***
Целители в бледно-зеленых халатах внимательно наблюдали за тем, как самый главный мракоборец МАКУСА, надвинув очки в роговой оправе на кончик носа, внимательно рассматривал угол мусорного бака. Разглядывая то ли облупившуюся краску, то ли старые рисунки баллончиком, мракоборец сидел в неподвижной позе на корточках уже несколько минут. Луи Уизли вертел головой, пытаясь в глазах коллег найти понимание того, что вообще происходит. Мистер Роквелл ему решительно не нравился — обходительный и вежливый мракоборец был верным цепным псом президента Эландер, а потому ничего удивительного в том, что спустя менее, чем час после инцидента с кудрявым мальчиком, на место, подчищать дела президентского дитяти, прибыл именно он. Судя по лицам целителей, Роквелл им тоже не нравился. Натаниэль часто говорил, что хоть Роквелл и в доску свой человек, но его хлебом не корми, а дай покошмарить тех или иных свидетелей формальности ради. Кошмарил же не криками и резкими ударами ладони по столу. Выпрямившись, наконец, сняв очки и медленно сунув их во внутренний карман габардинового пиджака, мистер Роквелл коротко заключил: — Понятно. Замерли все в напряжении. Роквелл раскрыл записную книжку и принялся что-то писать перьевой ручкой. Писал долго, изредка поднимая взгляд и оглядывая медленно и внимательно всех по кругу. Затем снова смотрел в записи и продолжал писать. Луи сглотнул ком в горле. Серые глаза мракоборца тут же скользнули по нему. — В чем дело, мистер Уизли? — Я дышу, — холодно отозвался Луи. — Можно? Роквелл снова взглянул на него сверху вниз. — Разумеется. Записная книжка захлопнулась. Роквелл, не пряча ее в карман, одернул пиджак. — Идем дальше. И первым двинулся к аварийному выходу. У двери остановился и обернулся. — Значит, сюда отправляется весь мусор и отходы из больницы и лабораторий? — Роквелл обвел пальцем большие баки. И, дождавшись тревожного кивка пухленькой целительницы, добавил. — Поразительная чистота. Как с уксусом все вымыли. Целительница комкала край халата и, поколебавшись с секунду, все же зашла в больницу вслед за мракоборцем. — Значит, вы проводили экскурсию, Пенелопа. — Роквелл, шагая рядом с едва за ним поспевающей целительницей, смотрел перед собой. — В какой момент заметили, что ребенок пропал? Пухленькая целительница ускорила шаг. — Сразу же. — А дети говорят, что обошли еще два отделения, прежде чем вы попытались поймать мальчика за шкирку. Поблескивающие глаза целительницы глянули на мракоборца с еще большей тревогой. — Дети врут? — подсказал Роквелл. И, не дождавшись ответа, кивнул. — Я вас понял. Разберемся. Целителя Пенелопу заметно дергало. Рука ее на перилах пандуса дрожала, но и ноги дрожали — не держаться было бы рисково. Роквелл, оценив дрожь коротким взглядом, не скрыл ухмылку. — Держи себя в руках, — шипел Луи в спину. — Ты ничего не сделала. Ему было жаль Пенелопу. Та была впечатлительной настолько, что представляла собой идеальную жертву для психологических трюков. Не сомневаясь, что, прикрывая Эландера, Роквелл спустит всех собак именно на целительницу, как на слабое звено, Луи сверлил спину мракоборца испепеляющим взглядом. Роквелл, впрочем, не испепелялся. Украшенный лилиями из зеленоватого камня фонтан шумел. Струйки воды вылетали разноцветные, подкрашенные, а вода пахла карамельками. Конфетный запах заглушал смрад из лабораторий зельеделия. Сидевшие у информационного уголка посетители нетерпеливо поглядывали на часы. — Мистер Роквелл, — позвал Луи недовольно. — Можно не ходить за вами кругами? Мы все на работе, нас ждут пациенты. Роквелл обернулся и одарил его прохладным взглядом. — Я тоже на работе. Давайте со всем быстро покончим и разойдемся. — Что-то вы не спешите. Приблизившись, мракоборец заговорил тише, но четче: — А вы не волнуйтесь. Я все успею. Итак… Он снова обернулся и оглядел развилку из трех коридоров у фонтана. — Мальчик заблудился и свернул в правое крыло. Верно? Целительница Пенелопа быстро закивала. Роквелл сделал в записной книжке многозначительную пометку. — И что справа? Мистер Уизли? Целительница подавилась вдохом и прерванным ответом. На лице Луи не дрогнул ни один мускул. — Инфекционное крыло. Что вы пишете, я могу спросить? — Хокку, — просто ответил Роквелл, не отрываясь от записей. — Обожаю японскую поэзию. Ну так что, идем в инфекционное крыло? Пенелопа, ведите. Коридор был пустым и плохо освещенным. Блекло-зеленые стены, в тон халатов персонала, разбавляли двери с небольшими мутными оконцами. Двери были щедро украшены разномастными цветами из блестящей краски — видимо, чтоб радовать самых юных пациентов. — Значит, это инфекционное крыло? — уточнил Роквелл. Целитель Пенелопа закивала и тут же побледнела, когда мистер Роквелл снова раскрыл записную книжку. — Вы ведущий целитель отделения недугов от проклятий? — Да, сэр. — Давно работаете в больнице? — Десять лет будет в октябре. — Солидный срок. Вы опытный профессионал. — Серые глаза Роквелла так и пригвоздили бедную целительницу к полу. — Тем более мне непонятна такая халатность. Почему в инфекционное отделение вы, а, главное, я, направились без средств индивидуальной защиты? Маска, очки, халат, перчатки — где все это? Луи чуть не выругался. А Роквелл вовсю начал что-то строчить перьевой ручкой. — В инфекционное отделение может попасть совершенно любой, кто ошибся коридором? — Нет, — отрезал Луи. — Но на входе нет соответствующего указателя — «Инфекционное крыло». Этот указатель, к слову, висит двумя ярусами ниже. Я бы хотел знать, почему. — Должно быть, это ошибка. — Что именно? — терпеливо поинтересовался мракоборец. — Ваше присутствие в больнице как таковое или сама ситуация? Губы целителя Пенелопы дрожали. Луи прикусил губу, прежде чем сдаться натиску. — Это не инфекционное крыло. — Тогда что это? — Просто коридор. — Каким образом, внезапно в просто коридоре одновременно оказались заблудившийся мальчик, с трудом передвигающийся Натаниэль Эландер и вы, мистер Уизли? Роквелл перевел взгляд на целительницу. — Пенелопа, вы можете идти. Спасибо. Целительница рассеянно закивала и едва не бегом устремилась прочь. Роквелл звучно захлопнул записную книжку и подошел к двери одной из палат. Не увидев через крохотное мутное окошко никого внутри, он задумчиво обвел пальцем тонкую трещину на стекле. — Ну ладно ваша коллега работает здесь десять лет и проработает еще столько же — ей есть смысл врать и покрывать все, что происходит в больнице, — произнес Роквелл. — Но вы, мистер Уизли, получите свою лицензию и больше капризы Нейта терпеть не будете. Я прав? Луи отмахнулся. — Вы должны защищать Нейта. Его дворецкий был убит на глазах у маглов средь бела дня. А вы здесь что-то вынюхиваете. — Обстоятельства его смерти и вынюхиваю. Расскажите мне, что происходит, и я не буду строить теории. — У вас есть официальное разрешение меня допрашивать? — спросил Луи. Роквелл честно покачал головой. — Дайте мне пять минут, чтоб его получить. Можете пока выпить кофе. — Вы не сможете. Президент Эландер… — … считает меня гораздо более ценным фаворитом, чем вас. Будем ее беспокоить? Луи сунул руки в карманы халата и уставился в мутное оконце в ближайшей к нему двери. — Расскажите мне, что происходит в этом коридоре, — проговорил Роквелл. — Я позабочусь о том, чтоб вы в итоге оказались в стороне от всего этого. Взгляды пересеклись. — У вас три минуты, — прошипел Луи, проведя кончиком волшебной палочки по шву между дверью без ручки и стеной. Дверь резко отъехала в сторону.***
— Я к тому, что нельзя сидеть дома. Нельзя быть амебой под пледиком. — Я твердил эти слова и был уверен, что меня слушают, но не слышат. — Нужно вылезать из своей скорлупы, что-то делать, к чему-то стремиться… Тираду прервал шум воды по ту сторону двери. Я на всякий случай постучался еще раз, чтоб напомнить о себе. — Как минимум, нужно вернуться в школу. Школа это… Это знания. Да, спорные, да, поверхностные и заученные, но знания. Опять же, это трамплин перед колледжем. А человек без высшего образования обречен. О! Ты. — Я увидел Финна в коридоре. — Иди сюда. Тот поднял на меня полный неприязни взгляд. — Давай-давай, иди сюда. — Я притянул его к двери за руку. — Вот скажи ему о пользе высшего образования. Но, присмотревшись к абсолютно лишенному понимания чего-либо в этой жизни выражению лица, я передумал. — Нет, иди отсюда. Вытолкав Финна из комнаты, я закрыл дверь и вернулся к ванной комнате, продолжать воспитательный момент чужого, но доверенного мне подростка. — А не будешь учиться — будешь, как мой тупой телохранитель. Хочешь провести остаток жизни, отсасывая барыгам за дозу и шприц? В дверь вежливо постучали. — Подумай над этим, Альдо. — Я наставительно погрозил ванной комнате пальцем и открыл дверь. Из коридора мне прилетело в лицо со всей мощи покрытого татуировками кулака. Из носа хлынула кровь. — Сука! Оттолкнув ухмыльнувшегося Финна, я вылетел в коридор и, схватившись за ограждение второго этажа, свесился вниз. В надежде, что сидевшие на диване в гостиной атташе и начальник охраны меня заметят, пришлось повысить голос: — Извините! Можно мне другого телохранителя?! — Это кто? — протянул начальник охраны. — Не запоминай, его к выходным уже здесь не будет, — бросила атташе. Они даже не пытались говорить тихо. Я, утерев кровь рукавом, оттолкнул Финна и вернулся в комнату. — Так вот, — заняв место у двери в ванную комнату, продолжил я снова. — Школа — это знания. И еще социум. Да, социум может быть жесток, но… Наконец, дверь открылась. Конечно, это не очень правильно — стоять под дверью ванной, в которой закрылся одинокий половозрелый подросток, и читать мораль. С другой стороны, я поспорил на пятьдесят долларов, что до понедельника верну Альдо Сантана в школу. А за пятьдесят долларов, если потребуется, я верну его в школу хоть по частям и в разных пакетах. Альдо вышел бледный и, потирая красные глаза, прошел мимо, привычно считая меня мебелью. Я поспешил следом. — Слушай, я ведь не просто тебе няня. Я — твой друг. Если тебя что-то беспокоит, что-то на душе, не стесняйся, говори, мы все решим. — Шестьдесят четыре, — утирая губы ладонью, буркнул Альдо. — Ем — шестьдесят четыре, не ем — шестьдесят четыре… — Да это все херня. А знаешь, что не херня? Образование. Шаг за шагом нужно карабкаться вверх по лестнице самосовершенствования. — А я что по-твоему делаю? — Жрешь целыми днями и деградируешь, — вразумил я, спускаясь по лестнице. — Нельзя весь день жрать и сидеть в телефоне. Что можно делать в соцсетях, если у тебя даже друзей нет? Отделанная мрамором кухня блестела чистотой. Пахло не едой — едва уловимый запах чистящих средств перебивал аромат больших лилий в вазоне. Я сел на высокий табурет и опустил руки на прохладную столешницу. — Ты поспорил с Сильвией, что вернешь меня в школу? — Альдо открыл холодильник. Я цокнул языком. — Как можно путать благие намерения с алчными планами? — На сколько? — На пятьдесят баксов. Опустив на стол большую банку шоколадной пасты и багет, Альдо сел напротив. — Если я дам сотку, ты отстанешь? — Вероятно. Отправив в рот полную ложку пасты, Альдо привстал и, вытащив из заднего кармана джинсов сложенную купюру, протянул мне. — Спасибо. — Я спрятал купюру в рукав. — Так вот, давай о школе. Облизывая ложку, Альдо смотрел на меня с ненавистью. — Я дал тебе сотку. — А я не согласился молчать. Ты, кушай, но слушай, совсем не обязательно участвовать в диалоге. Альдо пожал плечами и отломил от хрустящего багета горбушку. — Вот тебе же нравится играть на виолончели? — протянул я. — И у тебя неплохо получается. — Неплохо? У меня абсолютный слух. — Спору нет, круто. Вот и развивайся в этом направлении. Иди в школу, чтоб получить аттестат. Получи аттестат, чтоб идти учиться дальше. Опять же, если не научишься жить в социуме школы, в колледже тебе делать нечего. — Отлично, не пойду в колледж. — Блядь, ну Альдо. Какой у тебя абсолютный слух, если ты не слышишь меня? — взвыл я. Альдо пожал плечами и откусил еще один кусок от багета. Вдруг синие глаза расширились. — Ты же вроде не дурак иногда бываешь. Выучил же все эти свои ноты, гаммы и что там еще есть… что? Альдо сунул перепачканные липкой шоколадной пастой пальцы в рот, и вытащил какой-то небольшой белый камешек, расколотый надвое. — Опять, — простонал Альдо, сжав руку в тот момент, как я разглядел, что там было. — Это что, зуб? — Я поежился. Бросив это в мусорное ведро, Альдо пожал плечами. Я скривился. — Что-то это как-то… не очень нормально, мне кажется. Может, надо кому-то сказать? — Да всем насрать, — отмахнулся Альдо. Я неловко почесал затылок. Альдо снова сунул ложку в банку с пастой. — Так вот, — поняв, что все в порядке, завел шарманку я. — О твоем обучении… Когда в открытую дверь постучали, я быстро захлопнул крышку футляра. Не сразу пришло осознание, что это не воровство. И даже что не повесят за шею на пальме, как распорядился бы Альдо Сантана, при виде того, что мои грязные руки трогают его бесценную виолончель. — Прости, конечно, что прерываю такой момент. — Густой бас Михаила в любой ситуации звучал как угроза. — Но у нас проблема. Я фыркнул. — Какой момент? — Нашарил молнию сбоку футляра и звучно застегнул. — Ну я хуй его знает. Если ты за этим сюда приехал, значит этот инструмент важен как память… — Я сюда приехал, потому что ты угрожал устроить мне самосуд, — напомнил я насмешливо. — А виолончель — единственное ценное, что осталось в этом доме. На парня, который ею владел, папаша спускал миллионы зеленых, лишь бы тот не вскрывался. Не удивлюсь, если это — какой-нибудь ворованный Страдивари. Или что-то на заказ из редкой породы священного дерева. Как вернемся, приценюсь сколько вообще стоят струнные инструменты. — Я как раз об этом, — нетерпеливо сказал Михаил. — Надо загнать туристов обратно в чемодан и валить отсюда. Я снова фыркнул. Чемодан валялся на берегу. Туристы бегали где-то на виноградниках, если, конечно, еще бегали. — Как ты себе это представляешь? — Я не знаю. — Ко мне какие вопросы? Ожидание, что Поттер будет всех спасать? Увы, я не тот Поттер и никогда им не был. — Я говорил, что здесь инферналы. Я говорил, что здесь жрут людей. Говорил, что здесь опасно. — Я подхватил тяжелый футляр и вышел из бывшей спальни Альдо Сантана, не вглядываясь в стены, в покрытое слоем пыли покрывало, в замусоленный ковер под ногами и сухие комья, увязшие в каменной земле — некогда папоротниками в горшках. — Но ты продал всем билеты, эти дебилы их купили и вот они здесь. Каждый получил, что хотел. Ты — деньги, я — виолончель, колдуны — впечатления. А Роза… Я увидел ее силуэт на балконе. Кузина вовсю фотографировала сверху вниз, как сонные инферналы рассыпались по участку, будто страшные садовые фигуры. — А Роза счастлива. Пахло внутри дома затхло, но не мерзко. Всяко лучше, чем в первый месяц после того, что произошло в этих стенах: должно быть, там просто глаза жгло от смрада инферналов, разложения останков тех, кто не выбрался, гниения еды на кухне. Интересно, что произошло с едой? Всегда было много еды, забитый холодильник. Много мяса, много сыра, яйца, овощи, фрукты, пирожные. Оно все тоже сгнило в холодильнике. Даже стало интересно, как это все выглядело сейчас, спустя годы — я всерьез захотел спуститься на кухню и посмотреть. В какой момент пропало электричество? Дом медленно умирал, и я бы понаблюдал за этим, если честно. Почему-то было интересно: когда с треском погасла последняя лампочка, когда лужи крови превратились в грязный налет на полу и стенах, как засыхали покинутые растения, почему осколки давно разбитых окон на первом этаже были уже не прозрачными, а мутными. Когда заклинания собрали их воедино и вернули на место, чтоб хоть чем-то огородиться от инферналов снаружи, окна стали как будто измазаны клеем — грязные, липкие. — Че она делает там? — Я стоял, облокотившись об ограждение второго этажа и смотрел вниз. Внизу копошилась Рада Илич, вырисовывая на своим посохом мудреные знаки. Воронья лапка, болтавшая на посохе в качестве то ли талисмана, то ли украшения, покачивалась на тонкой веревке, а очерченные знаки оставляли на полу жженные следы. Михаил перегнулся через ограждение. — Все они с ебанцой, темные маги. — Дурмстранг, — пожал плечами я. — Болгария — страна льдов и контрастов. — Во-первых, в Болгарии тепло, она рядом с Турцией, — послышался холодный голос. — Во-вторых, Дурмстранг не в Болгарии. В-третьих, я не болгаринка. Мы переглянулись, а Рада Илич даже не обернулась, чтоб взглянуть на нас с оскорбленным негодованием. — Она нас слышала? — Идем. — Михаил подтолкнул меня. — А то еще сглазит, ведьма проклятая. С балкона вышла Роза. Ее камера дымилась сильнее обычного. Осторожно задернув за собой клочковатую занавеску, Роза присела в скрипнувшее кресло рядом. Взгляд ее не сходил с меня — еще одна красотка бесхитростная, ждала от меня активных действий. — Надо согнать всех в чемодан, — не унимался Михаил. — Хоть кого-то, кто остался. — Иди, сгоняй. Твоя же сделка. Я спускался вниз по лестнице, оставляя чистый шлейф тусклой древесины на покрытых толстым слоем пыли перилах. Пол был грязным — земля, хрустящие под ногами листья, осколки, коричневый налет, лужи совсем свежей крови, в которой остались разногабаритные клочки плотной, еще не утратившей красок ткани. Ткань синяя, плотная, знакомая. Под ногами хрустнуло что-то плотнее, чем хрупкие листья. Веточка. А может чья-то сухая косточка. — Да послушай ты. — И снова навис Михаил. — Надо уходить. Хуй знает, сколько горят сигнальные искры и когда сюда прибудет новый отряд мракоборцев. — Ну сейчас инферналы немного отойдут от калитки, — протянул я, оторвав от ошметка форменного пиджака нашивку орла на фоне звездно-полосатого флага. — И трансгрессируем на пляж, к чемодану. Если получится сделать это тихо, то успеем залезть в чемодан до того, как на нас бросятся и растащат на атомы. — Прошу прощения, — послышалось над ухом. Михаил вздрогнул и обернулся. — Ёб твою мать, страшная какая! Напугала! Роза сделала вид, что не услышала, присев на нижнюю ступеньку лестницы. — А можно отсюда трансгрессировать прямо в чемодан? Я оторвал взгляд от ошметков формы мракоборцев и повернулся. — А ты не так глупа, как говорит выражение твоего лица… — Нельзя, — сокрушенно отрезал Михаил. — На чемодане антитрансгрессионные чары. Чтоб без билетов и бесплатно никто не вздумал лезть. Роза возвела глаза к потолку. — Это победа. — Да, блядь, это победа, — прогнусавил Михаил. — Напоминаю, что один должен остаться снаружи, чтоб трансгрессировать потом с чемоданом. — Короче, — шепнул я, не сводя взгляда с широкой спины темной ведьмы, которая напустила из посоха вокруг себя какого-то зыбкого черного дыма. — Я предлагаю сливать Раду. Трансгрессируем к чемодану, и пусть с чемоданом трансгрессирует она. Ну а что? Бицуха мощная, чемодан удержит. Чернокнижничала здесь, может у нее там зенит силы сейчас, и она раскидает инферналов как Кинг-Конг. — А с остальными? И снова тупик. Почему нельзя было просто всех бросить и спасаться самим из этого дома? Снова. Я молча встал и зашагал мимо Рады на кухню. Не целенаправленно, конечно, просто хоть куда-нибудь. Да и было же интересно, как выглядит просроченная на пять лет еда в неработающем холодильнике. Выглядело это как буйная флора плесени и сухие корочки — не так омерзительно, как рисовала фантазия. На дверце, в узком отделении, стояла темная стеклянная бутылка, заткнутая пробкой. Вдруг я вспомнил, что вилла Сантана — это алкогольный Клондайк. Конечно, ума хватило не допивать остатки скисшего винища, которое несколько лет стояло в холодильнике, но вино не портилось. Что такое пять лет для вина? Выдержка. Открыв посудный ящик, я достал штопор. Ну а что? Все равно сидели без дела. — Охренеть вообще. — Кто бы удивился, что Роза станет осуждать меня вслух. Покручивая штопор, я обошел тумбу, переступил через очередной ком синей ткани. Дверь погреба, где от солнечных лучей прятались бесчисленные бутылки, была рядом и была открыта. Ступени вели вниз, в темноту — здесь всегда темно, а еще помню, что по бокам от лестницы когда-то были маленькие лампочки, которые освещали спуск. Иначе можно было легко споткнуться, шаря ногой в поисках ступеньки, а уж если руки полны бутылок… — Вот черт. — Я только опустил ногу на ступеньку, как понял, куда спускаюсь. Впервые с тех лет я задумался о том, как умер Финн. Был ли заживо растерзан, как гоблин у дверей, или забился после падения вниз в место, показавшееся безопасным, где и умер от потери крови, сепсиса или пущенной в лоб последней пули, в тот самый момент, как прибыла помощь из МАКУСА вместе с ликвидатором. Нет, я даже не задумался. Я просто предположил, невзначай. — Никогда не прощу, что ты смог меня во всем этом бросить одного, урод, — буркнул я и захлопнул дверь в погреб. Старые петли скрипнули. — Поттер! — Я обернулся на возглас. Бросив на дверь прощальный взгляд, быстро вернулся к лестнице. Роза стояла к мутному, восстановленному заклятием из осколков, окну ближе всех. Повернувшись ко мне, она указала пальцем на картину снаружи. Ленивых и сытых инферналов сбивали с ног яркие красные искры проклятий, а к дому, путаясь в мантиях и плащах, спешили наши туристы. Один из них, заметив Розу в окне, принялся колотить по стеклу кулаком. — Это плохо. — Я шагнул вперед и переглянулся с Михаилом. Тот хоть и изъявил ранее желание искать разбредшихся магов, выглядел встревожено. За окном мелькали алые вспышки — инферналов оттесняли назад от дома. Они падали, но поднимались, снова приближались, и снова их откидывало назад. Волшебники колотили в окна, один побежал на крыльцо, попутно еще один залп искр. — Надо впустить их. — Роза обернулась. — Они шумят. Открой дверь и сюда влетят мертвецы за ними, — вразумил я, глядя через плечо бившего кулаком в окно, на то, как отбрасываемые заклятиями к воротам инферналы жмутся друг к другу. Маги совершили роковую ошибку дважды: подняли шум и, оттесняя назад к воротам инферналов, собственноручно сгрудили их в смертоносный поток. Я не видел, как переплетались их жилы, как сливались воедино комья гниющей плоти, но видел, что пустых просветов между тощими фигурами становилось меньше. — Роза, только дернись! — Я быстро нацелил на нее палочку. — Их разорвут. — Нас всех разорвут, если ты откроешь дверь. Назад! Поток уже летел навстречу. Не в дверь — прямо в окна. Миллиард движений в секунду. В мутном окне поток неумолимо приближался. Дверь распахнули — маги вбежали внутрь. Я дернул Розу за руку, оттягивая назад. — Наверх! — крикнул я. — В конце коридора балкон, там лестница вниз. Самое интересное, что первыми ломанулись на второй этаж те, кто только что прибежали. Роза, к моему ужасу и отчасти восхищению, подняла дрожащими руками камеру и снимала стремительно приближающихся к окнам мертвецов. Я уже видел это месиво гнилой плоти и слышал треск стекла, как вдруг пол под ногами колыхнулся, словно проползла немыслимо огромная змея, приподнимая фундамент дома. Послышался негромкий стук посоха и в ту же секунду волна черного дыма понеслась прямо навстречу мертвецам. Окна разлетелись на тысячи мелких, похожих на снег, кусочков. Поток инферналов, столкнувшись с черным дымом, взревел разнозвучными хрипами и оказался отброшен далеко назад. Рада Илич вытянула сильную руку и, сжав кулак так, что напряглись вены на крепких мышцах, пророкотала какое-то путанное заклятие. Поток разлетелся, разбросав инферналов по сухой траве, как манекенов. — Есть в ней что-то такое жуткое, но дико сексуальное, — проговорила Роза, когда мы, закрывая голову от осколков, поспешили наверх. — Согласен, — не стал спорить я и переглянулся с кузиной. — Фу блядь, извращенка. Инферналы снова сгрудились в поток и неслись обратно в дом, минуя развеявшийся черный дым. Рада присела на одно колено и опустила ладонь на вмятину в полу. — Стойте-стойте, — Роза вцепилась в перила и снова передумала спасаться бегством. — Мы что, бросим ее? — Вальгалла уже зовет к себе этого храброго воина, — сказал я поспешно, толкая ее в спину. И среди десятков звуков услышал, как ладонь звучно опустилась на пол. Ладонь отбивала ритм. Я его слышал. Я его помнил. Долгий, тягучий, монотонный — в сотни, тысячи раз громче, чем должно быть обычное отбивание ладонью по полу. Гулкий и обволакивающий — я не слышал ничего кроме, я не видел ничего кроме. Ритм бился в висках, этим ритмом судорожно застучало и сердце. Лицо горело и внутри бушевало пламя: его острые, как пики, языки вздымались верх, и тоже по ритму. Как в ту ночь. Я обернулся, щуря слезившиеся глаза. Инферналы бились на одном месте, подгибались на сухих костлявых ногах. Ритм становился громче, громче, и еще громче — я зажал уши, чтоб этот звук не разорвал голову. Тонкие лозы оплетали руку Рады Илич, тянули вниз, мешая отбивать ритм. Я не видел, откуда эти лозы тянулись. Они, как змеи на раскаленном металле, извивались, цеплялись за запястье и пальцы — им был невыносим ритм так же, как мне. Ритм становился все быстрее и быстрее — ладонь Рады была красной. Из сомкнутых тонких губы вырвался гортанный хриплый бас, который сложился в какие-то слова, непонятные, зазывающие. Лозы, тянувшиеся к шее темной ведьмы, дергались, что бы там не хрипела Рада, оно пугало и мертвецов, и темные оковы. Шея напряглась, широкие плечи дрожали — ведьма давилась своими проклятиями, будто пыталась выплюнуть засевшую в горле змею. Из мертвецов начало что-то сыпаться. Они не двигались, лишь разевали рты и хрипели. И вдруг что-то пошло не так, не как в ночь, когда весь этот кошмар начался. Из груди Рады вырвался громкий кашель, а ладонь, замерев и прервав обволакивающую пелену ритма, опустилась на пол. И я очнулся. Спина Рады согнулась колесом, громкий, дерущий горло кашель, эхом прокатился по дому. Инферналы начали дергать жилистыми пальцами. — Вставай. — Я бросился вниз и, схватив Раду под руку, протянул ей посох. Опираясь на меня и посох, она с большим трудом поднялась на ноги и выпрямилась. Губы ее были в крови. — Акцио! — воскликнул я, уже не стараясь быть тихим. Футляр с виолончелью, выбив под своим весом часть хрупкого ограждения второго этажа, летел мне навстречу и больно ударил грифом в живот. Мертвецы, хрипя, летели на нас волной, и я, не став в этот раз прощаться с ними криком, усмехнулся, прежде чем трансгрессировать и заставить их наброситься на ничто. — Где вы, блядь, ходите?! — нечеловеческим голосом орал Михаил. — Бегом! Океан неспокоен. Волны шумели, вода была грязной, илистой. На размытый берег выбрасывало мерзкие водоросли. Чемодан лежал на влажном песке, открытый и ожидающий только нас. Я аккуратно сунул первой виолончель. — Да ты серьезно?! — Михаил готов был голову мне открутить. Кто-то принял виолончель снизу — я отпустил ее, и звука грохота при падении не последовало. Затем, как получившая хороший разряд током, спустилась Рада. — Когда вылет обратно? — спросил я. Михаил ощупал внутренний карман рубашки, проверяя билет. — Ладно, потом. Крышка за мной захлопнулась. Я совершенно забыл, что придется спуститься по веревочной лестнице, а потому едва не грохнулся вниз, когда нога не нащупала устойчивую ступеньку. Пассажиров было значительно меньше. Я не вглядывался в их лица, чтоб гадать, как им услуги нашего турагентства. Миновал Розу, которая, прислонив виолончель к лавке, уселась и принялась проверять пленку в своей камере. Меня интересовала только Рада Илич. — Что это было? — прямо спросил я, отыскав ее у места, где и встретил по пути в Сан-Хосе. Отпив из поясной фляги чего-то, Рада опустила на меня взгляд. — То, что ты делала. Что это? — Как же бесило ее молчание. — Какая разница, — бросила она, наконец. — Не это важно. — А что тогда важно? Она снова сделала глоток. Из фляги пахнуло травами и чем-то крепко-спиртным. — То, что тот, кто мне помешал довести дело до конца, был где-то неподалеку. Как бы мы никого не забыли. Чемодан тряхнуло так, что на ногах не устоял никто. Лавки взметнулись и рухнули с грохотом, фонари перекрутились, брызгая маслом. Очертания пропали, смешавшись в калейдоскоп людей, лавок и огней — Михаил, сжав чемодан за ручку, трансгрессировал прочь отсюда, и черт знает куда именно. В следующий раз чемодан открыли только спустя достаточно долгое время, когда я успел вздремнуть. — Вылезаем по одному. Палочки перед собой! — донеслось сверху. Таможню мы, очевидно, не прошли.***
Когда в дверь коротко постучали, преподобный Рамос машинально бросил взгляд на ящик тумбочки, где в жестяной коробке из-под печенья хранился пистолет. Гостей преподобный Рамос не любил и не ждал. Тем не менее, напоминая себе, что его соседи, как и подавляюще большая часть города, люди хорошие, мирные и вряд ли будут приветствовать любимого пастора пулей с порога. Открыв дверь незваному гостю, преподобный Рамос замер без движения. Перед ним стоял высокий гладковыбритый мужчина в удлиненном темно-синем пиджаке. Джон Роквелл, приготовившись натянуть на лицо приветственную улыбку, не шелохнулся. — Вы? — проговорил он, узнав человека перед собой. — Вы, — проскрипел преподобный. Роквелл сделал над собой усилие, чтоб приветственно улыбнуться уголками губ. — Удивлен, что вы меня помните, мистер Сантана. — Как забыть. Это же вы были тогда у ворот моего дома. — Да. — И нихрена не сделали, чтоб спасти парня внутри. Надеюсь, спите крепко, — усмехнулся преподобный. Лицо Роквелла потемнело. — Чем обязан? — напомнил преподобный, вскинув бровь. — Поговорить. — Прошу. — Не с вами. Знаете, столько пробелов в недавнем инциденте, а сейчас я понимаю, откуда взялась пуля в голове дворецкого. Преподобный Рамос обернулся и глянул на пустой диван. Секунду посмотрев, он снова перевел на мракоборца взгляд. — Бросьте, — снова заговорил Роквелл. — Дайте мне поговорить с мальчиком, и пусть с пулей в голове дворецкого разбирается полиция. Если, конечно, сочтет нужным. Преподобный Рамос, вздохнув, отошел от двери, впуская гостя. Роквелл вошел, не глядя на преподобного, но чувствуя спиной его жгучий взгляд. — Да только вряд ли он станет с вами говорить. — Почему? Шок? — Это самый упрямый в мире ребенок. Если он принципиально решил, что не произошло ничего страшного, он будет молчать. — А он молчит? Преподобный кивнул. — Я все же попытаюсь, — кивнул Роквелл. — Вы сальвадорцы, верно? Ощущая повисший между ними расизм, преподобный сузил глаза. — А что? — Хочу уточнить, говорит ли мальчик по-английски. — Только если вы ему понравитесь. Вторая дверь. Роквелл повернул голову. — Поприсутствуйте. Я не могу говорить с ребенком без родителя или опекуна. Постучав в дверь, преподобный толкнул ее от себя. Матиас, лежавший на кровати, сдвинул наушник. Завидев за спиной дедушки незнакомца, он взглянул на преподобного с опаской. — Este imbécil blanco quiere hablar contigo. Si no quieres, lo echaré, — проскороговорил преподобный Рамос. — Gracias por la introducción, señor Santana, — косо глянув, ответил мистер Роквелл. Преподобный прикусил язык. — Я посижу, не обращайте на меня внимания. Мистер Роквелл закрыл за собой дверь и натянул фирменную приветственную улыбку. — Привет, Матиас. Меня зовут Джон, я мракоборец. И протянул ладонь, но мальчик, не вставая с кровати, одарил его бесцветным взглядом. Ладонь сжалась в кулак и опустилась. Роквелл понимающе кивнул. — Поговорим о том, что случилось на экскурсии? Матиас смотрел перед собой, не мигая и напрочь игнорируя все живое в комнате. — Мы можем говорить по-испански, если тебе удобнее так. Судя по всему, мальчику была удобнее тишина. Снова заткнув ухо наушником, он открыл ноутбук на кровати. — А я говорил, — пожал плечами преподобный. — Вас проводить? Роквелл, оглядев комнату, опустил взгляд на кресло, на спинке которого висел форменный бомбер. — Ха. — Мракоборец подошел ближе и, оттянув бомбер за рукав, рассмотрел вышитого золотыми нитками горного льва. — Неужели эта традиция до сих пор работает? Матиас внимательно наблюдал за тем, как его драгоценный бомбер посмели трогать руками. — Я закончил Ильверморни почти тридцать лет назад, и у меня был точно такой же. — Роквелл заулыбался в ностальгическом порыве. — Только с Птицей-Громом. Иметь на последнем курсе такой бомбер — это верх престижа.Ведь всем известно, что Птица-Гром всегда, во все времена, рвала Вампус. Матиас стянул наушник и сел на кровати, сжав кулаки. Его могли преследовать. Ему могли угрожать. Но оскорблять факультет — дело последнее. — Тебе че, компас одолжить? А то ты как-то попутал на жизненном пути в моем доме, — ледяным тоном произнес Матиас. — Матиас Энрике Моралес Сантана, — прошипел преподобный из угла. — Дай ему хотя бы шанс подумать, что мы приличные люди. — Дед, мы за такое на Вампусе убиваем. — Ну да, ну да, — фыркнул Роквелл. — Знаешь, кого берут на Вампус? — Кого? — Кто между двумя картинками пять отличий найти не смог. Черные глаза Матиаса налились кровью. — А знаешь, кого берут на Птицу-Гром? — процедил он, придвинувшись вплотную к мракоборцу. — Кого? — Тех, кому даже сортиры драить не доверяют. Тонкие губы Роквелла ехидно дрогнули. — Это было хорошо, молодой человек. Признаю, раунд за Вампусом. — Легавый, из Птицы-Грома? Ты вообще не с того знакомство начал. — Матиас презрительно скривил губы. — В этом весь Птица-Гром. Если пришел — присядь и излагай нормально, с уважением. И косо указал в кресло. — Его первые проблемы с законом, — шептал едва слышно преподобный Рамос. — Не нагнетайте, пожалуйста. — Роквелл сел в кресло и глянул на него строго. — Никаких проблем, я просто хочу поговорить. Матиас сполз на край кровати и сел по-турецки. Взгляд не сводил с дедушки, что от Роквелла не укрылось. Преподобнй Рамос лишь едва заметно кивнул. — Я знаю, что вы вернулись в Гальвестон буквально пару часов назад. Расскажи, что случилось сегодня утром на экскурсии. Мальчик нахмурился. — Ничего. — А в том коридоре? — Ничего там не было. Я все выдумал. Преподобный Рамос так резко вскочил на ноги, что Матиас вздрогнул. — В смысле? Мистер Роквелл поспешно выставил ладонь вперед. — Зачем ты все выдумал? Мальчик коротко пожал плечами. — Просто. Было скучно. — Ты сидел трясся весь, расскажи человеку, что там было. — Преподобный Рамос подскочил к кровати и присел на корточки. — Не бойся ничего. Я все решу. Надо будет — найдем остальных. — Можно попросить вас сделать молодому человеку чай? — поспешно прервал Роквелл. И с нажимом взглянул на преподобного. Когда за ним медленно закрылась, но без хлопка и оставив щель, мистер Роквелл ободряюще кивнул. — Легче? Мальчик смотрел в прикрытую дверь, не ответив. — Знаю, что ты ничего не выдумал. Я был в больнице, и на сто процентов могу сказать — я на твоей стороне. И снова молчание в ответ. Матиас недоверчиво смотрел на мракоборца. — Чего боится бесстрашный Вампус? — Он не доверяет мракоборцам. Роквелл улыбнулся и вздохнул. — Понимаю. — Ну вот. — А что если я скажу, что основатель Вампуса, Вебстер Бут, был мракоборцем? Понял бы тебя он, храбрый вампус? — Да хоро-о-ош! — взвыл Матиас, снова вырвавшись из своего ступора. — Чем быстрее ты мне поможешь, тем быстрее я уйду, — напомнил Роквелл. Нехотя поднявшись на затекшие ноги, Матиас присел перед рюкзаком и, открыв небольшое отделение, достал конверт. Поколебавшись еще пару секунд, он протянул конверт мракоборцу, восковым оттиском в форме расправившего крылья орла кверху. Роквелл, открыв уже распечатанный конферт, вытянул письмо. Матиас вернулся на кровать, уселся по-турецки снова и принялся терпеливо ждать, внимательно наблюдая за мракоборцем напротив. Дочитав письмо, мистер Роквелл сложил его вдвое. — Я хочу, чтоб ты сразу понял две вещи, — твердо сказал он, глядя мальчику в глаза. — Первое — никто тебя не исключит из Ильверморни за использование магии вне школы. Нет такого права. Если ты колдовал не на глазах не-магов, а уж тем более в месте, где были только волшебники, самый максимум, что тебе грозит — замечание от декана. А, учитывая, что это была самооборона, не бойся и замечания. Матиас заерзал. — И второе, — продолжил Роквелл, сунув письмо обратно в конверт. — Нет такого закона, который может разлучить тебя с дедушкой, при условии, что ты этого не хочешь. Если ты боишься этого, то оба вопроса я возьму на контроль и прослежу, чтоб тебе никто и ничего не мешали учиться в Ильверморни, и вернуться на каникулы к дедушке. Договорились? И протянул письмо обратно. Матиас взял за его край, но пальцы мракоборца не выпускали конверт. Дернув письмо настойчивее, Матиас вдруг замер. Большие глаза расширились, а кончик вздернутого носа дрогнул. Медленно, не выпуская письма, он опустил голову и, чуть дотронувшись щекой до запястья мракоборца, начал делать мелкие жадные вдохи. Взгляды пересеклись. — А теперь веришь, что я на твоей стороне? — спросил Роквелл, разжав пальцы на конверте. Облизнув пересохшие губы раздвоенным языком, Матиас кивнул. — И потом появился другой человек, в халате целителя. Мне кажется, он ненастоящий целитель. Целители выглядят усталыми и умными, а он выглядел как врач из тех фильмов, распространение которых запрещено законом и которые мне смотреть не следует, как благочестивому христианину, хотя бы до двадцати одного года. Имени я того целителя не знаю… — Ничего, я тебя понял, — кивал Роквелл, поспешно записывая рассказ мальчика. Преподобный Рамос, наблюдая за ними из коридора, задумчиво постукивал по двери пальцами. Когда же Роквелл захлопнул записную книжку, преподобный вошел в комнату, держа в руках чашку с остывшим чаем. — Можно, возьму письмо? — поинтересовался Роквелл. Матиас пожал плечами и указал взглядом на конверт. Мракоборец, осторожно заложив его между страниц записной книжки, кивнул. — Спасибо тебе. Спрыгнув с кровати и снова присев рядом с рюкзаком, Матиас дернул молнию. Покопавшись немного, он достал небольшой лоскут плотной коричневой кожи и решительно протянул ее Роквеллу. — Вот еще. Замешкав мгновение, Роквелл взял лоскут и, повертев его за разорванный ремешок, сунул во внутренний карман пиджака. — Не буду больше тебя мучить, — поднявшись на ноги, сказал мракоборец. — Кстати говоря, признаюсь, я был с тобой не до конца честен. Матиас обеспокоено вытаращил глаза. — Как? Роквелл усмехнулся. — Я не учился на Птице-Гром. — А зачем тогда? — Нужно было, чтоб ты заговорил со мной. Прости, но ты попался на уловку. Матиас сокрушенно раскрыл рот. И хотел уже высказать о своих поруганных моральных ценностях, тем более, что с такой важной вещью, как факультет, не шутят, но мракоборец махнул рукой на прощание и вышел из комнаты. Должно быть, он трансгрессировал сразу же, потому как уже через минуту, когда Матиас вышел из комнаты, Роквелла в доме не было. Преподобный Рамос сидел на диване и сосредоточено смотрел в телевизор. Сев рядом, Матиас тоже уставился в экран со всем вниманием того, кого интересует реклама ароматитческого ополаскивателя для белья. Первым не выдержал преподобный и перевел взгляд с телевизора на внука. Внук, не заставив долго ждать, тоже повернул голову. — Научишь стрелять? — опередив деда, который как раз подыскивал слова о том, что произошло утром, выпалил он. Преподобный хмыкнул и прикрыл глаза. — Почему сразу нет? — Матиас цокнул языком. — Потому еще что не время.***
Не назову точное количество часов, проведенных за решеткой в тесной камере. Скажу лишь, что с каждой минутой обстановка накалялось до очень опасных градусов. — Это не я всех слил, это изначально была тупая идея! — орал я, сжимая острую щепку, которую отковырял от старой лавки в камере. — Я говорил сколько раз? Сколько? Миллиард, блядь, раз, я говорил, что не закончится это ничем хорошим. Подойди только ближе, я тебе эту деревяшку в шею вгоню. В бою, в любом, я был плох, а с Михаилом разница в весовой категории исчислялась немыслимыми отклонениями. По лицу я получил уже трижды, один из которых — об решетчатую дверь камеры. Но еще в тот момент, когда из аэропорта не пойми какого города, трое мракоборцев МАКУСА, больше похожих на ряженных студентов-старшекурсников, нас всех перенесли в нью-йоркский Вулворт-Билдинг, я понимал — меня в камере будут убивать. Даже доверяй мне Михаил на все сто, я был стукачем МАКУСА — как белый день ясно, кто будет виноват во всем, что может хоть на кроху выбиться из картины идеального плана. А так как, не устану повторять, идеальный план был обречен на провал с самого начала, мне сразу же хватило мозгов занять место у лавки и отковырять от ее старых досок острую занозистую щепку. В конце концов, когда из соседних камер задержанные принялись громко орать, то ли поддерживая вытряхивающего из меня душу Михаила, то ли наоборот, в темный коридор, освещая палочками путь, вбежали все те же юные, но преждевременно седеющие мракоборцы. — Да они там сейчас поубивают друг друга! За что мы здесь, скажите, пожалуйста! Я — свободная пресса, а очкастый просто виолончель спер! — вцепившись в решетку, орала Роза. — Остальных хоть на гильотину, но, нас двоих, прошу, сопроводить к консулу! Меня вытолкали из камеры и, прижав саднящей щекой к шершавой каменной стеной, скрутили руки за спиной. Щепка выпала из пальцев, но, благо, меня оттащили в камеру напротив, несмотря на попытки Михаила и его оставшуюся в живых туристическую клиентуру просунуть руки сквозь решетку и хватать меня за одежду. — Слышь, — из соседней камеры, шепнула Роза. — Коси под сотрясение и зови на помощь. Тебя отведут в больничку, стащи оттуда кусок ваты или пластырь, преврати в портал и мы с тобой отсюда слиняем. — Еще один кладезь гениальных идей, — буркнул я, плюхнувшись на лавку. Разбирать и ее на щепки смысла не было — в этой камере посчастливилось быть одному. Под аккомпанемент угроз и воплей, я прикрыл глаза и вздохнул. Часы продолжали тянуться. Я знал, что по старому сценарию нас по одному начнут тягать на допросы в тесную комнату без окон, где стены имеют привычку с грохотом сужать пространство вокруг. Я бывал на допросах не раз и не два, и это только в МАКУСА. Не сказать, что привык и, подобно Наземникусу Флэтчеру, относился к задержаниям с азартом и смирением. Просто я устал за последнее время. Устал настолько, что не переживал вообще. Апатия эта начинала беспокоить, если так задуматься: я не боялся там, на вилле и не жалел никого и готов был с легкостью попрощаться с любым, кто не смог бы выбраться. Мне не было горько за погибших мракоборцев и больно за Финна, который остался в винном погребе навсегда. Я не злился на тех всех, кто винил меня в том, что вернуться домой без проблем не вышло. Тогда, в камере, под крики и освистывания, я просто думал о том, что как-то не туда я двигаюсь, раз выходит так, как выходит. Было ли так беспечно всегда или что-то изменилось? Прошло еще около двух часов, прежде чем я понял — нет, не всегда. Понял, когда услышал в темноте коридора знакомый усталый голос: — Ну какие контрабандисты? Мне вообще не до этого. Сколько они там сидят? — Часов пять. Ничего себе, мы засиделись. Шаги становились громче. — Почему они сидят часов пять? По одному и допросить каждого, что мешало? Вы меня ждали из Техаса? Так вот напомню, что если меня нет в здании, то это не значит, что работа стоит и никто ничего не делает без пинка под зад. Если за две недели службы это еще сложно понять, значит, мне на стол заявление и обратно в академию, слушать курс еще раз… — Джон! — Я бросился к решетке и, вцепившись в грязные прутья, жадно выдохнул. Могу представить, как это выглядело со стороны, особенно для тех, кто знал, что я стукач, но не до того было. Во всей апатии и усталости, я совершенно забыл о том, что, нет, все же кое-чего боялся на вилле. Я забыл о том, что Джон Роквелл мог быть там, ликвидируя вышедшее из-под контроля проклятие. И вот я его увидел. Живого. В форме. Джон чуть не споткнулся об порожек, увидев меня по ту сторону решетки. — Какого черта? Не знаю, что на это ответить, благо вопрос был не мне адресован — Роквелл повернулся к подчиненному. — Это что такое? — Тебе начальник вопрос задал, чего глазки в пол… Услышав еще один знакомый голос, голос, который надеялся и молился не слышать больше никогда, Роквелл повернул голову к соседней камере. — А это что такое?! — Не знаю почему, но у него на мою кузину Розу явственно задергался глаз. Роза скромно зашла в тень. С Роквеллом творилось страшное — кажется, последний клапан самообладания сорвало напрочь. — Господи, за что? Ну за что? — причитал он, закрыв лицо руками. — Вы все издеваетесь надо мной или как это вообще? — Роквелл, вы зря так все близко к сердцу. Нервное выгорание в вашем возрасте… — Роза, заткнись! — гаркнули ей одновременно четыре голоса, включая мой. Роквелл сделал очень глубокий вдох и прижал пальцы к вискам. Понимая, что компрометирует себя такой слабиной, он сделал усилие, чтоб не сорваться снова. — Поттера — в мой кабинет. Репортершу следом. — О-о-о-о! — донеслось улюлюканье из камеры. — Понятно! — Поттера? — неуверенно спросил служащий. Роквелл глянул на него с негодованием. — То есть, документы задержанных не смотрели вообще? Никто из троих? — Никто ничего не проверял, сразу всех мордой в пол и по камерам, — подсказала Роза жадно. Я ожидал, что сейчас будет эпичнейшее явление злого начальника, но Роквелл почему-то сдержался. — Выполняй, что говорю. Он зашагал прочь. Шаги его стихли на винтовой лестнице. Молодой мракоборец, явно к начальству любви не питавший, нехотя провел волшебной палочкой по контуру замочной скважины. Дверь лязгнула. Я, на выходе, не сдержался и продемонстрировал Михаилу средний палец.***
Я знал, что Вулворт-билдинг внутри представляет собой фантастически красивое здание с хрупкой на вид винтовой лестницей, которая спиралью поднималась к самому президентскому этажу, что под самой крышей. Однако, повели меня не по той самой лестнице, любоваться видом сверху вниз, на бьющий высоко-высоко струями вверх фонтан, а по каким-то путанным ходам. Сначала направо, по узкому коридору с теми самыми грохочущими сужающимися стенами, затем долго по прямой. Вышли, наконец, к неожиданно пустому залу, похожему на шахматную доску, на которой раскинул крылья исполинский белоголовый орел. Там я впервые за день увидел часы и понял, почему зал был пуст. Без четверти десять вечера. Один из восьми лифтов, что были по обе стороны шахматного зала, приветственно звякнул и открыл решетчатые двери. Мракоборец, шагнув вслед за мной, прижал к выщербленной в панели выемке пропуск и нажал на кнопку. — Хорошего дня! — обрадовал голос невесть откуда, когда двери закрылись и лифт мягко начал подъем. Поднимались долго, а я рассматривал своего сопровождающего, все пытаясь угадать, сколько же ему лет. На вид был мальчишка, выглядел не старше меня. Меня, вчерашнего школьника. Не думаю, что черту страшной цифры «тридцать», мракоборец успел разменять. Когда лифт остановился, нам снова пожелали хорошего дня. Я вышел на этаж, несомненно где-то под самой крышей, увидел в конце коридора видневшуюся часть той знаменитой винтовой лестницы, но мракоборец снова повел меня коридорами. На сей раз проходили мимо арочных окон — высоких и в старых рамах из темного дерева. Вид открывался, надо сказать, потрясающий — в Нью-Йорке была ночь. Усеянное звездами небо сияло в унисон и мелкими огнями мегаполиса. И я засмотрелся, шагая, а потому внезапно оказавшаяся перед глазами дверь стала сюрпризом. Мракоборец дважды постучал, толкнул дверь рукой и, не став заходить, лишь указал мне ладонью на вход. Кабинет был большим и неожиданно незахламленный канцелярской рутиной. Массивный стол чист — кроме латунного блюда с двумя свечами, чернильницы и набора перьев ничего лишнего. Вдоль забитых шкафом сама по себе летала невысокая стремянка, на которой чудом удерживалась высокая стопка бумаг. Бумаги разлетались по нужным папкам, проскальзывая в тонкие щели дверок шкафа. Несколько бумаг со стремянки слетели и опустились на рабочий стол. Сидевший в кожаном кресле Джон, не глядя, оставил на них пару росчерков, взгляда же не сводил с меня. Дверь за мной закрылась. Я сделал пару шагов вперед, а Роквелл поднялся с кресла. — Какого вообще происходит? — Серые глаза напряженно метались. — Ты же говорил, что вы отправляетесь в Сан-Хосе к середине сентября. — Что? — рассеянно прошептал я. — Почему сейчас? Почему ты не сказал? — Джон подошел вплотную и сжал мой локоть. — Надумал меня обмануть? — Что? Я смотрел на него, и хотелось рассмеяться. Губы так и дрожали в нервном смехе, а вот в глазах нехорошо покалывало. — Я оказался там, потому что мне угрожают, он, кто это придумал, знает, что я тебе сливаю контрабандистов. У меня не было выбора, он бы сдал меня… ты понимаешь, что могло быть со мной? — Губы дрожали. — И что будет сейчас? Я вырвал руку из его пальцев. — Да меня убьют в собственном доме, из-за того, что тебе помогал, а ты думаешь, что я хотел тебя обмануть? Я мог сдохнуть десять раз за последнюю неделю, прости, конечно, что тебе поднасрал со статистикой раскрываемости. Роквелл отвернулся и сжал губы. — У меня не было выбора, я тебя не обманывал. Из-за тебя я во всем этом дерьме, один. Лучше засади меня за решетку, наконец, а то я уже не могу, слышишь, не могу, отрабатывать то, что ты тогда отправил меня домой вместо ареста. Он попытался меня за плечи взять, но я отскочил назад. Джон мирно поднял ладонь. — Прости. Я сорвался, трудный день. Иди ко мне. — Отошел. — Хорошо, отошел. Воды налить? — Себе налей, а то заработался, — прорычал я. Сунув руку в задний карман джинсов, я вытянул маленький квадратик нашивки. Протянув ее предательски дрожащей рукой, бросил: — Твои люди мертвы. Никого не осталось. Усталое лицо Роквелла вытянулось. Он взял у меня нашивку, хрустящую от пропитавшей ее и засохшей крови. Я с нервной насмешкой наблюдал за тем, как Роквелл рассматривал мой маленький трофей. Пальцы дергались, я заламывал руки, хрустя суставами. — Сейчас скажешь, что это я всех убил? — из груди вырвался нехороший смех. Джон сжал нашивку в кулак и глянул на меня с сомнением. — Единственное, чего я боялся — это что и ты поперся на виллу. А может не боялся, может, показалось. Я не знаю. Бесило то, что в этих холодный стальных глазах невозможно было прочитать мысли. Поэтому моя воспаленная паранойя сделала все в лучшем виде: — Там умерло за сегодня человек двадцать, твоих в том числе. И они все поперлись туда сами, по своей воле. Все, кто умерли там за все время — заслужили это, они все заслужили смерти. Скажи, что я монстр. Скажи. Джон сунул руку в карман и бросил мне связку ключей. — Портус, — негромко сказал он, нацелив на ключи волшебную палочку. Я, стоял, борясь с дрожащей улыбкой. — Массачусетс-авеню шестьсот шестьдесят четыре, — бросив мне ключи, сказал Джон. — Проспись хорошо и жди меня. Ключи не поймал — они упали мне под ноги. Я недоверчиво смотрел на Джона. — Что за аттракцион внезапного доверия? Я же тебе квартиру обнесу и сбегу. — Да Господи-Боже, хоть раз сделай то, что я говорю! — прикрикнул Джон так, что я, вздрогнув, послушно присел, чтоб подобрать связку. Палец нашарил кольцо, соединяющее три разномастных ключа. В следующий миг в глазах потемнело, тело сдавило со всех сторон сразу, а живот будто подцепил и рванул вверх невидимый крюк. Портал унес меня из Вулворт-Билдинг, а я даже не поинтересовался, чем закончится по итогу мой арест.***
Несмотря на поздний час, президент Эландер не спала. Она беспокойно расхаживала по гостиной, изредка, утомляясь, садилась на софу и наблюдала за колыханием маятника напольных часов. Далеко за полночь — подсказывали золотые стрелки. Сна у президента не было ни в одном глазу. В очередной за время ожидания раз, она сунула длинные пальцы в глиняную баночку. До боли покручивая руки, она снова принялась втирать во влажную кожу нежный, пахнувший молоком крем. Затем, сев на край софы, госпожа президент попыталась поднять изящную круглую чашку, однако в скользких руках та опасно дрогнула, пролив на стол и ковер остывший жасминовый чай. Ругаясь, президент Эландер вытерла руки салфеткой и, не зная, чем еще скрасить томительное ожидание, начала комкать края длинного халата. Когда в окне мелькнула вспышка трансгрессии, президент вскочила на ноги. Шаги становились все ближе и ближе, живот сводило судорогой, и вот, дождалась. — Джон, наконец-то! — Госпожа президент бросилась навстречу гостю, не дав экономке даже объявить о том, что прибыл гость. Пытаясь в непроницаемом усталом лице разглядеть ответ, президент Эландр взяла его за руки. — Ну что? — нетерпеливо и боязливо спросила она. — Что там? И едва не потеряла сознание, услышав заветное и желанное: — Я все решил. Нужна только твоя подпись. Издав то ли выдох, то ли стон, президент Эландер крепко обняла мракоборца. Тот похлопал ее по спине. — Где Нейт? — У себя, — быстро подписав протянутый пергамент ручкой Роквелла, ответила госпожа президент. — Пусть спустится. Госпожа президент закивала и кивнула экономке. — Чаю, кофе, бренди, хочешь? — Хочу только спать, — признался мистер Роквелл. И, поймав взгляд, уточнил. — У себя дома. Несколько минут спустя, едва слышно цокая тростью, в гостиную спустился Натаниэль Эландер. Явно не с постели поднятый в столь поздний час, он выглядел, в отличие от матери, собрано и спокойно. — Мистер Роквелл. Мистер Роквелл повернулся. — Натаниэль Джейкоб Эландер, вы арестованы за попытку спланированного похищения несовершеннолетнего Матиаса Энрике Моралеса Сантана, — сухо и отчетливо сказал он. — А также за проведение незаконных экспериментов над людьми и вампирами, приведших к смерти и тех, и других. Глаза президента Эландер расширились в половину лица. А за спиной Роквелла один за другим трансгрессировали мракоборцы. — Мама, — прошептал Эландер, шагнув назад, но взмахом волшебной палочки его тонкие руки оказались скованны тяжелыми кандалами, меж которых тянулась тонкая, сияющая синим свечением цепочка. — Джон, что происходит? — Президент Эландер развернула самого главного мракоборца к себе. — Что ты делаешь?! — Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде, — говорил Роквелл, не обращая на нее внимания. — Ты обещал мне! Посмотри на меня, Роквелл! Ты не заберешь моего сына! — Ваш адвокат может присутствовать при допросе. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Руки одного из мракоборцев опустились на плечи подкосившегося Эландера. — Ты не можешь этого сделать, — в ужасе шептала президент Эландер, вцепившись Роквеллу в лацканы пиджака. Светлые глаза были безумными. — Вообще-то могу, — ответил Роквелл, продемонстрировав ей развернутый пергамент. — У меня есть ордер, который ты сама только что подписала. Широко раскрыв рот, президент Эландер завертела головой. — Зови охрану! — рявкнула она перепуганной экономке. — Вы не уйдете отсюда с моим сыном. Роквелл показал ордер и экономке. — Вот печать, вот подпись. Все в рамках процедуры. Спасибо, можете идти, спокойной ночи. Президент Эландер снова вцепилась ему в пиджак. — Ты предал меня, Джон, — прошептала она. — Ты. Ты же последний, кому я верила… И ты предал меня. — Мама! — кричал Натаниэль. — Сделай что-нибудь, они не понимают… Но мракоборцы трансгрессировали прежде, чем его крик получил ответ и действия. Президент Эландер задохнулась в безмолвном крике. — Ты предал меня… Как ты посмел? — шептала она отрывисто. — Я же так тебя любила, за что ты так со мной? — Он спланировал и почти довел до дела похищение ребенка. Он извел восемь человек и шестерых вампиров. Договор о мерах безопасности и ненападении с вампирами аннулирован. Тысячи человек на Юге теперь в опасности. Из-за Нейта. — К черту тех пациентов и вампиров, все же замяли! К черту этого ребенка, кому он вообще нужен, мы могли все тихо спустить и не поднимать шум! Верни мне моего мальчика, он ничего не сделал плохого, он непонятый гений, ты не понимаешь, и никто его не понимает… Сжав ее руку, чтоб снова отцепить дрожащие пальцы от своего пиджака, Роквелл взглянул на госпожу президента с уколом жалости. — Если ты действительно так считаешь, Айрис, то мне не стыдно, и пусть мои действия будут предательством. Из глаз президента Эландер по синюшно-бледным щекам текли слезы. — Я уничтожу тебя, Джон, — прошептала она, комкая пальцами пиджак. — Пусть это будет последнее, что я сделаю на своем посту, но я тебя уничтожу. Обещаю. Легкой жизни я тебе не подарю. Смиренно кивнув, Роквелл трансгрессировал. Президент Эландер, прерывисто дыша, осталась одна. — Я тебе этого не подарю, — шептала она, как заведенная. — Не подарю.