***
— Ты думаешь, меня можно просто взять и кинуть? Бывший начальник федеральной тюрьмы штата Калифорния лежал на полу и безуспешно пятился назад, шаркая локтями по линолеуму. Женщина, которая стояла над ним, была безумна. — Дура, ты залезла в мой дом, ты стреляла в меня, подумай, что с тобой станет… Вторая пуля пробила ему колено. Женщина, не выпуская из хрупких рук пистолет, присела на корточки. — Где он? — Соседи уже вызвали полицию, — выл мистер Мэттьюз, прижимая руки к колену. Кровь лилась сквозь пальцы багряными толчками, а одутловатое небритое лицо перекосилось от боли. — Значит, у нас еще меньше времени, до того, как я пристрелю тебя и твою жену. Он дернулся, но пистолет уткнулся ему точно в морщину посреди лба. — У меня мало времени и три патрона. Где он? Глаза у женщины были дикими, нечеловеческими. В полутьме комнаты, которую освещала лишь небольшая настольная лампа, глаза сияли, как два огромных белесых маяка на изможденном остром лице. Засмотревшись в огромные глаза, мистера Мэттьюза озарил еще больший ужас — он встречал эту женщину дважды в месяц на протяжении почти пять лет, и никогда прежде ее глаза не выглядели такими пугающе белесыми. Засмотревшись в них, он вдруг забыл про боль в ногах и в собственных широко распахнутых глазах. Его тянула жемчужная пелена, окутывала со всех сторон, размывая очертания комнаты. — Где? — раздался эхом голос, разрывая полупрозрачные комья белесого видения. И вдруг все вернулось: комната, жгучая боль и безумная мексиканка, к которой ощущалась ненависть, еще более жгучая, чем боль. — А нет его нигде, — выплюнул ей в лицо кровь и злорадную правду Мэттьюз. — Диего Сантана никогда не было в Сан-Кристофер. — Что? — Женщина даже не заметила кровь на щеке. — Что ты сказал? Пистолет в ее руке дрогнул. — Он не должен был сесть на пожизненное в Сан-Кристофер, но не доехал, его сняли с автобуса. Кто, куда и зачем — никто не знает. Но я знаю одно… Пистолет уже дрожал, но на секунду тонкая рука окрепла и уткнула его обратно в лоб. — Пять лет ты просрала. Придурок-нацист, его дружки и я имели тебя просто так. Ты ничего не можешь. А теперь еще и сядешь. И сядешь надолго, ох как надолго, и думаешь твой наркобарон будет так за тебя жопу рвать, как ты рвала, а? А? Комнату оглушил выстрел. Рука с пистолетом дрожала, как заведенная. Утерев ладонью с лица кровь вперемешку с собственными слезами, робкая мексиканка выпрямилась и тяжело задышала. Перед глазами все снова плыло. Принявшись тереть их, при этом крепко зажмурившись, женщина чувствовала, что в легких не хватает воздуха: грудь начала вздыматься, изо рта вылетали свистящие рваные выдохи, а горло сковал ком. «Ну кто это у нас тут так сдается грустно? А ну не смей плакать», — обхватив себя за плечи, убаюкивала женщина. — «Все же хорошо пока». Открыв глаза и тут же зажмурившись от резких очертаний всего вокруг, контрастно явившегося сквозь белесую пелену грядущей слепоты, она опустила взгляд на труп. И прислушалась. Полицейская сирена не выла вдалеке, не выла поблизости. Труп пока еще не начал вонять. А значит, лучшего времени привести себя в порядок представить было сложно. Протерев ладонью запотевшее зеркало в ванной комнате, робкая мексиканка закрепила на груди полотенце и, немало повозившись с тупыми поделочными ножничками, отрезала длинный хвост мокрых волос. Обрезанные волосы упали в раковину, растянувшись черной паутинкой по ее мокрым стенкам. — Бо-о-оже, — протянула женщина, когда села за туалетный столик в спальне. — Я столько денег тебе слила, а ты не мог жене купить нормальную косметику. Только больше уверившись, что сделала все правильно, она придирчиво осмотрела пудру. Мазанула немного по руке кистью, убедилась в том, что тон слишком светлый и отправила пудреницу в урну. «Где же мне искать тебя?» С трудом удерживая ниточки здравого смысла, женщина подожгла о конфорку плиты уголок паспорта и медленно поднесла горящий документ к ситцевым шторам. Шторы, довольно пыльные и пропитанные жиром от шкварчавших на плите сковородок, вспыхнули быстро. Рассеянно проведя подрагивающей ладонью по полированной столешнице, женщина покрутила головой. Пламя быстро распространялось, оставляя зловонный запах тряпок, жира и старого дерева, но, вряд ли все здесь сгорит дотла. Есть простое заклинание, темномагическое, на выпускном курсе факультета Рогатый Змей учили ликвидировать его последствия, можно испепелить этот дом и два соседних простым словом из семи букв — заманчиво, слишком заманчиво. Но в предупреждение тело подало сигнал: глаза запекли так, словно к белкам прижали раскаленную кочергу. Моргнув раз, а затем и второй, женщина снова увидела непроглядную пелену тьмы. Моргая еще сильнее, остервенело, пока комната не вернула очертания, она увидела — огонь был вокруг. Перед глазами снова было темно. Она выехала на шоссе, повернула у дорожного знака, шепча что-то искусанными губами, пристроилась в длинную вереницу застывших в пробке машин — где-то впереди разворачивалась пожарная машина. Темнота перед глазами разлилась молниеносно, стоило просто моргнуть. Беспомощно моргая и сжимая руль, женщина смотрела перед собой в никуда, надеясь на самый крохотный просвет в темном полотне слепоты, но плакала не из-за этого. «Пять лет… все было зря. Пять лет». Как искать соломинку к кому-то по всему миру, когда с трудом выходит отыскать педаль тормоза? «Мне нужна помощь». Прежде эти мысли женщина от себя отгоняла. И сейчас мотнула головой, крепко зажмурившись, отметая мольбы внутреннего стержня о подпорках. В глазах мелькнул просвет и очертания лобового стекла. Выпрямившись и сжав руль крепче, и куда увереннее, когда глаза сжалились, женщина глубоко вздохнула и утерла ладонью щеки. — Мисс. — И чуть не подпрыгнула, когда над окном машины навис полицейский. Неровно срезанные волосы, глаза воспаленные, пропахшая гарью одежда, пистолет в бардачке, следы крови на темных джинсах и под ногтями, паспорта нет, права на имя Фернанды Марии Миллс фальшивые. Женщина повернула голову. — Офицер. — Вам нужна помощь? — вместо подозрений, произнес офицер. — Нет, сэр. Все в порядке. Полицейский глянул на нее недоверчиво. Женщина улыбнулась на контрасте с бушующей во взгляде катастрофой. Хотела уточнить, что помочь ей согласится только придурок, но смолчала и снова растянула губы в робкой улыбке человека, признающего, что дно пробито. — Все в порядке.***
— Я что, на придурка похож? Вот честно пытался быть положительным, но мой отец, мой собственный отец зачем-то вздумал провоцировать на повышенный тон. Отец, покручивая дужку очков, смотрел на меня миролюбиво, но строго. — Чего ты завелся, Ал? — Ну а что это был за намек? Мне постриг в монахи совершить, чтоб ты перестал думать обо мне как о преступнике? Я ушел от этого всего, а ты опять меня в чем-то подозреваешь. — Я не подозреваю. Просто задал вопрос. — И я уточняю, похож ли я на придурка, если ты думаешь, что я вернусь туда, откуда еле вылез. Напряженный семейный ужин, да? Такой был замечательный теплый июньский вечер, так было уютно сидеть в беседке у дома, украшенной крохотными фонариками. И пусть мамино жаркое было недосолено, а салат пересоленным, пусть большую часть вечера обсуждали новорожденного младшего сына Джеймса, мы хорошо сидели. Но вдруг папа решил позадавать вопросы, чтоб мне жизнь медом не казалась! Нет, будь на столе бутылка чего-нибудь крепкого — я бы спокойнее вынес все расспросы. Но оставалось лишь сидеть, давиться злостью и понимать, что даже если при толпе свидетелей принести Непреложный Обет, знаменитый Гарри Поттер все равно будет считать меня черным пятном на семейном древе. Ошибки прощались всем, но, видимо, не мне. Но точку в споре, который бы перерос в мою немедленную трансгрессию прочь, поставила мама. Она резко опустила стакан с ягодным морсом на стол. — Заткнулись оба. Мы с отцом послушно умолкли. — Я принесу чай. И чтоб когда я вернусь, никаких склок за столом не было, Поттеры. Мама поправила длинную кофту на плечах и, взмахнув волшебной палочкой, поманила за собой в дом грязные тарелки. Провожая взглядом собственную тарелку с недоеденным ужином (мама всегда трезво оценивала свои кулинарные способности и не настаивала на том, чтоб домочадцы оставляли тарелки пустыми), я откинулся на спинку стула и, убедившись, что мама не оборачивается, достал из кармана джинсов сигареты. — Альбус. — Тридцать пять, — сунув одну в рот, произнес я. — Мне тридцать пять, пап. — И что будет с твоими легкими? В твои тридцать пять. — Найду донорские на черном рынке. Я ж преступник. Я злился, но заслуживал ли этого отец? Был ли он виноват в том, что я не хочу сидеть во дворе родного дома, который со всех сторон окружало кладбище? Нет, это не у родителей такой странный вкус и выбор ландшафтного дизайна, это Годрикова Впадина — место, где из каждого окна каждого дома видать надгробия и кресты древнего кладбища. Родители старели. Я начал понимать это, когда стал приезжать по четвергам. Однажды я потеряю и их — я думал об этом всякий раз, сидя за ужином в беседке. На лбу отца хмурилась глубокая морщина. — Я боюсь за тебя, Ал. Не осуждаю, не придираюсь, просто боюсь. Я выдохнул дым в сторону. — Не надо. Отец опустил руки на стол и придвинулся ко мне почти вплотную. — При маме не хочешь говорить — не говори. Но я пойму, слова больше не скажу, просто поговори со мной откровенно, ты не шут же, чтоб шутки шутить все время. Я фыркнул. — Что ты хочешь услышать, пап? — Правду наконец. А не твое это «все нормально». — Но все нормально. — Ты себя в зеркало видел? Но я снова фыркнул, как печальный клоун. — Хочешь правду? — Самую горькую. Я тоже придвинулся ближе и стряхнул в клумбу примул пепел. — У меня все в порядке. Вот тебе правда. — Отец махнул на меня рукой, и пришлось добавить. — И толку тебе что-то говорить, если ты мне не веришь? Конечно он не верил мне. Я уж забыл, когда отец мне верил. С мамой было проще — она хотела слышать, что у ее детей все в порядке, она это слышала. Но отец, Мерлинова борода и прочие части тела, какой же он был сложный! У меня скулы болели улыбаться, язык от нехватки сарказма в трубочку сворачивался, а папе все равно что-то было как-то не так! Я всегда был благодарен, когда он менял тему. — Вчера к нам на ужин приходил Скорпиус. Я вскинул бровь. Начинается. Скорпиус Малфой резко сэволюционировал от «бедный Драко, как он с этим ушлепком справляется» до «почему ты не можешь быть таким, как твой друг, Ал? Вы же вместе учились, дружите, почему ты не такой, как он?». В самом деле, у Скорпиуса было реноме наилучшего представителя волшебного мира. Честное слово, будь у нас в стране диктатура, тонкое лицо моего друга можно было бы использовать для агитационных листовок. Молодой перспективный политик, амбициозный карьерист, патриот, чистокровный волшебник, толерантный к маглам, семьянин, счастливо бытующий в браке по любви, будущий родитель — настолько он был молодец, что как-то все разом забыли, на какие шалости был способен Скорпиус Малфой в лучшие годы своего авантюризма. Ха, был. Подождите немного, таймер на этой бомбе положительных качеств дотикает, и позитивом при взрыве заляпает всех. — И что Скорпиус хотел? — спросил я, делая вид, что не понимаю. — Кроме пожрать. Папа почесал висок. — Мы просто говорили. Обсуждали дела в министерстве, новости, его назначение. Ты уже слышал? — Что Скорпиус подсидел Тервиллигера? Вот уж внезапно, вот уж неожиданно. — Для него все новое. Скорпиус переживает, должность очень ответственная, — туманно протянул отец. — Попросил меня поприсутствовать на пятничном международном совете безопасности, для подстраховки… — Ты понимаешь, зачем он это делает? Наши взгляды пересеклись. Глаза у нас с отцом одинаковые — зеленые, распахнутые и за стеклами очков. — Он строит себе комфортные условия в министерстве. Нынешний глава мракоборцев его не устраивает, и Скорпиус хочет заменить его кем-то более влиятельным и, желательно, знающим правду об истории с кражей Эландером философского камня. — Я затушил сигарету о дно блюдца. — Он хочет вернуть тебя в министерство, пап. Не соглашайся. — Ну почему же… — Па-а-а-ап… — Я деградирую, сидя дома. — Мама знает про твои планы? Мой вопрос, он же главный козырь, остался без ответа. Ох, мой неугомонный Гарри Поттер! Уже ему Джеймс с конвейерной скоростью плодил внуков, мол, занимайся, дедушка, а дедушку все не отпускает ностальгия по работе. — Я догадывался, что твоя реакция будет такой. — Отец был разочарован, но, действительно не удивлен. На мощенной камнем тропинке показалась мама, нагруженная подносом с чайником и печеньем. Пора было заканчивать наши тайные переговоры. — Я не считаю, что ты уже не в том возрасте, — негромко сказал я. — Просто хочу, чтоб когда Скорпиус доведет до ума свои планы, ты был подальше от этого всего. — Перестань, Ал, Скорпиус… — … все тот же, — прервал я и кивком головы указал на спешившую к нам маму.***
Пятница протекала так же тупо, как вся моя жизнь. — В какой момент я должен был узнать, что на ваш дом наложены антитрансгрессионные чары? Нет, я не собираюсь здесь прятаться, как малолетка перепуганный, отойди, я нормально выйду и… бля, он идет, да? Леди Эмилия Тервиллигер с усилием толкнула меня к окну и задернула тяжелые портьеры. Я вжался в окно, через тончайшую щелочку между задернутыми портьерами наблюдая за тем, как леди Эмилия суетливо семеня по гостиной, поправила смятые диванные подушки и, попытавшись принять максимально естественное положение, не придумала ничего лучше, чем сесть за арфу и приняться мелодично переплетать пальцами струны. — Оденься, — простонал я шепотом. Леди, спохватившись, быстро подхватила свой длинный атласный халат, быстро натянула его и завязала пояс тугим чопорным узлом. Я повернул голову и скосил взгляд в окно, к котором прижимался спиной. Второй этаж, падать не так высоко, да еще и стена особняка Тервиллигеров была увита плющом, можно цепляться. Осталось лишь выяснить, как открывались эти высокие французские окна с массивными рамами и без единого намека на шпингалет или ручку. — Эмилия, ты уже на ногах. Мы не хотели будить тебя, — послышался в гостиной голос Тервиллигера. — Доброе утро, — поздоровался с волшебницей знакомый голос. — Доброе утро. Я велю подать кофе, — вежливо и с достоинством хозяйки дома слилась с места адюльтера леди Эмилия, оставив меня, как героя анекдота, прятаться от законного супруга за шторой. Я слышал, как ее домашние туфли стучали низкими клиновидными каблуками по гранитному полу. Скрипнул диван. — На чем мы… да, так вот о совете безопасности, — деловито произнес Тервиллигер. — Никакой паники, ваша задача всех слушать, кивать и в конце задать вопрос о том, как наши школьники доберутся осенью на Турнир в Ильверморни. Пускай мракоборцы между собой общаются, ваша задача — слушать. И никаких провокаций. — Сколько можно повторять, Генри. — Сколько будет нужно. Светлые волосы гостя Тервиллигера блестели, как отполированная жемчужина. — Главное, чтоб и меня никто не провоцировал. А то как ляпну что-нибудь… эдакое. — Никто из представителей четырех стран не будет вас провоцировать. — А наша лучшая подружка из МАКУСА? — Президента Эландер на совете не будет. МАКУСА представит Джон Роквелл. Я знаю его уже почти двадцать лет, он человек слова и дела, не провокатор и не интриган. Он вам слова не скажет и про всю напряженную ситуацию с камнем напоминать не будет. От вас требуется то же самое. — Я помню, сэр. На хрупком стеклянном столике появился поднос с двумя чашками и кофейником, но Тервиллигер, вместо того чтоб насладиться кофе, встал с дивана. — Я принесу вам протоколы предыдущих собраний. Сегодня изучите их, у вас появится представление о том, что обсуждают. И, важно, потом заставьте и главу мракоборцев ознакомиться с этими протоколами — он совершенно не умеет себя вести на собраниях, мы потом краснеем… — Боюсь, что глава мракоборцев не сможет завтра присутствовать на совете. Тервиллигер нахмурился. Его гость вздохнул. — Ужасное происшествие, он весь в гнойных бубонах. Вчера госпитализировали в Мунго. Похоже на проклятие. — Какой ужас. Видимо, кто-то очень не хотел видеть его на совете безопасности. — Вот такое досадное совпадение, сэр. Но, пусть лечится сколько нужно, я нашел главе мракоборцев временную замену, надеюсь, министр прислушается к моему предложению. — И кого же вы советуете вместо? — Гарри Поттера. Тервиллигер хмыкнул. — Я с вас просто… — Вы обещали мне протоколы, Генри, — усмехнулся гость. — Помню. Угощайтесь кофе, я присоединюсь через минуту. С замиранием сердца я считал удаляющиеся шаги лорда Тервиллигера. И вздрогнул от неожиданности, когда портьеры резко распахнулись — на меня смотрело строгое, сверлящее ледяным взглядом янтарных глаз, лицо Скорпиуса Малфоя. — Испугался, Поттер? — строго, но чуть игриво спросил он шепотом. — Еще чего, — выдохнул я с облегчением. Мы секунду друг на друга смотрели. Пока Скорпиус не стянул с указательного пальца фамильный перстень и не нацелил на него палочку: — Портус. Сунув перстень мне, Скорпиус невозмутимо задернул портьеры, а я, не придумав ничего лучше, чем водрузить новосозданный портал на палец, мгновенно почувствовал в области живота рывок.***
— Ты снова опоздал, — проскрипел мистер Бэркес, скрипя креслом-качалкой. — Уже почти одиннадцать. — Простите, сэр. — Давай за прилавок. Непутевый. Ну разумеется клиентов, ожидающих продавца, в «Горбин и Бэркес» с утра не было. Я тряпкой смахнул с прилавка пыль. Причина, по которой я вообще явился сегодня на работу, была отнюдь не из-за сознательности — я просто ждал чертового гоблина с чертовой посылкой. Неделя близилась к концу, установленный мною срок заканчивался. Неужели гоблин-контрабандист вообще был непуганым, особенно после того, как я откусил ему половину лица в деревне отбросов? Каждый звонок колокольчика над дверью был словно воем сирены — я вздрагивал и вертел головой, выискивая гоблина. Но гоблина не было. День тянулся медленно. Вообще в магазине темномагического хлама была интересная особенность — когда бы я не глянул на часы, было слишком рано до конца рабочего дня. Приходилось нервно вздыхать и терпеть, ждать. Сегодня я особенно ждал конца рабочего дня — пятница же, особенная пятница. Гоблина с посылкой тоже ждал, чтоб уже дождаться наконец и успокоиться. Но время неумолимо не спешило, и гоблин не спешил. Я и сидел в полной тишине, лишь слушая, как клекочут волшебные скелеты птиц под потолком. Мистер Бэркес изредка спускался в магазин, хрипя и кряхтя двигался к прилавку, забирал из ниши выручку и, причитая гадости себе под нос, снова возвращался к себе, пересчитывать. В эти минуты я вовсю изображал бурную деятельность, но только хозяин вновь скрывался на втором этаже, доставал телефон и с сухим выражением лица листал несмешные картинки. Но после обеда, колокольчик над дверью снова звякнул. Я доедал йогурт и лениво вытянул шею, не особо надеясь, но все же чуть ожидая, что это пришел мой гоблин, но так и замер с ложкой во рту. Пришлось задрать голову и смотреть высоко перед собой, потому как зашедший в «Горбин и Бэркес» был не просто выше гоблина. Он был на две головы выше любого человека, шире и мощнее, и напоминал грозный валун с густой рыжеватой бородой. Взгляд из-под кустистых бровей был лютый, недобрый, пудовый кулачище опустился на прилавок так, что задребезжала витрина рядом, а я съехал на стуле подальше на всякий случай. — Переучет. — Поебать. — Здравствуй, Михаил. — Я все еще опасливо пялился на него снизу вверх. Я не видел бармена из деревни отбросов уже лет… много. С тех самых пор, как эта огромная бородатая сволочь свела Натаниэля Эландера и гоблина-контрабандиста для воровства из хранилища Скорпиуса Малфоя философского камня. Распрощались мы плохо, кажется, я угрожал его дочерям, никакого желания видеться снова не было, но вот Михаил стоял передо мной, по ту сторону прилавка, который, казалось, легко сможет смахнуть широкой пятерней. Настолько было непривычно видеть бармена без его извечного фартука и кухонного полотенца на плече, что я на мгновение подумал, что, может быть, мне показалось, мало ли в мире высоких магов. Но нет. У бармена была одна занятная особенность — он никогда не улыбался, даже когда рассказывал анекдоты. Вот и видя меня, перепуганного, с ложкой во рту, он не улыбнулся и не заржал. — Есть кто взрослый за главного? — Я главный. На меня глянули недоверчиво. — Это ты посредник что ли? — Да. Если бы на моем месте сидела лисичка-фенек в кепочке, ей бы высказали больше почтения. — Я за товаром. Дьявольские силки. На прилавок опустилась тонкая стопка стодолларовых купюр. Я встал со стула и вынес из кладовой небольшой горшок, в котором, накрытые черным мусорным пакетом, пульсировали похожие на щупальца осьминогов склизкие и смертельно-опасные стебли. — Брызгать трижды в день. Михаила я до сих пор считал одним из самых влиятельных преступников магического мира. Он был создателем мудреной сети посредников, связав тем самым всех воров, жуликов и контрабандистов в единый механизм паутины черного рынка. Он вовремя отошел от дел, открыв бар в далекой мексиканской деревне, где в одночасье и прятался от закона, и сводил покупателей с продавцами. Опыт и четверо детей сделали его осторожным — он редко покидал пределы деревни отбросов, разве что для очень стоящих дел. Но переться в Англию, чтоб забрать дьявольские силки? — А еще что нужно? — уточнил я. Михаил даже не отпирался. — Поговорить. Как коллега с коллегой. Куда можно присесть? — У окна — пустые бутылки, выбирай любую. Демонстративно выдвинув табурет, который жалобно заскрипел под его весом, Михаил уселся напротив и взглянул на меня так строго, что стало неспокойно. — Вот, пользуюсь моментом, чтоб наконец узнать. Что там за клондайк в Сан-Хосе? Я удивился немало. — Клондайк? — Еще какой. Скажешь, что не знаешь? — Не знаю. — А гоблина послал туда хуй проветрить? Сглотнув скопившуюся во рту слюну, я нахмурился. Смысла отпираться не было. — Гоблин у вас был? Михаил кивнул. — Остановился на сутки. Продал попутно свой хлам, и проговорился, что держит путь в Коста-Рику. Что один юноша ему пообещал немалые деньги за одну работенку там. В одном доме. В Пунтаренас. — А с чего ты взял, что это от меня гоблин? — А у него пол-ебала откусано. Я мотнул головой. — Это мое дело, что я там ищу. — Да твое, спору нет. Мне интересно, что там в том доме такого, что народ с ума посходил с этой Коста-Рикой. — Не понял. Михаил поднял свою сумку и плюхнул ее на прилавок. — Слушок прошел, год назад, что там аномальный выброс темной магии. Чуть ли не проклятый воздух. Думал шутят, но все темные маги деревни туда ломанулись. Амулеты там заряжать. — Что-что? — фыркнул я. — Темные маги все с ебанцой. Создают побрякушки всякие, разной степени смертоносности, заряжают их в местах, где земля неспокойная. Что сами используют, а что таким дебилам, как ты, продают. Я невольно оглядел содержимое витрин. — И что там, в Сан-Хосе? — осторожно спросил я. — Я у тебя спросить хочу. Наши вернулись, трое из одиннадцати. «Сказали, что пятерых задержали мракоборцы, которые дом этот в оцеплении держат, а остальные, кто внутрь дома полезли, не вернулись к порталу», — произнес Михаил. — А амулеты, которые тамошней магией зарядить успели те, кто вернулись, Мария Лаво оценила. Там такие амулеты… Он присвистнул. — Гриндевальда как вшу пальцами раздавить можно было бы с такими амулетами. Вот мне и интересно, Поттер, что ж там такое. Не говори, что не знаешь. Знаешь. Дом-то твой. — А почему клондайк? Ты сказал сначала. — Так, ясное дело. Те, кто вернулись с этими амулетами, слушок пустили. И я пустил слушок, сам знаешь, как работает сеть. А так как мир у нас заселен… знаешь кем? — Кем? — Долбоебами, — продолжил бармен. — Со всех углов темные маги туда лыжи навострили. Паломничество у них там, за амулетами и всем, что к полу не прикручено. Он достал из сумки большую стопку писем, перевязанную тесьмой. — По такой стопке каждую неделю получаю. Просят провести их мимо мракоборцев в этот дом. А я хер его знает… люди не вернулись же. С другой стороны, платят немало. И люди не последние просят, уважаемые. Развязав тесьму, он принялся перебирать письма. — Министр магии Уганды. Коллекционеры с мировым именем. Алхимики. Преподша из Дурмстранга… — О-о, — заулыбался я, забрав у него письмо. — Дай, возьмусь за дело преподши. Меняю на… викторианские опалы, которые очень просит одна ведьма. Михаил недоверчиво протянул мне письмо. — Знаешь эту Раду Илич? — Ну такое. — Забирай, лишний геморрой. Так вот, скажи мне, как коллега коллеге, что там такого охраняют мракоборцы в Сан-Хосе? Я фыркнул. — Инферналов. — Тьфу, пиздюк, я серьезно спрашиваю! — Тогда не скажу, не знаю. Я в том доме десять лет как не жил. Бармен плюнул прямо на пол. — И что мне со всем этим делать? — Он потряс письмами у моего носа. — Здесь сделка в общем на девятьсот тысяч золотых. Как я этих ебланов отвезу туда, не знаю куда, к хуй проссыт чему, минуя мракоборцев? Рейс им чартерный организовать? — Ага. Палаточный городок у забора, экскурсии по виноградникам и фотографии с мракоборцами по галлеону за снимок. — Тебе смешно, да? — Да. — Вот не вернется твой гоблин или его мракоборцы мордой в асфальт уткнут, вот тогда вместе поржем. — Пошел вон отсюда, ты мне еще за философский камень должен. Глядя на меня, как на кровного врага, Михаил сунул письма обратно в сумку. — Флэтчер таким не был. Он бы про девятьсот тысяч как услышал, уже бы попиздовал договариваться с мракоборцами у ворот. — Поэтому он и сдох. Михаил встал с табуретки, из которой сыпалась деревянная труха, и натянул на мощное плечо ремень дорожной сумки. Аккуратно, не задев стебли в пакете, он подхватил дьявольские силки под дно горшка и, метнув в меня недовольный взгляд, прищурился. — Звоню Гарри Поттеру. — Я показал ему свой телефон. — Мой отец узнает об этом. Ишь ты, пришел он меня с пути праведного своими мутками сбивать. — Я здесь еще на три дня, в «Дырявом котле» остановился. В долю захочешь — жду. Нет — пидора ответ. Понял? — Иди отсюда. Дверь хлопнула так, что колокольчик выпал из крепления и грохнулся вниз. — Поттер! — загнусавил сверху мистер Бэркес. — Поттер, ты что-то продал? — Ой, хоть ты иди нахуй, — взвыл я вверх. А сердце в груди отбивало ритм, разгоняя бурливший в крови адреналин. И этот адреналин — жгучий, заставляющий сидеть как на иголках и постукивать пальцами по прилавку, только усилил тревогу ожидания. «Сказать или нет?» — сокрушался я, гипнотизируя диалог в мессенджере каждый час до конца рабочего дня. Не сказал, несмотря на то, что призывно пиликнуло полученное сообщение. «К девяти буду». До девяти я дожил с огромным трудом, ватными ногами и практически остановившимся сердцем. Когда пальцам потушил свечи и накинул на витрину черную скатерть, мистер Бэркес, вновь спустившийся вниз, успел меня отчитать за то, что не успела секундная стрелка оттикать к отметке, а я уже закрыл магазин и даже не починил дверной колокольчик. — А что в мешке? — спохватился старый Бэкрес. — Ты был без мешка, когда пришел утром! Я повернулся, сжимая мешок за перевязанную цепью горловину. Не сказать же хозяину, что я занимаюсь здесь контрабандой и в понедельник этот мешок должен оказаться в Шотландии. В лучшем случае Бэркеса от таких новостей хватит удар, в худшем же — придется с ним делиться выручкой. — Ты что, гаденыш, вздумал воровать у меня? — накинулся Бэркес. — А ну выворачивай все! Я молча размотал цепь и, приоткрыв горловину, отодвинулся немного. Из мешка пахнуло ледяной сыростью и свечи на люстре над головой Бэркеса вмиг потухли. Бэркес, пошатнувшись, отошел, бледный как мел. — Так, бери это и вон отсюда! Не смея возражать, я быстро завязал мешок и трансгрессировал в Паучий Тупик. У дома номер восемь была странная особенность — он был грязным всегда. Вроде и утром я оставил после себя относительный порядок, да и сам особо не мусорил, но в доме был бедлам. Пахло перегаром (мгновенно открыл все окна, впуская прохладный вечерний воздух), пакет с пустыми бутылками пришлось надежно спрятать в подвал. Грязные кофейные чашки намывались в раковине заклинанием, которое оживляло губку и создавало вокруг мыльную пену. Пыль взялась откуда-то, хотя, клянусь, вечером я старательно провел влажной тряпкой по всем поверхностям. Когда не надо, время имело удивительную способность мчаться, как фестрал по небу. Пустые бутылки находились везде. Я не пил столько, сколько находил этих бутылок. У дивана, под диваном, в диванных подушках, в отсыревшем камине, на подоконнике, в холодильнике и в ванной — я снова бегал с пакетом, как вечером, сгребая все, вытряхивая пепельницы, туда же бросая старые газеты и письма. Еще один мусорный пакет в кладовую. Со ступенек, ведущих на второй этаж, стекала густая кровь. — Риддикулус! — крикнул я, даже не дрогнув. Кровь, словно ковровую дорожку, смотало и всосало в спальню. Боггарт уже не первый месяц пытался мигрировать из-под кровати в чулан. Вроде и чисто, но я не знал за что хвататься, чтоб максимально сделать свое жилище не похожим на притон. Мимо пролетело вытрушенное покрывало и мягко опустилось на диван. Судя по тому, сколько из него высыпалось пыли, из меня самого сыпался песок. Я, на ходу застегивая свежую клетчатую рубашку, машинально швырнул в открытый чулан очередной валявшийся под ногами пакет. И лишь увидев, как блеснула слетевшая в полете цепь, в ужасе спохватился и бросился следом, чтоб сжать горловину мешка и не выпустить на свободу… Но оно выпустилось, когда заколдованная цепь рухнула с лязгом на пол. В доме потемнело, а шторы на карнизах заметались от сквозняка, но не из окна. Стену покрыла ледяная корка, а из мешка вылетела полупрозрачная высоченная фигура в плаще с капюшоном, будто сотканном из черного клочковатого тумана. Меня сковала ледяная стужа. Дементор, подпирая собою потолок, вытянул покрытую обледенелыми струпьями руку. — Экспекто… Но не договорил — зубы застучали, больно покусывая щеку изнутри. Пламя адреналина, кипятившее кровь, замерзло. Я шагнул назад, медленно, надеясь, что если не двигаться резко, безглазое лицо, скрытое капюшоном, меня не заметит. То, что было под капюшоном, издало хрип. — Экспекто Патронум! — крикнул я, но из палочки не вырвалось и снопа искр. Хрип и холод тянули меня ближе к фигуре в плаще. Меня тащило в белый туман, навстречу распахнувшемуся капюшону, а волшебная палочка, которую судорожно сжимала рука, не слышала моих заклятий! Мы проходили это на пятом курсе, у меня тогда получалось, что пошло не так, палочка? Хватаясь за реальность, я оттаскивал себя прочь и снова крикнул заклинание. Серебристый свет залил расстояние между мною и дементором, окутав меня плотным кольцом сияющей тени. Вспышка контрастная, яркая, она жгла глаза теплом и живым, сильным потоком. Не сразу я понял, что это не мое волшебство — Патронус прогнавший дементора в открытое окно, обрел четкие очертания крупной пумы. Пума медленно повернулась. Ее серебристое светящееся тело, от которого исходило тепло, было так близко, что я, неизвестно чего ожидая, протянул руку. Только пальцы задели теплую дымку, Патронус исчез, оставив после себя лишь редкие белые искры. Я обернулся. Джон Роквелл, придерживая чемодан за выдвижную ручку, спрятал волшебную палочку во внутренний карман пиджака. — Дементор? Я осторожно приблизился, будто он, как серебряная пума, мог так же быстро исчезнуть. — У тебя здесь дементор? Серьезно? Отцепив руку от спинки дивана, я подошел еще ближе. Самый главный мракоборец МАКУСА был выше и старше, а потому ничего не мешало ему смотреть на меня сверху вниз со строгим недоумением. — Дементор? — повторил он. — Что здесь делает дементор? — Снимает комнату, — заплетающимся языком ответил я. Я так устал от всего: недоверия, воспоминаний, контрабанды, мистера Бэркеса, пустых бутылок и вечной пыли, от всего этого дерьма вокруг, которое называл коротким словом «жизнь», что вдруг совершенно обессиленно упал Роквеллу на плечо. Я хотел обнять его крепче, вцепиться в темно-синий габардин пиджака, издать звук хоть какой-то, чтоб Роквелл понимал — я очень его ждал. Но получилось безжизненно и сонно: я лишь выпрямился и прижался лбом к колючему ежику его седых выбритых висков. Рука на мгновение скомкала на моей спине рубашку, а вверху что-то тихо-тихо, едва слышно чирикнуло, заставив открыть глаза. На карнизе сидела золотая канарейка, внимательно смотревшая на нас своими глазками-бусинками, блестевшими точно как ониксовые вкрапления фамильного перстня Скорпиуса Малфоя. Я смотрел на канарейку в ответ. — Что случилось? — Роквелл явно уловил изменения ритма моего сердцебиения. — Ничего. — Я ладонью отвел его лицо от ракурса, в котором он мог разглядеть чертову птицу, и крепко обнял, пусть и запоздало. — Хорошо, что приехал.