***
Роза Грейнджер-Уизли, похожая на всклокоченную горгону, рассматривала свой наспех срощенный заклинанием нос. — Это пиздец. Несмотря на то, что вправляющее кости заклинание нельзя было назвать сложным, а дежурного целителя в медпункте Вулворт-билдинг — посредственным магом, истерика случилась знатная: скосив глаза, Роза могла видеть горбинку на переносице. — Это пиздец, — повторила Роза и, повернув к себе зеркало заднего вида, принялась оттирать влажной салфеткой засохшую кровь. В ту же секунду, тонкая рука сидящей за рулем женщины пихнула ее с такой силой, что Роза чуть не впечаталась заплаканной физиономией в лобовое стекло, рискуя снова сломать многострадальный нос. — Да что опять не так?! — Не надо трогать мои зеркала, — проскрипела Сильвия, скосив на репортершу злые глаза. — Я полчаса их ровняла под себя. Роза хотела было едко огрызнуться, что ее попутчица — агрессор, который как для беглой из камеры преступницы МАКУСА, ведет себя крайне по-идиотски. — Ты тупая сука. — Я не тупая, — проскрежетала попутчица. — Ильверморни с отличием, магистр бизнес-администрирования и еще я выучила сербский язык по англо-сербскому словарю тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. И вообще, раз я тупая, зачем согласилась бежать со мной? Роза подавилась негодованием. — Да ты меня закошмарила! — Вовсе нет. — Ты угрожала прижечь мне клитор паяльной лампой! — Я просто не знала, как познакомиться и пыталась раскрепостить обстановку. — Ты сломала мне нос! — Зато как весело свистели твои ноздри, когда нас переносил портал. Роза чувствовала, как дрожат губы в преддверии второй волны истерики. Женщина, сидевшая за рулем, не внушала даже крупицы сомнения в неадекватности. Она придумала план побега из охраняемой мракоборцами камеры (однако в силу полученных увечий и угроз Роза при всем желании не спешила отдавать должное ее смекалке), но при этом минут сорок выбирала машину на штрафстоянке, полчаса настраивала под себя зеркала и водительское сидение, и это учитывая, что их уже хватились, а штрафстоянка не пустовала. — С чего ты взяла, что имеешь право пересекать двойную сплошную? — шипя ядом, как гюрза, буркнула Роза. — С чего ты взяла, что я не знаю, где достать паяльную лампу? — Рассечённая бровь Сильвии дрогнула. От дальнейших комментариев по поводу водительских навыков своей вынужденной подруги Роза отказалась. Отодвинувшись как можно дальше, насколько позволяло сидение, она вжалась в дверцу и с остервенением принялась оттирать кровь с побаливающего носа. Глянув все же в одно из боковых зеркал, чтоб еще раз убедиться в том, что на переносице расползается огромный синюшный отек, она возвела слезящиеся глаза вверх. Решив, что лучше не смотреть на нос, по крайней мере до первого же госпиталя, Роза отвернулась от зеркала и уставилась на водителя. Водитель была гораздо худее ее, нездорово худее, потрепанной и похожей на довольно облезлого шакала. Острый нос, стянутые в растрепанный пучок темные волосы, руки сухие и тонкие, контуры угловатых плеч и жилистую длинную шею видно было даже сквозь старую толстовку. Разбитые губы были сжатые в тончайшую линию, глаза же — большие, распахнутые, смотрели перед собой так, словно пытались впадиной держать невидимый монокль. Все чаще женщина отрывала руку от руля и терла ладонью глаза так, что те краснели, сильно и часто моргала. — Что? — Сильвия перестала тереть глаз и косо глянула в сторону. — Я тебя где-то видела, — неожиданно для самой себя произнесла Роза. — В хозмаге, в отделе паяльных ламп. — Знаешь, что? — Что? — Это не смешно. Меня бросили в камеру за шкирку. У них мои записи, — процедила Роза. — Меня избила какая-то ебнутая нищая крыса… — Давай, давай, — протянула Сильвия, моргая, будто пытаясь из вытолкать из глаза сошку. — Рыдай, капай на бардачок кровавыми соплями. Роза, действительно шмыгнув носом, хотела выдавить колкий ответ, но рот лишь непроизвольно открылся в беззвучной жалобе. Женщина за рулем снисходительно фыркнула и выровняла руль. — Ты понимаешь вообще, что я за эти сутки пережила? — наконец, проговорила Роза. — Да куда уж мне. Бедняжечка. Пристроив машину ближе к обочине, Сильвия плавно выжала педаль тормоза. Мимо по дороге проехал, грохоча кузовом, грузовик. — Зачем мы встали? — опасливо прошептала Роза, прокрутив в голове уже три неописуемо трагичных сценария своей участи. Сильвия поправила зеркало. — Я вдруг поняла, что нам совсем не обязательно ехать вместе. На выход. Роза округлила глаза. — В смысле? — Ты помогла мне бежать, спасибо. Твоя миссия окончена, прошу вон из машины. И перегнувшись через четырежды вздрогнувшую Розу, Сильвия нашарила рукой рычажок, открывший дверь со стороны пассажирского сидения. — Ты высадишь меня на трассе без палочки, денег и документов в незнакомой местности? — К ужасу Розы, этот сценарий по своей трагичности переплюнул предыдущие три, в которых она оставалась в машине. — Притом, что президент Эландер уже приказала добыть мою голову? — Да, все верно. — Ты не посмеешь. Я — твой козырь, за меня впряжется посольство… Сильвия повернулась на своем сидении боком, расстегнула ремень безопасности и, резко вытянув ногу, пнула Розу Грейнджер-Уизли в открытую дверь машины прямиком на дорогу. Ойкнув и упав спиной на гравий, Роза сдула с лица похожие на медную проволоку волосы. — Да ёб твою мать, — приподнявшись на сбитых локтях, прошипела Роза. — Знаешь что… — Не знаю, — бросила Сильвия и наклонилась, чтоб снова проделать фокус с проводками под рулевой коробкой, чтоб завести машину без ключа. Роза вскочила на ноги и, оббежав машину, распахнула водительскую дверь. — Ты мне должна. И, рассвирепев, когда Сильвия высокомерно фыркнула, даже не глянув на нее, схватила ее за собранные в пучок волосы и треснула лицом об руль. — Я никакой тощей суке не позволю обращаться с собой, как с дерьмом! Почувствовав тупую боль во лбу, на котором остался красный отпечаток узоров рулевого чехла, Сильвия тут же оказалась схваченной за волосы снова. На сей раз разъяренная репортерша тянула ее из машины. Вцепившись одной рукой в сидение, Сильвия скривилась и, зажмурившись, чтоб унять искры в глазах после удара, завела правую руку за голову и вслепую нашарила на лице Розы нос. Взвыв нечеловеческим гулом, когда костлявые пальцы что есть сил сжали ее многострадальную переносицу, Роза разжала руку. — Хорошо, давай все обсудим! — недолго длился бунт. Скрючившись в унизительном полупоклоне перед садисткой, которая держала ее за сломанный нос, Роза не без удовольствия отметила, что на лице Сильвии в скором времени будет на один синяк больше. Сильвия злорадно сжала пальцы на ее носу. — Мы с тобой женщины, — просипела Роза, сквозь слезы. — Решать конфликты кулаками — удел грязного тупого мужла. Нет той ситуации, которую две сильные независимые женщины не смогли бы решить миром… слава Богу, попутка! Помогите, она сбежала из тюрьмы и сломала мне нос!!! Сильвия тут же обернулась, но попутная машина, пронеслась мимо. Зато Роза, навалившись всем телом, повалила ее на землю и, потащив к машине за стремительно редеющие волосы, успела дважды получить удар голень. Внезапно раздалась незамысловатая фирменная трель айфона. Сильвия опешила настолько, что пропустила третий удар по голени неприятельницы и оказалась за шею прижатой автомобильной дверью. — Малфой, я перезвоню, занята! — рявкнула Роза, пытаясь придушить попутчицу. — Не надо мне ничего от тебя, все под контролем, я сказала! Сильвия, выставив руку, чтоб помешать автомобильной двери захлопнуться, сделала жадный вдох. Роза шагнула назад. — У тебя был телефон все это время? — поразилась Сильвия, сев на гравий и осторожно облокотившись на открытую дверцу. Роза, ощупывая нос, закивала. — В заднем кармане. — Тебя не обыскивали мракоборцы? — Там — нет. Это же харассмент. Телефон снова зазвонил. Роза раздраженно зажала кнопку выключения. — Малфой, я же сказала. — Малфой, — прохрипела Сильвия, потирая шею. — Придурок с философским камнем? — Ага. Большая шишка в министерстве, так-то. — Какой ужас. Ответь ему, он заберет тебя в Англию. Роза хмыкнула и сунула выключенный телефон обратно в карман. — Слушай, сильная и независимая, ты без помощи кого-то из министерства не уедешь из МАКУСА. Тебя ищут. — Знаю, — бросила Роза беспечно. — Но я здесь не как засланный боевой мопс министерства магии, чтоб по первому зову бежать обратно. Вставай. И протянула руку, за которую Сильвия схватилась не без смеси опаски и презрения. — Что тебе нужно? Роза склонилась над боковым зеркалом, разглядывая свой ярко-лиловый кровоподтек на сломанном носу. — Эландеры, вампиры, эксперименты над людьми, политика — это все херня для отвода глаз и Скорпиуса Малфоя. Я приехала сюда расследовать дело инферналов, которых МАКУСА прячет от общественности, — произнесла Роза. — Да ты что, — глухо отозвалась Сильвия. — Что, не ожидала от родного МАКУСА такого говнишка, а? — Вот это новость. Роза хитро усмехнулась. Сильвия усмехнулась в ответ. — А что нужно тебе? — спросила Роза. Усмешка сползла с тонких губ, как потекший грим. — Ты могла подбить на побег любую шваль из камеры. Но засуетилась только когда услышала мое имя, — напомнила Роза. — Ты знаешь кто я и я нужна тебе. Зачем? Выпрямившись не без боли в спине, Сильвия, смерила ее оценивающим взглядом. — Поехали. — Ладно, поехали, — быстро согласилась Роза и поспешила на пассажирское сидение — на заднее, от греха подальше. — А куда? Сплюнув кровь, Сильвия обернулась. — Ладно, — снова согласилась Роза. — Потом скажешь, просто поехали. Мы ведь женщины, нам ничего не стоит построить взаимопонимание и здоровую коммуникацию. О, ну давай, поправляй зеркала еще полчаса, мы ведь никуда не спешим…***
Альбус Северус Поттер, он же лауреат премии «Неудачник года», он же ваш покорный слуга, всегда славился своим жестким цинизмом. Я в самом деле всегда был жесток в отношении к окружающим. Меня питало раздражение, которое вызывали мои ядовитые комментарии. Уже в зрелом возрасте, годы спустя, когда я, как и следует утомленному одиночеством и бессмысленным существованием вампиру, прокручивал в голове моменты из прошлого, вывод сделал следующий — я подонок и омерзительный тип, который попросту не заслуживает ничего, кроме одиночества и бессмысленного существования. В своем юморе я переходил грани постоянно. Я не мог не обижать и уж точно был не тем, кто мог поддерживать ближнего в трудную минуту. Все сводил к дурным шуткам ниже пояса, а потом и вовсе отмахивался, не желая себя и дальше грузить чужими проблемами. Годы шли, мою натуру подонка и омерзительного типа просекали люди, а потому мало кто решал всерьез доверять мне свои горести, зная, что сочувствия во мне не более, чем в кирпиче. Именно поэтому Доминик в тот день смотрела на меня, как на ошибку, когда я, одной рукой держа ее рюкзак, открыл перед ней дверь дома номер восемь в Паучьем Тупике. — Заходи, — рассеянно сказал я. — Боггарта я закрыл наверху. Доминик зашла, не зная, куда идти. Я потоптался на пороге, нарочито долго закрывая дверь на все замки и цепочку, чего не делал никогда. Затем щелкнул пальцами по выключателю. Лампа в торшере потрещала секунду, но все же лениво озарила комнату теплым оранжевым светом. Я не знал, что делать с Доминик. Опустил ее рюкзак на кресло и, пробормотав что-то невнятное, ушел на кухню, ибо срочно возникла необходимость проверить, что там у меня стоит на верхних полках подвесного ящика. — Какого черта, — вдруг выплюнул я, когда уже топтался на кухне, как непрошенный гость. Какого черта я пытался давиться глупой неловкостью, когда точно знал, что нам обоим нужно в этот момент? Доминик, таким же непрошенным гостем стояла в гостиной, теребя на запястье голубую больничную бирку, когда я вернулся с початой бутылкой бренди и двумя разномастными стаканами. Я наполнил стаканы, так и чувствуя прожигающий взгляд кузины. И, как это часто бывает, инициатива оказалась немного наказуема. — Думаешь, это хорошая идея? — спросила Доминик. — Ну а что, хуже уже не будет, — ляпнул я, и тут же прижал руку ко рту. — Черт, прости, я не… — Нет, ты в целом прав. Доминик повертела стакан в руках, посмотрела, как на дне плещется резко пахнущий бренди. И, не дожидаясь моего какого-нибудь исключительно идиотского тоста, сделала осторожный глоток. Сжав стакан двумя руками, она забралась на диван с ногами и застыла, глядя в грязный пустой камин. — Слушай. — Надо было что-то сказать, а я, как известно, не лучшим образом умею подбирать слова. — Ты не виновата. Никто не виноват, так просто иногда случается. Доминик перевела на меня взгляд. — Да, второй раз у вас это случается, — сконфуженно добавил я. — Но… бля, ну я не знаю, как бы так… В общем, я хоть и не знаю, что сказать, но точно знаю, что во всем мире полно людей, у которых та же беда. Легко только грызуны размножаются, и то, знаешь, я однажды в Коста-Рике принимал роды у хомячихи — это был такой пиздец, я сам чуть не родил… Чтоб заткнуться, пришлось зажать себе рот кулаком. — Я все это к чему. — Доминик смотрела на меня то ли с презрением, то ли с болью, искрящейся в слезах. Моя рука дернулась, чтоб ее приобнять, такой она была беззащитной, но я снова сжал кулак и передумал. — У вас обязательно будут дети. Вы хорошие люди, действительно хорошие люди. И вы будете отличными родителями. Просто, не сейчас. — Ну да. — Да. Она повернула голову ко мне. Покрасневшие глаза были ярчайшими. Мы никогда не были близки с Доминик в силу сложных характеров друг друга. Но внутри меня бушевал шторм жалости и беспомощности: больше всего на свете хотелось хлопнуть ее по плечу и сказать свое извечное: «Ну не ной», и чтоб ей сразу полегчало. Хотелось, чтоб все оказалось так просто и решаемо, хотелось не участвовать в этом всем и не смотреть на то, как Доминик с величием каменной глыбы душила слезы. — Я могу сделать что-то, чтоб тебе стало легче? — прямо спросил я. Доминик закивала. — Отлично, что угодно, — обрадовался я. — Заткнись. Я послушно заткнулся и отодвинулся. Доминик запустила пальцы в волосы, чтоб заправить за уши. Рыжие волны цеплялись за больничную бирку на запястье, заставив ее с остервенением дернуть руку вместе с парой спутавшихся волосков. — Ты думаешь, мне нужна твоя жалость? — проскрежетала Доминик, кривя губы. — Ты меня бесишь, не могу, как бесишь! Ты, отец года, считаешь, что твои слова что-то значат. Тебе не нужны дети, а потеря ребенка не трагедия, как ты можешь пытаться мне что-то говорить? Ты лицемерная лживая мразь, Альбус Северус. Она утерла ладонью мокрые щеки. — А знаешь, почему мне больно вдвойне? Потому что в больнице рядом со мной был не мой муж, не мой брат, никто из тех, кого я люблю. А ты! И сейчас рядом со мной снова ты. — Доминик зажмурилась и уткнула лицо в ладони. Голос ее звучал, как дребезжание стекла. — Я не хочу, чтоб ты был рядом! — Хочешь, я уйду? — Куда ты уйдешь, это твой дом! Я опустил руку ей на спину. — Позвони Скорпиусу. — В четвертый раз? — Хочешь, я позвоню? — Не хочу. Я не знал, где был Скорпиус и не понимал, почему он где-то, но не с ней. Сейчас бы включить нравственность на полную и начать разглагольствования по поводу того, как же омерзительно беспечен был Скорпиус Малфой, воспринимающий свою жену в качестве инкубатора, смеющего не отвечать на звонки и находящего в этой жизни вещи более важные, нежели семья. Но, честно говоря, тринадцать лет назад, количество раз, когда я, вспоминал про свою беременную жену, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Камила Сантана существовала где-то вне моего понимания и поля зрения. Но, с другой стороны, я никогда не любил Камилу Сантана. Любил ли Скорпиус свою жену? Это даже не подлежит размышлениям. Размышлял я долго, ведь смакуя чужие проблемы, понимаешь, что собственная жизнь не так уж и плоха. Дядей для наследника благороднейшего и древнейшего семейства Малфой стать так и не довелось, и мне ума хватило не ляпнуть при кузине, что, может быть, это и к лучшему. Звучала даже сама мысль жестоко, однако представить, как Скорпиус Гиперион Малфой одной рукой качает сына в изумрудно-зеленых шелках, а другой рукой жестикулирует, призывая МАКУСА к государственному перевороту, я не мог. Мой друг, возможно, был хорошим политиком, однако плохим семьянином, но не мне было делать столь неутешительные выводы. Я, знаете ли, дядей тоже был не ахти каким. — Да черт тебя! — Старший брат, наконец отдышался. — Ал, я оставил с тобой сына на полчаса! — Прошло сорок восемь минут, — буркнул я, глянув на часы. — Ты притащил его в «Горбин и Бэркес»? — Ну прости, не только ты, папаша, работаешь по вторникам. Джеймс зашагал на звук пиликанья телефона и распахнул «железную деву», стоявшую в углу магазина. Подавившись негодованием, он за шкирку вытащил сына из места, в котором тот просидел последние двадцать минут. — Мы играли в Инквизицию, — сказал я беспечно. — Ал! — Он выигрывал. Джеймс зажал сыну уши, прошипел ругательство и трансгрессировал. Ярмо няньки было снято, и я, подлив из фляги в кружку себе еще немного послеполуденного бренди, поднялся по хлипкой винтовой лестнице на второй этаж магазина. Не так давно, на втором этаже располагалось жилище старого Бэркеса — прямого потомка одного из основателей. Старикан был неповоротливым жирдяем, который знатно отравлял мне будни своими скрипучими претензиями, благо претензии остались в прошлом. На днях я обнаружил синюшного и распухшего еще больше Бэркеса в кресле, почившего от склизких стеблей Дьявольских силок, которые год назад кто-то оставил в его комнате совсем еще безобидными росточками в глиняной кадке. Ныне же большую часть комнаты, где благоухал потом и объедками мой покойный работодатель, занимал старый складной стол. На столе возвышался похожий на огромную открытую книгу настежь распахнутый чемодан на колесиках. А над чемоданом грозным атлантом расхаживал контрабандист Михаил, с ювелирной точностью расставляя по чемодану гнутые поблескивающие магическими искрами проволочки и нашептывал неизвестные мне заклятия. Обойдя его, я заглянул в чемодан. Расчерченный проволоками и при взгляде сверху он напоминал малопонятный план эвакуации. — Ну как оно? — поинтересовался я, все равно ничего не понимая в том, что делал Михаил. Тот взглянул на меня с презрением. — От тебя помощи прям дохуя и три телеги. Мне аж интересно, за что я взял тебя в долю. — Ты сам ко мне пришел, — напомнил я, глядя в чемодан. — Как минимум, я стою своих тридцати процентов и виолончели за то, что придумал, как провезти в Сан-Хосе орду темных магов мимо мракоборцев через границу. Признаваться в том, что не знаю, как работают Чары Незримого Расширения, я не спешил, тем более, как оказалось, пошептать заклинание и потыкать палочкой в чемодан для того, чтоб тот вместил несколько дюжин людей — недостаточно. — Это разграничение пространства? — поинтересовался я, наблюдая за тем, как проволочки связываются друг с другом, отделяя одни зоны на шуршащей подкладке чемодана, от других. — Зачем? — А ты думал людей туда загнать, как скот в хлев, и пусть толпятся всю дорогу? — Вообще-то да. — Вот поэтому с тобой работать никто не хочет. Михаил пристукнул палочкой по хитросплетениям проволок и те, раскалившись на миг, накрепко сцепились узелками друг с другом и застыли, очень напоминая склеенный из подручных материалов лабиринт. Осторожно, насколько это позволяли широченные ладони, контрабандист закрыл чемодан на молнию, подержал в руке, потряс, затем, выдвинув ручку, покатал по полу. И, поймав мой задумчивый взгляд, приказал: — Лезь внутрь. — Что? Нет, не шутка. Михаил снова раскрыл чемодан. — Только осторожно, не потопчи стены! Я так и замер с поднятой ногой. — Стены это вот, долбоеба огрызок! — вразумил Михаил, ткнув пальцем в сплетения гнутых проволок. Нарочито бережно переступив через проволочки и приметив, куда поставить ногу, чтоб не сломать эту хлипкую на вид конструкцию, я не ожидал, что, опустив ногу в чемодан, окажусь в секунде свободного падения куда-то глубоко вниз. — Не сломай там ничего! — Голос контрабандиста звучал сверху, как эхо великана. Крышка захлопнулась и скрипучий раскат застегнувшейся смолнии заполнил темноту, в которую я провалился. Резкое падение распластало меня на скользящем и липком полиэстере подкладки. Сев с трудом и колющей болью в спине, я вдохнул неприятный запах этой самой подкладки, который заполонил все пространство. И тут же ощутил себя бывалым клаустрофобом — дышать было, фактически, нечем, кроме как вонью новенькой чемоданной подкладки. Да уж, в чемодане Эландера дышалось легче и не было ощущения, что ноздри втягивают лишь горячий запах. Чемодан Эландера был из натуральной кожи, я же решил сэкономить. Однако только идея о несовершенстве замысла транспортировки темных магов к инферналам посредством чемодана на колесиках посетила мою голову, как вдруг мир вокруг накренился — подкладка забугрилась, а я безвольной куклой рухнул носом в металлический барьер. — Стой! Стой! — завопил я вверх не своим голосом. — Открой! Чемодан, судя по всему, поставили на место — я рухнул снова на подкладку. Молния снова громко и противно задребезжала, Михаил распахнул крышку так резко, что я зажмурился и задрал голову, разглядывая снизу-вверх его рыжеватую бороду. — Как мне вылезти? Передо мной с крышки чемодана тут же свесилась веревочная лестница. Карабкаясь по ней и качаясь, я, наконец, подтянулся вверх. — Места валом, — вылезая из чемодана и откашливаясь от спертого запаха подкладки, проговорил я. — Но там нечем дышать. И при малейшем движении можно сломать себе лицо о стены. И там темно. И еще… — Понял, не бзди. Я несколько минут наблюдал за тем, как новая порция чар должна была сделать чемодан пригодным для транспортировки людей, но очень надеялся, что не придется лезть внутрь снова. Чтоб Михаил не решил сунуть меня в чемодан за шкирку, я отвлекал его, как мог: — Ты раньше использовал незримое расширение? — На борсетке. — Чтоб перебраться с детьми в Мексику налегке? — Чтоб тягать конфискат, когда работал на таможне. — А-а, — протянул я. — Ну… да, неплохо. Попутно я пытался подгадать возраст контрабандиста и прикинуть, как бы он выглядел без своей роскошной густой бороды. Глянув на меня извечно суровым взглядом, Михаил снова разложил чемодан на столе и выпрямился. — Может, расскажешь, как инферналы оказались в том доме? — пробасил он. — А может ты расскажешь, как об инферналах узнали в деревне отбросов? Михаил хмыкнул. — Слухи. — И нашлись придурки, которые решили их проверить? — И успешно, как видишь. Но ты очень темнишь, Поттер. Я сдвинул на носу очки. — А может, это я призвал инферналов? Может, я великий некромант? — Ты себя видел в зеркало, жижа от супа? — То есть, на некроманта я не тяну? — Хоть и вне подозрений, но стало обидно. — Ты на мужчину с трудом тянешь. Но это не так важно. — Михаил задумался. — Хотя, конечно, важно. Тут твой отец упустил, нет правда, в тебе же стержня с хуй комариный. — То есть даже не рассматриваешь вариант, что я штопором пущу тебе кровь из артерии, и твое спрятанное в этот чемодан тело никто и никогда не найдет? Не понял я по насмешливому короткому взгляду, поверил ли контрабандист в угрозу, или прикидывал, прячу ли в кармане штопор. Снова склонившись над чемоданом, Михаил запустил в него сноп желтых искр из волшебной палочки. Искры, медленно рассеиваясь, опускались на дно. — Ты знал, что большая часть твоих клиентов, которые перевозили товары в МАКУСА, была задержана мракоборцами на границе? — спросил Михаил невзначай. — Эти сонные мухи на таможне будто знают кого и когда обыскивать. — Слышал. — Наводит на мысли, Поттер. Мы переглянулись. — Не знай ты тот проклятый дом и пути к нему, и не знай, что там произошло, хуя с два я бы согласился брать тебя в долю. Но, скажу сразу: если хоть что-то пойдет не так, я буду знать, чья это вина. И лучше бы, ушлепок, все прошло гладко. Я невесело фыркнул, читая во взгляде контрабандиста неприкрытую угрозу. — Тут уж от тебя зависит, как все пройдет, — сказал я. — Ты будешь наших туристов в чемодане перевозить. — И ты поедешь со мной. — Я в МАКУСА невъездной, Коста-Рика — территория влияния МАКУСА, логика решает. Михаил похлопал ладонью по чемодану. Я занервничал. — Нет. — Ты будешь в этом чемодане, вместе с туристами. Хоть на аккордеоне им играй, чтоб не скучали, ты отправишься со мной. — Подожди, мы же все обсудили… — Это мое условие. Если меня арестуют, то тебя тоже. Осознание того, что я вернусь в Коста-Рику, затопило похлеще штормовой волны. Я сознательно все эти годы старался забывать о том, что был как-либо связан с этой страной и с тем, что там случилось, о возвращении же, даже в туристических целях и речи идти не могло. Только услышав о перспективах возвращения, я впал в липкую панику, даже нос уже вдыхал не запах старого магазина артефактов, а смесь запахов, которой для меня пахла та маленькая райски-красивая земля. Это запах дождя и влаги, удушливого нектара тропических цветов, мокрого песка и соли, парфюма Pure Nuit, кубинского табака, кокосового масла и новенькой разобранной мебели в коробках. — Мы договорились, — парировал я. — Тебе бы лучше не пытаться, — бросил контрабандист. — Иначе все, кто еще не уяснили, что ты стукач МАКУСА, уяснят. Уж поверь, уяснят, мое слово на рынке очень многое значит. Я цокнул языком. — Надо тебе пояснять, как в нашем кругу не любят стукачей? Не могу поверить, что ту партию я проиграл. И знаете из-за чего? Из-за сраной никому не нужной виолончели. — Виолончель, — напомнил я. — И сорок процентов от прибыли. — Виолончель, — произнес Михаил. — И сорок процентов от прибыли. — Виолончель. И я помалкиваю о том, что ты сливаешь МАКУСА контрабандистов. Это был сон. Меня развели, как неразумное дитя. — Да ты оборзел! — Я перегнулся через стол и, схватив Михаила за бороду, притянул к себе. — Ты понимаешь, как я рискую, возвращаясь туда?! Я придумал план, я нашел контакты, я продумал маршрут и обход охраны, и получу за это ничто?! — Ты не понял, — сжав на бороде мою руку своею, как в тисках, ухмыльнулся Михаил. Судорога пронзила руку до самого плеча. — Не ты диктуешь мне условия. Твоя награда — мое молчание о том, что ты стукач. И виолончель. Виолончель, блядь. Он рассмеялся мне в лицо. А я был обезоружен, только сейчас понимая, как шатко мое положение. Нужно быть идиотом, чтоб пытаться сделать марионетку из того, с кем боялся здороваться сам Наземникус Флэтчер. «Хотя, со стариком Сантана получилось», — пронеслось в голове. Но, судя по тому, что я остался с виолончелью один на один — все же не получилось. — Ничего. — Я нашел в себе силы улыбнуться. — Я и тебя переживу. Домой я вернулся с длинным списком магов, которых должен был разместить в чемодане, и с дурным настроением. Доминик, сидевшая в кресле с ногами, оторвалась от книги, когда дверь хлопнула, а с крючка от хлопка свалилась тяжелая кожаная куртка. — Ты еще здесь? — бросил я гневно. — Да Бога ради, дозвонись уже своему мужу. Похожая на безжизненного манекена кузина, проводила меня ничего не выражающим взглядом. Я, распахнув холодильник, достал початую бутылку и понял, что немного перегнул в своей ядовитости. — Слушай, Дом, я не хотел так… Но услышал в гостиной хлопок трансгрессии раньше, чем выглянул. — Блядство, — пришло констатировать и сделать большой глоток. Бутылка стремительно пустела, но я не чувствовал себя пьяным ни на каплю. Адреналин заглушал все чувства, как это, думаю, было заметно на примере с элементарной вежливостью. Усевшись в кресло, где не так давно грелась Доминик, я швырнул ее мягкую вязаную кофту на диван. Постукивая ногой по полу, я начал лихорадочно оценивать ситуацию. Я возвращаюсь в Коста-Рику. С большой долей вероятности меня задержат мракоборцы, с меньшей — растерзают инферналы, а с максимальной — весь черный рынок узнает, кто сливает директору мракоборцев МАКУСА контрабандистов. В двух из трех ситуациях меня ждет мучительная расправа. Я не привык защищаться. Бежать, прятаться — да. Слабые всегда ищут широкую спину, за которой можно отсидеться, и не смейте их за это осуждать. Мой отец был экс-мракоборцем. Мой лучший друг возглавлял Департамент международной магической безопасности. Мой любовник служил директором штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА. Вы понимаете, что я мог сделать с контрабандистом-шантажистом, подключив все эти связи? А теперь представьте, насколько я всем им не доверял, если, оценив перспективы, за помощью снова обратился к тому, кто шагал с законом по разные стороны баррикад.***
— Хрен ты угадал, — вертя в руках телефон преподобного Рамоса, усмехнулся кудрявый мальчик, убавив громкость звонка. Переглянувшись с прыгнувшей на тумбу кошкой, он сбросил вызов и, слыша во дворе приближающиеся шаги деда, добавил номер в черный список и удалил звонок из списка входящих. А затем, как и полагается хорошим мальчикам, вернул чужое на место и вернулся за книги.