***
Директор штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА опустил чашку на широкое ребро каменной изгороди. Его задумчивый взгляд был устремлен вдаль, брови нахмурены, а высокий лоб бороздила морщина. Могло показаться, что мистер Роквелл тщательно обдумывал некую многоходовку, но мысли его оказались куда проще. — Сколько лет этим постройкам? Он указал на вереницу одинаковых домов, тянувшихся вдоль узкой улицы, которая делила Годриковую Впадину на рыночную площадь и жилой квартал. Дома были высокие, с острыми пирамидами темных крыш, облицованные светлым камнем и сеткой темных деревянных балок. И довольно старыми, что подтвердил Гарри Поттер, тоже взглянув на улицу. — Больше сотни, думаю. Мне они не нравятся. — Почему? Аутентично. — Было, до реставрации. Раньше это выглядело как-то естественнее. Может ты и застал прежний вид улицы, когда гостил здесь в прошлый раз. — Да когда это было, — усмехнулся Роквелл. — Когда, — протянул Поттер, вспоминая. — Когда… когда ты приехал за нашим Флэтчером для суда у вас. Помнишь? На лицо Роквелла набежала туча, впрочем, губы дрогнули в улыбке. — Пока ты зачитывал ему права, он украл у тебя часы. — Поттер рассмеялся. — А ты мне кричишь: «Роквелл, карманы!». А я на тебя смотрю и думаю: «Что ты хочешь?». — Понятное дело. Тридцать лет, уже директор мракоборцев, жизни повидал, куда ему до советов. Роквелл снова улыбнулся. — Это было почти двадцать лет назад. Целая вечность. — Это да. — Мне кажется, с тех пор я бывал здесь. — Может и так. Мы не особо пересекались с тех пор, как я вышел на пенсию. Погоду обсудили, старинные дома тоже, ностальгическим воспоминаниям уделили минуту — все шло в лучшем русле светской беседы, а потому оба понимали, что далее последуют темы чуть более серьезные. — Знаю, что тема немного табуированная, особенно при миссис Поттер, — шагая по аллейке к беседке, проговорил Роквелл негромко. — Но, Гарри, тебе нельзя было уходить на пенсию. Поттер вздохнул и кивнул, соглашаясь. Но тема была действительно табуированной — из окна на голоса уже выглянуло бледное лицо сына. — Выйди к нам, — позвал Поттер. — Я не знал, что ты дома. Роквелл, оторвавшись от разглядывания клумбы, посмотрел перед собой на вышедшего из дома молодого человека. — Джон, ты, наверное, помнишь моего сына, Альбуса. — Разумеется помню. Добрый вечер, Альбус. — Роквелл пожал ледяную ладонь. И, осторожно обойдя его, продолжил неторопливый маршрут с экс-коллегой до беседки. — Он тоже тебя помнит, — протянул Поттер, глядя как сын, словно кипятком ошпаренный, стремительно трансгрессировал. — Вряд ли. Он был школьником, когда я гостил у вас в последний раз. — Я имел в виду другие ваши встречи. Роквелл замер на мгновение, но все же медленно опустил блюдце с подрагивающей на нем кофейной чашкой на деревянный стол беседки. — Какие встречи? Поттер сел за стол. — Я знаю, что Альбус знатно бедокурил в МАКУСА. — А-а, ты об этом. Забей. — И он не колется, что произошло, а я не могу… — Гарри, будь это что-то из ряда вон, я бы дал тебе знать, — уверил Роквелл. — Все в порядке. — Табуированная тема? — Твой сын не преступник. Смирись. Сгущались сумерки и вовсю перешептывались цикады, когда к одной из табуированных тем Роквелл вернулся сразу после того, как миссис Поттер встала из-за стола, чтоб не допустить ухода гостя без чашки горячего шоколада. — Уже не знаю, как петлять, поэтому спрошу, как есть. — Пожалуйста. — кивнул мистер Поттер. — Скорпиус Малфой. Это был даже не вопрос, скорее сухой факт, но Гарри Поттер все прекрасно понял. — Джон, я бессилен. — Просто хочу спросить, его назначение — это шутка? Если да, то когда смеяться и надолго ли это все? — Что он тебе сказал? Роквелл тактично проглотил эмоции и, думая, как сгладить углы, застучал пальцами по столу. — Я знаю, как это выглядит. Не защищаю Натаниэля, не согласен с методами Айрис, по-человечески понимаю Малфоя. Но я не пойду против своей страны, оказывая услугу кому-то, кого по-человечески понимаю. — Скорпиус этого и не просит. — Не просит. Требует. Вот я и хочу понять, кто так пошутил, что назначил ядро конфликта на должность, которая подразумевает мирное решение этого конфликта, — произнес Роквелл устало. — Я не знаю, что тебе сказать. — А я не знаю, что мне делать. — Делай что должен. — По-хорошему я должен подать протест за шантаж и провокацию. Но Малфой этого и ждет, это ведь повод для конфликта. Поттер задумчиво отвел взгляд. — Он не станет сознательно раздувать конфликт. — Очнись, Гарри. Он уже раздул его. Ждем, когда пузырь лопнет. На тонкой брусчатой дорожке меж кустов и клумб показалась фигура жены, нагруженная подносом. — Я бессилен, — повторил Поттер негромко. — Когда ты вернешься в министерство, просто держи Малфоя за руку, а то будет беда. — Я не вернусь на службу. Поднос опустился на стол, а Роквелл добродушно улыбнулся миссис Поттер. — Это тебе так кажется. Чашки с горячим шоколадом опустели быстро. Неприлично быстро, словно гость действительно засиделся в гостях и торопился покинуть гостеприимный дом. Миссис Поттер, одарив гостя на прощание порцией любезностей, тепло улыбнулась — в отличие от английских коллег мужа, Джон Роквелл ее не раздражал хотя бы тем, что гостил крайне редко. — Я провожу, — шепнул жене мистер Поттер. Роквелл не стал возражать, несмотря на недолгий путь в десять шагов до калитки. — Джон, ты был прав, когда сказал, что на совете безопасности я оказался не случайно, — без светских предисловий сказал Поттер, шагая рядом. — Малфой поделился со мной своими догадками о том, что происходит в МАКУСА. Роквелл повернул голову, отчего мышцы на его шее казались напряженными струнами. — Так вот зачем это все. Надеялся расколоть меня с пары стаканов? — Я всегда уважал тебя, ты знаешь. Тебе в этом доме рады, вне зависимости от отношений между нашими странами, — Очки Поттера блеснули в свете садового фонаря. — Скорпиус — это живой клубок интриг и лжи, но если хоть слово из его рассказа правда… Ты знаешь, к чему это ведет. — Знаю. — Ты уже не тридцатилетний гордый начальник, которого надо учить, что к Наземникусу Флэтчеру нельзя близко подходить в дорогих часах. Я вообще не имею права тебя учить, но я понимаю, что такое приказ держать рот на замке. Если Малфой прав — черт с ними, с вампирами. Но инферналы — это не только дело МАКУСА, это повод созывать Международную Конфедерацию и решать эту проблему сообща. И ты это знаешь. — Что ты хочешь услышать от меня, Гарри? — сухо сказал Роквелл. — В октябре шестьдесят детей из трех школ-магии будут держать путь в Ильверморни через всю страну. Ты уверен, что это безопасно? — Конгресс создал все условия… — Лично ты уверен? Роквелл запахнул пиджак и одарил экс-коллегу прохладным взглядом. — На территории США инферналов нет. Я могу принести Непреложный Обет. Миссис Поттер смотрела на них издалека, рассеянно направляя палочкой грязную посуду со стола в распахнутое окно на кухне. Миссис Поттер так и чувствовала неладное — уж слишком долго муж провожал гостя. — Мне вполне достаточно твоего слова, — произнес мистер Поттер. — Это пока ты не вернулся в министерство и не занял соседний с Малфоем кабинет, — сказал Роквелл. — Увидимся, Гарри. Наблюдая за тем, как Роквелл широким шагом двигался в сторону рыночной площади, а затем трансгрессировал на ходу, мистер Поттер опустил руку на изгородь, с горечью думая о том, что не может четко сказать, верил он или нет честному слову человека чести.***
Я сразу понял, что вечер продолжает удивлять, когда покошенный дом номер восемь в Паучьем Тупике встретил меня льющимся из окон светом. Предчувствие подсказывало, что это без приглашения в сумерках ко мне пришел Скорпиус Малфой — смотреть грустными глазами и мириться. Я даже начал репетировать в голове саркастичные гадости, но, когда открыл скрипнувшую дверь и увидел широченную спину подпирающего затылком люстру человека, едва не взвыл. — Там инферналы, — без предисловий сказал Михаил. — Ты не шутил. — Ты что здесь делаешь?! В голове билось только одно: вчера Роквелл застал у меня дома дементора, сегодня, если ничего срочно не изменить, застанет легендарного контрабандиста, и задаст разумный вопрос: «А что вообще происходит?». Михаил от меня отмахнулся, не видя проблемы в моем протесте. Напротив, уселся в жалобно заскрипевшее кресло. — Там инферналы, — повторил он. — Слух дошел. — Угу. — Ты подумал? — Он спросил так, будто мы говорили минут десять назад и закончили диалог на общепонятной логической ноте. То есть бывалый контрабандист узнал, что в доме, куда рвутся маги, расхаживают инферналы, оценил риски и… и не увидел достаточно причин, чтоб отказаться от затеи! Я мог думать только о том, как бы выставить из дома незваного гостя, пока не вернулся Роквелл. Уповать на то, что от моих родителей Роквелл вернется настолько вдрызг, что не заметит занимающую половину комнаты двухметровую бородатую тушу, я не мог в силу остатков рационального мышления. — Ты не можешь просто так ко мне заваливаться, — шипел я, поспешно закрывая шторы. — Вечером. А если я не один? — Да кому ты нужен, сопля плесневелая, — буркнул Михаил. — Блядь, вот почему нельзя было подождать до утра и встретиться в магазине Бэркеса? — Потому что завтра я улетаю в Мексику, а еще нихуя не сфотографировался с почетным караулом и не купил детям сувениры. Честно говоря, предложение Михаила, сделанное мне в магазине Бэркеса днем ранее уже позабылось. Наша встреча за прилавком казалась давним сном, и я не вспоминал о ней, уж слишком ждал Роквелла, чтоб при нем думать о контрабандных заработках. И о каких! Это даже не дементора продать. Это периодически провожать группу темных магов мимо мракоборцев в кишащую инферналами виллу, чтоб те творили какие-то черномагические ритуалы в проклятой колыбели живых мертвецов. В принципе, я могу за это сесть на пожизненное. — Ну не мнись ты, тесто очкастое, — проговорил Михаил. — На кону очень большие деньги. Слухи ползут быстро, желающих там чакры свои прочистить очень много. — А тебе прям нужна моя помощь. — Да, прям нужна. Мы неплохо вместе работали. — До того, как ты помог Эландеру украсть философский камень. — Послушай. — Контрабандист лихо съехал с темы. — Нужно просто провести людей в дом. — Через границу, мимо мракоборцев и… И чуть было не ляпнул, что, желательно, чтоб никого из туристов не сожрали инферналы в процессе экскурсии, но нашел в себе силы смолчать. — И я не вернусь в Сан-Хосе. Там инферналы! — Там Клондайк. Темные выкладывают бешеные деньги, чтоб побывать в том доме. — Да насрать. Я бы выложил еще большие деньги, чтоб никогда там не бывать. Я видел, как его аж подмывало спросить снова, а что ж там такое случилось в Сан-Хосе. Но не спросил. — Ты же жил там. Знаешь входы-выходы. Расположение комнат, знаешь, куда можно отправлять порталы. Ну че ты? — Я не вернусь туда. Уходи. Вряд ли я смог бы поднять рывком могучую фигуру с кресла и оттащить к двери. Но, надеюсь, прозвучало уверенно. — А там Клондайк, я говорил, — сказал Михаил. — Местные отбитые торгаши потихоньку тягают оттуда добро разное. Сегодня вот я узнал, что там, в том доме. Понятно теперь, что интересует темных, и что охраняют мракоборцы. И если жулье безмозглое может попасть в дом и выйти с товаром, то мы с тобой такую схему … — Да ничего мы не можем. С жулья своего спрашивай, раз они там что-то тягают, — разозлился я. Темные глаза Михаила блеснули. — С жулья я уже спросил, не ссы. Как раз полтора часа назад перекупил и выставил на торги вещичку одну из того дома. — Что? Икею? — Виолончель. Это слово показалось эхом басистого голоса. Такое редкое слово в обиходе. Виолончель. Я не помнил, когда в последний раз его использовал, а потому, услышав снова, первым делом на миг задумался о том, что контрабандист имел в виду. Михаил был слишком обнадежен, считая, что я буду полезен в его схеме. Я старался забыть виллу на берегу океана, и это получилось. Я не помнил расположения комнат и количество выходов. Не помнил где там камины, и были ли вообще (тропики, какие к черту камины?), куда выходили окна и из какого было видно ворота. Вилла была белой, и пол там блестел, там всегда прохладно и плетеная мебель где-то стояла. Настолько отдаленные вспышки воспоминаний, похожих на стоковые картинки на первых страницах интернетного поисковика, что я удивился — какая виолончель? И шевельнулось в памяти, да как шевельнулось. Желудок скрутило ноющей болью — прав был папа, гастрит. — Виолончель? — Ага. — Да кто купит у тебя виолончель? — Да кто угодно. Темные купят из проклятого дома даже засохшее собачье говно. — Но не виолончель, — вразумил я. — Ее как амулет в кармане не носить. — Не купят темные, так в интернете выставлю. Может какая яжмамка выклянчит, чтоб ее чадо сопли по этой виолончели размазывало. Не пропадет инструмент. Почему-то показалось, что, плавно сведя наши торги к виолончели, Михаил пытался из меня выжать некую эмоцию. Словно, услышав о выставленном на продажу инструменте, на котором играл кто-то, кто жил некогда в том доме со мной, и кто, вероятно, был мне дорог, я вдруг округлю глаза, картинно ахну и прикрою рот дрожащей ладонью. «Ах, виолончель, та самая виолончель! О боги, только не продавайте виолончель! Я пойду на край света, вернусь в тот дом, растолкаю инферналов локтями и проведу внутрь сотню темных магов, только, прошу, ради Отца Небесного, не продавайте виолончель!». Это насколько же нужно не знать меня, чтоб всерьез подумать, будто я стану так визжать и пресмыкаться? — Могу, конечно, тебе придержать, — протянул Михаил. — Нет, мне она в хер не уперлась. Я не музицирую. — Ну как хочешь. — Жаль, что ты, наконец, уходишь. Я скромно отошел, дабы не загораживать собою дверь. Кресло снова скрипнуло — контрабандист разочарованно поднялся на ноги. — Ну как хочешь, — сверху вниз заглядывая в мои глаза, повторил он. Мало того, что явился в мое отсутствие без приглашения, так еще и оставил на полу сухой земли с ботинок, уходя. У меня за спиной была одна тысяча девятьсот двадцать девять вечеров, с тех самых пор как позади осталась Коста-Рика. Однако я не мог вспомнить сходу, чем занимался вечерами в основном, если не пил. Когда-то давно главным досугом было чтение: я читал много, быстро и мог несколько часов провести в одной позе, держа у самого носа книгу за корешок. Однако, к своему стыду, нынче я лишь старался выглядеть как человек, который много читал. За последние годы я дочитал до конца лишь книг семь, да и то, убивая время за прилавком магазина. Да еще и отвлекаясь каждые десять минут, чтоб глянуть на часы и посчитать, как скоро можно идти домой. С чувством гордости человека, покорившего Эверест, я достал с пыльной полки книгу, которая оставалась новой вот уже шестой год, улегся на диван, повернул ближе торшер и погрузился в чтение. Книгу эту, даже не помню названия, я купил давно, из чистого интереса — по ее мотивам был снят безумно популярный лет семь назад фильм: эдакое европейское кино, снятое словно на пленку, теплое, эстетичное и красивое. Но то ли я отвык читать, то ли бес попутал, но с первых же строк желания перелистнуть страницу возникало лишь с целью проверить, сколько там еще осталось до конца. Я лежал и мучился, пытаясь вникать в тягучие описания, подремывал и просыпался, когда услышал хлопок трансгрессии за окном. Радостно вскочив с дивана (беда, не вышло читать, а так пытался), я сел и повернул голову к двери. Роквелл выглядел так, словно путь от Годриковой Впадины и до Паучьего Тупика преодолел пешком. — Когда я должен был узнать, что вы с моими родителями знакомы? — спросил я беззлобно. Расстегнув под горлом пуговицу рубашки, Роквелл смерил меня недобрым взглядом снизу-вверх. — Что ты рассказал? — побледнел я. А тот такой честный, мог и рассказать! — А ты что рассказал Малфою об инферналах? В третий раз за сегодня я слышал это слово на букву «и». — Ничего. Глаза у Роквелла были прохладно-серые, строгие, но до того усталые, что при всем желании смотреть на меня как на очередного обвиняемого из камеры, самый главный мракоборец МАКУСА не мог. Вместо этого он опустился на диван, закрыл веки и прижал пальцы к вискам. — Ты понимаешь во что это все сейчас выльется? — Я ничего не говорил никому об инферналах. — Но Малфой знает. Он слишком много знает, как для того, кто мог просто догадаться. И не только об инферналах. Не понимаю, почему я так ждал Роквелла из года в год, если по факту между нами крепчала каменная стена, в которую он упорно бился лбом. — Может тебе тогда не разговаривать со мной без стакана Веритасерума? — холодно спросил я. — А может тебе надо понять, чего мне стоило после того, что случилось в Сан-Хосе, просто посадить тебя в самолет и отправить домой? — Я понимаю. Но, думаю, я успешно это отрабатываю… Роквелл открыл глаза. — … сливая тебе контрабандистов, — закончил я. — Скорпиус — мой друг, и я всегда на его стороне. Но я ни слова не говорил ему о том, что случилось в Сан-Хосе. Я никому не рассказывал об этом, в том числе и потому что понимаю, чего тебе стоило просто отправить меня домой. Но хочу напомнить, что утрата МАКУСА контроля над ситуацией это просто ничто, в сравнении с тем, что инферналы отняли у меня. — Откуда Малфой знает? — устало и мирно спросил Роквелл. — «Превосходно» по прорицаниям, наверное. Я злился, и даже не Роквелла. Мы не первый год из говна и палок старались лепить коммуникацию, у которой шансов не было на существование. Джон Роквелл был честным и здравомыслящим, а значит не имел ни малейшей причины доверять мне. Даже если я не лгал. И мне было его жаль. Он наконец начал понимать, что такое обозленный Скорпиус Малфой, которому не выкручивает руки дипломатичный Тервиллигер. Он не выносил меня — тяжелого, конфликтного и резкого, но до последнего пытался как-то учить и исправлять. А я так ждал его, но тут же топил в своем негативе. Во взгляде усталого мракоборца я видел не человека, который после всего просто отправил меня домой. И даже не человека, который не бросал меня с тех пор просто потому что так решил. В Джоне Роквелле я видел многое: искаженное гневом лицо президента Эландер, гаснущую красную точку на карте ликвидатора проклятий, летевших на меня единым зловонным потоком мертвецов, слепые глаза жрицы Паломы, о которой все знали и которую боялись, но которая счастливо жила, колдовала и даже пересекала границы. Я видел в его выправке и форме с иголочки дисциплину и бесконечное уважение к своему долгу — как у отца. В его терпении к грубости, в широкой напряженной спине, в тонкой резинке на запястье по утрам тоже видел свои образы. Я видел в Роквелле все, но только не его самого. — МАКУСА не сможет скрывать инферналов вечно, — сказал я. — Тебе не нужно идти на поводу у Малфоя, чего бы он не хотел. Об инферналах все равно узнают. Роквелл горько усмехнулся. — Я знаю. — Не все знаешь. Я подсел ближе, как если бы нас могли подслушать в моем собственном доме. — На виллу лазят контрабандисты, вывозят все, что не прибито к полу. Продают вещи оттуда как темномагические амулеты, — буркнул я. — Ты должен знать, пятерых оттуда недавно задержали мракоборцы у ворот. Роквелл смотрел внимательно. А я вздохнул. — А сейчас туда массово ломанутся темные маги со всего мира, узреть инферналов. Слух уже прошел. Жди, когда об инферналах напишут в газетах. Вы, наверное, ожидали от меня некой чести, солидарности к коллегам по теневому бизнесу. Вы снова ошиблись, не так ли, как не так давно, думая, что я аж ахну, услышав про виолончель? Не буду извиняться за налипшие на глаза иллюзии о том, каков я на самом деле. Да, я рассказал Роквеллу все. Снова.***
Президент Эландер придирчиво глянула на алый ярлык «ОЧЕНЬ СРОЧНО», прикрепленный к свернутому в трубочку отчету мракоборцев. Сунув отчет в ящик стола, она сложила перед собой руки, неприязненно глядя на сидевшую напротив ведьму. — Рада, наконец, видеть вас лично, Роза. Мракоборец, в чей глаз попал прицельный плевок, не шелохнулся, хоть и багровел от ярости. Роза, закинув ногу на ногу, продемонстрировала президенту закованные в тяжелые кандалы запястья. Меж кандалами тянулась тончайшая серебристая цепочка, поблескивающая синим свечением. — МАКУСА совсем попутал, президент? — Госпожа президент, — прошипел второй мракоборец, крепко сжимающий задержанную за плечо. — Мы не в том месте, а она не в той одежде, чтоб я называла ее «госпожой». — Молчать! — рявкнула президент, и Роза оскорбленно сомкнула губы. Повисшее в воздухе напряжение, казалось, жужжало крохотными мушками. — Роза, вы вообще ничего не боитесь? — стуча по полу небольшими каблуками из-под длинной мантии, проговорила президент Эландер. — Мне есть чего бояться в дружественном МАКУСА? Один из мракоборцев протянул президенту толстый блокнот с плотной блестящей обложкой. Роза напряженно наблюдала за тем, как ее главный писательский инструмент берет в руки президент МАКУСА и осторожно открывает, словно боясь, что из него что-то выпрыгнет. Тонкое лицо Айрис Эландер нахмурилось. Она с интересом полистала блокнот, и тут же повернул его пустые, без единого очерка и кляксы, страницы. — Где ваши записи? — Какие записи? — Роза вскинула тонкие рыжие брови. — Которые вы делали, когда рыскали здесь. Когда опрашивали моего сына, за чем вас и арестовали. — Арест за беседу — вот это да, вот это демократия. Отцы-основатели вами гордятся, мэм. И немного вздрогнула, когда раскрытым блокнотом получила по щеке шлепок. Вздрогнула не от боли, скорее от неожиданности. — Интервью Роквелла, интервью студентов Ильверморни, разговор с Натаниэлем, — гаркнула президент. — Покажи эти записи. И снова ткнула в лицо репортерши пустые страницы. — Вы мне их покажите, я не вижу, — хмыкнула Роза. И наклонилась к президенту Эландер. — Докажите, что материал записан. Президент отошла к большому окну, из которого сиял огнями ночной жизни Нью-Йорк. Вытащив из футляра палочку, она ткнула ее кончик в нитяной переплет между пустыми страницами. — Апарекиум. Страницы оставались девственно-чистыми. Роза издала смешок. Президент Эландер захлопнула блокнот и опустила его на стол. — Что тебе рассказал Натаниэль о своих экспериментах? — Не помню. Где-то записала, не помню где. Тяжелая пятерня мракоборца вдавила Розу в стул нажатием на плечо. Сдув со лба пушистую кудрявую прядь, Роза разъяренно взглянула на всех снизу-вверх. — Вы не имеете права меня здесь держать. Свобода прессы. — Но интервью же не записано, — сладко улыбнулась госпожа президент. — Или записано? — Браво, президент, после всего говна, что творит МАКУСА, это прям победа — задержать репортера из Британии. И за что? Мне не предъявили обвинения, я не нарушила закон, у меня в порядке документы. Роза покрутила головой. — Я хочу видеть Роквелла. Президент Эландер села за стол. — Где человек, который уполномочен отвечать на вопросы о моем задержании? — возмущалась Роза. — Уведите. — Что? Куда? В секунду оказавшись поднятой на ноги и развернутой к двери, Роза обернулась. — Все все равно узнают, — крикнула она. — Уже знают про то, как твой никчемный сын угробил восемь человек в своих экспериментах. И про инферналов тоже. Сидите и ждите, когда все скатится в еще большую пи… Дверь мракоборец за ней захлопнул. Небоскреб был обвит бесконечной спиралью винтовой лестницы, примыкающие коридоры которой расходились лабиринтами. Служащие, кто в мантиях, кто в магловской одежде, сновали по ступеням этого муравейника, часто останавливались переговорить. Многие, несколькими ярусами ниже, с интересом задирали головы — видимо, нечасто кого-то из президентского этажа выводили в кандалах. Мракоборцы неожиданно сошли со ступеней и свернули в узкий коридор. Роза едва не споткнулась, подталкиваемая в спину. — Так, а теперь серьезно, — проговорила она, когда ее завели в лифт. — Меня правда арестуют? За интервью? Мракоборец, будучи выше на голову, опустил взгляд. — А мистер Роквелл знает, что происходит в его отсутствие? — сверкнула глазами Роза. — Вы имеете право хранить молчание. — Ой все, начинается. Лифт потряхивало в долгом пути вниз. — Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. — Это должно было быть мне зачитано при задержании, — цокнула языком Роза. — Вы уже нарушили мои права. Я — гражданка Великобритании, вы меня мордой в пол и к президенту, за что? Но когда дверь лифта, наконец, открылась с лязгом, открывая взору узкий коридор. Темные каменные стены, с пробивающимся меж трещинами мхом, вдруг загромыхали, сужаясь. Спесь Розы взяла за руку смелость и молниеносно ретировалась. — Подождите, куда! — орала Роза, когда ее вели меж тесных камер с крохотными оконцами на тяжелых дверях. — Вызовите консула, адвоката, хоть кого-нибудь! Это нарушение прав! Мракоборец сжал ее локоть сильнее, а его коллега провел волшебной палочкой по похожему на змею узору на двери, за которой поднялся галдеж. Крам глаза в полутьме увидев полдюжины женских силуэтов, Роза истерично заверещала: — Вы меня закроете здесь?! С ними?! Блядь, да может там среди них маньячка какая-нибудь, или вшивая бездомная, а у вот этой вот что вообще с лицом, оно заразно? Нет-нет-нет, я же не преступница, пожалуйста, не надо. Я всех сдам. Но ее уже толкнули в тесную камеру. — Слышите, я всех сдам! Кого вам сдать? Вы не имеете права, слышите! — вцепившись побелевшими пальцами в решетку на крохотном окошке в двери, орала Роза. — Я — племянница Гарри Поттера, я — двоюродная свояченица Скорпиуса Малфоя, вы вообще понимаете, какой пиздец вашему МАКУСА с моей-то родословной. Пидоры! Факел в коридоре погас, погрузив камеру в еще большую полутьму — явно в наказание за громкие крики репортерши. Роза, слыша за спиной негодование, выпустила решетку и, глубоко вздохнув, повернулась. — Добрый день. К ней тут же шагнула растрепанная ведьма с черной повязкой на глазу, вытянула шею и скривила губы, в явно стремлении выплюнуть новенькой в лицо слюну и какую-нибудь гадость. Роза вжалась в дверь, но за спиной одноглазой ведьмы послышался негромкий свист. — Рассыпались в сторону. Выдохнув, когда одноглазая ведьма недовольно отошла ворчать в сторону, Роза отпрянула от двери и робко огляделась. Факел в коридоре снова вспыхнул и добавил в камеру света через крохотное оконце. Нездорово худая женщина, сидевшая в углу на лавке, не сводила с Розы взгляда. Дернув бровью, которую рассекал свежий кровоподтек, она указала ей ладонью на место рядом с собой. Протиснувшись меж шипящими ведьмами, Роза безо всякого желания уселась на узкую полоску свободного места. Ноги под льняной юбкой тут же закололи занозы. — Что у тебя с лицом? — спросила Роза негромко, скосив взгляд на багряный синяк под острой скулой и следы крови на разбитых губах. — А у тебя что? — холодно спросила женщина. — Да пошла ты, — обиделась Роза. — Не надо меня посылать. — Чет для тюремного авторитета ты дохловата, без обид. Женщина, морщась, наклонилась ближе. — Бежать будем, племянница Поттера, или ты не закончила? Роза встрепенулась. — А есть вариант? Женщина вновь облокотилась на стену, прикрыла воспаленные глаза и кивнула. — Я все, я готова, — шептала Роза. — А… И обернулась, но их сокамерницы сновали ближе к двери, явно не имея никакого желания сидеть около побитой. — Впрочем, пофиг. Ладно… — Роза замялась и протянула руку. — Роза Грейнджер-Уизли, спецкорреспондент. — Сильвия, гетеросексуальная женщина. — Пошла ты, — повторила Роза, отсев. Разбитые губы дрогнули в усмешке. — Ладно, что там по побегу? — Дулась Роза Грейнджер-Уизли недолго. — Отсюда нельзя трансгрессировать. — Но еда появляется. Значит, какие-то чары все же действуют. — И? — И тебя выведут в медпункт, укради там что-нибудь, преврати в портал и когда тебя вернут в камеру, мы им воспользуемся. Роза нахмурилась. — Как давно ты здесь сидишь? — На улице темно? — Да. — Сутки. — И за сутки ты придумала план побега из камеры подвалов МАКУСА? — Я бываю довольно умной, когда дело касается побегов из тюрьмы. Роза заерзала на лавке. — А если, теоретически, я не вернусь за тобой, а сразу воспользуюсь порталом? Женщина одарила ее ласковым взглядом. — Ты вернешься за мной. — А если нет? — Тогда я все равно отсюда выйду. И найду тебя. А когда я найду тебя… — жилистая рука притянула голову Розы за подбородок, а женщина тут же зашептала ей в скрытое кудрями ухо. Роза побледнела. — … паяльной лампой, — закончила женщина, отпрянув. — И я найду тебя везде, твой кузен за пять долларов сдаст мне адрес и слепок ключа от твоего дома. Я тебе не спаситель, Роза Грейнджер-Уизли, я твой самый страшный кошмар и установленная коронером причина смерти, если сделаешь что-то не так. Роза снова попыталась отсесть, но тонкая рука сжимала ее запястье так сильно, что пригвождало к лавке. — Но как я попаду в медпункт? — И ахнула, сгорбившись, когда кулак с хрустом смял ее нос прежде, чем она услышала ответ.***
Смычок елозил по струнам так быстро, что, казалось, сейчас виолончель задымится. Сначала движения были плавными, звук вылетал тягучий, как смола, но затем рука, водившая смычком, начала двигаться так быстро, что в глазах зарябило. И звук был такой же — резкий, но глубокий. Мелодия смутно узнавалась. Когда же смычок сделал финальный росчерк по струнам, Альдо Сантана бережно опустил гриф виолончели на грудь и поднял на нас взгляд. Финн, с лица которого не сходило недоумение уже третью минуту, настолько преисполнился в своем познании, что я ткнул его в бок. — Это… — Надо было что-то сказать, а я забыл все эпитеты. — Это было… мощно. Что-то знакомое. — Это как если бы Вагнеру сказали сыграть нечто среднее между «Венгерским танцем» Брамса и «Дьявольской трелью» Тартини, — произнес Альдо. — Теперь понятно, — наконец «отлип» Финн. — Что понятно? — Почему у тебя нет девушки. Я лежал на спине и смотрел как на потолке пляшут искаженные тени сухих веток орешника. Размеренное дыхание Роквелла рядом заглушал вой сигнализации за окном — снова кто-то зацепил чью-то машину. Впрочем, я даже не слышал сигнализацию. Я слушал как Вагнер играл что-то среднее между Брамсом и Тартини, а в памяти это звучало как музыка из неисправного патефона. Сев в кровати, я нашарил телефон и спутанные наушники. Включил музыку, которую слушал когда-то давно, но с моим счастьем один из наушников решил перестать работать. Высунув оба из ушей, я швырнул наушники куда-подальше, чтоб завтра через них споткнуться и не забыть отправить в мусорное ведро. Опустившись на подушку, я снова закрыл глаза. — Тебе не обязательно брать виолончель с собой, если уезжаешь на три дня. — Тебе не обязательно быть в моем доме вообще-то, ты можешь перестать здесь быть, наконец, желательно навсегда? — Альдо обернулся и глянул на меня со всей ледяной яростью, на которую был способен замученный учебным годом подросток. Я снова открыл глаза. Уже не смешно. Нашарив смятую рубашку, я неторопливо надел ее и свесил ноги с кровати. Зашагал, шаркая босыми ногами, на кухню, захватив телефон с тумбочки с собой. Прикурил от плиты, сел за стол и придвинул к себе пустую чашку в качестве пепельницы. Включил телефон снова. Мечась в плену сомнений и страха, я сжал мятую сигарету зубами так сильно, что рисковал стереть клыки друг о дружку. «Ал, нормально же живем, ты опять ныряешь в днище, подумай, пожалуйста». Палец дергался, поглаживая давно забытый номер на экране. Страшно. Опомнился я лишь когда услышал гудки. Они казались слишком долгими, растянутыми, не такими, как у всех, кому я звонил. Досчитав до седьмого гудка, я с легким сердцем отключил вызов. Не судьба — значит не судьба. Стало легче. Но ровно секунду, прежде чем телефон в руках завибрировал входящим вызовом. — Неожиданно, — услышал я низкий голос, когда прижал телефон к уху. — Ну здравствуй, сынок.