперименты?! Сиди тихо, Нейт, хватит уже! — Да я всю жизнь сижу тихо, чтоб тебе было спокойнее, что там люди скажут! — прорычал не своим голосом Натаниэль Эландер. Увидев, как широко раскрылся его рот, и как выступают крупные остры зубы, президент Эландер отошла в сторону и прижала ладонь ко рту. — Зачем ты пришел? — За разрешением на бумаге. И прошу его быстрее, у меня очень мало времени до восхода луны. — Ты его не получишь. — Значит, я буду обращаться прямо здесь. Глаза его снова округлились. — Ну как же ты не понимаешь. Я на пороге открытия. Как этот Малфой тогда. — Скорпиус Малфой — идиот с самомнением. — Скорпиус Малфой — гениальный волшебник, который не побоялся показаться идиотом для тех, кто не видит ничего, дальше своего носа! — возразил в сердцах Эландер. — Хорошо, следуя твоей логике, Николас Фламель — тоже идиот? — О чем, ну о чем ты говоришь? — взвыла президент. — О том, что я могу превзойти их обоих. Но не создать философский камент для отдельно взятой группы лиц, чтоб потом поставить его на полку и любоваться. А создать единое доступное лекарство для всех. Чтоб догнать и перегнать медицину не-магов. Да, мне нужны эксперименты на людях. Да, люди не поймут. Но это в их природе — люди боятся новшеств. Боялись чумных докторов, вакцин, волшебники боятся хирургов из больниц не-магов. Но нет прогресса без жертв, как же вы все не можете понять, что… Тело Эландера на мгновение скрючила боль. С трудом выпрямившись, он осторожно облокотился на спинку кресла-каталки. — Это ты не можешь понять, — сказала президент. — Что так нельзя. — Честное слово, ты как та старая санитарка в моей больнице. Та тоже ходит и бубнит, что нельзя играть в богов. Пойми же, нет счастливого будущего у страны, в которой переломы лечат кореньями, мама. — Волшебники во всем мире лечатся и… — … и потом мы вынуждены спариваться с грязнокровками, чтоб не вымирать. В дверь коротко постучал дворецкий. — Мэм, мистер Роквелл ожидает вас в гостиной. Президент Эландер повернула голову. — Спасибо, Сесил. Пригладив взлохмаченные в низком узле волосы, она направилась к двери, но вмиг замерла, словно споткнувшись у кресла-каталки. — Ты не получишь разрешения, Нейт. Эта тема закрыта, и больше не поднимай ее. Иначе я прекращу финансировать твою больницу. Безучастный дворецкий пропустил госпожу президента в дверной проем, но сам задержался, не сводя взгляда с ее сына. Сын с видимым усилием поднялся с кресла. — Помочь вам, сэр? — Я сам. Медленно, но поторапливая себя, он миновал коридор и веранду, отделанную ярким витражным стеклом. Едва спустившись с нижней ступени, Эландер подкошено упал на колени — тело опять сковало хлесткой цепью знакомой боли. Пальцы сжимали влажную траву, изо рта вырывались судорожные короткие выдохи, шею будто вытягивали дыбой. «Терпи», — эхом пронесся в голове Эландера знакомый голос наставника. Прекрасного, слишком прекрасного, как для оборотня — их в учебниках обычно рисуют косматым и грузными. — «Жди первый треск». Под кожей забугрились вены. Пальцы, жмакающие траву, крутило ноющей болью. Первый треск раздался когда, Эландер задрал голову, удостовериться, что луна высоко: треснуло колено. «Помогай себе», — снова подсказал голос в голове. С трудом отцепив пальцы от травы, Эландер сжал их на собственной шее и, оттянув мягкую, отчего-то влажную кожу, дернул вниз резким движением. Крик растворился в треске костей, на сей раз спины, переходил на хриплый рык, а дрожащая рука ощупывала мокрую шерсть, топорщившуюся из кровоточащих ран. Челюсть выдвигалась вперед, растягивая трескавшуюся кожу, а из груди снова рвался крик, глаза снова нашли на небе позолоченный диск луны и на миг все исчезло.***
Президент Эландер плотно закрыла окно, но в гостиной все равно было слышно, как оборотень выл на луну. Моргая и с усилием делая вид, что ничего не происходит, а если что-то и происходит, то не в ее доме, она опустилась на софу и закинула ногу на ногу. — Еще раз, Джон. Кто пустил эту репортершу через таможню? Джон Роквелл, стоявший у окна и наблюдавший за тем, как отряхивается от остатков кожи тощий волк на непропорционально высоких тонких лапах, тоже сделал вид, что ничего не происходит, а если что и происходит, то не в доме президента. — Это не так важно, Айрис. А важно то, что она знает про инферналов. Госпожа президент утерла ладонью лицо. — Как же я устала от всего этого. Усталость продлилась менее минуты. — И ты, разумеется, дал ей интервью. После того дерьма, которое она вылила с подачи Малфоя на нас всех. — А что мне оставалось? Отказ в интервью — еще более компрометирующее интервью. Молчаливый дворецкий-тень опустил на журнальный стол поднос с двумя чашечками и кофейником. Роквелл, наблюдая за тем, как дворецкий неспешно, но эффектно наливает кофе, высоко поднимая кофейник, чтоб в чашку лилась длинная тонкая струя горячего напитка, молчал. И о том же мысленно заклинал президента. — Да кто вообще позволил этой Грейнджер-Уизли писать что-либо на территории нашей страны? — А вот президент не молчала. — Первая поправка к Конституции, — коротко ответил Роквелл. Дворецкий, наконец, закончив эффектную программу подавания кофе, почтенно склонил голову и ушел прочь, плотно закрыв за собой двери. — Это возмутительно, — покачала головой президент. — Какая-то девка держит нас всех за глотку. Будто нам было мало того, что она выпустила ту свою статейку за месяц до президентских выборов. И мы ничего не можем сделать! Она придвинула к себе чашку, опустила в кофе кубик сахара и сделала маленький глоток. — У нас есть что-то на эту Розу компрометирующее? Кроме того, что она лесбиянка. Этим, к сожалению, уже не пугнуть. Это ей, я бы сказала, бонус к неприкосновенности и зеленый свет в светлое будущее. Так есть что-то на нее? Роквелл покачал головой. — Вообще ничего? — Мы не можем заткнуть ей рот, но, услышь меня, Айрис. Она знает про инферналов. Немногое, но где-то что-то слышала, что МАКУСА их прячет. Президент отпила еще кофе. — А я тебе скажу, откуда она слышала. Ты знал, что она — любимая двоюродная сестрица Поттера? Того самого, который, придурок, к этим инферналам ломился. Который вместе со своим другом Малфоем создавал философский камень и спустил на моего сына оборотня. Поттер. Которого ты, кстати говоря, отпустил. Ведьма снова начала злиться. — После всего, что ты услышал от него, ты его просто отпустил домой. Джон, это… ты нормальный? — А мне его посадить надо было? Думаешь, арест сына национального героя Британии укрепил бы дружбу между нашими странами? Давай не будем искать виноватых. — Роквелл сел напротив. — Я повторяю — она знает про инферналов. И будет копать, я уверен. — Тебе есть, что предложить? — Поэтому я здесь. Услышь уже то, о чем я тебе пять лет говорю. Дай мне людей и неделю времени — мы вернемся в Коста-Рику и зачистим инферналов. — Перед турниром? Ты в своем уме? Роквелл сжал губы так, что его поросший седеющей щетиной подбородок напрягся. — Мы пять лет чего-то ждем. Мы сидим на пороховой бочке пять лет. Сейчас британская репортерша к этой бочке может поднести горящий факел. Ты понимаешь, что происходит вообще? — Не надо ворошить эту бочку, — отрезала президент Эландер. — Своих проблем валом. Нейт опять что-то удумал. — А, ну тогда конечно! — не удержался Роквелл. Президент взглянула на него ледяным взором. — Это другая страна. Это далеко. Она не будет искать так далеко. — Это другая страна, — согласился Роквелл. — Но там живут люди. Их от инферналов отделяет знаешь что? Не знаешь, тебя там не было потом. Калитка их отделяет. Кованая ржавая калитка. И обязательно, я тебе точно говорю, обязательно, найдется придурок или придурки, которые за эту калитку полезут. — Я не разрешаю, Джон, — с нажимом прервала президент. — Не сейчас. Своих забот полные штаны. — Полные штаны у нас будут, когда репортерша узнает про инферналов и напишет об этом бестселлер. — Не напишет, -прихлебнув из чашки, покачала головой госпожа президент. — Вернее, написать-то — напишет, но не издаст. Тервиллигер знает про инферналов и понимает наше положение. На конфликт не пойдет, особенно после той статьи, прикроет. Когда ты отправляешься на совет по безопасности? В четверг? Вот намекни там Тервиллигеру, чтоб как-то эту Грейнджер-Уизли за горло придержал. Роквелл фыркнул. Его усталые серые глаза вдруг загорелись смешливым огоньком. — А Тервиллигер еще что-то решает? — В каком смысле? — У-у-у… Ты их «Пророк» в последний раз когда просматривала? Президент Эландер чуть не выронила чашку. — Не поняла. — Глянь номер за позавчера. Когда услужливый дворецкий, бесспорно подслушав за дверью, принес свернутую трубочкой непрочитанную газету на подносе, Айрис Эландер дрожащей рукой взяла ее и опасливо стянула перевязочную ленту. Судя по выражению лица, президент ожидала, что стоит ей развернуть газету, как на нее выпрыгнет ядовитая жаба. — Глянь, на второй странице, какие там кадровые перестановки в министерстве. Перевернув страницу и с напряжением опустив глаза на большую колдографию, с которой скромно, но с достоинством улыбалось знакомое лицо преемника, отправленного на заслуженный отдых Генри Тервиллигера, госпожа президент не сдержалась: — Блядь.***
Скорпиус Малфой сидел за столом и чувствовал, что откуда-то сквозило в спину. Чувствовал также, что кружилась голова от ставшего привычным недосыпа, а также от аромата дымившегося в чашке кофе. Чувствовал навязчивую тревогу за то, что уходя на рассвете из квартиры, мог оставить воду в ванной включенной. Короче говоря, чувствовал много всего, но только не неловкость от того, что устроился в широком кресле начальника департамента международной магической безопасности, а лорд Генри Тервиллигер гостем сидел на стуле напротив его стола. — Ну, как вы здесь? — спросил Тервиллигер. Скорпиус нахмурился и лукаво усмехнулся. — Сэр, я в должности третий день. Вы ожидали, что за три дня я развалю министерство? — По правде говоря, я ожидал, что вы способны развалить министерство за три часа. — Тогда, вынужден сказать, что вы или странный, или саботажник, раз, ожидая краха за три часа, рекомендовали меня на свое место. Они смотрели друг на друга с секунду. Затем оба улыбнулись. — Вы молодец, Малфой. Действительно молодец. — Но вы неспокойны. Тервиллигер провел рукой по холеной козлиной бородке, а Скорпиус в очередной раз подметил, что сложно представить себе мужчину, которому борода шла бы меньше, чем его бывшего начальнику. — Скажем так, — не стал лукавить Тервиллигер. — Я боюсь. Скорпиус вскинул брови. — Боюсь, что последние пять лет вашего образцово-показательного поведения окажутся в итоге затишьем перед бурей, которая сметет на своем пути все. «Старый конь», — подумал Скорпиус, но произнес вполне формальное: — Раз вы во мне не уверены, то почему рекомендовали? — Потому что, повторюсь, вы были образцово-показательным в последние пять лет. Навели порядок в Отделе Тайн, заключили три международных соглашения, договорились за стажировку наших пятикурсников в Шармбатоне. И это только за прошлый год. Не рекомендовать вас значит выразить свои собственные, ничем не подкрепленные опасения. Из камина вылетела перевязанная шнурком стопка писем в чуть подпаленных конвертах и плавно переместилась на стол. Скорпиус решительно их отодвинул на край. Тервиллигер продолжал бегло осматривать кабинет, словно проверяя, все ли в порядке. — Услышал, наконец, сплетню, — поймав взгляд Скорпиуса, мгновенно перевел тему он. — Вас с женой можно поздравить? — Да пока не с чем, — сконфуженно бросил Скорпиус. — Ну как же, — усмехнулся в бороду Тервиллигер. — Это большое, очень большое событие. Приятные хлопоты, волнительное ожидание. Кого ждете? Сына, дочку? — Без разницы. Тервиллигер глянул на него снисходительно. — Мне кажется, или вы не очень еще свыклись? — Нет, я свыкся. Просто это случилось не вовремя. — А мне кажется, очень вовремя. «Вот только еще этот личный вопрос обсуждать с Тервиллигером!» — Ваше назначение и полномочия могут стать лучшими союзниками вашей импульсивности. И сейчас, когда у вас появится ребенок, вы поймете, что эти союзники могут сыграть очень злую шутку, ведь все, чем мы занимаемся в этом министерстве — это не для наших амбиций и обид. Это для наших детей, — произнес Тервиллигер. — Чтоб им было спокойно спать по ночам. И вы поймете, что спокойный сон вашего ребенка куда важнее, чем подпитывать свое эго и заново развязывать уже забытый конфликт, чтоб кому-то что-то доказать. Скорпиус склонил голову. — Я все жду, Генри, когда же вы перестанете говорить со мной загадками и метафорами. Тервиллигер усмехнулся. — Ладно, сделаю вид, что вы не понимаете моих метафор. Не лезьте к Эландерам, Малфой. С трудом все замяли. — И не собирался, сэр. Тервиллигер кивал, то ли веря, то ли нет. Наконец, когда он поднялся на ноги и осмотрел очередным прощальным взглядом кабинет, Скорпиус тоже встал. — Не хочу вас отвлекать, понимаю, сколько работы будет в ближайшие три месяца. Скорпиус коротко кивнул. — Я вполне могу позволить себе отлучиться на час, чтоб пообедать с вами. — Что ж, буду признателен. Полагаюсь на ваш вкус, — произнес лорд. Когда же лорд вышел за дверь, прикрыв ее за собой, Скорпиус снова упал в кресло и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. — Поучи еще меня, Тервиллигер. После Тервиллигера в кабинете остался шипровый аромат дорогого парфюма, а также неприятный осадок. Казалось бы, заслуженная пенсия открывала лорду новые горизонты для досуга, но на деле сковала руки кандалами беспомощности, и лорд это понимал. И Скорпиус это понимал. И пока думал об этом, откинувшись на спинку кресла, перед ним прибавилось бумаг ровно во столько раз, чтоб покрыть пергаментом всю полированную поверхность дубового стола. Уже выучив, что существует корреспонденция, на которую стоит отвечать незамедлительно, Скорпиус внимательно глянул на первый же документ. Ничего сверхважного — глава мракоборцев пытался подчеркивать свою важность, высылая зачем-то отчеты о совместных миссиях с иностранными коллегами. Может быть данные отчеты для департамента международной магической безопасности и были важны, но Скорпиусу настолько не нравился глава мракоборцев, что отчеты сразу же отправились в дальний ящик стола. Глава штаб-квартиры мракоборцев Британии был на редкость сумбурным и несерьезным, постоянно травящим идиотские шутки, и заставляющим краснеть от неловкости всех находящихся рядом. Это было бы простительно в случае исключительного профессионализма, однако Скорпиус до сих пор помнил, как краснело все министерство магии, когда весной пришло письмо лично от американского коллеги шутника-мракоборца, Джона Роквелла, в котором тот в мягкой форме просил не высылать более этого вашего придурка к нам на дипломатические встречи. Скорпиус даже подумывал зайти как-нибудь на чай к одному человеку в министерстве, чтоб попросить его написать прошение другому человеку из министерства о том, чтоб вернуть на должность главы мракоборцев Гарри Поттера, в случае если действующий глава вдруг трагическим образом пропадет без вести. Эта идея была в списке десяти первых вещей, которые нужно было взять под контроль после отставки Тервиллигера, но Скорпиус терпеливо выжидал. И, чего греха таить, работы было не просто много. Ее было слишком много для того, чтоб успеть уже зарисоваться на международной арене не просто волшебником, который создал философский камень, а волшебником, который также создал проклятие, способное превращать кровь в кипящую смолу, на случай если поймает еще какого-нибудь вора национальных артефактов в своем банковском хранилище. Скорпиус так отвлекся тем, что, сжимая в руке документ от мракоборца, представлял, как кипящая смола плавит жилы Натаниэля Эландера, что не сразу заметил яркое серебристое свечение, клубившееся прямо у стула, на котором не так давно сидел Тервиллигер. Свечение клубилось и приняв облик огромного серебристого волка, Патронус прошипел раздраженным голосом Доминик: — Быстро домой, пока не случилось страшное. Скорпиус вскочил на ноги так резко, что задел коленом угол стола и в растерянности завертел головой. Никого взрослого в кабинете не оказалось, чтоб подсказать, что делать.***
Когда Доминик вернулась из ванной комнаты, натянув на лицо слащавую улыбку. Свекровь тоже улыбнулась. Тем не менее, взгляды обеих ясно давали понять, что если сейчас между ними на диван не сядет кто-нибудь, способный разнять драку, то соседу вызовут полицию уже через три, два… — Что? — Скорпиус трансгрессировал в гостиную и помчался на встречу Доминик. И снова резко — снова треснулся многострадальным коленом об угол, на сей раз тумбы. Не сразу поняв во взгляде причину грядущей катастрофы, он опустил взгляд. И тут же посуровел. — Здравствуй, мама. Астория, облаченная в платье неизменного бежевого цвета, улыбнулась уголками подведенных темной помадой губ. Сухо поцеловав мать в щеку, Скорпиус вцепился в спинку дивана. — А я говорю, — мягко повторила Астория скорее для сына, нежели вразумляя непутевую невестку. — Что женщине в твоем положении работать нельзя. «Караул». — Скорпиус начал поглядывать на дверь. У Доминик над головой от напряжения замигала лампочка в люстре. — Я не ящики в Косом Переулке тягаю. И считаю, что женщине в моем положении можно вести привычный образ жизни, — процедила Доминик. — Не надо считать. Надо слушать то, что тебе говорят. Я, знаешь ли, сама мать… — Внезапно, — поразился Скорпиус. — … и я, кажется, рассказывала, как тяжело протекает беременность у женщин, которые ждут ребенка с особыми магическими способностями. Скорпиус чуть было не ляпнул, что согласен, ибо далеко не каждая волшебница способна девять месяцев в поразительнейших масштабах поглощать финики, запивать их Шардоне и всерьез заниматься разработкой чар, которые должны будут менять цвет радуги после дождя на разные оттенки оливкового цвета, но вовремя смолчал. Астория была последним человеком, которому следовало сообщать о таком личном, как ожидание ребенка. Уверенная в своем экспертном мнении Астория считала, что беременной волшебнице в этой жизни необходимы ее ценные советы, полный покой и немножко бриллиантов. — Я не собираюсь бросать работу. — Твоя работа, моя милая, выносить и родить здорового наследника. — То есть, мне лечь в кровать и девять месяцев лежать? — Доминик в последнее время даже пожелание спокойной ночи принимала в штыки, а потому с позицией свекрови была категорически не согласна. — Да, если потребуется, — холодно сказала Астория. — Как мне кажется, первая неудачная беременность — это повод задуматься над своим образом жизни. — Мама… — А вам не кажется, что моя беременность, первая и эта — это только наше со Скорпиусом дело? — Доминик бледнела от ярости. — Нет не кажется. Только ваше со Скорпиусом дело — это в какой позе вы наследника зачали, — улыбнулась Астория. — То-то вы год назад под дверью подсказывали, что миссионерская! — Доминик… Жемчужные серьги качнулись в ушах Астории. — И вообще, Скорпиус, хоть ты ей скажи, что здесь, среди маглов и в грязном городе, нет условий для рождения ребенка. Вы могли бы переехать к нам. Доминик вспыхнула и, сделав руками пару жестов, которыми собиралась выразить негодование, не нашла слов. Глядя, как она стремительно поднимается на второй этаж, Астория хмыкнула. — Что опять я сделала не так? Скорпиус сев ближе, покачал головой. — Я тебя прошу, не доводи ее. — Я же не потому что… — Мама, я знаю. Ты — самая важная женщина в моей жизни, — обняв ее, протянул Скорпиус. — Но пойми ее. Она молодая, неопытная идеалистка, конечно ей кажется, что она знает все лучше других. — И это возмутительно! — Астория дернулась в возмущении, но Скорпиус снова прижал ее к груди. — Дай ей вздохнуть, пусть делает что хочет. Ты же знаешь, что она все равно признает, что ты была права. Не злись на Доминик, что бы она тебе не наговорила. Она на стрессе, уверен, она уже пожалела, что начала препираться. Ты мудрая женщина, будь умнее: оставь ее в покое и она сама поймет, что ошибалась в тебе. Астория, выпрямившись, смиренно кивнула. — Ты прав. Я не буду лезть. — Я схожу за Доминик. Вы вежливо попрощаетесь и договоритесь не видеться до родов. Доминик была в спальне — успокаивалась тем, что рвала газету на мелкие кусочки и скрипела зубами. — Нет, ты ее слышал? — При виде Скорпиуса Доминик вскочила на ноги. — Она самоутверждается. Все знает лучше всех, хочет контролировать каждый мой шаг — уверена, что мы с тобой слишком дебилы, чтоб самостоятельно… Скорпиус крепко ее обнял и, поглаживая по волосам, зашептал: — Я знаю, Дом. Ты — самая важная женщина в моей жизни. Но пойми ее. Опустил подбородок на рыжую макушку. — Мама не молодеет, и это больно для нее. Ей кажется, что как мать, она сумела не все. Конечно, ей хочется подчеркнуть свою значимость и опыт — Но мне это не нужно… Скорпиус обнял ее крепче. — Не злись на нее. Будь умнее — не спорь с ней, она и перестанет тебя поучать. Уверен, она уже пожалела, что заговорила на эту тему. Пытаясь лавировать между двумя огнями, Скорпиус начал потихоньку понимать, почему сэр Генри Тервиллигер предпочитал проводить больше времени на работе, нежели дома. Пока это было единственное, в чем он понимал Тервиллигера.***
За обещанным совместным обедом, проходившим в кафе близ Вестминстера, Тервиллигер не понимал Скорпиуса в ответ. Оглядывая маглов за соседними столиками недоверчивым взглядом, лорд хмурился. — Вам не кажется, что мы слишком выделяемся внешним видом? — Ничуть, Генри. Здесь частенько тусят хипстеры. Вы в тренде. Не поняв ни слова из сказанного, Тервиллигер принялся резать ножом стейк. — Я так и не спросил. Как себя чувствует ваш достопочтенный дедушка? — Как упрямое малое дитя. Второй инфаркт не является для него достаточно весомой причиной, чтоб обратиться в магловскую больницу. Только Мунго, только хардкор, как говорится. Скорпиус отпил воды из стакана. — Я не просто так пригласил вас на обед. Хотел поговорить о вашем сыне. Тервиллигер ожидаемо напрягся. — Бартоломью звезд с неба не хватает, — признался Скорпиус. — Вы тоже не хватали, когда только пришли в департамент. — Да, но у меня были философский камень, амбиции и уважение к вам. У Бартоломью нет ничего из этого. — Это было моим условием. Я рекомендую вас на должность, но мой сын остается работать в департаменте. — Ваш сын начинает создавать проблемы, — холодно сказал Скорпиус. — Мне нужно, чтоб ваше имя что-то значило в министерстве. А не чтоб ваш сын всем и каждому рассказывал о том, как вы безвольно терпите, когда вашу жену натягивает десяток любовников. Если вас это заводит — ваше дело, я рад за вас. Но, прошу, повлияйте на длинный язык Барта. Человек, который не способен защитить честь своей семьи, вряд ли способен защитить честь государства. Вы согласны? Тервиллигер был бледнее гипсовой статуи. — Это не ваше дело, Малфой. — Это мое дело. Вы помните Розу Грейнджер-Уизли? Да, да, ту самую Уизли, которая пять лет назад выпустила статью, чуть было не приведшую к войне с МАКУСА. Боже, храни вас и Роквелла, за то, что конфликт замяли. — Скорпиус возвел глаза к потолку. — Так вот, помните, как Роза оказалась на корабле Ильверморни? «Или так, или статья про похождения леди Эмилии» — вот как. Вот она снова приходит ко мне со словами: «Малфой, мне нужно разрешение в МАКУСА. Или так, или все еще статья про похождения леди Эмилии». — И вы позволили? — А у меня был выбор? Это то, о чем я говорю, сэр. Все, что происходит в вашей спальне, в любовном параллелограмме леди Эмилии — ваше личное дело. Но в число лично моих фетишей не входит крепкое держание за яйца Розой Грейнджер-Уизли. Сегодня она жмет меня, а завтра берет интервью у Бартоломью, а тот и рад. Понимаете мое положение? Тервиллигер кивнул коротко и обреченно. — Что ей нужно в МАКУСА на сей раз? Скорпиус пожал плечами. — Что-то о колонии вампиров и инферналах — понятно, что это бред из области «масоны, рептилоиды, иллюминаты», но она знает наши, вернее ваши, слабые места. Официант принес десерт — щедро политый шоколадом чизкейк. Тервиллигер и не глянул на свою порцию, еще даже не приступив к стейку. Лишь сжимал вилку и смотрел перед собой. Скорпиусу было искреннее его жаль. Дай Бог, чтоб Доминик любила его так же сильно, как старый лорд любил свою порочную жену, и огради от того, чтоб поучал с умным лицом годившийся в сыновья сопляк. — Скорпиус. — Тервиллигер настолько редко обращался к нему по имени, что Скорпиус нервно сглотнул. — Вы любите свою жену? — Да. — Насколько? — Больше жизни. Старый лорд фыркнул. — Дерзость малолетки. Скажите, вы бы простили своей жене унижение? — Тервиллигер наконец сделал глоток из бокала с вином. — Представьте себе полный зал людей: ваших коллег, родственников, подчиненных. Вы сидите за одним столом, и каждый знает, что жена, которая сидит рядом с вами, предпочитает, когда ее берут сзади. По крайней мере двое за столом брали ее сзади, а то, что известно двоим, априори не секрет для всех. А вы сидите во главе стола, зная, что все знают. Простили ли бы вы своей жене то, что все знают, а, Скорпиус? Скорпиус отставил тарелку. — Нет. — А я прощаю. Каждый день я прощаю Эмилию за нелюбовь и унижение. Возможно, я слабак. Не жалейте слабака, ценою интересов государства. Понимаете, о чем я? Скорпиус нервно сглотнул. — То есть, если Роза Грейнджер-Уизли чего-то потребует снова, прикрываясь компроматом на леди Эмилию, мне не стоит идти у нее на поводу? Тервиллигер кивнул. — Это уничтожит вас. — От лишней статьи в газете я не стану любить супругу меньше. Делайте все, чтоб защитить государство, а не мою честь, Малфой. С честью я разберусь сам. Скорпиус кивнул. — Я вас услышал. — Я хочу верить, что вы понимаете — мир между государствами важнее личных побед и поражений. И уж точно важнее задетого самолюбия. Стоило усилий замять конфликт с МАКУСА, особенно после той статьи. Не хотелось бы повторять. — Вы думаете, я шел к повышению, чтоб отомстить Эландерам за камень? Очевидный вопрос к очевидному ответу. — Я думаю, — произнес Тервиллигер. — Вы все понимаете. Кроме того, что на кону войны. Скорпиус собрался было возразить, но Тервиллигер не закончил: — Скоро вы станете отцом. Когда рождается сын, отец надеется, что тот со временем, как мужчина, поймет и простит его ошибки. А когда рождается дочка, отцы предпочитают не ошибаться: сын — мужчина, он все поймет, но дочь — это цветок. Прекрасный и нежный цветок, который нужно защищать, которому необходимо точно знать, что отец был всегда прав во всем, — улыбнулся лорд. — Сын — это надежда отца, а дочь — это его спасение. И я очень надеюсь, Малфой, что у вас родится дочь. — Сексизм немножко. — Это вы еще просто слишком молоды. Не став спорить, Скорпиус невесело фыркнул. «Ты поучи меня еще, старый куколд», — думал он, воткнув вилку в десерт.***
Золотая монета, которую я сжимал двумя пальцами, дрожала. Ее контуры размывались на глазах, ребристое изображение номинала расплылось, и вот галлеон исчез — подушечки пальцев вдруг соприкоснулись, когда лепреконская монета между ними испарилась. Я перевел взгляд на стремительно пятящегося к выходу колдуна. — Я на идиота похож? Колдун быстро подхватил свою тачку с товаром и поспешил за дверь, где антитрансгрессионные чары теряли силу, но я быстро схватил со стойки нож и метнул его с силой. Блеснувшее широкое лезвие вмиг прошло сквозь затылок жулика и пригвоздило его к двери, вонзившись острием в рассохшееся дерево входной двери. Ноги жулика подкосились, но грохота тела не последовало. Я с отвращением смотрел на то, как мелкий торгаш, рискнувший подсунуть мне лепреконское золото, оказался прижат к двери сквозь ровное отверстие в голове. Колени его подкосились, а поношенные ботинки задевали носками занозистый пол. — Пиздец. Время шло, и все казалось, что глицин, который я ответственно принимал, ни разу не действовал на нервную систему. А так как кроме глицина в желудке побулькивало полбутылки бренди, я вмиг почувствовал тошноту лишь от вида пригвождённого к двери трупа. Запах же закапавшей на пол крови заставил склониться над дождевой бочкой, на дне которой с комфортом отмокали жабросли. Рвоты не случилось, тошнота прошла вмиг, стоило вдохнуть сырой кисло-соленый запах жаброслей. Оторвавшись от бочки, я утер лицо влажным полотенцем. Схватив рукоять, я приложил немало усилий, чтоб вытянуть нож и пробитой насквозь головы. Голова, словно спелый арбуз, треснула, но надвое не раскололась, а я, кажется, поверил в то, что нож, который собирался купить этот пригвожденный торгаш, действительно был выкован из гоблинской стали — легкого, но очень прочного износостойкого металла, который при правильной заточке и обработке был способен резать камень, словно мягкое сливочное масло. Протерев нож влажной салфеткой, я опустил его на витрину и маркером вывел на ценнике стоимость в тысячу галлеонов. Вряд ли, конечно, я продам его за тысячу — при хорошем торге выручу максимум восемьсот. Жулик, скорей всего, был неместным. Я работал в «Горбин и Бэркес» уже четвертый год, и каждая псина из Лютного переулка за это время успела выучить — нужно быть бесстрашным идиотом, чтоб попытаться обмануть Альбуса Северуса Поттера хотя бы на кнат. Работа была очень непыльной. Большую часть дня я просиживал в темном и тесном магазинчике артефактов и аутентичного хлама, пускал кольца дыма в прогнивший потолок и дожидался, когда стрелка старых часов укажет на время закрытия и конец рабочего дня. Мистер Бэркес, хозяин лавки и наследник основателя, как мог пытался призвать к большей заинтересованности, однако на план продаж волшебного темномагического хлама мне было искренне плевать. Моя зарплата за прилавком составляла двести восемьдесят галлеонов в месяц, а это примерно пятнадцать бутылок виски, причем дрянного, и этого хватило бы дней на десять. К счастью, основной заработок был куда более весомым, собственно, ради него и стоило терпеть ворчливого Бэркеса, пахнущий гнилью магазин и орды пауков во всех углах. — Вот это вот. — Я похлопал ладонью по наглухо заколоченному ящику, из которого тут же донеслось шипение. — Отвезти в США, в Алабаму и передать заказчику. Координаты дам. Желающие? Контрабандисты, нагло топтавшие тщательно вымытый от крови пол, с сомнением глазели на ящик. — Да ладно, — закатил глаза я. — Это совсем маленький василиск. Вылупился позавчера. — Сколько даешь? — Две тысячи. Одноглазая ведьма тут же согласилась. Не став ее пугать тем, что детеныш утром куснул до смерти предыдущего контрабандиста, который должен был его доставить, я бросил ей мешочек монет и помог покрепче обхватить ящик. Когда ведьма трансгрессировала, я облегченно вздохнул — василиск был голодным, а я не знал, чем его кормить. Посредником между контрабандистом и заказчиком быть сложно — требовались связи. Польза покойного Флэтчера, хоть и единственная, была в том, что связей он мне оставил вагон и тележку. — Что? — спросил я, когда двое оставшихся контрабандистов смотрели на меня выжидающе. — Мне главное было василиска отправить, там клиент исходил весь. На вас орали когда-нибудь Громовещатели с южным акцентом? — Слушай, Поттер. — К прилавку подошел волшебник, на лице которого до сих пор оставались следы заключения в Азкабане. — Хоть что-то есть стоящее? Работа очень нужна. Я полистал неизменный блокнотик. — Если знаешь, где достать антикварные опалы викторианской эпохи, то я говорю одной леди из Корнуолла, что ты берешься. Волшебник приободрился, но я поспешил обнадежить. — Там леди знающая, подделку видит за километр. Цветное стеклышко от пивной бутылки антикварным опалом не считается. Сделка не состоялась — волшебник вышел из магазина. А я, вцепившись в прилавок, глянул вниз, на жулика, которого вызвал лично. Гоблин с изуродованным маленьким лицом, задрал голову. — Опять меня будешь выносить за этот ваш философский камень? Ничего личного, Эландер платил пять тысяч авансом и пять тысяч обещал после. Да и когда это было. — Да в хер мне не уперся философский камень, — отмахнулся я. — Что с моим заказом? Гоблин завел руки за спину. — Надо бы подождать, мистер Поттер. — Еще подождать? — Ну так быстро оно и не получится. Я вытянул руку и схватил гоблина за рубаху. Весил он немало, надо сказать — на руке тут же напряглись вены, а поднять над полом вышло лишь на чуть-чуть. — А камень из хранилища Малфоя ты умыкнул за сутки. — Так надо бы деньжат подкинуть. — Я тебе сейчас голову отгрызу. — Не так все это просто, мистер Поттер. Это же не камень, его в карман не спрятать… — Я дал предостаточно времени и денег. Я перехватил гоблина крепче, и татуировки на руке натянулись. Гоблин поерзал и попытался вцепиться мне в пальцы своими морщинистыми когтистыми ладошками, но я потянул его на себя и с силой треснул об угол прилавка головой. — Я думал, ты самый беспринципный и ловкий. Только ты рискнул залезть в сейф за философским камнем, но что в итоге — ты меня очень разочаровываешь. — Вы же понимаете, как это опасно, нужно еще время и средства, — прогудел гоблин, почесывая глубокую ссадину на лбу. — Не опаснее, чем если я сдам тебя Малфою. Представь, что он с тобой сделает. — Еще буквально полгодика, когда все уляжется и все там успокоятся… — До конца недели у меня должен быть товар. — Это невозможно! — А ты сделай так, чтоб было возможно. Если не хочешь, чтоб тебя подвесили за язык на сталактит у хранилища, которое ты обнес семь лет назад. Я отшвырнул гоблина к двери. Тот, зыркнув на меня мстительно, пролязгал себе под нос какие-то гадости и шмыгнул прочь. Экран телефона мигнул, оповещая о сообщении, на которое я быстро ответил: «В Алабаму едет детеныш василиска с одноглазой ведьмой. Принимайте через два дня». Мой собеседник редко читал сообщения сразу же, но в этот раз ответ прилетел внезапно. «Ок, спасибо». Лаконично и обезличено. «Прилетаю в пятницу» — последовало еще одно сообщение. Я коротко усмехнулся. Какой-то день выдался нервный. Вдобавок, сразу же после того, как разбежались кто по делам, а кто от меня, контрабандисты, в магазин спустился старый мистер Бэркес. Его жилище располагалось прямо над магазином, на втором этаже, представляло собой тесную комнату, забитую старыми газетами, в которую мне запрещалось подниматься под страхом смерти. Разумеется, я бывал в комнате Бэркеса. Во-первых, смерть не была чем-то пугающим, а, во-вторых, мистер Бэркес изготавливал омерзительную, но в чем-то очень и очень забористую брагу, которую я заимел привычку сцеживать незаметно для хозяина. — Поттер, — прохрипел Бэркес. — Что за шум? Клиенты? Бэркес цокал палкой на ступеньках, а я тем временем неспешно допивал кофе — пока хозяин спуститься, у меня было в запасе минут двадцать. Он был очень толстым и с больными ногами, напоминающими синеватые от вздутых вен пни. Передвигался Бэркес очень медленно, стуча палкой по скрипучему полу, а лестницу преодолевал еще медленнее: ставил на ступеньку сначала палку, затем одну ногу, потом вторую, цеплялся дрожащей рукой за перила, пыхтел и кряхтел при этом. — Ты хоть что-то продал? — Купил, — ответил я, отодвинувшись и накрыв рукой телефон — Бэркес ненавидел магловскую технику. — Нож из гоблинской стали. Дрожащей рукой выдвинув ящик стола, в котором хранилась выручка, Бэркес покачал головой. — И за сколько? — Дешево. — Начни хоть что-то продавать. А то нечем платить тебе жалование. — Да, сэр. Экран телефона снова мигнул — всплыло напоминание, которое я благоразумно установил еще месяц назад. Благоразумно, потому что не могу испортить миг, когда восемнадцатого июня ровно в шестнадцать ноль-ноль алый «Хогвартс-экспресс» прибывает на платформу девять и три четверти. — Сэр, — тут же позвал я Бэкреса. — Помните, я отпрашивался у вас сегодня? Бэркес смерил меня недовольным взглядом. Мало того, что я, лентяй эдакий, не продал ни шиша, так еще и хочу улизнуть за три часа до конца рабочего дня! — Иди уже, — буркнул он, снисходительно. — Все равно от тебя толку никакого. Я быстро сунул телефон в карман и, бегло попрощавшись, поспешил к выходу. Как бы заранее я не ставил напоминание, все равно опоздал — из дома нужно было убрать коллекцию лежалых пустых бутылок. Только пробегал между платформ семь и восемь, как увидел мелькавшие к главному выходу вокзала фигуры учеников с тяжелым багажом и клетками. Минуя дежурного полицейского, я ускорил шаг и, выплюнув в урну мятную жвачку, проскочил в барьер между платформами девять и десять. Тут же оказался чуть не перееханным тележкой, на которую родители-маги погрузили вещи двоих детей. Ругнулся, отчего первокурсник-мальчишка, услыхав это, округлил глаза и явно начал думать, в какой бы ситуации можно будет применить эту смачную фразу, и быстро вышел на перрон. Куча детей, просто куча, что ожидаемо, они мелькали разномастным потоком: кто в магловской одежде, кто в школьной форме. Я, толкаясь между встречающими, прошел по перрону вдоль вагона, вертя головой и высматривая, но она увидела меня раньше. — Да ладно! Ты не забыл. Я резко обернулся на знакомый голос. Высокая пуффендуйка с серебристым значком старосты на белой рубашке стояла поодаль, у стены. Точно она, несмотря на то, что, кажется, снова стала выше и взрослее: все тот же телескоп, все та же сова, все те же непослушные каштановые волосы, на концах окрашенные в нежно розовый, собранные в небрежную косу. Я улыбнулся и поспешил навстречу. — Привет, Рошель.***
— … и то есть, как это работает? С.О.В. вы сдали, дорогие ученики, но это не точно, результаты в конце августа, живите в напряжении два месяца, — протянула Шелли, аккуратно поставив клетку с совой на стол. — А если у кого-то от стресса язва откроется? — Забей, — отмахнулся я, закрыв дверь дома в Паучьем Тупике. — Вот еще из-за этого стрессовать. — О, конечно, это ведь всего лишь мое будущее. Она до смешного серьезно так все это воспринимала, что я почти хохотал в голосину с этого упорства. Но Шелли была очень обидчивой — с нее не посмеяться. — Все сдают С.О.В., — успокоил я в итоге. — За всю историю Хогвартса не существовало ни единого ученика, который бы завалил прям уж все экзамены. Шелли поднималась на второй этаж. — Во время письменной части Защиты от Темных Искусств трое потеряли сознание. — А ты что хотела? Система образования нацелена на воспитание упорных невротиков, всем плевать на ваши реальные знания. И вообще, как для школьницы, которая неплохо так поднялась, делая всему Хогвартсу маникюр, ты слишком переживаешь о безысходности своего будущего. Тебе всего шестнадцать, а ты уже ноготочковый магнат — на хлеб с маслом в будущем уже заработаешь. Я ждал ее каждый год. Шелли никогда не приезжала на зимние и пасхальные каникулы, и ее можно было понять: в Хогвартсе праздники проходили всяко веселее, чем проходили бы в Паучьем Тупике с брюзгой вроде меня, который вряд ли вообще об этих праздниках вспомнит. Приезжала летом. Понятное дело, не потому что скучала, просто в Хогвартсе никто не оставался на все лето. Но то, как я ждал этого приезда! Это было волшебным и мучительным ожиданием одного короткого дня. Я готовился к нему как мог: сутки не пил, убирал весь дом, прятал в кладовую контрабандный хлам, ставил будильник и весь день ходил, подпрыгивая, ожидая нужного времени. — Я в этом году лечу? — Шелли вернулась в гостиную, сменив школьную форму на джинсы и майку. Но, я был бы чужим для самого себя, если хотя бы два месяца в году жил нормально, заботясь о ком-то. Каждое лето, вот уже который год, я забирал Шелли с платформы девять и три четверти, чтоб вскоре отправить в Новый Орлеан к бабушке, по заранее купленному билету. — Конечно. Двадцатого. И так было лучше и удобнее для нас обоих. Незачем ей было знать, что обещание бросить пить я не сдержал и нарушил спустя час после того, как проводил ее на поезд три года назад. И миллиард вопросов, которых я боялся… не надо это все было. Шелли была одной из очень немногих, кто до сих был ко мне добр. И это потому, что не знала обо мне ничего. Она не знала, кто я и могла лишь догадываться, почему не старел. Она не знала, что количество пустых бутылок из дома можно было вывозить самосвалом, что в моем горле навечно застыл ком хмельной тошноты, что сегодня я убил человека, а завтра один волшебник в Шотландии получит от продавца, которого я ему нашел, зелье, способное растворить кого-нибудь на волокна за три секунды. Давайте, диванные аналитики межличностных отношений, осудите меня за неискренность. Но прежде ответьте, приедет ли Рошель Вейн снова на лето, пусть даже и на день, если узнает меня настоящего? И где все те люди, которые знали меня настоящего? Вот именно. Так что тихо сидите, не учите жизни. Шелли чем-то гремела на кухне. Ее присутствие создавало ощущение того, что в доме яблоку упасть негде — обычно шум создавали либо я, либо боггарт. Уже темнело за окном, а количество фраз, которыми мы обменялись с ней, можно было по пальцам пересчитать. Она ненавязчива, я тоже. Она мыслями в Новом Орлеане, а я снова останусь один, ждать сначала последнего дня августа, а затем первого дня летних каникул, чтоб увидеть Шелли Вейн ровно на сутки. Каждому по заслугам, как говорится. Я сидел в кресле, глядя за тем, как на ветру за окном гнется старый орешник. И чего-то ждал, как ждут люди в аэропорту, как отсчитывают время до путешествия, до события. Только вот никаких событий не предвещалось, а ждал я, когда на кухне стихнет шум, Шелли отправится спать и я смогу достать из тайника под обивкой флягу, чтоб завершить генеральную репетицию ее отъезда. В ожидании я глядел на яркий экран телефона, просматривая немногочисленные диалоги в мессенджере. Матиас, судя по синему кружочку у картинки профиля, был, как говорит молодежь, онлайн, а я про себя подметил, что нашелся для моей фляжечки достойный тост. Восемнадцатого июня исполнялось ровно два года моему последнему сообщению, которое оставалось непрочитанным. Я опустил телефон и провел ладонью по черным пятнам на пальцах левой руки. В полутьме и сквозь грязные стекла очков не разглядеть, но я знал, что там несут службу чернильные стражи моего рассудка: крест, лев, буквы, якорь, месяц.