***
Мистер Роквелл был напряжен, как гитарная струна. Тем не менее, повесив пиджак на спинку кресла и сев за свой рабочий стол, он смотрел перед собой максимально невозмутимо. — До последнего не надеялся, что ты разгадаешь мое письмо. Мистер Поттер опустился на широкий стул, кожаная обивка которого скрипнула. Опустив на стол сцепленные в замок руки, Поттер кивнул. — Намудрил ты. Но, знаешь, одного дня, проведенного в этом здании, хватило, чтоб понять, почему. Сколько у тебя в отделе осталось людей? — Делия Вонг. Которую я уволил, для ее же безопасности. И еще две дюжины придурков, которые вчера еще сидели за партами. Мистер Поттер потер переносицу под дужкой очков. — Как раз турнир проводить… А госпожа президент так распиналась, что я почти поверил, будто все у вас хорошо. Роквелл невесело фыркнул. — До чего договорились? — До того, чтоб выслушать твое мнение. Как по ощущениям — турнира не будет. Решать, конечно, Ментору Метаскасу, и то, что случилось в больнице, хоть и остается между мракоборцами, но, там был Скорпиус Малфой… — А потому о том, что случилось, уже знают в газетах. Мистер Поттер горько кивнул. — Ты все сделал правильно, Джон. То, что ты молчал на прошлом совете — никто тебя не осудит. Линчевать тебя тоже не станут, все просто хотят услышать твое мнение и твою правду. Но я не об этом хочу поговорить. Взгляд мистера Поттера опустился вниз, на подтекающие канистры. Мистер Роквелл, тоже на них периодически поглядывая, постучал по пластмассовой крышке кончиком волшебной палочки. Изморозь медленно расползлась по обеим канистрам, а лужица талого инея на полу под ними схватилась ледяной коркой. Взгляды мракоборцев встретились. — Покажешь укус? Мистер Роквелл немало удивился необычной просьбе, но молча расстегнул верхнюю пуговицу и сдвинул ворот рубашки вниз. Мистер Поттер, недолго глядя на круглый рубцовый шрам, поинтересовался: — Как это произошло? — Безуспешная первая попытка договориться с колонией вампиров на Юге. — Мистер Роквелл поправил воротник и с хрустом сустава повернул плечо. — Их было тогда еще раза в три меньше, чем сейчас, но вести диалог они не собирались. — Какой диалог ты собирался вести с колонией? — О ненападении на людей, какой же еще. — И ты пошел на эти сомнительные переговоры один? Роквелл нахмурился. — Конечно нет. Четыре года назад у меня еще был хороший сильный штат. Мне тогда везло. — И не говори. — Мистер Поттер негромко застучал пальцами по столу. — Половиной дюйма выше и перекусили бы сонную артерию. На тебя напали очень грамотно и осторожно. Серые глаза мистера Роквелла недобро блеснули. — В чем дело, Гарри? — То есть, я правильно понимаю, что твои подчиненные — старая школа, половина из которых — твои ученики и хорошие друзья, ничего не делают, когда вампиры нападают? Видят, что у тебя на шее не хватает куска мяса, видят фонтан крови, а он должен быть, и ничего не делают? Ты не обращаешься за помощью в ту же «Уотерфорд-лейк», не берешь больничный, и никто: ни коллеги, ни президент, никто, не замечает огромную рану на шее? — Думаешь, я лгу? — Даю голову на отсечение, что лжешь. — Зачем мне? — Вот, хотелось бы понять. — Мистер Поттер сел удобнее и наклонился вперед. Мистер Роквелл смотрел на него с ледяным вызовом во взгляде. — Ты один из лучших мракоборцев, с кем мне доводилось работать, — сказал мистер Поттер. — Старая школа — учились не по пособиям, а на деле. Ты законопослушен, честен, аккуратен в делах и процедурах, грамотный переговорщик — этого не отнять. Но я проводил допросы еще задолго до того, как ты научился быть лучшим из лучших в США. Поэтому прекращай пытаться мне лгать. — А у вас есть основания проводить допрос, мистер Поттер? — Ни одного. — Тогда в чем дело? — Я хочу понять, что объединяет тебя с моим сыном и при каких обстоятельствах он оставил тебе укус. Бровь мистера Роквелла дернулась. — Мой сын вампир, ты знаешь. — Я-то знаю. А международная конфедерация магов, кстати говоря, так и не узнала. — Глаза Роквелла очень недобро блеснули. — Так что, мистер Поттер, прежде чем пытаться выжать из меня что-то и высказывать свои подозрения, обернитесь. Вы-то сами скрывали вампира. Что-нибудь на это скажете? — Скажу, мистер Роквелл. Скажу, что прекрасно понимаю президента Эландер в ее желании защищать своего сына. Повисла тишина. Висела она недолго — мистеру Поттеру она осточертела полминуты спустя. — Ну давай еще с тобой разругаемся. Давай ваша президент и наш Малфой добьются своего, и страны, в лице нас с тобою, разругаются окончательно. Мистер Роквелл закрыл лицо рукой. — Двадцать пять лет мы знакомы — четверть века. С тех пор как я тебя, мальчишку совсем, в этом самом здании отговаривал увольняться после первого провала на работе. Помнишь? Помнишь, что я тебе тогда сказал? — Договорились же не вспоминать. — Так помнишь? Дождавшись неуверенного кивка, мистер Поттер напомнил сам: — Взять себя в руки и делать то, что должен. Так вот, Джон, возьми себя в руки и делай то, что должен. — И, внимательно наблюдая за мимикой собеседника, а вернее за ее полным отсутствием, мистер Поттер вздохнул. — Я не хочу с тобой говорить в официальном тоне. Просто по-человечески. Мистер Роквелл откинулся на спинку кресла и со всем натужным видом человека, в котором человеческого не больше наперстка, кивнул. — У тебя детей нет, ты и не стремился, я знаю. — Мистер Поттер тоже кивнул. — Но попробуй сделать вид, что понимаешь. Он встал и подошел к окну, обойдя стол, за которым сидел Роквелл. — Представь, что твой сын, с которым никогда не было проблем, бесследно исчезает. Нет звонков, письма тоже исчезают, друзья пожимают плечами. Его видят то там, то где-то еще, но это вилами по воде — его просто нет нигде. И так семь лет, за которые ты на пару с женой столько сценариев себе надумал, что жить страшно. И начинаешь себя готовить к тому, что он уже не вернется. Сдвинув пальцем жалюзи, мистер Поттер проводил взглядом белесый след самолета в темном небе. — Но он вернулся. Целый, здоровый, хорошо выглядящий, со своей историей. И тебе одного взгляда достаточно, спустя семь лет, чтоб понять — парень совсем не так прост, каким хочет казаться. А парень очень неглупый, понимает, что ты понимаешь, и говорит тебе: «Если любишь меня, папа, верь мне и ни о чем не спрашивай. Все в порядке, все под контролем». Ты пытаешься спрашивать, но все в штыки. Он отказывается честно объяснять где пропадал и что делал. Он ставит перед фактом, что у него все хорошо. Вернувшись в кресло, мистер Поттер цокнул языком. — А еще ставит перед фактом, что у него есть ребенок. И жена, в непонятном статусе «жива» или «нет». И куча денег. Никаких объяснений, просто прими и смирись. — И ты… то есть я, смирился? — спросил мистер Роквелл. — А у тебя выбора нет. Или ты не задаешь вопросов, или теряешь сына. Но, по факту, ты все равно его теряешь — он снова исчезает. Не поговорив, не объяснив, не выслушав, он собирает вещи и снова пропадает. На этот раз иногда звонит, но не легче — лжи все больше. Он продолжает врать, а ты делаешь вид, что веришь, потому что больше сделать не можешь ничего. В какой-то момент хочешь плюнуть и пусть живет, как хочет, и ты в итоге так и делаешь. Но хватает тебя ненадолго, на неделю показательного равнодушия, а потом снова начинаешь задавать вопросы сначала себе, потом ему, и думать. И в этом ты живешь еще три года. Тяжелый взгляд мистера Поттера был направлен прямо. — И вот Альбус возвращается домой опять. От чего-то бежит, что-то он там натворил, по ту сторону океана, что чуть не заставило президента Эландер разворачивать корабль, перевозивший учеников Ильверморни на турнир, обратно. Но Альбус молчит. И ты молчишь. Хорошо. Роквелл хотел было возразить, но мистер Поттер не дал ему и звука издать. — Я знаю, что за последние четыре года Альбус как минимум трижды попадался на ваших таможнях с контрабандой. Узнаю это на уровне слухов от президента Эландер только сегодня, но не от тебя. Ты молчал все это время. Я запросил все архивные дела за последние четыре года, где фигурирует мой сын, но, судя по тому, что ответа нет уже шестой час, а в бумажной волоките у тебя, Джон, чистота и порядок, мне начинает казаться, что этих дел там нет. — Мистер Поттер скрипнул зубами. — У вас в подвалах сидят контрабандисты. И в это же время Альбус, даже не скрывающий свою к ним причастность, внезапно объявляется в Вулворт-билдинг, в поисках тебя. Черт, да за сегодня я видел его у твоего кабинета уже дважды. И теперь ответь мне, пожалуйста, чисто по-человечески, будь ты на моем месте, о чем и в каком тоне говорил бы с тем, кто каким-то образом связан с твоим сыном, но сидит с честным лицом и делает вид, что не понимает, что происходит? Мистер Роквелл встал из-за стола и, вопреки ожиданию мистера Поттера, не вышел из собственного кабинета, а лишь смотрел перед собой. — Тебя и Альбуса что-то объединило с тех пор, как он вернулся домой в последний раз. Если бы не укус на твоей шее, я бы еще посомневался, но уж слишком много очевидных совпадений. Ни ответа, ни отговорок, не последовало. Теряя терпение быстрее, чем ожидал от самого себя, мистер Поттер сжал кулаки под столом. — Может, вопросы стоит задавать не мне, а своему сыну? — наконец, проговорил Роквелл. — Нет, если я хочу в кой-то веки услышать правду. Мистер Роквелл тяжело вздохнул и потер пальцами морщину на хмуром лбу. — Прежде всего, две вещи. Первое: твой сын — не плохой человек. Ты себе вбил в голову, что он вроде вселенского зла, жену накрутил этим, но нет, Гарри. Он у тебя не плохой парень, просто с ним умеют случатся действительно плохие вещи. — А второе? — Второе, — протянул мистер Роквелл, до последнего сомневаясь. — Не вини его потом. Это была моя инициатива.***
Эпичность долгожданной встречи разорвал приступ икоты — я оплошался снова, даже в этом. Нашарив рукой шнурок, включающий лампу, я осторожно за него дернул. Огонек за цветастым абажуром вспыхнул, а я, наконец, смог жадно разглядывать замершего напротив. И, черт, у меня в жизни не было такого яркого когнитивного диссонанса. Навсегда в моей памяти Матиас остался крохой-детсадовцем, похожим на Малыша Йоду из популярного сериала. Маленьким таким же, смешным и милым, большеглазым, издающим непонятные звуки и умудряющимся в несколько секунд оказываться в самых опасных местах виллы Сантана: то на верхней ступеньке лестницы, то прямо под гигантской волной океана, то на дереве, куда немыслимым чудом залез, чтоб достать плод папайи. Я запомнил этот образ, потому что был тогда папой — мы жили в райской Коста-Рике, а у меня получалось быть ответственным. Рядом был Финн — ответственный за нас обоих, няня — ответственная за досуг и учебу, дед Диего — ответственный за поддержание во мне страха, на случай, если оплошаюсь еще раз, ну и я тоже был — ответственный за капли для носа, поиск в интернете страшных симптомов после каждого детского чиха и за пробуждение в два часа ночи после «Ал, я вдруг вспомнил, что мне на завтра на утро надо принести в садик макет Сан-Хосе из спичек, костюм мушкетера, триста шоколадных кексов и золотое руно». Я смотрел на него, спустя столько лет, и… как же странно это было. Это вроде и тот же ребенок, но каким же чужим он выглядел, глядя на меня так вот, с опаской. Я смотрел и искал десять отличий между малышом, которого запомнил навсегда, и парнем, стоявшим напротив. Не он, быть не могло. Матиас вырос быстрее, чем протекало время. Он не был уже мне по пояс — так-то по плечо, вытянулся. Похожий на хищную кошку своим гибким телом и большими глазами с гипнотической поволокой ресниц. Это был вроде и тот ребенок, который ныл и вырывался из рук, чтоб сорвать с дерева папайю, а вроде и нет — слишком взрослый. Я и тогда-то не особо видел себя отцом. И вот, глядя на подростка, который с вероятностью в процентов девяносто, был тем самым мальчиком, отказывался понимать и принимать. Не мог он быть таким взрослым. Матиас тоже смотрел на меня с недоверием. Не знаю, о чем он там думал, но моргнул и встрепенулся лишь когда я, пользуясь моментом, осторожно надавил на его руку, сжимающую отбитое горлышко бутылки, опуская вниз. Он тогда вздрогнул. Я видел по лицу, что в его голове протекал неслабый мыслительный процесс. Наконец, когда черные глаза глянули на меня осмысленно, он спросил: — Сколько тебе лет? — Что? — выдохнул я. Во рту пересохло. Представлял ли я себе нашу встречу? Если и да, то не ожидал, что услышу конкретно этот вопрос в первую очередь. От растерянности я даже позабыл ответ. Терпеливо дожидаясь ответа, Матиас хмурился. — Зачем ты здесь, Ал? Что ж, он меня определенно помнил. Помнил взгляд исподлобья, которым часто смотрел, помнил, что никогда не называл меня «папой», чему я и не противился. Итак, зачем же я здесь? Я здесь случайно, потому что так сложились карты. Потому что меня задержали с контрабандистами на таможне. — Потому что так нужно, — ответил я. Матиас вскинул брови. Не прокомментировав туманный ответ, он опустил отбитое горлышко бутылки на комод и двинул обратно к кровати. — Делай тогда, что нужно, а я буду спать. Господь тебя упаси будить меня резко. И, медленно двинув обратно в кровать, не сводил с меня настороженного взгляда до тех самых пор, пока не улегся и не перевернулся на бок. На белой подушке черные кудрявые волосы напоминали растекшуюся чернильную кляксу. Поерзав под одеялом минутку, Матиас громко цокнул языком и сел на кровати. — Давай или спать, или хотя бы не смотреть мне в спину. Мне это не нравится. Я вздрогнул, когда сознание включилось, словно недовольный голос звучно клацнул по тумблеру. Матиас смотрел терпеливо, но строго, дожидаясь, пока я вспомню хотя бы первые два абзаца словарного запаса. — Да… прости, — проговорил я в итоге, чувствуя, как в полутьме багровеют румянцем щеки. — Спи. Я скоро вернусь. — О, знакомая тема. — Матиас стащил с тумбочки телефон и глянул на экран. — Тебя хватило на пятнадцать минут. Пока идем на рекорд. Я вышел на балкон, но духота не спала ни на градус. Что в комнате воздуха не было, что снаружи — ночь жаркая, безветренная и сухая. Воздух казался горячим, тем не менее, я закурил, не боясь, что в горле разгорится пожар. Я был беспомощен и жалок как никогда прежде. Говорят, что прошлое не вернуть, и никто никогда уже не отмотает часы назад, но мне запахло прошлым — аллергенной цветущей Коста-Рикой, океаном, кокосовым маслом и кубинским табаком. Все дело в том, что за стенкой спал Матиас, а я, точно как и тогда раньше, не знал, что мне делать с ним и вообще. Единственное, что я смог сделать в итоге — то же, что и всегда, сбежать, разве что на балкон, а не из страны. Самое смешное, что я всегда давал дельные советы и всегда был хорош в осуждении тех, кто поступал неправильно: будь то отец года — старик Сантана, или же герои ток-шоу, которые сами были не в состоянии разобраться со своими проблемами. Я всегда хорошо умничал, но вот перед сыном не вышло: ни поумничать, ни сделать все, как надо. Дверь где-то рядом скрипнула. На соседний балкон вышел мой лучший друг, который в перерывах между организацией государственного переворота, тоже любил позаниматься ночным самокопанием. — Ну как? — Скорпиус оперся на кованную балконную ограду. Такой короткий вопрос охватил массу возможных ответов. Ну как тебе сказать, Скорпиус? В принципе — все очень неплохо. Матиас был спокоен и уравновешен, никаких детский соплей и подростковых истерик. Правда, он всегда был спокоен и уравновешен, даже стоя у матери на могиле, играл в телефон и не хмурил гладкий лоб. Даже когда крестный однажды не вернулся и о нем перестали говорить. Даже, когда в окно наблюдал за тем, как расстреляли автомобиль с любимым дядей. И вот, меня спустя пять лет увидев, даже не моргнул. Да, я как-то подозревал, что малой — социопат, с проявлениями как по учебнику: манипулятор знатный, тугой на эмоции, но надеялся, что перерастет. Не перерос, видимо. А может, что вероятнее, ему было на меня плевать точно так же, как мне на него все это время. И это честно. Я не мог дать вразумительного ответа, что чувствовал к сыну. В конкретный данный момент — неловкость. Так какого ответа ты ждешь, Скорпиус? — Ну такое, — в итоге ответил я. Скорпиус смотрел на меня внимательно, не мигая. Даже в темноте я чувствовал, что могу провести линию от его глаз и до собственного лба, в котором взгляд просто просверливал дыру. — Понятно, — снисходительно фыркнул Скорпиус. — Что тебе понятно? Сжав ограждение, Скорпиус усмехнулся невесело. — Забудь, Ал. М-м-м, высокомерные осуждения бездетных индивидов, которые из реестра «Их разыскивает министерство магии» выбились в большую политику. Все как я люблю. — Малфой, ты спать собираешься? — спросил я, стряхнув с тлеющей сигареты пепел. Скорпиус кивнул. — Вот и собирайся. А то натрясешь здесь своим мнением, не о чем будет перед сном думать. Не став дожидаться ответной колкости, бросил окурок вниз и вернулся в комнату. Прикрыл дверь тихо и задернул штору, стараясь, чтоб ее крепежные кольца не грохотали по карнизу. — Ал, — послышалось сиплое из-под одеяла. — Я слышу, как на соседней улице ругается на хинди таксист-индус. Не пытайся не шуметь, я не сплю. Сев в глубокое кресло, я подпер голову рукой и, уставившись на часы, принялся терпеливо дожидаться утра. Матиас, лежа в той же позе и наушниках, заглушавших громкое тиканье часов, тоже его дожидался. Что ж, нас объединяли пока нежелание прерывать неловкое молчание и усидчивость.***
Утром оказалось, что объединяло нас не только это. — Ты на приколе что ли?! Эй! — Я колотил в дверь соседнего номера так, что с ее резьбы сыпалась пыль и труха. — Открывай! — Зачем так шуметь? — недовольно буркнула хозяйка гостиницы, которую я привел после четвертой попытки договориться с соседом. — Вы перебудили весь этаж. — Мы перебудили?! А началось все с того, что рано утром Матиас высунул нос из-под одеяла, принюхался, выпучил глаза и натянул пижаму едва ли не по брови. Я не понял сначала, что он унюхал, а потом как понял, то сразу побежал открывать балконную дверь, чтоб проветрить. Воняло невыносимо палитрой тошнотворных запахов, компоненты которых в голове вспыхивали с каждым новым вдохом: козье молоко, пригорелое сливочное масло, какие-то вонючие специи, что-то цветочно-травяное, но такое сильное, что заставляло запахи ощущаться острее и ярче. В один миг эта гадость проникла в комнату и заполнила собою все, заставив нас с Матиасом выбежать на балкон и жадно хватать воздух улицы. И я был слишком сонным, а Матиас — тактичным, чтоб возмущаться громко. Но так распорядилась мать-природа, что у нас обоих на эту мерзкую воняющую субстанцию началась аллергия. — Ну вам же сказали, — протянула хозяйка гостиницы. — Этот гость из Восточной Европы, он почти не говорит по-английски. — А, ну так другое дело! Пусть травит весь этаж, раз он из Восточной Европы! Хозяйка запахнула алую мантию. — Никто никого не травит, это их какой-то национальный знаменитый напиток. Не так и воняет, это ваши рецепторы. Не добившись ни решения проблемы от хозяйки, ни внятного ответа от любителя странных восточно-европейских напитков, я вернулся в комнату злой и едва дышавший. Матиас сидел на балконной ограде, чесал шею и шмыгал носом. — Ну что? — спросил он, подняв на меня воспаленные глаза. — Ничего. Сидит там этот лось, пьет свой утренний чай и на стук уже не выходит. Не чешись. Матиас нахмурился. — Давай ему дверь подожжем. Я облокотился на ограду балкона. — Ну и зачем? — Чтоб привыкал к огню, прежде чем остаток вечности проведет в аду. Ну и, — Матиас снова почесался. — Дым пахнет приятнее. Я задумался. Итак, признак социопата номер три, как гласил интернет — агрессия. — Так нельзя, малой. Проблемы, любые проблемы, решаются диалогом. Так уж заведено у интеллигентных цивилизованных людей. А ты: «Отвертку в глаз, дверь подожжем…». Если не можем повлиять на ситуацию, надо немного подождать. Матиас фыркнул. — Именно так, — уверил я. — Рано или поздно этот лось же допьет свой вонючий чай. А мы пока подышим свежим воздухом. Свежий воздух со стороны автомагистрали и мусорных баков был таким себе, но возражений не прозвучало. Но лучше бы прозвучало. Воцарилось снова неловкое молчание. — Слушай, Ал. — Матиас заговорил первым. — А простыни меняли после последних жильцов? Внезапный вопрос. Не такой страшный, как «где ты шлялся пять лет?», но интересный. — Должны вообще, — кивнул я. — Но ты не видел? — Не-а. — То есть, зуд, возможно, не от аллергии? Мы переглянулись. Я задрал рукав рубашки и начал разглядывать красные пятна зудящей крапивницы. — Да перестань. Аллергия. Матиас глянул на руку. — А если это постельные блохи? — Ну какие постельные блохи? — Которые в Средние века переносили бубонную чуму. Мы опять переглянулись. В глазах Матиаса читалось явное желание продать душу за антисептик. — Так, малой, у тебя телефон разрядился? — разозлился я, стараясь давить растущую внутри панику. — Нет. — Тогда уткнись в телефон и не умничай. И вообще, в кровати ты спал, еще не факт, что я заразился чем-то, я постель вообще не трогал.***
Я уже говорил о том, насколько плохим отцом был? — Так, малой, — листая пальцем бисерный шрифт исписанных медицинскими статьями сайтов, произнес я спустя сорок минут. — Фотографии я тебе показывать не буду… — Я уже посмотрел, — отозвался Матиас, глядя в свой телефон. — … но, хорошая новость — у нас не бубонная чума по симптомам. Дай пять. Я протянул ладонь, которую Матиас быстро отбил своей. — А плохая новость? — По ходу у нас себорейный дерматит. Матиас скривился. — Но, — дочитал я. — Это не смертельно. — Не с нашим счастьем. Я бы на всякий случай сходил в аптеку и купил каких-нибудь лекарств по акции. Я не мог не согласиться с таким умозаключением. С большим усилием спрятав телефон, ведь самое сложное — найти в себе силы и перестать читать про болезни дальше, я заглянул обратно в комнату. Зуд прошел, забитый нос все еще дышал с трудом, но, главное, вони в комнате не было. — Угроза ликвидирована. — Слава Богу. И вот, снова мы умолкли. Конфликт с соседом вроде был исчерпан, в комнате проветрено, ничего уже не чесалось, капли для носа обсудили на балконе, вместе почитали про бубонную чуму. Вся абсурдная коммуникация выстроилась как-то сама собою, словно и не было пропасти в пять лет. И вот снова тишина. Усложнялась она еще и тем, что нам нечего было делать. Мне дали команду не приглядывать за Матиасом, ему — ни на шаг от меня не отходить. И вот мы в одной комнате, послушно следуем указаниям, молчим и оба думаем о том, как же неловко здесь быть. Хотя, наверное, так думал только я. Матиаса, судя по тому, как нацепил свои огромные наушники, не смущало ничего. Он хотел было плюхнуться на кровать, но, почесавшись, подумал и передумал. Сел в кресло, нажал на наушнике крохотную кнопочку и уставился в телефон. Что ж, всяко лучше вопросов. У меня была возможность хорошо его рассмотреть. При дневном свете и пристально, слишком пристально, если учитывать этикет. Не сказать, правда, что рассмотрел что-то новое, нежели вчера, в тусклом свете лампы, когда перепугал его, засыпающего, своим внезапным явлением. Но сделал определенных два вывода: первый — сын вырос ну слишком быстро, а второй — более непохожего на меня ребенка найти невозможно. И на мать свою он не был похож. Разумеется, я слабо помнил черты лица Камилы Сантана, и уж точно не мог знать, какими они были до того, как за дело взялся пластический хирург. Но кого-то отдаленно мне малой напоминал своими ехидными черными глазами, неспешной речью с сильным акцентом и манерой говорить так, что собеседник задумывался, прозвучала издевка или показалось. Сказать бы, что ошибка вышла, так нет — он тоже безнадежный аллергик и умеет вызывать зуд силой самовнушения. Альбус Северус Поттер, очень приятно. Мой генофонд распространяется исключительно на болезни. Заламывая руки, я присел на кровать. Матиас оторвался от телефона на секунду. — Постельные блохи, — напомнил он. — Я помню. Слушай, оторвись на минутку. — Зачем? — Матиас глянул на меня с подозрением. Я сжал губы. — Ну оторвись, у тебя там что, личная жизнь кипит? — Прикинь, да. — Но, поняв, что или так, или я буду продолжать на него смотреть молча, Матиас отложил телефон. — Чего? — Поговорить надо. Матиас закатил глаза и нарочито тяжело и протяжно выдохнул. — Ал, пожалуйста, не начинай. — Я хочу объяснить… — А есть что? Черт, он слишком умен для своих лет. Мне казалось, он видел меня насквозь, прощупал каждый сантиметр испорченной души, прекрасно понимал, что я измотан, и не знаю, как оправдаться и как это гнетет. Он все прекрасно понимал, и смотрел так вот, под стать своей речи — вроде и серьезно, а вроде и смеется с моих жалких попыток. И он рассмеялся. — Да ладно тебе. — Матиас отмахнулся. — Если это прям так важно и иначе ты не отстанешь — я не злюсь. Не поверил я в этот аттракцион милосердия. — Да, я, наверное, тоже не прав был, — протянул Матиас задумчиво. — Что? Нет! — Я тебя заблокировал во всех телефонах, наверное, это было не очень вежливо. — Ты не должен чувствовать вину за это. — Я ничего не чувствую. Просто, наверное, это было неправильно. Но я просто не хотел с тобой общаться и нам не обязательно делать это сейчас. — Я понимаю. — А я понимаю тебя, — кивнул Матиас. — Это считается, как если бы мы поговорили? — Пока нет, — честно ответил я. И придвинулся к сыну ближе. — А что именно ты понимаешь? Матиас смотрел на меня так, как смотрят на младших старшие братья. — Мне раньше казалось, что ты старше. А сейчас… Ты на сколько меня вообще старше? На года три-четыре? Да если бы у меня через три года родился ребенок… фу. Хотя, если брать в расчет девять месяцев от момента зачатия и тот факт, что ты сейчас выглядишь так же, как пять лет назад… Матиас начал что-то считать про себя, загибая пальцы и шепча на испанском свои догадки. Не знаю, что он там шептал, но в итоге вытаращил глаза и приоткрыл рот. — Ты вообще в школу ходил или сразу решил продолжать род? — Ну, погоди, во-первых, вампиры не стареют в определенный момент. Так было в «Сумерках» и так работает в жизни. Да, без документов редко продают некоторые вещи, но так-то мне хорошо за тридцать. — Я чуть кашлянул он таких откровений. — Во-вторых, вот вообще мимо ты попал. Мой возраст никакой роли не играет в том, что так получилось. — А в-третьих? Будет? — В-третьих, я очень ошибался, и ты не обязан меня понимать. Матиас кивнул. — Тогда, по логике, я и слушать тебя не обязан? — По логике — да. — Отлично. — Матиас снова потянулся к телефону. — Да погоди ты! — беспомощно взвыл я. Насколько я умел в разговоры по душам и насколько не получалось в разговоры с сыном. — Я должен объяснить. Матиас с силой стянул наушники на шею и, впившись в меня раздраженным взглядом, резко произнес: — Ты оставил меня одного в придорожном кафе, ночью, в ливень. С кошкой и вещами. Ты можешь это объяснить? Наши глаза встретились. — Только без твоих этих… — Матиас замялся на секунду. — Mierdes abstrusas. Я не понял сказанного на испанском, но примерно догадывался. И, самое обидное, что я мог объяснить. Вот только меня не поймут — я бы не понял. — Нет. — Ну так какого ты начал нудеть? — Матиас фыркнул и отвернулся. — Я же сказал, что не злюсь. Все в порядке. — Это не в порядке, не считай, что это в порядке вещей. — Но это так и есть! Ал, ты всегда так делал. Матиас усмехнулся, но не злобно. — Ты всегда меня оставлял. А потом появлялся и обещал, что больше никогда и ни за что. А потом опять. Поэтому, да, когда я был совсем малой, обижался, но сейчас-то чего? Ты всегда был таким, глупо ждать было, что мы будем жить нормально. Поэтому я не хотел с тобой общаться — ты снова наобещаешь, снова приедешь, мы поживем месяц, а потом ты снова слиняешь. И так всегда было, Ал, я не жду, что мы будем нормальной семьей, мы никогда не были нормальной семьей. В коридоре послышались шаги жильцов, и Матиас умолк на всякий случай. Я тоже молчал, глядя на него, не моргая даже. — Тем более, что мы с дедом нормально живем, — когда стихли шаги, добавил Матиас. — Да, Диего мне рассказывал, что у тебя непростая жизнь, что ты попал в тюрьму потом… — Чего? — опешил я. Нормально так, тесть любимый мне легенду придумал! — Давай иногда общаться, если нужно, — пожал плечами Матиас. — Ты вроде не отморозок. Но давай без «папа-сын», плохо у тебя получается. И улыбнулся. Странное чувство, смутно знакомое, меня тогда наполняло. Я смотрел на Матиаса и думал. Он хорошо выглядел, казался действительно если не счастливым, то спокойным, даже в той неспокойной ситуации, которая его окутала. Говорил уверенные и неглупые вещи. А главное, он не кривился в обиде, не бросался обвинениями, не задавал вопросов и не хамил даже. Не знаю, было ли это прощением моих ошибок через силу или просто маской, но одно понимал наверняка — такого крепкого внутреннего стержня в тринадцать в его возрасте не было ни у меня, ни уж точно у его матери. И появился этот стержень не потому, что Матиас был моим сыном, а, скорее, вопреки. И задать бы вопрос, кто научил его этому? Не бояться, быть спокойным, неглупым, ироничным, улыбаться так, чтоб вводить ближнего в ступор и заставлять задуматься: была ли это милость, или следует ожидать подвоха. Кто научил этому? Да тот же, кто научил носить на шее серебряный крестик, тот же, чью манеру я узнавал в сыне с каждым его словом — старик Сантана. Тот, на адекватность которого ставки были минимальными. Как так могло выйти? Матиас был воспитан тем же человеком, но не был забитым и истеричным, как Альдо, не был сволочным и балованным, как Камила. С полным ощущением, что нечеловеческий эксперимент по воспитанию ребенка матерым душевнобольным алкоголиком окончился неожиданным успехом, я вздохнул, отказываясь понимать, как работает этот дивный жестокий мир.***
— Ну, как ваш этот совет безопасности? Скорпиус смерил меня насмешливым взглядом. Не знаю, что конкретно его веселило: вопрос или то, как я попутно накладывал на окна и балконную дверь чары против подслушиваний, но поспешил пояснить: — Малой даже через наушники слышит, как в трех кварталах отсюда курлыкают голуби. Все-таки, прав был Луи, поздно покрестили. Я на всякий случай заглянул в комнату. Матиас сидел в позе современного мыслителя — скрючившись и с телефоном в руках. — А нет, нормальный ребенок, — заключил я. Скорпиус бросил мне зажигалку через балконную перегородку. — Говоришь, слышит, как в трех кварталах курлыкают голуби? А кем хочет после школы работать? Я замялся. — Ты не спросил? — Да как-то… Погоди. Заглянув в комнату, я окликнул: — Малой! Матиас стянул наушник с видом человека, который не брезгует метанием ножей в тех, кто прерывает его досуг. — Кем хочешь стать, когда вырастешь? — Безжалостным поработителем и повелителем хаоса. — Юристом короче, — ответил я Скорпиусу, закрыв балконную дверь. Скорпиус хмыкнул. — Короче, если надумает посвятить жизнь шпионажу, интригам и кулуарным войнам — дядя Скорпиус ждет его в своем департаменте. — Нет, спасибо, нам в этом мире еще жить. — Я поджег сигарету и бросил зажигалку обратно. — Так что на совете безопасности? Глянув на меня с неподдельной серьезностью, Скорпиус опустил на балконное ограждение руки. — Вообще-то это секретная информация. — Ну тогда конечно. Секреты Скорпиус умел хранить или всю жизнь, подобно безмолвному атланту, или не дольше десяти минут. Третьего не дано. — Роквелл сделал то, чего от него все ждали. — Что? — Каминг-аут, естественно. Мы же для того и собрались полным составом: все хлопали, президент Эландер плакала, а потом был банкет. — Скорпиус фыркнул. — Ал, ну серьезно, чего от него ждали? Чтоб он сдал реальное положение вещей в МАКУСА. Он и сдал в итоге. Но, тоже, хитрый жук. Сдал, но не все. Про инферналов молчал. — И ты, естественно, задал вопрос. — Прикинь, нет. Знаешь, Ал, о чем я все совещание думал? Мог только догадываться, и то бы не догадался. За мыслями Скорпиуса всегда угнаться было сложно. — Поделись. Скорпиус задрал голову, когда с крыши что-то капнуло, затушив его сигарету. — О том, что, если бы не этот чокнутый Нейт, черта с два кто смог прижать МАКУСА к стенке. Там на совете от МАКУСА два таких титана, непробиваемые оба. С одной стороны, Роквелл после вчерашнего — все же видели, что он из вампиров — такое себе реноме для мракоборца, всех людей растерял, прикрывал беспорядки, а докладывал так, что даже я его не перебивал. А с другой стороны, президент Эландер — облажалась, врала, сын ожидает суда, а все равно гнет свою линию. Знаешь, мне ее даже жаль. Она понимает, что пропала, но отбивается достойно. — А мне ее не жаль, — пробурчал я. Скорпиус не стал спрашивать, почему. Зато, скосив взгляд, поинтересовался: — А могу я спросить при каких обстоятельствах Роквелл стал вампиром? Я нахмурился. — У него бы и спросил. — Нет, у тебя хочу. — С чего ты взял, что это моих рук… зубов дело? — Не так много у Роквелла знакомых вампиров. Близко знакомых, если ты понимаешь, о чем я. — Не понимаю, Малфой. Скорпиус придвинулся по балкону ближе. — Ну расскажи. — Нет. — Шок-контент, возрастное ограничение? — лукаво подмигнул он. — Имей совесть, у меня ребенок за стенкой, — прошипел я. Скорпиус силился сдерживать смех, но получалось плохо. Тонкие губы сами тянулись в улыбке. — Все было так плохо? — Да… скорее наоборот. Так, Малфой, не суй свой нос в чужой вопрос. — Нет, я просто пытаюсь это представить. — Не смей. Если не прекратишь ржать, я сброшу тебя вниз, вон в ту лужу. Сделав глубокий вдох и вдавив окурок в стену, Скорпиус сделал усилие над собой, чтоб перестать лыбиться. — Почему мне кажется, что ты сделал это специально? Я вскинул бровь. — Потому что ты идиот. — Ну, идиот не идиот, но общая тайна — хороший способ наладить сотрудничество, а особенно с таким полезным и влиятельным человеком. И, как минимум, это повод, чтоб он так или иначе тебе перезвонил, — подмигнул Скорпиус. — Еще слово о моей личной жизни, и это будет последнее слово, которое ты от меня услышишь. Скорпиус примирительно поднял ладони. Я гневно зыркнул на него, но вздрогнул и завертел головой, когда из комнаты, в которой остановился Скорпиус, донесся громкий рычащий крик. — Из него там бесы лезут, из нашего Луи? — Я даже и позабыл о том, что Луи тоже прибыл. Вообще мы собрались втроем не с целью перевернуть мир и истоптать ногами моральные устои. Так как в последние годы мы виделись только на свадьбах, похоронах и когда кому-то грозил тюремный срок, мы условились встретиться в гостинице и вспомнить, что некогда были лучшими друзьями. И вот, суровость взрослой жизни — мы со Скорпиусом дважды чуть не переругались, а Луи на кого-то уже полчаса орал по телефону, расхаживая по комнате. — Режим «строгий родитель», — махнул рукой Скорпиус. — Орет на дочь за то, что та завалила С.О.В. И, в доказательство толкнул балконную дверь. — … что ты собираешься делать с такими баллами, скажи мне?! Я не ору, я говорю спокойно! Дай матери телефон! — тут же прогремело на весь квартал. Скорпиус быстро прикрыл дверь. — Как думаешь, папаша, — проговорил он. — Когда у Луи закончатся в горле децибелы, напомнить ему, что он С.О.В. вообще не сдавал? — Ой, не надо, а то сломает нас обоих. А что, Бонни прям завалила экзамены? Скорпиус закатил глаза и снисходительно фыркнул. — Я тебя умоляю. — И, сжалившись над крестницей, снова открыл балконную дверь. — Луи, соседи сейчас полицию вызовут на твои вопли. Будешь в полицейском участке самый красивый дебошир. Я на всякий случай заглянул в свою комнату. Матиас с завидной усидчивостью сидел в кресле и что-то быстро печатал, склонившись над телефоном так, что едва не задевал носом экран. Когда я позвал его, он стянул с уха один наушник и поднял взгляд. — Че? — Есть хочешь? — Нет. — Молодец, — кивнул я и, закрыв дверь снова, вернулся на балкон. А на соседний балкон вышел уже и Луи — злой и подрагивающий. — Ну как оно? — усмехнулся я, пожав его, протянутую через ограждение руку. Луи прикрыл глаза и медитативно вздохнул, набирая полные легкие воздуха. Скорпиус принялся помахивать над его лицом свернутой газетой. — Два месяца на жопе ровно сидела, результаты экзаменов от матери прятала, сову из Хогвартса умудрилась перехватить! Думала, само как-то рассосется! — снова завелся Луи, багровея. — Мы эти результаты ждем, по три письма декану написали, и вот двадцать первое августа, здравствуйте, Бонни проснулась. Десять дней до школы, ни хрена не куплено, что покупать — черт его знает, что будем учить на шестом курсе — тоже черт его знает, Бонни проснулась! — Тихо, тихо, отец, — смеялся Скорпиус, похлопывая его по плечу. — Сову перехватить и результаты прятать — мозгов хватило, а к отличнице на экзамене подсесть не хватило. Шпаргалку написать и под юбкой пронести — тоже не хватило. Про учить самой вообще молчу, но ты хоть спиши, не позорь факультет трудолюбивых, потрать время на шпаргалки. Пять С.О.В. Пять! Куда с таким результатом… Я так и замер, слушая его тираду с приоткрытым ртом. — … школа через десять дней, на что надеялась эта противная девка, кто мне скажет? — Как через десять дней? — выдохнул я, спохватившись. Луи замолк на секунду. — О, еще один проснулся. Доброе утро, Ал, двадцать первое августа. Вам знакомо ощущение, когда что-то внутри раскалывается надвое, и падает вниз с лязгом разбитых планов? Это такое внезапное озарение того, что ты опять оплошался! Оно, как кирпич с крыши, настигает резко и бьет в цель, и вот ты стоишь, пораженный тем, как все опять пошло не по плану. И надо что-то делать, а ты только и можешь, что стоять и хлопать глазами. Так было только вчера, когда меня внезапно озарило, что я оставил сына на попечение социально-опасного алкоголика. И вот сегодня, прямо в цель, контрольный. Я забыл про Шелли Вейн. Забыл про девчонку, к приезду которой готовился за неделю. Встреча с ней в конце августа стала ритуалом, державшим меня на плаву пять лет. Я провожал ее в Хогвартс, чтоб дожидаться ее возвращения и провожать снова, и так из года в год, но только не сейчас! Ведь я со своими инферналами, контрабандистами, судами совершенно забыл о существовании такой вот девочки-вейлы из Нового Орлеана. — Ал? — Скорпиус переглянулся с Луи и снова глянул на меня не без опаски. Уж не знаю, как там перекосило мое лицо, но я, встрепенувшись, ощупал карманы в поисках телефона и толкнул балконную дверь, чтоб вернуться в комнату. И тут же снова замер, как вкопанный, увидев кудрявую макушку Матиаса. Я понимал, что между двумя детьми неудачливых папаш общего гораздо больше, чем у кого-либо. Они оба родились не вовремя и не у тех людей, чтоб быть счастливыми. Они оба не знали своих матерей, были преданы отцами и брошены на попечение асоциальных зависимых хмырей. Которые, черт возьми, взяли свои пороки в ежовые рукавицы и сделали огромную работу над собой, чтоб жизнь внуков сложилась лучше, чем детей. Чтоб Матиас рассказал, вспоминая детство как Финн умел заботиться, и что вовсе не был он конченым наркоманом. И чтоб Шелли ответила ему, что Ал тоже не всегда мудак и эгоист. Большая часть меня хотела, чтоб эти два ребенка нашли друг друга в большом мире, который встретил их без особой радости. Но здравый смысл твердил, что нельзя романтизировать эту идею. Если мой сын, который чудом нашел силы и мудрость простить своего непутевого беспечного папашу, узнает, что все эти годы этот непутевый папаша делал счастливым другого ребенка, я потеряю его окончательно. «Прости, малой, но мне надо бежать, чтоб отправить Шелли Вейн в Хогвартс, буду через десять дней»? Или: «Прости, Рошель, в этом году как-то сама, у меня сын, оказывается, есть, о котором я не говорил»? Шелли не заслуживала предательства, но и Матиас не заслуживал боли, а особенно такой боли, а потому я, поймав его взгляд, улыбнулся коротко, закрыл дверь и вернулся на балкон. — Что случилось? — Друзья, явно забеспокоившись, перелезли через ограждение, на балкон ко мне. При них что ли звонить? Всяко лучше, чем при Матиасе, но если и звонить, то что мне говорить? — Короче. — Я сдался. — Я здесь с Матиасом, а мне нужно быть в Лондоне. Скорпиус посерел. — Ал, если ты опять бросишь малого, это просто фиаско года. — Да не орите вы, — зашипел Луи. — Чары от прослушки, — бросил Скорпиус. — Ал. И повернулся ко мне снова. — Не смей. Какая срочность, скажи мне? Я начинал злиться. — Мне надо встретить Шелли, собрать ее в Хогвартс и посадить на поезд. — Что?! — в один голос опешили Скорпиус и Луи. Да, я не особо посвящал друзей в свои махинации. Скорпиус приоткрыл рот. — Шелли — это ведь вроде… — Да, да, — кивнул Луи. — Погоди, а где она? — У бабушки. Она там каждое лето. — Ну все, никакой паники, никто никуда не едет. Твоя мама ведь сможет ее отправить в Хогвартс? Я нервно рассмеялся. — Моя мама о ней знать не знает. О ней никто знать не знает. Шелли у своей бабушки, в Новом Орлеане. Скорпиус начал чертить в воздухе линии от воображаемой точки «А» до воображаемой точки «Б». При этом хмурясь и бормоча что-то, он указал сначала на меня, потом на Луи, а потом торжествующе щелкнул пальцами. — Я тебе говорил, что это его дочка! А ты еще спорил. — А ты вообще подбивал Бонни стащить у той девочки расческу с волосом, чтоб пробить ее генетический код, Малфой. — Охренеть, вы еще какие-то теории строили! — возмутился я. Луи потупил взгляд, а Скорпиус скрестил руки на груди. — А это ты виноват, что сам не рассказал. — Да потому что никто не должен был об этом знать вообще! Торжествовал своей правоте в давнем споре Скорпиус недолго. Вдруг его взгляд посерьезнел. — Так, Ал, погоди. Ты удочерил его девочку? Я почесал затылок. Вопрос был неожиданным и неловким. — Ну, не на бумагах. Но, наверное, если с натяжкой, то можно сказать и так. — А амбассадор использованных героиновых шприцев не против? — Не знаю, Малфой, перед тем, как его разорвали на атомы, мы не говорили о вопросах опекунства. Скорпиус осекся. — А, ну да. Прости. — А он умер? — Луи завертел головой. — А почему вы мне не сказали? — Потому что это как бы государственная тайна МАКУСА, — протянул Скорпиус. Луи посмотрел сначала на него, потом на меня, потом вниз почему-то. А затем снова перевел взгляд на меня. — Ал, мне очень… — Так, сейчас вообще не до этого, — отрезал я. — … да, он мне не очень нравился, как и всем в принципе… — … особенно после того, как пытался стащить философский камень, — едва слышно добавил Скорпиус. Луи зарядил ему подзатыльник. — Но нам очень жаль, что он погиб. Да, Скорпиус? — Конечно. Я терпеливо молчал, кивая в такт каждому слову. — Закончили с панихидой? Спасибо. Есть еще вопросы, почему я держал определенную часть жизни в секрете? По крайней мере, пытался. Скорпиус снова посерьезнел, сбросив, слава Богу, эту маску натужной скорби на лице. — Еще раз давайте. Ал, ты удочерил Шелли Вейн? — Не официально, и ну как бы… Вроде того. — Но она сейчас в Новом Орлеане, у бабушки. И так каждое лето? — Да. — Ага, — Скорпиус кивнул. — И ты каждый год собираешь ее в школу и провожаешь на вокзал? — Ну да, да! — И это притом, что твой родной сын пять лет живет хрен пойми где и с кем? — Не хрен пойми с кем, а с дедушкой! — возразил я. — И сейчас тебе надо срочно возвращаться в Лондон, чтоб проводить Шелли в Хогвартс? — Да, — устало кивнул я. — Ал, ты ебнутый? Я встрепенулся. Скорпиус смотрел на меня, как на полудурка. Не зная, как сказать тактичнее, он ткнул ладонью в балконную дверь. — Я помню, что там Матиас, — прошипел я. — Но что мне делать, скажи, умник? До школы десять дней, а Шелли еще в Новом Орлеане с чокнутой бабкой. — Поэтому давайте бросать сына опять и поедем спасать чужих детей! — Скорпиус, а ты сильно умный? Тогда скажи, что мне делать? Скорпиус сжал ограждение балкона. — Я скажу, чего тебе не нужно было делать. Не нужно было брать на себя второго ребенка, если ты не в состоянии справиться с одним. И тут я обалдел. А Скорпиус не осекся. — Ты же понимаешь, что не справляешься с одним, и даже не хочешь пытаться справляться — Матиаса воспитывает другой человек, и вы даже не общаетесь. И при этом ты считаешь, что лучший вариант — взять на себя ответственность за еще одного ребенка! В итоге у тебя дети раскиданы по миру, и про обоих ты забыл! Вот скажи, что я не прав! — Тихо, не орите, — шипел Луи, поглядывая на балконную дверь. — А что мне было делать?! — рявкнул я, шагнув к Скорпиусу и вжав его в ограждение. — Скажи мне, бездетный умник, что мне было делать?! Оставить Шелли Вейн одну? С бабкой-шизофреничкой в гетто? Чтоб вырос второй Финн, только беременный в четырнадцать? Я отправил ее в Хогвартс. Она учится, и, блядь, она отлично учится, и у нее есть будущее. Она любит свою чокнутую бабушку, и поэтому она там, а не потому, что я забил хер. — Ты красавец, спору нет, но ты забыл про нее. И про него. — Скорпиус снова указал рукой на балконную дверь, за которой затыкал уши наушниками Матиас. — Брать второго на попечение в то время, как первый черт знает где и списан со счетов — ты или идиот, или жестокий идиот, прости меня, пожалуйста. — Ты, я посмотрю, начал слишком много понимать за жизнь, Малфой, — прорычал я. — Я не мог бросить Шелли Вейн, она совсем одна в мире волшебников и мне было ее жаль. Если ты не в состоянии понимать, то закрой рот и молчи. — Собачек и кошечек бездомных на улице тоже жаль, но нельзя тащить всех в дом, а особенно если ты не в состоянии справиться с живущей у тебя аквариумной рыбкой. Это не благородство и не милосердие, Альбус, это безответственность. — Еще раз ты сравнишь моих детей с домашними животными, и я сравняю тебя с землей. — Я не в этом смысле. — А я сказал тебе закрыть рот. Когда сам станешь родителем… если станешь родителем, я погляжу, как справляться будешь ты. Если так же, как справляешься с ролью мужа, то мне уже жаль твоих детей. И я еще очень многое могу сказать из того, что сделает тебе больно, поэтому, Малфой, в третий повторяю, закрой свой рот и не жалей моих детей. Луи треснул ладонью по окну так, что то звонко задребезжало. Я вздрогнул и разжал пальцы на мантии Скорпиуса. Скорпиус же, отстранившись от кованой ограды, выпрямился. — Я не твоих детей жалею, Поттер. Я жалею, что мир несправедлив. — На бледном лице Скорпиуса не дрогнул ни один мускул. — Одним, тем, кто не хочет, не может и не пытается, он дает детей, одного за другим. А некоторым — нет. Так что не злись на меня. Считай, что Скорпиус Малфой впервые в жизни искренне завидует такому опустившемуся ничтожеству, как ты. Луи снова треснул ладонью по окну, прервав мой уже почти сорвавшийся с губ ответ. — Я сейчас выйду, тебе постучу! — раздалось приглушенное из комнаты. Мы с полминуты смотрели в белую балконную дверь. Затем я снова взглянул на Скорпиуса и встретил его ледяной насмешливый взгляд. И снова раздался хлопок. Но это не Луи стучал по стеклу, призывая обоих умолкнуть. Я чуть повернул голову — на соседнем балконе, торжественно восседая на пластиковом стуле, сидел Наземникус Флэтчер и драматично аплодировал. Я приоткрыл рот, не в силах оторваться от того, как он смыкались его ладони в хлопках. — Значит так, — проговорил Луи, достав из кармана телефон. — Никто никуда не летит. Ал, бронируй билет, отправляй девочке. Я попрошу Джейд встретить ее в Лондоне. Луч надежды и света начал пробиваться через все то днище, которое крепчало с каждой последней минутой. — А получится? — с надеждой спросил я. Бывшая жена Луи не питала особой любви ни ко мне, ни к Скорпиусу. К Луи тоже, по правде говоря. — Ну конечно получится, — бросил Луи. — Ее просто встретить, она девчонка смышленая, сама найдет такси. У нее есть отмычка, она и дверь дома откроет, и свой сейф, еду наготовит, скупится по списку, на поезд сама сядет, не заблудится. — Оставить ее одну в Паучьем Тупике? Ал, ты в своем уме? — То, о чем я… — Малфой, заткнись, — одернул Луи. Скорпиус, коротко глянув на меня, молча трансгрессировал. Мы с Луи остались вдвоем. — Спасибо, — сказал я. — Чего ты замер, — уже прижав телефон к уху, бросил Луи. — Ищи билет. Я опустился на пластиковый стул, неприятно скрипнувший, и тоже достал телефон. Нервы били ключом из моей хрупкой штопанной душонки, пальцы аж пристукивали по боковой панели, словно это бы помогло сигналу интернета из соседних зданий усилиться. Луи коротко сжал мое плечо. — Не злись на него. — Да пошел он на три хуя, умник министерский, — буркнул я. — Ладно хоть ты на моей стороне. — Я не на твоей стороне, Ал. Просто ваши вопли друг на друга не разу не помогут Шелли Вейн попасть на Хогвартс-экспресс. — Думаешь, Скорпиус был прав? Луи закатил глаза и вздохнул. — Я думаю то же, что и всякий раз, когда вы ругаетесь. — Что когда Малфой включает в себе аристократа в пятнадцатом поколении, его хочется вернуть в гроб обратно? — Что вы — два придурка, с которыми я черт его знает почему до сих пор общаюсь. Ощущение того, что Скорпиус где-то в своих подколках попал цель, не покидало до самого утра. Заниматься самокопанием по ночам — воистину лучшее из моих хобби, и та ночь стала просто фейерверком переживаний и стыда. Я оплошался настолько, насколько это было возможно. Малфой был неправ, по факту, лишь в том, что подчеркнул это, сунув свой длинный, умудренный житейским опытом нос туда, куда не просят. — А ты-то чего не спишь? — Я, повернувшись на бок, встретил в темноте два горящих, как два фонарика глаза. — Ты мешаешь, — буркнул Матиас. — Да я даже вздохнуть боюсь. — У тебя сердце бьется громко. Как барабан. Я привстал и зажег светильник рядом с узкой кроватью. Матиас сощурился от света и тоже приподнялся на подушке. Мы оба замерли на пару секунд. — Не выдумывай, ничего не громко, — вразумил я, когда биение моего сердца своей громкостью не выбило стекла. — А ты не слышишь? — Нет же. Матиас задумался. — Ты точно вампир? Если бы я получал по галлеону за каждый раз, как слышал это. — Самый первый нового поколения, на минуточку, — скромно подтвердил я. — Эпидемия началась с меня. — И у тебя бьется сердце? — А у тебя нет? Я краем глаза глянул в зеркало напротив кроватей, в котором отражались я и пустующая, но неестественно смятая соседняя постель. Тревожненько. — Дай руку. Матиас послушно вытянул из одеяла руку, но тут же замешкал и сжал пальцы в кулак. — Я не люблю прикосновения чужих людей. — Поверь, малой, от постельного белья здесь ты подцепишь всяко больше, чем от меня. — Не подцеплю, я обмотал матрас пищевой пленкой. Умный малый. — А наволочку? — Но и я не дурак. Матиас распахнул глаза и отпрянул от подушки с такой скоростью, что я не проследил, как он вдруг оказался сидящим на краю кровати. — Давай руку, — фыркнул я. — Обещаю, лишая не будет. Нехотя протянув мне руку, Матиас, судя по взгляду, верил мне не больше, чем рекламе микрозаймов. Прижав два пальца к его запястью, я нахмурился, не нащупав бьющуюся жилку пульса с первого раза. — Не понял. — И передвинул пальцы, ощупывая запястье ниже, потом выше, потом сбоку. Матиас терпеливо сидел. Я ощупал свое запястье, чтоб убедиться, что ищу пульс там. Затем снова взял руку сына. — Так, малой, если это шутка, быстро верни пульс на место. С серьезным лицом молодого Носферату, Матиас пожал плечами. Я почти начал паниковать, но здравый смысл подсказал, что как-то же этот уникум кудрявый проходил медосмотры для детского сада, затем школы, и вообще врачи даже не забрали его на опыты, как только родился. Отлегла тревога немножко. — Ну что ж, — вздохнул я. — Жаль тебя, молодого. — Почему? — поинтересовался Матиас. — Позволь объяснить тебе, как работает кровеносная система. Пульс — это колебание стенок артерий работающего сердца. Сердце гоняет по телу кровь. Если сердце не бьется, кровь не гоняется. Логично? Логично. А если кровь не гоняется, не приливает к определенным местам, а, значит, ничего в твоем теле напрягается. Понимаешь, о чем я? Матиас широко раскрыл рот и закивал. — Я про мозг, мой юный друг. — Я зевнул. — А если кровь к мозгу не приливает, значит, мозг не работает. Значит, ты дурной. Ты дурной? — Нет. — Ясно, что нет. Ты унаследовал мои лучшие черты — аллергию и ум. А потому, давай, включай свое сердечко и перестань, мать твою, меня пугать! Ровный ритм забился под моими пальцами. — Вот так-то, — кивнул я, выпустив запястье Матиаса. — Спи давай, ловкач. Матиас насупился и, шурша полиэтиленовой пленкой, которой обмотал матрас, забрался под одеяло. Не без опаски опустив голову на подушку, он сложил руки на груди и уставился в потолок. — Мне неприятно это говорить, — проскрипел Матиас. — Но ты крут. Я хмыкнул. — Это ты со мной еще на рынке не торговался. Мы переглянулись, обменявшись хитрыми ухмылками. Секундный неловкий момент затянулся — Матиас быстро посерьезнел и повернулся на бок, а я быстро дернул за веревочку, выключив теплый свет лампы на тумбочке.***
Утром сближение с подрастающим поколением необычных детей продолжалось. — Это всегда так было или у тебя опять на что-то аллергия, и это отек? — Я в панике вертел головой. Постояльцы гостиницы, спустившиеся вниз на завтрак, больше реагировали на мой громкий голос нежели на странности мальчика, который пытался завтракать. На столе перед Матиасом стояли тарелка с залитыми теплым молоком хлопьями, высокий стакан апельсинового сока и блюдце с пончиком, щедро политым глазурью. А напротив склонился я, осторожно придерживая на ложке длинный раздвоенный язык, который тянулся от половины стола и до рта Матиаса. Я медленно оттянул ложку на себя — язык тянулся следом. А когда его раздвоенный кончик оплел ложку, я был настолько близок к обмороку, что перед глазами поплыло все: и красно-золотая обшивка стен, и мелькающие гости, и завтрак на столе, и скучающее лицо Матиаса, сидевшего с раскрытым ртом. — А есть у кого рулетка? — Я завертел головой. Люди не особо обращали на нас внимания — чудной люд среди волшебников не был редкостью. Но этот язык… Чтоб не соврать, в длину он был на половину моей вытянутой руки. И был ли это предел? — Как он помещается у тебя во рту? Матиас неопределенно пожал плечами и, подустав так сидеть, зацокал пальцами по столу. В секунду он втянул язык обратно, с нарочито мерзким хлюпаньем, словно засасывал тянущиеся спагетти, но, передраматизировав в попытке шокировать меня еще больше, подавился и закашлял. — Как он такой у тебя? — похлопывая Матиаса по спине, поинтересовался я. — Дедушка говорит, я в том возрасте, когда все мое тело растет. — А-а… ну, да. Матиас сделал большой глоток сока и, явно наслаждаясь моим ужасом, чудовищно облизнулся — раздвоенный кончик языка мелькнул у нижнего века. — А почему у тебя не такой язык? — Матиас вскинул бровь. — Ну, наверное, у меня магния в организме недостаточно. — Магния? — Ну или калия. Даже если и хотелось бы завтракать, аппетит был малость подпорчен анатомическими чудесами моего сына. Пока я пытался ковырять ложкой в тарелке и думать, каким образом длиннющий язык умещается во рту, увидел, что по устланной ковром лестнице к нам спускается одетый в невзрачную магловскую одежду знаменитый Гарри Поттер. Я съехал вниз на стуле. Отец остановился, держа ладонь на перилах. Явно выискивал кого-то. Явно меня, судя по тому, как едва уцепив взглядом меня, стремительно косящего под дивную часть интерьера, поспешил к столику. — Альбус! — Не говори ему, что я здесь, — зажмурился я. Матиас вынул ложку изо рта. — Кому? Отец едва ли не подбежал к столу, так и ожидая, что я в шаге от решения трансгрессировать. Лицо у него было строгое, настроенное явно не на пожелание любимому сыну доброго утра и приятного аппетита. — Я все объясню, — заранее пообещал я. — Уж я очень на это надеюсь, Альбус Северус Поттер, иначе, не знаю, что с тобой сделаю в этот раз, — прорычал отец внезапно. — Вообще страх потерял, — поддакнул Матиас, отпив сока из стакана. — Это просто не то сло… — услышав неожиданный комментарий, отец повернул голову влево. Матиас тоже отклонился влево, на всякий случай, увеличивая расстояние. — Матиас? — Отец аж очки поправил. Матиас на всякий случай покачал головой. Я замер с упавшим на уровень пола сердцем. Чуть не подавившись возмущением, когда его сцапали в объятия, Матиас брезгливо отклонил голову и обратил ко мне полный негодования вопросительный взгляд. Я сложил ладони в мольбе. — Дедушка, — одними губами и беззвучно подсказал я. — Чей? — так же губами шепнул Матиас, кряхтя от объятий. — Твой. Матиас скосил взгляд в сторону головы дедушки, к которому его насильно прижимали в объятиях. — Спустя столько лет, наконец-то я тебя вижу! — Мой бедный отец явно и половины не понимал из того, что происходит. Мой ребенок, похожий на котенка, силящегося вырваться из крепких объятий сцапавшего его человека, вдруг принюхался, отклонился снова и уставился в изгиб шеи, к которому прижимался до этого щекой. — Папа, не души ребенка, он стесняется! — поспешил одернуть я не так отца, как Матиаса. Тот, насупившись, клацнул челюстями, захлопнув свой очень широко раскрывшийся у шеи дедушки острозубый рот. Отец, даже не догадываясь, чем могло обернуться опрометчивое желание обниматься, разжал руки, а я облегченно выдохнул, несмотря на то, что по спине градом катил холодный пот. — Какой же ты взрослый уже. — Отец присел на корточки перед стулом и с широкой, но не очень понимающей улыбкой смотрел на Матиаса. — Hola, abuelo. — Матиас сдержанно закивал. Это был неловкий момент. Скованный Матиас, не понимающий, чего от него хотят, широко улыбающийся в ожидании чего-то отец. И я, понимающий весь этот цирк, а также то, что до всплывания правды о письмах в Годрикову Впадину остаются считанные мгновения, тоже улыбнулся, дабы не выглядеть как человек, которого внезапно скрутила язва. — Пап, ну стесняется молодой человек. Его вчера дядя Луи знаешь как затискал. — Это кто? — протянул Матиас. Маленькая паскуда. Подустав от компании родичей, Матиас отодвинул тарелку. — Можно ключ от комнаты? Я с радостью высунул из кармана ключ за прямоугольный брелок. — Без меня из комнаты не выходи. — Но без тебя я собираюсь до нее дойти. — Так, иди уже. И, сунув Матиасу ключ, отправил на лестницу, попутно зачем-то второпях потрепав его кудрявую макушку. Малого как током шандарахнуло — он обернулся на меня, что-то буркнул на испанском и поспешил прочь. Мы с отцом проводили его взглядом до поворота. — Он всегда был не очень тактильным, — протянул я, улыбнувшись. Отец перевел взгляд на меня. Лицо снова становилось строгим. — Позавтракал? — Да. — Я оглядел недоеденные размокшие хлопья. — Пойдем-ка, поговорить надо. Не дай вам Бог, юные свидетели моих провалов, услышать от родителей эту фразу, да еще и сказанную таким безапелляционным тоном. Встав из-за стола, я направился вслед за отцом. По неудобной лестнице с ковром на ступеньках поднялся на второй этаж. Однако, отец свернул в коридор, а не на лестничный пролет, пропустил меня вперед и зашагал следом, так и прожигая спину взглядом. Я шел по коридору, довольно шумному из-за потока голосов из комнат, и чувствовал себя как подсудимый, направляющийся к эшафоту. — Двести третья, — сказал отец позади. Осматривая золоченные цифры на дверях, я лихорадочно думал. Второй этаж, двести третья комната. Нечетный номер, как и номер нашей комнаты. Окна и балкон выходят на одну сторону — отец мог слышать вчерашнюю перепалку со Скорпиусом. А также про Шелли Вейн, про то, что я не общался с Матиасом пять лет, и про то, что я так-то мудак. Опустив ладонь на теплую дверную ручку, я опустил ее вниз. Дверь не поддалась, а отец, косо глянув на меня, вставил в скважину ключ. — Заходи. Я как раз накручивал себя тринадцатой плохой догадкой и, уверен, мое сердце стучало так, что двумя этажами выше Матиас орал в голосину, требуя выключить отбойник. — Если я опять где-то провинился — говори сразу, — сказал я. Отец закрыл дверь и повернул щеколду. И повернулся. — Матиас здесь, жив, здоров и крайне дерзок. В чем дело, пап? — Я знаю о вас с Роквеллом. Я так и сел на пуф — ноги не удержали. — Что, прости? — Он все рассказал. Дрожало все — от поджилок и до левого глаза. Смысла отпираться и праведно возмущаться уже не было — тот бледный, как гипсовая статуя задрота, парень в зеркале, выглядел так, что его судорожно дергающиеся руки и дрожащие в напряжении ноги пресекали даже самую умелую попытку отбрехаться. «Ебнутый что ли этот Роквелл или меня проклял кто?» — билось в голове. Я в тот момент думал, а в голове кружилось узорами калейдоскопа — много мыслей в голове и все путались. Думал о том, чтоб трансгрессировать с глаз долой и упасть с ближайшего моста головой вниз. О том, что, зачем же падать, если я знаю адрес самого главного мракоборца и ничего уже не мешает прийти к нему ночью и перерезать горло за болтливый язык. О том, что это средоточие форс-мажоров в моей жизни — плата за ложь и гордыню. А еще о том, что надо бы подумать, с кем останется Матиас, если отец сейчас меня убьет. Ха, раньше не думал, а тут вдруг подумал. — Папа, я могу объяснить. Я встал с пуфа, но отец влепил мне такой звонкий подзатыльник, что ноги подогнулись, заставив усесться обратно и вжаться в стену. — Мозги в этой голове вообще есть или там сквозняки гуляют?! — крикнул отец мне в лицо так, что я рефлекторно зажмурился. Что самое абсурдное, наверное, я был не худшим сыном, раз на меня отец орал впервые за мой уже недетский возраст. Клянусь, впервые. Крики обычно отхватывал Джеймс. Да такие крики, что Годрикова Впадина тряслась своим давним фундаментом. — Это он виноват, он сам пришел, — залепетал я, съёжившись. — Ты нормальный, скажи мне?! Нет, это же додуматься нужно было! — Я не особо думал… — Да оно и видно! — Отец аж багровел. — Как ты мог, Альбус? — Не спрашивай, пожалуйста. Честно, самому противно, но так затягивает… Я клянусь, это было в последний раз, я ему так и сказал. Давай просто забудем. Я снова зажмурился и попытался слиться со стеной. — Просто забудем?! — прогрохотал отец тем же страшным голосом. — Ты, дурака кусок, вообще о последствиях думал? — Ну. — Я замялся, краснея, как перезревший помидор. — Не всегда, но все же здоровы. А вообще, почему только я? А Роквелл не должен был думать? Он так-то в этом деле как минимум лет… много. Отец перестал нависать надо мной. Выпрямившись, он отошел и, запустив пальцы в волосы, сокрушенно бормотал про себя то ли ругательства, то ли мольбу. — Как же ты мог, Ал, ну как? Я сдвинул ворот футболки, чтоб вздохнуть поглубже. — Ну, как… Он пришел, говорит: «Давай». А я что, ну я и… — Что ты? — Больше так не буду, — закивал я, едва сумев заткнуть бессвязный поток изо рта. — А у тебя так все просто! — ахнул отец, всплеснув руками. Ладонью закрыв себе рот, я решил смолчать. Отец расхаживал по небольшой комнате, то и дело цепляя край кровати в узком проходе между нею и комодом. Я молчал, дышал носом, думал, и в итоге надумал, вскочив на ноги: — Папа, мне не пятнадцать лет, и это моя жизнь, твое одобрение и вообще чье-либо уже запоздало и неуместно… — Сядь. — Хорошо. — Революция не удалась — я снова сел на пуф и поджал плечи. — И я даже Джона в этой ситуации не могу осуждать! Неожиданно. — То есть, на него ты так не орал? — И, под отцовским взглядом, снова ссутулился. — Ну конечно, это ж Джон, эмблема непорочности МАКУСА… Пнув ногой упавшее на пол покрывало, отец продолжил свой маршрут от окна к стене и обратно. — И я его понимаю! На его месте, я бы поступил так же, более того, так и поступал в свое время… — Что-о-о-о? — Я чуть не съехал с пуфа. — А мама знает? — Да не обо мне речь, Альбус. Как ты мог стать его информатором?! Я моргнул. Повернул резко голову в сторону отца. Затем глянул в зеркало на себя — почесал висок под дужкой очков, как если бы это помогло собрать мысли в кучу. — Информатором? — осипшим голосом уточнил я. — Нет, Ал, я просто решил на тебя с утра пораньше поорать! — гаркнул отец. — Каким местом ты думал, когда согласился стать информатором Джона? Задницей? Я нервно хихикнул. — Я вижу, что задницей! Чего ты ржешь, я понять не могу?! — Прости, нервное. — И снова фыркнул, сквозь прижатую ко рту ладонь. Булькающий смех просто рвался из груди, и я прижал руку ко рту так крепко, что пальцы больно придавили губу к зубам. — Ты понимаешь, как это опасно? — отец склонился надо мной, ржущим придурком. — Да тебя могли в любой момент раскрыть твои же подельнички! — Да уже раскрыли… — Да я знаю! Ты понимаешь, Альбус Северус, что они бы прибили тебя в камере, если бы Джон не выпустил тебя на свой страх, риск и ответственность? Я подавился смехом. — Какой же он молодец, а я его не ценю совсем. — Перестань клоуна корчить из себя. Значит так, — сказал отец твердо и выпрямился. — Когда все это дело с судом заканчивается, берешь Матиаса и оба, слышишь, оба, возвращаетесь вместе со мной в Годрикову Впадину. Не в Паучий Тупик, не на Шафтсбери-авеню, домой, Ал. — Матиасу в Ильверморни… — Значит с сентября он будет учиться в Хогвартсе. И не спорь, это безопаснее для вас обоих. — Но… Пойди, Ал, поднимись на четвертый этаж и скажи Матиасу, что в Техас он не вернется и с сентября будет учится в другой школе магии, а на каникулы приезжать не к деду Диего, а к незнакомым, сюсюкавшимся с ним людям. Сближение с сыном прям пойдет по маслу после этого, ох чувствую. — Не спорь, — повторил отец жестко. — Я тебя предупреждаю, Ал. Шаг влево-вправо от Годриковой Впадины… — И что будет? — неожиданно смело поднял взгляд я. Отец со мной в слова и аргументы играть не собирался. — Ответишь за все свои преступления. Клянусь, я тебя прикрывать не буду перед Визенгамотом. — Это мы еще посмотрим. — Вот только не играй со мной, Ал. Доигрался уже. Странное такое дело. Я так раньше подсознательно хотел, чтоб отец меня как-то защитил, встряхнул, наказал даже за то, что тропинка свернула не туда. Хотел и боялся, а потому врал, но желание получить реакцию было все же сильнее. И вот я ее получил. Еще ничего не случилось, а я уже чувствовал, будто клетка вокруг меня захлопнулась, прутья сомкнулись, а невидимая рука погасила свет.***
Тем же днем я сделал вывод, что Матиас ехидничал не только со мной, потому что я ему не нравился, а просто имел острую потребность в доведении окружающих до нервного тика. — Что у вас на шее? — полюбопытствовал Матиас, когда мы вдвоем шагали за Джоном Роквеллом по коридору этажа штаб-квартиры мракоборцев. Роквелл повернул голову и на всякий случай прижал ворот рубашки ближе к шее. — Шрам. — Вы уверены? Похоже на воспаленный лимфоузел. — Сомневаюсь. — А когда в последний раз вы проверяли лимфоузлы? Я настолько злился на Роквелла, что даже не пытался призвать Матиаса к порядку. — То есть давно? — Матиас поравнялся с мракоборцем, который ускорил шаг. — Не шутили бы с этим, особенно в вашем возрасте. Вам же больше пятидесяти пяти? — Нет, меньше, — очень, очень терпеливо ответил Роквелл. — А так и не скажешь. Скрытые инфекции так-то очень влияют на преждевременное старение. И на нервную систему, кстати говоря, у вас глаз дергается. Роквелл толкнул дверь своего кабинета. Я злорадно понимал, как он уже жалел о том, что моего саблезубого пирожочка не записали в подопытные кролики Натаниэля Эландера. А потому, дабы Роквелл не передумал выступать в обвинении, я все же шепнул сыну совет заткнуться. В кабинете, за столом Роквелла, сидела незнакомая мне ведьма-мракоборец с длинными, собранными в хвост белокурыми волосами. Ведьма сидела в окружении бесчисленных папок и книг, что-то, водя острием пера по строчкам, искала в длиннющем свитке, край которого свисал со стола на пол. — Делия, занимайся, — махнул ей рукой Роквелл и повернулся к нам. — Это Делия Вонг, наш союзник в обвинительном процессе. — А она… — Я не знаю, когда она в последний раз проверяла лимфоузлы. Как только процесс закончится, мы с Делией этим обязательно займемся, — сухо и строго сказал Роквелл, глядя на Матиаса сверху вниз. Матиас уселся в кресло и, сжав губы, оскорбленным взглядом обиженной сироты уставился в окно. — Давайте я объясню, что происходит и как будет происходить. — Роквелл указал в кресло мне, а сам облокотился на край стола. — Суд тридцатого числа, в десять ноль-ноль. Прийти нужно пораньше. — Насколько пораньше? — Чтоб в девять-тридцать были здесь. Дело резонансное. Ни с кем не говорите, комментариев никто не дает, журналистов в здание не пустят, но готовьтесь к тому, что у входа будет аншлаг, а некоторые смогут протиснуться и внутрь. Делия вас встретит и проведет куда нужно. Я зачем-то взял с собой блокнот и ручку, и, как придурок, пытался за Роквеллом записывать. Получалось плохо. — Теперь вы, молодой человек. — Роквелл повернулся к Матиасу, который важно закивал. — Сидеть в зале все заседание не нужно. Вы проходите свидетелем обвинения. Вас выслушают, зададут вопросы. На них ответите четко и честно. — Четко и честно, ты понял? — шепнул я. Матиас отодвинулся. — То есть, я не буду сидеть в зале суда? — Нет. — Но я пострадавший. — Но также несовершеннолетний. Процесс, повторяю резонансный, важна каждая мелочь. Делия ищет в архивах прецеденты, когда несовершеннолетний присутствовал в суде в качестве стороны обвинения, а не дал показания и вышел ожидать в коридор. — А могут прям прикопаться? — спросил я. — Обвиняют сына президента Эландер. Могут прикопаться и к меньшему, если хоть что-то выбивается из регламента. Поэтому Делия и прочесывает архивы. — Не очень понимаю, — я мотнул головой. Роквелл скрестил руки на груди. — Скажем так, пока нет гарантии, что присутствие молодого человека в зале заседания в течение всего процесса не нанесет ему… психологическую травму, например. — Ага, то есть Эландер, угрозы и погоня не нанесли ему психологическую травму, а заседание — да? — Совершенно верно, — кивнул Роквелл. — А если бы молодой человек был обвиняемым, то сидел бы в кандалах в кресле подсудимого, и никто бы не дергался, правосудие же… — Делия, без экстремизма. Женщина-мракоборец снова склонилась над свитком. — А кто тогда будет обвинять? — нахмурился Матиас. — Я буду выступать в обвинении, а ваш отец, как законный представитель, будет представлять ваши интересы. Делия Вонг снова оторвалась от свитка. Глянула на меня, потом на Матиаса. Потом на своего начальника. — Это отец? А сколько... Ладно, молчу. Матиас глянул на меня с опаской. — Вы доверите ему представлять мои интересы? Да я бы не доверил ему сходить за хлебом. — Так, малой, сильно громкий, — одернул я. Роквелл косо усмехнулся. — Продолжим. Я никогда прежде не был по ту сторону баррикад в системе правосудия. Роквелл говорил много, напрочь запретил в суде говорить, если не спросят, да и вообще сомневался, стоит ли показывать меня судье и присяжным. С моей-то биографией, я понимал почему. А особенно, если дело действительно обещало быть резонансным. Мракоборец Делия нашла что-то, что искала и обводила строки в свитке размашистыми кругами. Когда же встреча приблизилась к логическому завершению, мистер Роквелл попрощался и попросил коллегу провести Матиаса к лифту. Матиас вопросительно вскинул бровь и, нехотя встав с кресла, направился к двери. Обернувшись на меня у порога, он беспечно спросил: — Идешь? Я перевел взгляд с него, на Роквелла. — Три секунды. Сейчас догоню. — Ну ладно, — хмуро пробурчал Матиас. — И с тех пор его не видели еще пять лет… — Давай уже, бегом и молча! — рявкнул я ему вслед. Делия Вонг, сматывая на ходу свиток, вышла из кабинета следом. Мы остались вдвоем и молчали. Дождавшись, когда по ту сторону двери зашаркали шаги, я вынул палочку и наложил заклинание против любопытных ушей. — Как же ты меня подставил, — сунув палочку обратно в карман, сказал я. — Чем же? — Ты рассказал отцу, что я твой информатор. — А надо было рассказать больше? — Смотри, чтоб я не рассказал больше. Розе Грейнджер-Уизли и ее блокноту. В серых глазах Роквелла блеснул короткий огонек тревоги. — Блефуешь. — Так и думай. Он знал, что блефую, но также и знал, насколько я в гневе бываю отбитым — могу и рассказать, если он еще пару секунд будет смотреть на меня так, с усмешкой, как на подростка капризного. — Джон, помоги мне, — взмолился я уже без блефа и коварства. — Меня заберут в Годрикову Впадину. — Там очень красиво, не вижу трагедии. — Жить у отца на коротком поводке, в этом тоже не видишь трагедии? — Очнись уже. — Роквелл прикрыл глаза устало. — Он пытается тебя защитить, и это лучшее, чем могут закончится твои похождения. Думаешь, те контрабандисты, которые сидят внизу в камерах, так просто подарят тебе долгую и счастливую жизнь после того, как ты их сдал? — Но они могут не выйти. — Они обязательно выйдут. Большая часть из них темные маги, которые нигде и никогда не были замечены. Рада Илич та же — преподаватель Дурмстранга. Сербское консульство и директор Дурмстранга уже подняли всех: сегодня-завра она выйдет на свободу. — Да Рада не будет меня искать. — Услышь меня. Таких невинных перед законом, как Рада Илич — половина камер. Все они подпишут бумаги, что не видели инферналов, дадут клятву и выйдут. И кто-то да пустит слух, что Поттер из Лютного Переулка — стукач МАКУСА. Русский тоже выйдет, не сразу, не завтра, но выйдет. Думаешь он, с его сетью и связями, оставит тебя в покое? Я цокнул языком. — Так пусть не выйдет. Он же контрабандист, он главный, придумал сеть посредников, миллион сделок провел, ну почему он выйдет? — Ты думаешь, он впервые в этих камерах сидит? — спросил Роквелл. — Вот тебе и ответ. Я отвернулся. — Ты тоже мог и должен был сидеть там с ними, — добавил Роквелл, сжав мое плечо у основания шеи. — Но ты едешь домой, не под суд. Ты возвращаешься домой, где все, что от тебя требуется, это жить. Жить нормально. С нормальной работой, а не той, где тебя приходится вечно вытаскивать из тюрьмы. Но если он был прав, а звучал убедительно, почему же мне было так плохо и больно? Клетка вокруг сужалась и давила, поводок на шее затягивался все туже. — Я не смогу, — прошептал я правду. — Сумей, — прошептал Роквелл в ответ. Я снова отвел взгляд. — Если я вернусь и буду жить под надзором, мы больше не сможем видеться. — Я понимаю. — И? — И это меньшая плата за нормальную жизнь. Я рассмеялся невесело. — Ну все, обрадуй жену, говори, что Эмили уволилась из бухгалтерии. Роквелл тоже улыбнулся. — Сука, я все равно однажды тебя сдам. Чтоб тебе жилось с опаской, — заверил я. И задрал голову. — Как же ты мог сдать меня отцу? — Я спасал тебя, дурак. — Себя ты спасал, так и скажи, что папа прижал к стенке. — Не без того. Ладно. — Роквелл отошел к окну. — Иди давай, работы по горло. Я вышел за дверь, не оглядываясь. Звоночек лифта как раз звякнул, и пришлось поспешить. Едва не опоздал — залетел в лифт, когда двери едва не захлопнулись, прижав больно мою руку. Матиас стоял в кабине, опирался на стенку и смотрел на панель кнопок. Молча нажав нижнюю, я тоже облокотился и выдохнул. Матиас поднял взгляд. Переглянулись, под аккомпанемент пожелания нам лифтовой феей хорошего дня. — М-м? — протянул Матиас многозначительно. Я смотрел на него, думая. Готов к холодной дождливой Годриковой Впадине, милое южное дитя? Там холодно и влажно, не как в Коста-Рике, не как в Техасе. Там в конце ноября выпадает снег, потом тает от ливней, потом замерзает в гололед, а потом снова выпадает по колено. Там солнца не видно от вечных туч и крон старых сизых сосен, там темнеет рано. Там кладбище вокруг. Готов к Хогвартсу, где носят черные мантии, к незнакомцам, которые твоя семья, к посаженному на цепь отцу-неудачнику? Готов не вернуться к старому Диего? Готовься, милое южное дитя, у тебя осталась неделя. — Ничего, — отмахнулся я, отведя взгляд. — Все в порядке. Все идет по плану.