Игры в богов

Я не помнил, чем конкретно занимался в Коста-Рике, но помнил точно с чего начинал карьеру. С должности личного придворного шута-собутыльника самого разыскиваемого наркобарона Западного полушария. Наркобарон был грозным и страшным, а особенно как казалось тогда, в мои двадцать. Но настолько скучающим, просиживая дни в кресле-каталке, глядя безжизненно в одну точку и старательно притворяясь безнадежным паралитиком, что когда надвигалась ночь, город засыпал, просыпалась мафия, вставала с кресла-каталки, будила меня и тащила кутить. В одну из таких ночей, а вернее, уже светало и над беспокойной гладью океана небо розовело рассветом, я помню, как зачем-то поднимался на холм за виллой. Холм казался крутым и скользким, а главное — бесконечным. Я шагал, хромал, хватался руками за влажные ветки кустов, спотыкался, останавливался и думал, чего хочется больше: воды, чтоб смочить сухое горло, или поблевать в кустах, или вернуться в комнату спать, или сбегать еще за одной бутылкой. Наконец, свершилось. Фродо быстрее дошел до Мордора, чем я поднимался на тот злополучный холм, но все получилось. Сеньор Сантана каким-то образом поднялся первым, и я не знаю, как так вышло: он был на тридцать пять лет старше и ровно на две бутылки пьянее. Я поднялся, споткнулся, схватился за него, чтоб сохранять вертикальное положение, потому что вокруг все крутилось. Сеньор Сантана обвел рукой то ли розовеющее небо, то ли океан, то ли полотно ухоженных виноградников за холмом — он был человеком грозным, но тонкая душевная организация и зашкаливающее содержание алкоголя в крови не в силах были сдерживать его тягу к любованию пейзажами. Моя душевная организация оказалась не такой тонкой. Вместо восторженного согласия с тем, что мы находимся в Эдеме, я прошептал: — Меня тошнит. Глянув на меня очами опытного диагноста, сеньор Сантана фыркнул: — Это потому что вы жрете всякое говно. Чипсы. Нутамат глатрия. — Глутамат натрия. — Вот именно. Ничего. — Он хлопнул меня по спине. — Здесь все условия. И, чуть пошатываясь, отошел. Раскинул руки, сделал глубокий вдох. — Здесь воздух какой. Чистый. Целебный, он меня с коляски на ноги поднял. — Вы же симулянт. Сеньор скосил на меня недобрый взгляд. — Ты вдохни полной грудью, здесь такой воздух свежий. Я вдохнул. Благодать не сошла. Более того, затошнило еще сильнее. Нос и горло защекотал омерзительный сладковатый запах. — Трупами пахнет. Что-то сдохло? — Это удобрение, чистая органика. До утра я стоял, пытался вынюхивать целебные ионы в атмосфере, которые лечили по заверению сеньора Сантана артриты, радикулиты, аллергии и вообще составляли медицине побережья серьезную конкуренцию. Потом поднялся ветер — с океана тянуло таким холодом и свежестью, что я вмиг замерз и начал стремительно трезветь. Спустились мы довольно быстро, но надо было ускоряться еще сильнее — сеньора нужно было возвращать в коляску. Сеньор был в той стадии опьянения, когда со мной не спорил и вообще был согласен на любой движ: подраться с пальмой, перелезть через высокий забор, попасть в комнату через крышу, чтоб точно никто не заметил его бодрствования. Он был очень веселым дядькой, однако каждое раннее утро я сталкивался с одной и той же проблемой — доставить пьяное тело в инвалидную коляску. А это та еще задачка: в сеньоре Сантана просыпался такой буйнопомешанный натуралист, что путь от холма и до виллы, который составлял от силы минут семь неспешным шагом, мы шли час. Сеньор то и дело останавливался дышать «целебным костариканским воздухом», долго восхищался красотами океана и песчаного пляжа, садился на корточки и разглядывал белые кустовые розы, наблюдал за птицами и что-то им рассказывал за жизнь. Вот и в тот раз, когда мы уже добрались до калитки и я шарил рукой, выискивая задвижку, сеньор Сантана был преисполнен самыми прекрасными чувствами любви к ближнему и природе. Которые тут же улетучились, стоило ему увидеть белый спорткар, припаркованный у крыльца. — О, Господи. — Сеньор Сантана прикрыл глаза и мученически застонал. — Сейчас начнется. На машину облокачивалась его помощница, напоминавшая мне то ли чью-то добрую незамужнюю тетушку, то ли змееподобную амазонку, сжимающую вместо копья сумочку. Мы хоть и стояли далеко, за калиткой, а я даже с расстояния видел, что женщина не сводила с нас немигающего взгляда. — Ебать она прекрасна, — проговорил сеньор Сантана. — Особенно издалека. — Девушка Бонда, — согласился я. — Какого Бонда? — Забейте. — Я его забью. — Кого? — Бонда. — Я в вас верю, сеньор. Идем, нас заметили. И мы пошли сдаваться. Даже издалека и в крайне расплывчатой картине перед собой я видел на лице атташе раздражение. Сеньор Сантана тоже. — Она, конечно, прекрасна. Но как дятел, — бурчал сеньор Сантана. — С самого утра приезжает и долбит мозг, долбит, долбит. А знаешь, почему? — Почему? — Потому что ее никто не долбит. Я фыркнул. — А может долбит, откуда вы знаете. Сеньор резко остановился. — Кто? Ты? И схватил меня за подбородок прежде, чем услышал отрицательный ответ. — В глаза смотри. Доказывать пьяным телам свою правоту — обожаю. — Узнаю — ноги вырву. — Крепкие пальцы так сжали мою челюсть, что чуть не изменили прикус. — Понял меня? — Понял, понял. — Ты меня точно понял? — Да идем уже. — Я отцепил его руку и потащил за собой. — И вообще, вы чего ее так боитесь? Это ваш дом. — Кто боится? — Сеньор в негодовании гаркнул на все побережье. — Вы. — Обоснуй, щенок. Я снова его потащил навстречу белому спорткару. — Это ваш дом, ваш картель, ваша жизнь, а кажется, будто она здесь главная. Пусть у себя на кухне командует, вы же мужчина, это ваше все. Вроде и негромко говорил, но судя по тому взгляду, с которым нас встретила атташе Сильвия, она читала по губам и с расстояния. Взгляд у нее был всегда тяжелый, заставляющий меня багроветь в смущении и хотеть резко заправить рубашку в брюки, пригладить волосы, а затем при полном параде провалиться сквозь землю. — Здрасьте, — проговорил я и быстро отвел взгляд — Наземникус предупреждал никогда не смотреть ей на грудь. «Это не женщина, сынок. Это — василиск», — говорил он, качая головой не давнее, как неделю назад. — «Каждый, кто посмотрит в ее полусферы, умрет мучительной смертью». Обратив на меня внимания не больше, чем на кустик в клумбе, похожая на василиска атташе смотрела на сеньора Сантана. Затем, демонстративно глянув на экран телефона, произнесла: — Почти семь утра. Давай уже определяться, мы встаем с коляски сами, или продолжаем бегать ото всех на вилле по утрам. От Альдо, который может уже проснуться и смотреть в окно, от повара, от охраны… — А теперь слушай меня, — гаркнул сеньор Сантана. — Вот так будешь разговаривать с тем, кто тебя долбит… Веки атташе чуть сомкнулись. Сеньор Сантана, замявшись, проговорил: — Можно, я уже пойду? — Быстро вернулся к себе и протрезвел к тому времени, как проснется Альдо. — Идем, — шепнул мне сеньор. — Будешь держать лестницу, пока я лезу на балкон. Я поспешил было следом, но алые ногти впились в плечо, а тонкие пальцы сжали его несильно. — А ты помоги мне вынести документацию из машины. Там несколько папок. Нехотя провожая взглядом нетвердо державшегося на ногах сеньора, я остался с атташе один на один. «Не смотри на грудь. Держись, смотри в небо». Как заведенный и глядя в небо, я зашагал к машине. Атташе открыла мне дверь. Боясь трогать машину, потому что придется продать на органы Флэтчера, чтоб расплатиться за малейшую царапину, я заглянул в салон. — Там, под сиденьем, — отозвалась атташе. Я наклонился, уперев ладонь в кожаное кресло. Голова закружилась, а к горлу снова подкатила тошнота — в нос ударил пряный аромат парфюма. Но этот дискомфорт резко прервался, когда атташе вдруг резко попыталась закрыть дверцу, прижав мою шею. — Вы чего? — прохрипел я, оказавшись в таком некомфортном положении. И задергал рукой, пытаясь сделать хоть что-то. — Ты что, друга себе нашел? — проскрежетала женщина, прижав дверцу еще сильнее. — Меня начинает беспокоить то, что ты напаиваешь Диего. — Я напаиваю?! — Если Флэтчер или ты, или кто-нибудь еще хоть дернется в сторону от того, как я ожидаю — вернешься домой, в трех разных пакетах. Не думай, что мне впервой отправлять такие сувениры. Дверь так сильно прижала мою шею, что уже было не вдохнуть. Щеки горели. — Ты понял меня, Поттер? Я, задыхаясь, кивал. Дверь ослабила давление на шею, и я, кашляя, едва ли кубарем не покатился по подъездной дорожке. — Да что я вам конкретно сделал? Атташе, сжимая сумочку в руке, зашагала в дом. В свете раннего солнца ее широкие брюки из кофейного цвета атласа сияли. У крыльца она обернулась. — Пока ничего. Просто помни, милый: как бы близко ты не подкрался к сеньору Сантана, какими бы благими и невинными были бы твои намерения, как бы безопасно ты себя не чувствовал, оборачивайся почаще. — Ее тонкие багряные губы чуть дрогнули. — Потому что мои глаза всегда будут смотреть тебе вслед. И я обернулся. Очень яркое было воспоминание, хоть и давнее. По спине пробежал липкий холодок — нет, это был не страх. Это был ветер. И обернулся я не потому что из кустов в темноте смотрели чьи-то глаза, а потому что тихонько хлопнула входная дверь. Сеньор Сантана вышел на крыльцо и сел на ступеньку рядом. Я выдыхал дым и смотрел перед собой, на пустую и узкую дорогу, на одинаковые дома с лужайками и садовыми гномами, на мигающие фонари, на все это сразу, как на общую картину. И перед собой, в этой общей картине, боковым зрением видел профиль старика. Такого ли старика? Он хорошо выглядел. Да и я вырос с тех пор, как его возраст заставлял меня прокручивать в голове шутки о трясущихся руках, радикулитах и деменции. Он был крепче меня. Сильнее. Да, сильнее. Гораздо сильнее. Пять лет назад я потерял Финна — и я был уничтожен. Пять лет назад старик потерял все — и он был крепче, чем некогда разбитая каменная статуя, части которой склеили обратно толстым слоем густого цемента. Когда мы ехали в Гальвестон, я начал думать, что виолончель была плохой идеей. Это спусковой крючок, который сломает старика Сантана, напомнит о сыне, заставит уйти в воспоминания того, что было и не было сделано. Но я ошибся. Это был спусковой крючок, но лоб старика оказался крепче, чем дробь воспоминаний. И вот мы сидели рядом. Смотрели перед собой, молчали. Я так боялся. И вот оно, странное чувство легкости — я от него отвык. — Ну вот как-то так и живем, — проговорил я, вздохнув. Старик медленно кивал. — Как вы выбрались из тюрьмы? — А какая уже разница? Раз выбрался, значит можно было. — Тоже верно. Я снова обернулся. Окна в маленьком доме были темными. Матиас спал. Надеюсь. Иначе наверняка слышал и наш разговор, и каждый вздох. Как они вообще жили? Как с Матиасом вообще можно ужиться: никакого личного пространства, он же слышит каждый шорох. Я бы не смог. — Простите, — извинился я за то, что в итоге и не смог. — Что так все… Что я так все сделал. Старик повернул голову. — Да уж не от хорошей жизни. Надеюсь. — Ну да, в общем. Странное дело. Мы были разных поколений, статуса, национальностей, менталитета, убеждений, но вот опять я говорил с ним, и, казалось, что он понимал даже молчание. Он не задавал вопросов, не осуждал всерьез, не учил, как надо было бы поступить, как он бы поступил. Поорал, конечно, ломом замахивался, но в дом пустил. Даже покормил, бросив на стол тарелку с таким видом, словно я должен был сам себе в еду подсыпать мышьяк. Попричитал, мол, явилось чудо пропащее, никому не нужное, но я чувствовал — старик меня ждал. Он был один — скучающий и скованный. И я пришел в его дом — папкин авантюрист, который снова что-то не то сделал. Так мы встретились тогда, так мы встретились и впервые. Интересно, а он заметил эту связь? Наверное, нет, иначе мы, повторяя знакомство, уже допивали бы бутылку. Выпить на сей раз, предложил я, вытянув из кармана куртки флягу. Старик скосил взгляд, задержал его на мгновение, и усмехнулся. — Завтра за руль. — Да когда вас это останавливало. Я недоверчиво нахмурился. Не подумайте, что я был безнадежным пьяницей, но с сеньором Сантана мы вели диалоги трезвыми раз… семь? Собственно, в этом и заключалась моя роль в семье Сантана — быть придворным собутыльником и развлекать главу прайда с целью. Эту роль мне поручил некогда Наземникус Флэтчер, эту роль я не забрасывал и уже после его смерти. Со стариком было весело — утром, правда, плоховато, но, давайте честно, кто из нас, любителей пропустить стаканчик-другой, не опохмеляется по утрам? — Я не пью, — произнес сеньор Сантана вдруг. Я аж флягу чуть не выронил. Небо треснуло надвое. — Чего-чего? — Уже пятьдесят шесть месяцев. Наверное, мое изумление было не очень вежливым, особенно когда я стянул очки с переносицы, протер футболкой стекла и водрузил обратно, усиленно при этом моргая. Титан пал. Как это вообще? Он всегда был пьяным, просто в разной степени. Был пьяным, когда мы познакомились: собственно, поэтому и прервал молчание паралитика и заговорил со мной — его черная душа требовала праздника и еще бутылочку полусладкого. Был пьяным, когда умер: в той кондиции, когда минут пять пытался понять, это расстреливают охрану или пришло время торжественного свадебного фейерверка. Он был пьяным даже когда из земли полезли инферналы — может потому и сохранил рассудок. Алкоголь был в старике всегда, как ежедневное лекарство, приемы которого никак нельзя было пропускать. И вот он трезв пятьдесят шесть месяцев. Я не понимал, как так может быть. — А… понимаю, — протянул я рассеянно, соврав. Однако не выдержал. Потому что Диего Сантана был тем человеком, который пойдет на встречи анонимных алкоголиков только на спор и через все пивнушки по пути. — Но почему? Что самое интересное, сеньор Сантана прекрасно понимал мое изумление. Потому что усмехнулся, а не стал оскорбленно кривить губы. — Ему легче станет, если я уйду в запой? — Старик, не оборачиваясь, указал большим пальцем в сторону дома позади себя. — Наверное, нет. — Уверяю тебя, нет. Ты мои запои не знаешь. — Вообще-то знаю. Он глянул на меня как на неразумное дитя. — Да разве же это были запои. Это так, аперитив для блеска глаз. Запой — это когда погибла Соня. Мало что из того помню, но Сильвия с детьми год по чужим адресам пряталась. Не укрепило это мою семью особо. Мне стало очень не по себе, когда усмешка медленно сходила с его лица, а взгляд на мгновение задержался в одной точке. Я запомнил на всю жизнь, что когда старик становился серьезным и переставал шутить, лучшим вариантом будет оказаться где-нибудь подальше. Когда он вот так замирал, ожидать в следующую секунду можно было чего угодно — гарантии, что сейчас ему память не раздразнила нервы не было вообще. А ну как он сейчас вцепится мне в бедро и сломает ногу? Или выдернет перила воткнет мне в хребет, чтоб я не сутулился? Я знаю, что боль нужно проговаривать, у меня, на минуточку, два курса университета Сан-Хосе по курсу психологии — это вам не за хлебушком сходить. Но в вопросе проговаривания и проживания некоторых моментов, я бы поспорил со светилами в учебниках. Некоторым людям нельзя давать толчок в прошлое, нужно молчать, не напоминать и ждать, что пройдет само. Иначе рискуете сломанными руками выкладывать из собственных кишок фразу «не лезу не в свое дело». У сеньора Сантана даже пальцы начали рефлекторно сжиматься. Будь у него в руках бутылка, клянусь, разбил бы ее мне о голову, просто потому что я был рядом в тот момент. — Короче, не пью я, — сжав ладонь в кулак так, что напряглись вены, проговорил сеньор Сантана. — И ты, кстати говоря, тоже, пока в этом доме. Поэтому или выливай все, что есть, или чтоб завтра тебя здесь не было. Я сунул флягу обратно. — Пить втихаря не советую. Если унюхаю, а я унюхаю, будешь бедный, — сообщил старик. — Слушайте, ну это уже мое дело пить или… — Твое дело — у тебя дома. Что хочешь там делай: живи в сраче, пей ведрами, содомируйся хоть по сорок раз в день, если, конечно, Бога не боишься и совести нет… — Да перестаньте, ну что вы несете! — А пока ты здесь, будь добр, живи так, как говорю я. На твою жизнь мне плевать, а за внука поборюсь. Поэтому, пока здесь, веди себя так, чтоб даже я не нашел к чему прикопаться. Понял меня, сынок? — Понял, понял. — буркнул я. Внутренний бунтарь именно в этот момент захотел выпить, закурить и отправить самому главному мракоборцу МАКУСА сообщение с фривольным содержанием. — Ну, я конечно буду стараться. Но даже у моего папы не получилось меня приструнить. — Так ведь папа тебя, наверное, не бьет, — мягко сказал сеньор Сантана. Внутренний бунтарь немножко заволновался. Я почесал затылок и нервно сглотнул. — Хорошо, хорошо. Не надо мне угрожать. — Вот и молодец. — Сеньор Сантана поднялся на ноги, крепко сжимая перила. — Идем в дом. Пока я не передумал. Замешкав немного, я тоже поднялся с холодных ступеней. Дом был маленький, обычный настолько, что и взгляду зацепиться не на чем: ни на молочно-бежевых стенах, ни на старой мебели, как из бабушкиного чердака. Но чистым — никогда мой Паучий Тупик, сколько не чисти и не мой, не будет таким. Даже пыли не было, даже кран над глубокой мойкой без единого отпечатка сиял. Абсурд в том, что я не знал, как мой сын и его дед вообще попали в этот дом, в этот город. Два мигранта из Центральной Америки, въехали в небольшой дом, в котором все так и было со временем прежних жильцов — и мебель старая, и стены безликие и лужайка с шиповником. Так это, наверное, было. И жили же как-то. Неужели местные действительно верили в то, что добрый новый пастор — не подделка? Да вы просто посмотрите на этого пастора! Может это у меня взгляд годами замылен, но сеньор Сантана, как его не переодевай хоть в рясу, хоть в тогу, выглядел как наркобарон. А Матиас. Такого вообще в церковь водить нельзя, чтоб не оскорблять чувства верующих. На широком обеденном столе теснились вещи, а на полу был раскрыт огромный чемодан. Наш с сыном триумфальный визит прервал сборы в Ильверморни — сборами, судя по всему, занимался старик Сантана не впервые. — Вообще, — проговорил я неловко, присев на подлокотник кресла. — Я не задержусь здесь. Старик, плотно утрамбовав стопку книг, взглянул на меня исподлобья. — Матиас остается со мной. — Да, я… в общем, да. Я не настолько рисковый, чтоб спорить в данном вопросе. — Тогда дело твое. — Старик тоже не стал спорить. — А я уж было подумал, у тебя случилось чего. Опустив меж книг упаковку пергамента и несколько тетрадей, он чуть повернул голову в мою сторону. — В смысле? — стараясь скрыть тревогу, спросил я. — Да так. Я грешным делом подумал, что случилось что-то, раз ты сам приехал. Ищет кто, или денег кому должен, или просто отсидеться надо где-то. — Черные глаза так и прожигали насквозь. — Показалось мне? — Да. — Значит, в порядке все? — Да. Долгий тягучий взгляд прервался быстрым морганием. — Ну и хорошо, — старик улыбнулся. — Видишь, старый дурак какой, все-то мне кажется. Ощущение было таким, будто мои внутренности в узел скрутила ледяная когтистая рука. Я тоже улыбнулся и закивал. Тему надо было срочно уводить в сторону, и я быстро нашел, за что зацепиться. — Малой играет в квиддич? — Я осторожно поднял со стола метлу. На отполированном черном дереве древка сияла золотая гравировка «Молния-28». — Никогда бы не подумал, что он любит квиддич… — Он любит бить битой убогих из Птицы-гром. — Матиас так резко и тихо подкрался, что я испугался и едва не выронил метлу. Схватившись за сердце, я глубоко задышал. — Не трогай метлу, заметать не просили, мы тебе не настолько доверяем, — бросил Матиас, зевая. — Cierra la boca. Honra a tu padre o calla, — строго проговорил сеньор Сантана, но, по блеску черных глаз видно было — дед доволен, как сытый удав. Матиас мирно закивал и открыл холодильник. — Ты загонщик? — спросил я. — Не-а, — протянул Матиас, усевшись на кухонную тумбу с большим яблоком в руке. — Просто Птица-гром знает, что Сантана может забрать у загонщиков биту. А так я вообще ловец. Элита. — А, ну раз элита, тогда конечно, — улыбнулся я. — Наверное, был сложный отборочный конкурс. — Боже, Ал. Я темнокожий сальвадорец, мне вообще слово «нет» говорить нельзя. А если я еще и биту в руки взял… — Так, ты почему не спишь? — прервал его дед. — Завтра рано разбужу. — Да вы шумите. — Все, мы не шумим. — Ага, у Ала сердце бьется, как отбойный молоток. Ладно. Чудовищно широко раскрыв рот и сунув в него надкусанное яблоко целиком, Матиас клацнул острыми зубами. С громким треском прожевав яблоко и глотнув, он поймал мой малость встревоженный взгляд и быстро высунул на десяток дюймов свой длинный раздвоенный язык. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — кивнул старик, даже бровью не дернув. Я смотрел Матиасу вслед. Сиамская кошка, с урчанием проснулась, зевнула и, спрыгнув с кресла, поспешила за ним, высоко подняв хвост. — А вот такой вопрос, — протянул я, когда дверь за Матиасом закрылась. — Вот это вам как вообще? — Не понял. — Сеньор Сантана опустил в чемодан стопку сложенной одежды. — Что? — Да… все. Это что было? — Это внук мой, Матиас. Чемпион по жизни, Лев по гороскопу, Ангел по натуре. И так на меня тяжело посмотрел, будто уже ждал, что сейчас я раскрою свой грязный рот и начну поливать грязью свет очей его. — А вы не замечали, что Матиас несколько необычный? — Конечно замечал. Он на порядок умнее остальных. — Я о другом. Старик Сантана снова напрягся. — Вы вообще видели эти зубы? — не утерпел я. — Нормальные зубы, стоматолог отказался ставить скобы. Сказал, что прикус, как у акулы — значит, крепкие и здоровые зубы, и не надо ничего трогать. Это или надо мной издевались, или старик слукавил, что бросил пить. Я не понимал, он всерьез не видел, что что-то не так, или отмахивался, немного будучи навеселе. Я даже растерялся. — А то, что он в зеркале не отражается? — Кто? — Матиас. Сеньор Сантана хмыкнул. — А что ему там разглядывать? Шах и мат, Альбус. — Да подождите. — Аж голова закружилась. — А язык? Вы видели, этот язык? Он его на два метра может вытянуть, а еще он раздвоенный. Это ненормально… Сеньор Сантана так резко треснул ладонью, что задрожали одновременно ножки стола, окна и мои поджилки. — Чтоб я этого больше не слышал, — прогромыхал он. — Нормальный здоровый ребенок. И язык нормальный. — Но не такой, как у других… — Значит, у других ненормальные! Я начал понимать, что даже будь у Матиаса рога и копыта, как у чертенка, сеньор Сантана списывал бы это на то, что кальция в растущем организме предостаточно. Но как он не задавался вопросами? Как не боялся, столкнувшись с таким чудным ребенком? — Нормальный ребенок, — не унимаясь, бормотал сеньор Сантана. — Да, не такой, как другие. Лучше других. Еще б этого стесняться. А ты-то ему за неделю наверняка в голову вбил, что он монстр зубастый, да? — Нет конечно. Просто я подумал… — Не надо думать, надо просто поменьше напоминать, что он не такой, как другие. Пока в меня не прилетела одна из книг Матиаса, надо было срочно переводить тему. В астрологию и магию гороскопов я не верил, но Диего Сантана был классическим упертым Овном, переспорить которого в любой теме: от религии и политики до рецептов слоеного теста, было невозможно в принципе. Годами отработанная стратегия работала всегда — нужно было отступить и со всем соглашаться, чтоб не глохнуть от тяжести аргументов и не получить по лицу чем-нибудь тяжелым. А затем плавно увести тему в другое русло. Благо другое русло нашлось моментально. — Стоп-стоп-стоп, — вскинулся я, увидев, что отправилось вслед за сложенной одеждой. — А вот этого не надо! Сеньор Сантана поднял на меня суровый ледяной взгляд и медленно опустил длинную ленту презервативов в чемодан. — Ему всего тринадцать, — прошипел я, вовремя вспомнив, что слух у Матиаса острый, а сон чуткий. — Уже тринадцать, — безапелляционно (как всегда) напомнил старик. — Это слишком рано. — А ты думаешь, он с тобой будет согласовывать, когда ему рано, а когда нет? Со мной еще может, а с тобой вряд ли. — Но это все равно рано. — Пусть лучше будут. Но ты, конечно, все-таки дурак, — вразумил старик. — Я же знаю, сколько сложил. На Рождество приедет — я пересчитаю. Я с отрешенным взглядом наблюдал за сборами дальше. Морально я не был готов к таким сборам — в голове снова всплыл образ кудрявого детсадовца, похожего на Малыша Йоду, который смешно ходил, покачиваясь, ел песок и радовался жизни. — Ему всего тринадцать, — повторил я в итоге, когда здравый смысл взял верх. — Я в свои тринадцать думал не о девках, а об учебе. — Ну так ты и пидором вырос в итоге. — Да ну блядь, один раз оступился! Сколько можно?! Я уже начал жалеть о том, что не вернулся в Годрикову Впадину. Дальше уже не спорил. В один миг меня свалила такая лютая усталость, что с трудом выходило просто моргать. Глаза слипались, а причитания старика слышались приглушенно — что он там причитал, в чем я опять виноват, уже даже не пытался спорить и оправдываться. Осознание того, что за последний месяц я спал не более четырех-пяти часов раз в пару дней накатило именно в Гальвестоне. Я все время зевал, а сон так и тянул в свои объятия. В комнате было тепло и спокойно, несмотря на то, что мой не самый уравновешенный тесть стоял опасно близко к подставке для ножей. Сил не осталось для того, чтоб думать, волноваться о чем-то, загадывать — я просто засыпал. Вздрогнул, когда щелкнул выключатель, и привстал на диванной подушке. В лицо прилетел смятый в ком плед. — Диего, — сонно позвал я, заметив силуэт в коридоре. И тут же спохватился, понимая, что мне сейчас прилетит уже не плед, а гиря за фривольность и недостаточное придыхание в голосе. Старик обернулся. — Спасибо, — слабо отозвался я, в надежде, что не придется объяснять — благодарен был не только за плед. Он не ответил. Дверь негромко хлопнула, а я, стянув очки, снова откинулся на подушку и закрыл глаза.

***

Роза Грейнджер-Уизли была той ночью пьяна, однако ни на секунду не задремавший охотник за сенсациями, живущий в ее натуре, анализировал все пусть не очень быстро, но крайне тщательно. Совать нос в чужие дела Роза очень любила еще со школьной скамьи. Искренне не понимая приватность многих чужих дел и при этом чувствуя себя прекрасно, выставляя их на всеобщее обозрение, Роза нажила немало врагов. Врагов в школе — не раз и не два получала по лицу от Доминик Марион Уизли, красивой и развитой не по годам особы, хранившей немало интересных тайн. Врагов в семье — тяжелую ехидную Розу банально не любили кузены, а родители и вовсе требовали от нее скрывать некоторые детали личной жизни, чтоб не становиться объектами обсуждения на редких общесемейных встречах многочисленных Уизли. Врагов на работе — самая знаменитая скандалистка магической Британии, Рита Скиттер, приволокла тогда еще практикантку за волосы в кабинет главного редактора «Ежедневного Пророка» с грозным требованием: «Или я, или эта тварь». В какой-то момент, как это часто случается с озлобленными непопулярными девочками, Роза отомстила им всем. Школьных врагов оставила пыхтеть недовольно — сдала выпускные экзамены на рекордные двенадцать Ж.А.Б.А., устроилась в жизни куда как лучше большей части своих обидчиков и регулярно вежливо здоровалась, встречая однокурсников в Косом Переулке. Покинула родительский дом сразу же после совершеннолетия, устав от лжи, нравоучений и запретов, появилась с тех пор на семейных сборах лишь раз — представить наплыву родственников свою невесту, чем осознанно поставила крест на своих и без того сложных отношениях с матерью. Коллеги тоже отхватили своего — въедливый нрав и беспринципность Розы стали решающим аргументом, почему главный редактор «Ежедневного Пророка», выслушав ультиматум, отправил Риту Скиттер на пенсию. Жизнь в кой-то веки повернулась к Розе нужным местом. Мир ненавидел Розу, Роза наслаждалась этой ненавистью, была восхитительно омерзительным человеком, у которого в один миг в жизни появилось все и сразу. Карьера стремительно развивалась — да, Роза Грейнджер-Уизли прослыла писатетелем-фантастом, фаном теорий заговоров и специалистом в области изучения чужих грязных секретиков, но ее печатали, и она читалась. Семейная жизнь удалась — супруга стала музой, главным читателем и безусловной поддержкой в любом начинании, а большего и не требовалось. Одно лишь осталось неизменным со школьной скамьи — друзей у Розы не было никогда. До этого вечера. Итак, Роза Грейнджер-Уизли была той ночью пьяна и наслаждалась доселе неизвестным чувством — смотрела перед собой на экс-начальника штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА и понимала, что отныне у нее есть друг и, если надо, она с ним полезет на любые баррикады. — Так, стоп, — прижав к пылающей щеке холодный стакан, проговорила Роза. Анализировала она информацию тщательно, а потому решила на всякий случай уточнить. — Вам сказали его искать, правильно? Мистер Роквелл сидел на ковре у камина, кивал и периодически потягивал бурбон из стакана. На ковре растягивалось пятно от подтаявшего льда — ведерко, в котором охлаждалась бутылка просекко, подтекало, а Роза, клявшаяся, что разбирается в дырявых ведрах лучше, чем кто либо, бросила попытки искать течь спустя пять минут упорных поисков. — Айрис только-только выиграла выборы. И тут пропал Поттер, причем где-то у нас. Она не просто сказала его искать, она всех нагнула раком и предупредила, что если не найдем за неделю, всех поувольняет с позором и разгонит. — Да-да, тебя и уволит с позором. Только стала президентом, а уже пиздит. — Роза расхохоталась и вытянулась на диване. И тут же посерьезнела. — А он прям пропал вам сказали, да? — Вроде и да, а вроде и не совсем. — В смысле? — А вот как хочешь понимай, но Поттера найди. Роквелл развел руками. — Понимаешь, вся сложность таинственного исчезновения Альбуса в том, что он никуда не исчезал. Роза нахмурила брови. — Теперь ясно, почему ты двадцать лет был начальником. Ты с серьезным лицом говоришь херню, и с тобой не хочется спорить. Ты молодец, Джон. Но я ничего не поняла. — Поясняю, — кивнул мистер Роквелл и по-джентльменски налил еще янтарного напитка в протянутый стакан. — Он исчез, да. Но пару лет тревогу не бил вообще никто. Все знали, что где-то он у нас учится. Или не учится. Или я черт его знает, но он где-то у нас. И мы подтверждали. — А чего вы подтверждали? — Потому что он реально у нас был на территории. И мои люди не раз получали сигнал о том, что применяется магия на глазах у не-магов. Но в один момент Альбуса все из виду потеряли. Он резко перестал где-то у нас быть. А потом все хватились мракоборца, который засек его использование магии при не-магах. И его так и не нашли. — Так он же, выходит, к Алу был единственной лазейкой. — Во-о-от. Ни Ала, ни лазейки. И тут все присели. Роза попыталась сделать глоток, не вставая, но не вышло. Нехотя и с кряхтением древней бабки-артритчицы приподнявшись, она подложила под спину подушку. — А никто не связывал, что вот в течение пяти лет из благополучной огромной семьи пропадает уже второй пацан? Семья героя, ясно-понятно, но так-то, считай, похоже на серию. — Не похоже — эскортник нашелся и вернулся к тому времени. — Не, ты не понял. Из хороших семей, где все в порядке, дети не пропадают. — А если маньяк? — Ну только если маньяк. Я о чем вообще. — Роза и сама потеряла мысль. — Дети не пропадают просто так в хороших семьях. Надо было сразу посадить за круглый стол родителей, братьев-сестер и друзей — кто-нибудь да прокололся бы. — Слушай, все бы нормально в твоей теории, но у Альбуса действительно хорошая семья. Роза фыркнула. — Да у всех у нас хорошие, когда двери на замки закрыты и когда никто в окна не заглядывает. У нас вот буквально за… да меньше года до того, как Ал уехал, была ситуация, что нашего вот этого Малфоя родной папаша прибил. И тоже, знаешь, семья была как на картинке — приличная, хорошая. Я вот к чему — нельзя никому верить. Поэтому, я б на месте тех, кто Ала искал в Англии, первым делом обыскала бы лужайку у дома — может его родители там прикопали. — Да перестань ты. Это твои родственники. — И я их всех одинаково не люблю. За окном так громко прогремел гром, что Роза вздрогнула и повернула голову к окну, на мгновение подумав, что выбило стекла. Закутавшись в плед поплотнее, она подтянула его край к самому подбородку. — Я все равно не понимаю, — поежилась Роза. — Мне казалось, тот кто попадает на территорию МАКУСА, оказывается под колпаком. Ты нашел меня в ебенях за городом, в мотеле, в конкретной комнате. То есть как-то у вас поиск работает. — Конечно работает, — согласился Роквелл. — А чего с Алом не работал? — Вот и думай. Он просто перестал быть. — А таможни? Въезд-выезд из страны проверяют, если бы его паспорт где-то засветился, то нашли бы. — Хорошо, а если он как не-маг пересечет границу? — А так можно? — Нет. Но делают, — признался Роквелл. — Но опять же, понимаешь, он не прятался особо. Его видели то там, то там, но за руку никто не поймал. — Чисто Ал. — Короче говоря, пару лет мы ловили ветер. И в итоге я сумел уломать Айрис под свою ответственность сотрудничать с не-магами, с ФБР. — А у тебя же там мужик! — Да, тогда был. — Сейчас допьем и пойдем ему звонить. — Зачем? — Может сойдетесь, ну всяко бывает. Просто это тупо и несправедливо. Ты очень хороший, а Ал — такое говно, если честно. Ты ради него все бросил, что мешало, а он ради тебя пить даже не бросит. Как это работает? Джон, звони в ФБР. — Счастье бывает разное. — Счастье в том, чтоб ограждать себя от мудаков. А ты в счастье не умеешь. Серьезно, Альбус только и умеет, что ломать жизни, нахер вы его вообще нашли? — Да я же тебе три объяснил, пьянь, не мы его нашли! Роза почесала затылок, растрепав еще больше свои и без того лохматые волосы. Роквелл указал на нее пальцем. — Вот. Вот мы и подобрались к сути. Не мы его нашли. — Даже с ФБР не вы нашли? — Да они не очень помогли. Сначала тишина, а потом где-то кто-то заметил кого-то похожего, кого судил штат Калифорния за наркотики… короче, вообще не туда ушли поиски, и мы эту версию отмели и начали отрабатывать версию о том, что там новоорлеанские вампиры причастны к исчезновению Поттера… — Джон. Как же вы протупили. — Ни слова. — Никому больше об этом не говори. А то засмеют. — Нет, погоди, — встрепенулся Роквелл. — Вампиры были? Были. Новый Орлеан был? Был. Все, есть версия, все логично. Роза хмыкнула. — Ой, а вы там всей семьей такие умные, сразу, небось, поняли, что надо искать по притонам и тюрьмам, — протянул Роквелл. — Такой хороший мальчик, так хорошо учился… Вот и искали бы по библиотекам и планетариям. Стаканы в вытянутых навстречу друг другу руках звякнули. Роза отпила немного, причмокнула горькими губами и сжала стакан двумя руками. Спокойный взгляд Роквелла вдруг посерьезнел. — Ты ведь была на той пресс-конференции? — Ага. — От «Пророка»? — Нет, я уже тогда фрилансила. Роквелл торжествовал, так и чувствуя, что судьба сначала задала ему сложный вопрос, а затем подкинула ответ на него в лице самой мерзопакостной писаки магического сообщества. — И твоя статья тогда не вышла, да? — Да, — очень внимательно глядя на него, произнесла Роза. — Почему ее не купили? Такая живая тема, да в твоем исполнении — это была бы бомба. Как ты думаешь, — подливая Розе еще, протянул мистер Роквелл. — Почему о пресс-конференции нигде нет огласки? Роза ехидно вскинула брови. — А твоя версия? — Моя версия? — Роквелл задумался. — Я узнал об этом сегодня днем. Знаешь ли, маловато времени, чтоб придумать версию. — То есть ты, крутой мракоборец с… какой у тебя стаж? Лет тридцать? Ты такой крутой мракоборец, тридцать лет стажа, пытаешься меня раскрутить на показания бухлишком, а у самого нет версии, да? — Роза захохотала. — Давай уже, если мы с тобой братаны, то будем честны. Тем более, какая тайна расследования и какое вообще расследование, если ты уже не работаешь на МАКУСА? Лицо Роквелла вдруг преисполнилось таким осознанием священной истины, что он на миг замер. — А я говорила, что тебе нельзя уходить, — кивнула Роза. — Но вот, ты ушел, а значит, все тайны и загадки в прошлом. Все, идем звонить в ФБР. Она видела, что мистер Роквелл трезвел прямо на глазах. — Конфундус, — произнес Роквелл, сдавшись. — Моя версия — мощный Конфундус, который заставил всех, кто был на той пресс-конференции, забыть о том, кто и при каких обстоятельствах вернул Альбуса домой, но оставил понимание того, что парень вернулся, целым и все в порядке. То есть, информацию вбросили, но детали скрыли. Роза задумчиво повертела в руках стакан. — Возможно. Но моя версия проще и реалистичнее. — А ну-ка. — Тупо заплатили редакторам. — Интересно. — Ну вот смотри. Допустим, Альбус, или кто-то из тех, кто его привез под видом мракоборцев МАКУСА, использует Конфундус, и все реально забывают некоторые детали пресс-конференции. Но. Есть я, а у меня есть блокнот и есть камера. Информация, понимаешь? Да, я сама могу забыть, но носители информации сохранили информацию. И если я принесу материалы в редакцию, их примут, потому что это бомба. Даже если неправда, тема громкая, их примут. Но у меня не приняли. Почему? Потому что, мое мнение, кто-то подкупил редакторов. Единственный, кто готов был издать мою статью тогда — Ксено Лавгуд. Знаешь кто это? — Нет. Роза закатила глаза. — Это редактор газеты, которая печатает такую лютую дичь, что адекватный человек читать не будет. Вдобавок, Лавгуд не платит корреспондентам. То есть, я бы за статью не получила ничего. — И статья не вышла. — Ну конечно она не вышла. Вот это я еще в «Придире» не печаталась у Лавгуда. И так у меня репутация не очень, а после такого позорища меня серьезные издания засмеют. Роквелл, ты что там записываешь? Мистер Роквелл самозабвенно водил карандашом по одному из свитков пергамента на журнальном столике. Подняв на Розу взгляд, он поставил жирный знак вопроса напротив косо нацарапанной и практически нечитабельной фразы. — А в какой момент ты поняла, что это все обман? — А разве это важно? — Твой дядя не понял, например. Роза самодовольно рассмеялась. — Если бы мой дядя чаще протирал очки и чуть внимательнее смотрел на своего сына — тоже бы понял сразу. Ал ни разу не так прост, как выглядит. Сидел там, на пресс-конференции, трясся, как несчастная жертва, заикался и слезу пускал, очень это было трогательно и можно понять родителей, которые поверят в то, во что хотят, но, бля, вы придите в этот Паучий Тупик и поговорите с соседями. Только ленивый в том райончике не знает, что у Поттера можно купить шмаль, патроны, дневник Фламеля и вообще что угодно. И еще… Роза замялась и сжала губы. — Только ты не ори. Мистер Роквелл кивнул с таким видом, словно уже мысленно прочищал диафрагму для особо пронзительного негодования. — Роза, в чем дело? — Мексиканка. — Какая мексиканка? — Ну которая помогла мне сбежать из камеры, когда меня повязали за интервью Нейта. — А-а, балерина с французским акцентом? Роза сконфуженно отвернулась. — Ну да. Короче. — Она глубоко вздохнула. — Я ее узнала. Это она была на пресс-конференции в вашей форме. Роквелл аж карандаш на ковер выронил. Казалось, в гудящей от мигрени голове экс-мракоборца проходил такой мыслительный процесс, что скрежет извилин заглушал раскаты грома за окном. Пару секунд он молчал. — Роза! — Ты обещал не орать. — Роза, — уже тише возмутился Роквелл. — Какого черта ты молчала тогда? Роза закуталась в плед, как в кокон. — Во-первых, мы тогда с тобой еще не были братанами. А, во-вторых… — Она вздохнула. — Это должен был быть бестселлер. «Большая афера Альбуса Северуса Поттера». — Ты умолчала о таком важном ради какой-то книги? — Какой-то книги? Собственное расследование, все подводные камни и скелеты в шкафу хорошего мальчика из приличной семьи национального героя… — А если б эта балерина тебя по горлу за этот бестселлер полоснула, как слишком любопытную, а? — Это уже издержки, — пожала плечами Роза. — Прости. Но, знаешь, в тот момент у меня ни ты, ни МАКУСА не вызывали желания сотрудничать. Роквелл, вздохнув, мирно поднял ладонь. — Скажи, а у тебя ведь остались снимки с той пресс-конференции? — невзначай спросил он. Роза усмехнулась. — Ну, если поискать, то остались. — И балерина твоя на них есть? — Конечно есть. Тогда уже чувствовалась подстава — не может у мракоборца МАКУСА быть фигура и походка ангела «Victoria's Secret». Сейчас правда, страшная, как рыба-капля, но это точно была она. Она и не спорила. Мистер Роквелл нахмурил лоб. — А сможешь достать мне свои снимки с пресс-конференции? Посмотрим, что это за балерина. Роза Грейнджер-Уизли, как было сказано ранее, уже готова была лезть на любые баррикады. А потому, чуя еще и азарт грядущей сенсации, медленно кивнула. Мистер Роквелл, усмирив нехватку терпения, отогнал ожидания того, что прямо сейчас Роза побежит к своей сумке и выудит огромный архив колдографий, который непременно возила с собой везде и всегда. Сделав усилие, чтоб снова расслабиться и забыть о том, что еще сегодня был мракоборцем, он вытянул из ведерка дожидавшуюся своего часа бутылку просекко. — Сухое игристое после бурбона? Боже мой, — простонала Роза. — Мы же завтра будем умирать. — Ты не будешь пить? — Буду. — А какого тогда выделываешься? Роза цокнула языком и протянула остро пахнущий бурбоном стакан. Игристый напиток с нежным свежим запахом соблазнительно зашипел. Около полуминуты Розе понадобилось, чтоб понять — слишком громко шипит в стакане просекко, и слишком уж как-то не так. Шипение походило за звук, с которым усиленно дули на тлеющие угли, и точно — сухие поленья в огромном закопченном камине заалели вспышками искр. Вдруг вспыхнул огонь и потух так же внезапно, прогоревшие поленья издавали свистящее шипение, а искры медленно приняли очертания человеческой головы. — Нейт мертв, — прогудела голова в камине. — Ну, за Нейта, — рассеянно согласился Роквелл, пристукнув своим стаканом о стакан Розы. И, переварив услышанное, застыл без движения. Моргнув и спохватившись, когда голова в камине исчезла, оставив на горячих углях едкий черный дым, мистер Роквелл медленно опустил стакан на каминную полку. — Джон, — позвала Роза. — А что теперь будет? В этой реплике прозвучало вопросов куда больше, чем казалось на первый взгляд. — Я не знаю.

***

Скорпиус Гиперион Малфой больше всего на свете хотел упасть лицом в перьевую подушку и поспать. В последний раз подобной силы сонливость валила его с ног на четвертом курсе, когда умник, который составлял расписание занятий на осенний семестр, поставил для гриффиндорцев по понедельникам в восемь утра лекции по истории магии. Тогда Скорпиус, даже не пытаясь слушать и конспектировать, падал своим тонким благородным профилем в парту, как и девяносто процентов аудитории, и периодически недовольно ерзал, когда сидевший рядом Альбус пытался его будить. Нынче же Скорпиус был уже не за школьной партой, где можно было всегда подремать, прячась за спины сокурсников. И спать хотел не потому что всю ночь собирал шишки в Запретном лесу и рассуждал на тему того, как изменится история, если он сумеет раздобыть Маховик Времени, перенесется во второе мая девяносто восьмого года и в момент последней атаки Темного Лорда, нарисует на стене Хогвартса мужской половой орган и оставит под своим творением осколочную гранату. Взрослая жизнь подразумевает скучные взрослые причины, а потому Скорпиус Гиперион Малфой готов был продать душу за восьмичасовой сон потому, что разница во времени между США и Великобританией заставила его в девять утра быть в министерстве прямиком с дороги, а организм, уверенный, что сейчас была еще глубокая ночь, отчаянно сопротивлялся любой активности. Первой мыслью, возникшей у Скорпиуса в то утро, было то, что комиссия внутреннего контроля министерства магии изматывает его бессонницей. Комиссия внутреннего контроля традиционно состояла из магов, которые внимательно следили за работой подразделений министерства и, по факту, финансировали большую часть государственных программ. Благороднейшие и Древнейшие семейства, не допускающие осквернения чистоты крови несмотря на времена, радикально отличавшиеся от прошлых веков, часто развлекались гонкой благотворительных пожертвований с целью утереть нос ближнему, однако в минус никогда не уходили, выгодно обменивая благотворительность на должности. Скорпиус прекрасно знал эту систему и этих людей — они гостили у них дома, когда он был еще ребенком, они сталкивались в коридорах министерства, когда он уже вырос, они надеялись если не на родство с перспективным наследником, то на выгодное сотрудничество. Малфой был неглуп, очень перспективен и сказочно богат, но все еще очень молод и горяч. Таким можно манипулировать в министерских коридорах и за такого идеально выдавать своих дочерей. Так было спланировано еще задолго до того, как Скорпиус Малфой возглавил департамент международной магической безопасности, однако серые кардиналы министерства магии: Селвины, Тервиллигеры и Валентайны, не учли одного — Скорпиус Малфой был кем угодно, но только не послушной марионеткой. Собственно говоря, именно поэтому, как и казалось Скорпиусу, трое из четырех семейств-членов комиссии внутреннего контроля были настроены тем утром очень и очень недобро. — Натаниэль Эландер мертв. — Сэр Генри Тервиллигер произнес это тоном, ожидающим немедленного комментария. — Пять часов назад, целитель больницы «Уотерфорд-лейк» нашел его почившим в палате, где он проходил лечение. — Это большая потеря, — протирая платком очки на цепочке, прогудел лорд Валентайн — старик ста одиннадцати лет с дрожавшими узловатыми руками, однако цепко сжимающими подлокотники кресла главы управления золотыми запасами. — Мальчик был талантливым исследователем. Скорпиус едва удержался от того, чтоб напомнить древнему старику о том, что именно его ведомство, контролирующее в том числе и банк «Гринготтс» однажды допустило непростительную ошибку и позволило украсть из хранилища философский камень для этого самого талантливого исследователя. Но, сдержавшись, Скорпиус отложил газету с некрологом, который ему настоятельно посоветовали немедленно изучить. Сердце билось громко, а руки сцепила судорога, но Скорпиус лишь вздохнул. — Что ж… это неожиданная новость. — Ваши действия, мистер Малфой. Сидевший рядом со старым «повелителем галлеонов и золотых слитков», Драко Малфой — представитель четвертого благороднейшего семейства, был задумчив и, молясь, чтоб сын сейчас не взбрыкнул и был осторожен с поспешными комментариями, потирал ладонью лоб. — Что ж, я выражу президенту Эландер наши глубочайшие соболезнования. Британия скорбит вместе с МАКУСА. Поймав взгляд отца, Скорпиус удостоился едва заметного кивка. — Мистер Малфой, — проговорил Генри Тервиллигер. — Вы занимаете должность главы департамента международной безопасности третий месяц. Не кажется ли вам, что за три месяца произошло подозрительно слишком много всего? Я уточню… — Будьте любезны, — кивнул Скорпиус. Листая один из недавних отчетов, Тервиллигер хмурил черные брови. — Турнир Четырех Волшебников в Ильверморни так и не состоялся. Вы понимаете, что мы все потеряли? — МАКУСА долго оставался закрытым, Ильверморни всегда держалась особняком, — поддакнул лорд Селвин, привстав аж от негодования. — И стоило вам оказаться у руля, так сказать, как это событие с таким позором срывается! — Не надо повышать на меня голос, вам не идет фальцет, — проскрипел Скорпиус, заставив опешившего лорда умолкнуть. — Я отвечу на претензию честно и с большим удовольствием. Он сложил руки за спиной. — Я не срывал турнир в Ильверморни. Я сделал то, что от меня требуют мои должностные обязанности — отозвался на заявление Джона Роквелла. В МАКУСА небезопасно — это факт, подтвержденный самим мистером Роквеллом. Ответьте мне, пожалуйста, господин Селвин, вы отпустили бы свою дочь Офелию на турнир в Ильверморни, зная, что в МАКУСА хозяйничает колония обозленных вампиров, а в штате президента — два мракоборца? Селвин грузно опустился на стул и поджал губы. — Может быть вы, господин Валентайн, рискнули бы отправить внуков в Ильверморни? Или, возможно, еще кто-нибудь из здесь присутствующих? Скорпиус обвел волшебников пытливым взглядом. — Ваша задача на должности, мистер Малфой, не позволять своим эмоциям нарушить с трудом выстроенные отношения с МАКУСА, — произнес Генри Тервиллигер. — Я не раз это подчеркивал. Ваше же поведение на совете безопасности расценено как саботаж. — Моя задача на должности, сэр, защищать интересы наших граждан. И если для того, чтоб обезопасить делегацию Хогвартса мне пришлось быть несколько резким и уличать президента Эландер во лжи, то я вины за собой не чувствую, — сказал Скорпиус прохладным тоном. — Еще вопросы, пожалуйста. Драко Малфой опустил руку на стол. Массивный перстень на пальце звонко стукнулся о полированную поверхность. — Мне кажется, ситуация более чем понятна. — Вам так кажется, потому что речь о вашем сыне, — кивнул лорд Тервиллигер. — Так давайте поговорим о вашем сыне, Генри, он, как известно, тоже служит в департаменте международной безопасности. Что полезного за три месяца сделал он, кроме как по коридорам разносить государственные секреты? Скорпиус чуть усмехнулся. — Господа, господа, — прохрипел сэр Валентайн, подняв дрожащие ладони, когда Малфой и Тервиллигер недобро переглянулись. — Давайте без этого, не первый десяток лет собираемся, не надо устраивать скандалы. Старик откашлялся. — Дети здоровы, дети целы. А турнир будет еще, и не один. Мне кажется, конкретно этот вопрос можно закрыть. Лорд Селвин снова хотел было запротестовать, но Генри Тервиллигер поспешно согласился перейти к другой теме. — Вопрос, который лично меня поверг в шок и ужас. Роза Грейнджер-Уизли. — А, это да, это ужас, — согласился Скорпиус. — Вы что устроили за показательный цирк с ее возвращением? Прекрасно понимая суть претензии, Скорпиус изобразил на своем лице негодующее изумление. — Поступил сигнал — Роза Грейнджер-Уизли захвачена мракоборцами МАКУСА, потому что вскрыла нелицеприятную информацию о некоторых родственниках действующего президента. Ее бросили в камеру, намеревались стереть память, кстати говоря, по показаниям самой мисс Грейнджер-Уизли. Не пускали консула. Я в свою очередь бросил все силы департамента на то, чтоб вернуть Розу домой. — Мистер Малфой, вы понимаете, что ваша активность с митингами, с репортажем и настраиванием общественности против МАКУСА едва не развязала войну? — тихо спросил Тервиллигер. — А вы понимаете, Генри, что всякий раз угадывать настроение президента Эландер мы не можем? Я не развязывал войну, я пытался вернуть домой Розу Грейнджер-Уизли. — Хорошо, где она, в таком случае, сейчас? — Понятия не имею, — честно сказал Скорпиус. — Но что-то я сомневаюсь, что ей что-то может угрожать на территории МАКУСА после моего… показательного цирка, как вы сказали. — А как она вообще попала в МАКУСА, позвольте спросить? — Вероятно, транспортом. Она не отчитывается ни передо мной, ни перед кем-либо вообще. С огромным трудом зевнув с закрытым ртом и так, чтоб на лице не дрогнула ни одна мышца, Скорпиус сохранял невозмутимый вид человека, уверенного в своей правоте. — Еще вопросы? — мягко поинтересовался он, от души желая, чтоб ответ был отрицательным. И, пока старый Валентайн не начал вновь сватать ему свою внучку Элизу, начал поглядывать на дверь. — Всего один, мистер Малфой, — сказал Селвин, поглаживая свою жиденькую бородку. — А что вы устроили на суде? Скорпиус вскинул брови. — На суде над мистером Эландером, вы имеете в виду? — Верно. — А я уж подумал, что мы будем делать вид, что никакого суда не было, и мистер Эландер безгрешен, — усмехнулся Скорпиус. Его отцу этот ответ не понравился. Взгляд был тревожным. — Прошу прощения, а что я устроил? — Ваши громкие заявления. Вы громко сравнили Натаниэля Эландера с Грин-де-Вальдом. — Да, все верно, — кивнул Скорпиус. Тервиллигер резко стянул с переносицы очки в золоченой оправе. — Вы в своем уме, Малфой? — Вполне, Генри. Позвольте я поясню… И обернулся на скрежет открываемой двери. — А я, позвольте, послушаю, что здесь происходит. — Гарри Поттер, прервав собрание комиссии своим появлением и громким открыванием тяжелых дверей, шагнул в зал. Скорпиус торжествовал, чего нельзя было сказать о членах комиссии. — Мистер Поттер, — проговорил Селвин раболепно. — Вы тоже вернулись? — Да, мы с мистером Малфоем были в одной карете, — кивнул мистер Поттер. — Но меня, почему-то не поставили в известность, что идет какое-то разбирательство. Очень странно, ведь я тоже был участником всего, что происходило в МАКУСА за последнюю неделю. Тервиллигер выглядел недовольным. — К вам потому что вопросов у комиссии нет. — Но к мистеру Малфою есть. А я могу подтвердить его слова. Или опровергнуть, если он лжет. Потому и странно, что меня не пригласили, — проговорил мистер Поттер. — Хорошо, что юный Бартоломью ходит по этажу и рассказывает всем и каждому о том, что здесь судят Скорпиуса Малфоя. Драко Малфой прикрыл смешок ладонью. Багровый от злости лорд Тервиллигер оставил это без комментария. — Что ж, хорошо, — протянул он. — Мистер Малфой, так что там случилось на суде? В вопросе звучало куда как меньше обвинения, и Скорпиус ответил тоже вполне мирно: — Я позволил себе прервать самодовольный поток слов мистера Эландера. — Потому что у вас к нему личная обида? — Ни в коем случае. Потому что он преступник. Он произнес длинную речь в свое оправдание, вернее даже не в оправдание, а в обвинение нас всех в том, что мы не поняли его гениальных идей. Натаниэль Эландер показал свое истинное лицо — да, он исследователь, и его идеи действительно… впечатляют своим размахом. Но кроме того, он талантливый манипулятор, уверенный в своей всесильности и безнаказанности. Он пытался манипулировать залом: присяжными, судьей, обвинением, прессой, но вот только я ненавижу, когда мною пытаются манипулировать. — Скорпиус обвел взглядом комиссию. — И никогда никому не позволяю этого. И никогда не стану плясать под чужие бубны, чьими бы они ни были. Я буду костью в горле. Я сломаю любую самую слаженную систему, сотру каждую шестеренку в стружку, поэтому пытаться обтесать мое мнение под то, что будет угодно определенным кругам — о, нет, плохая, очень плохая идея. Селвин и Валентайн коротко переглянулись. Старик Валентайн ударил себя кулаком в грудь, давясь кашлем. Генри Тервиллигер настороженно смотрел перед собой, терпеливо дожидаясь, когда Скорпиус отведет взгляд. Повисла гнетущая пауза. Высокий стакан на столе перед Тервиллигером вдруг лопнул и разлетелся на осколки, залив водой отчеты. Лорд вздрогнул. — Поэтому я и позволил себе прервать пламенную речь мистера Эландера своей аналогией с Геллертом Грин-де-Вальдом, — пожал плечами Скорпиус, как ни в чем не бывало. Лицо его выражало нотку сожаления. — Мне показалось, это будет уместно. Признаю свою грубость, тем не менее. Несколькими минутами спустя, когда служебное разбирательство было стремительно окончено, Скорпиус Малфой покинул зал. — Что это было? — спросил его мистер Поттер, когда они вышли из лифта на этаже, который департамент международной безопасности делил с мракоборцами. — Это я в коллектив министерства не вписываюсь, — просто ответил Скорпиус и, опустив ладонь на резную дверь в свой отдел, кивнул. — Спасибо, что пришли. — Будь осторожен. Из этой четверки самый честный — Тервиллигер. И он, похоже, не в восторге от твоих действий. — Я знаю, — кивнул Скорпиус и зашагал по длинному коридору департамента. Не имея никакого желания оставаться сегодня на работе, он вернулся за чемоданом с немногочисленными вещами. Сон валил с ног, а потому, наскоро выслушав коллег, Скорпиус зевал, кивал и все просил отложить до завтра. — Будут спрашивать, где Малфой, говорите, что поехал в МАКУСА, поднимать вампиров на восстание, — бросил он коллегам загадочным тоном. — Всем до завтра, сов не слать, в камин не стучаться — буду бить огнетушителем. И направился обратно к двери на выход, но замешкал, опустил взгляд и поднял со стола смятую и явно переходившую из рук в руки газету с некрологом на первой полосе. Свернув газету в трубочку, Скорпиус вылетел в коридор, даже не вслушиваясь в то, что шептали коллеги за спиной.

***

— Что у вас творится? Скорпиус вышел на балкон и упер руку в каменное ограждение балкона. Лабиринт из живой изгороди выглядел по осеннему печально в первый же осенний день — листья начинали желтеть, местами опали, оставляя проплешины, а земля была раскисшей от ночного дождя. Погода тоже была противной — липкая духота, сквозь которую пробивался запах гниющей в лужах листвы. Пахло и мхом на старых каменных стенах, и угрюмой трясиной, что неподалеку — пахло Малфой-мэнором. Луи что-то невнятное пробормотал в телефон. Скорпиус, глотнув кофе, принесенный услужливым домовиком, глянул на часы. — Так, не спать, в Нью-Йорке уже шесть утра. Или нас слышат? Луи, если ты не один, скажи кодовую фразу. — Не скажу, она тупая. — Зато никто не догадается. Ну. — Двужопая картошка. — Я тебя понял, агент Рыжая Гейша, — серьезно сказал Скорпиус. — Ты в больнице? Выйди куда-нибудь. Хорошо, жду. Действительно терпеливо ожидая, Скорпиус заглянул в спальню. Там в бешеном вальсе парили его вещи, которые домовые эльфы разложили по полкам и шкафам неделю назад. Получив приказ сложить вещи обратно в чемодан, эльфы вовсю принялись за работу. Опустившись на скамейку рядом со столиком, на котором стыл кофейник, Скорпиус осушил чашечку в один большой глоток. Наконец, прервав необходимость слушать в телефоне шум улицы и чьи-то голоса, Луи вернулся, готовый к очень серьезному разговору. — Что там у вас? — спросил Скорпиус. — Эландер правда мертв или как обычно? — Мертв. Не понимая до конца, хорошо это или плохо, Скорпиус кивал. — Целитель нашел его ночью в кровати. И сразу забил тревогу. Прибежали все, вызвали Роквелла. Тот пьяный в говно просто, ходил, смотрел, послушал всех и ушел. — А что говорят? Почему умер? — спросил Скорпиус. Луи замялся. — Не выдержал падения с пандуса и последующего лечения. Скорпиус закрыл лицо рукой. — Это не твоя вина, слышишь? — Я знаю, что это не моя вина, потому что эта версия — бред, — отрезал Луи. — Я думаю, Нейта ночью кто-то добил. Как раз доливая себе еще кофе, Скорпиус дернулся. Рука, сжимающая кофейник за изящную ручку, дрогнула, пролив горячий напиток. — Почему ты так думаешь? Целители сказали? Или следы какие-то на теле? — Я был там, когда все крутились и бегали. На теле никаких следов, он выглядит так, будто просто спит. Целители и заключили, что умер во сне. — Ну так в чем дело? — Я нашел кое-что, — не очень уверенно ответил Луи, заметно приглушив голос. — У него, если губы отвернуть, на слизистой кровоподтеки. И на щеках тоже. Это бывает, если слизистую к зубам прижали сильно очень. — Ты ему в рот что ли лазал? — Не прям лазал, но рот приоткрыт был, я на губах и заметил. А потом, да, лазал. Скорпиус закрыл лицо рукой. — Это сейчас серьезно? — Какие шутки. Следы в таких местах просто сами по себе не появляются. — Тебе что, вместо долларов в стринги справочник по судебно-медицинской экспертизе подбросили? Луи цокнул языком. — Я, конечно, знаю, что мое тело прекрасней всех ваших внутренних мирков вместе взятых. — Голос его даже сквозь динамик звучал сварливо. — Но, смею напомнить, что помимо танцев, я отучился в медицинском, попутно отработал два года на скорой помощи, а потом еще три года в отделении хирургии. Наверное, я что-то, самую малость, понимаю в том, как выглядит естественная смерть, а как нет. — Тихо-тихо, я верю, — успокоил Скорпиус. — Просто мне версия естественной смерти нравилась куда больше… Уж это точно. — Кто еще думает так же, как ты? Кто видел следы эти? — Вроде никто. Если и видели, то не придадут значения. У маглов учился и работал только я. — Это хорошо. О том, что видел — молчи и забудь. Не блистай там познаниями. Слышишь меня? — Президент Эландер никому не верит. Она уверена, что Нейта столкнули, а потом и добили. — Луи, молчи. Хоть рот себе зашей, но молчи. Отставить муки совести. — Я тебе говорю, что Эландера кто-то придушил, а ты шутишь… — Я не шучу. Закрой рот и молчи. Эландер умер сам. Никто из нас троих в этом не замешан. И все. Выплеснув кофе на каменный пол, Скорпиус зашел в спальню. Чемоданы были собраны. — Ты сказал «троих»? — снова заговорил Луи. — Да, я сказал то, что сказал. — Я тоже думаю, что он мог… после того, что говорил… — А я думаю, что нам всем нужно держать рот на замке, — отрезал Скорпиус. — Мы договорились? — Хорошо. — Хорошо. Отключив телефон и спрятав его в карман, Скорпиус принялся расхаживать по своей старой спальне. То и дело цепляя краем мантии чемодан, он находил кругов пять, прежде чем сел на кровать и снова достал телефон. Гудки довелось слушать долго. — Ты вообще понимаешь, что наделал? — без приветствий прошептал Скорпиус в итоге.

***

— Блядь, вот вообще не до тебя, — гаркнул я, с истерикой, близкой к тому, чтоб разбить телефон об стену. Доброе утро, страна, Альбус Северус Поттер проснулся рано по своеобразному сигналу будильника. Будильником был Матиас, а сигналом — сказанная невзначай в половине шестого утра первого сентября фраза: «Ал, я короче вспомнил, что нам задали по трансфигурации на лето эссе о своей оценке актуальности пяти принципиальных исключений Гэмпа, на три свитка с примерами в бытовом исользовании». Сказать, что я был зол — все равно что культурно промолчать. — Я тебя убью сейчас, засранец! — орал я, лихорадочно чиркая письмом по пергаменту — в голову не лезло ничего, поэтому приходилось попутно листать учебник. — А раньше нельзя было сказать?! Матиас пожал плечами. — Неделю в гостинице хуи пинал! Да возьми ж ты бумажку и карандаш, напиши хоть что-нибудь! Нет, неделю сопли по стенам мазал, звуки, блядь, поезда, слушал! — Зачем ты ругаешься? — невинно хлопая глазами, пенял Матиас. — Дедушка, он ругается… — А дедушка сейчас еще добавит! — рявкнул старик Сантана с другого конца дома. — Через час выезжать, а он вспомнил про уроки! — Вот именно, — кивал я. — А ты вообще заткнись! И не смотри на ребенка матом! Я оскорбленно оторвался от пергамента. — Мы сейчас на одной стороне вообще-то. — Закрой рот, не беси меня! И через десять минут чтоб было такое эссе, чтоб там всей учительской читали, рыдали и ссались от восторга. А ты... — Сеньор Сантана разъяренно повернулся к внуку. — А ты жрать иди! Сборы в Ильверморни продолжались. Матиас послушно запрыгнул на кухонную тумбу и начал громко хрустеть тостами. Я скрежетал зубами и пытался перефразировать информацию из учебника трансфигурации, чтоб выдать за мысли в эссе. Сеньор Сантана метался по комнате, продолжая торопливо собирать чемоданы и не забывая при этом причитать. — Диего, метлу надо сложить, — позвал Матиас. — Конечно, надо сложить. Тебе ею еще улицы подметать! — бросил старик. — Можешь уже начинать, раз учиться не хочешь. Ты там глаза не закатывай! Матиас кивал. — Ты знаешь, как я в школу в твои годы собирался? Уроки делал до ночи, каждый день. Чуть в тетради клякса — тетрадь сжигалась и все переписывалось снова, — гремел сеньор Сантана, не унимаясь. — И в школу собирался с рассветом, а возвращался к закату. И шел пешком, за сорок миль, в мороз, в метель, по пояс в снегу… — В Сальвадоре не бывает снега. Сеньор Сантана прищурился. — А ты умный, значит, да? — Да, — кивнул Матиас. — Так значит, раз умный, перо в зубы и бегом писать свое эссе. Я попытался незаметно фыркнуть. Все-таки, нет, какая Годрикова Впадина? Между сдержанным британским нравом Поттеров и пылким латиноамериканским темпераментом Сантана, первенство за возможность прищучить наглого и хитрого Матиаса просто очевидно. Нет, серьезно, как мой отец собирался справляться? Или он ожидал, что в Годрикову Впадину приедет милейший шелковый ребенок с чудным характером? — А ты чего зубы скалишь? — Пылкий темперамент остывал очень медленно. — А я что? — возмутился я снова. Старик зарядил мне подзатыльник. — Пусть сам пишет. Жрать иди. — Да я не хочу… — Захоти. Сунув Матиасу учебник, перо и пергамент, я поспешил к холодильнику, чтоб не злить хозяина дома. Ближе к семи утра старик Сантана оттаял — его внутренние бесы устали. — Что, дальше мысль не лезет? — заглянув Матиасу через плечо в пергамент, спросил он менее сварливо. — Ладно, до конца пиши хоть что-нибудь непонятным почерком, учителю скажешь, что ты коренной сальвадорец и плохо пишешь по-английски… — Да перестаньте! — вмешался я, услышав дедову мудрость. — Пусть пишет, нечего валить все на национальность! Но для Матиаса авторитет был очевиден. — Мой английский есть очень…malo. No puedo escribir. — Иди, одевайся, — бросил старик, сматывая пергамент. — Сеньор Сантана, вы оправдываете безответственность. А так хорошо начали… — Диего, не слушай этого приезжего, — раздалось из соседней комнаты. — А ну как у меня от напряжения аппендицит случится. Кто меня там в Ильверморни будет оперировать, так и помру от сепсиса… — Одевайся! — гаркнул уже строже сеньор Сантана. — Как ляпнет что-то… А ты… И оглядел меня придирчиво. — А ты не беси меня. Выехали мы с горем пополам, на сорок минут выбившись из графика и на ходу пересчитывая багаж. Путь до Хьюстона — города, из аэропорта которого начинался путь Матиаса в Ильверморни, был недолгим и составлял пятьдесят пять минут, если верить картам. Если же верить навыкам вождения сеньора Сантана — минут двадцать. Дважды мы возвращались: сначала Матиасу показалось, что он забыл аптечку, а потом я тревожно потребовал проверить, выключена ли плита. Старик Сантана ненавидел нас обоих, дышал, как разъяренный тореадором бык, но молчал. Я боялся даже моргать, вжимаясь в переднее сидение. Матиас же, устроившись с кошкой позади, лукаво лыбился. — Мне больше нравилось, когда вы двое ругались, — просунув свою кудрявую голову между нашими сидениями, сообщил он. — Это выглядело искреннее. — Ты эссе дописал? — обернулся я. — Какой же ты токсичный, ужас. — Послал же Бог родственников, — бурчал сеньор Сантана себе под нос. — За какие такие грехи? У всех дети как дети, нет же, а у меня эти: кудрявая аптечка и хостел для дальнобойщиков… — А почему хостел? — полюбопытствовал Матиас. Я багровел. — Потому что дешевый и с какими-то болячками кожными… — Да сколько можно?! — взвыл я. — А вы, блядь, безгрешная стройная часовня! — Я ничего не понял, но мне очень нравится, — признался Матиас, растирая в ладонях резко пахнущий антисептик. Поймав наши строгие взгляды в зеркало заднего вида, он нарочито покорно натянул наушники и прикрыл глаза. Остаток пути ехали молча. Говорить было не о чем. Аэропорт Хьюстона был полон людей, как встречавших прибывших, так и нагруженных чемоданами, а кое-где в толпе проглядывались и редкие фигуры учеников Ильверморни. Одетые в сине-брусничную форму и с большими чемоданами, они мелькали и тут же пропадали из виду. Я неловко наблюдал за прощанием. Оно не было громким, как в моем детстве, когда мама едва ли не навзрыд плакала, отпуская троих своих детей в Хогвартс. И балагурным тоже не было, без подколов о том, что наконец-то дед вздохнет спокойно. Я хорошо изучил обоих Сантана: и старика, который часто гремел по поводу и без, и сына, который обладал мерзким упертым нравом. Смотрел на самую обычную картину прощания — старик доставал из багажника увесистый чемодан и что-то говорил. В тот момент, когда мой ехидный клоун Матиас вдруг обнял его так резко и крепко, аж пальцы сжав на рубашке сеньора Сантана, я точно понял, что никто и никогда не смог бы справиться с ним лучше старика. Насколько старик оплошал как родитель, но, уж не знаю, что делал, как дед он справился лучше всех на свете. Матиас действительно его любил — такой грубый, ни разу не тактильный, но как же, не стесняясь и не брезгуя прикосновениями, обнял деда на прощание. Какая Годриковая Впадина? И я еще сомневался? Компромиссы искал? Я точно знал, что со мной Матиас так прощаться не будет. Что ж, не стоило и претендовать. — Как работает транспортировка учеников? — спросил я, таща его увесистый чемодан в зал ожидания аэропорта. Матиас заметно погрустнел, и я задал вопрос, чтоб он перестал оглядываться назад. — Порталы, — произнес он, осторожно прижимая к себе переноску с кошкой. — По всей стране есть точки отправления в некоторых аэропортах и на вокзалах — это таможенные пункты. Нужно явиться в ближайший, отметиться там в списках, и таможенник выдаст портал. Я думал, что как-то все сложнее и историчнее что ли. Как паровоз в Хогвартсе. Корабль в Дурмстранге. Кареты в Шармбатоне. Традиция дороги, долгого пути. В Хогвартсе это работает так. Шесть часов в купе поезда. Еще не школа, но уже и не каникулы. Встретить друзей, обсудить лето. Переодеться в форму и купить у доброй мадам с тележкой кучу вредных для зубов и повышающих сахар в крови вкусностей. В поезде я впервые встретил Скорпиуса Малфоя. Он послал меня нахер. Тогда же я впервые получил в нос — не так глянул на Луи в тамбуре. Так родилась самая крепкая дружба в истории. А Ильверморни… Дети только попрощались с родными и вот, десять минут спустя их уже встречает замок школы магии. А заплаканные перепуганные первогодки — где им время попривыкнуть к ребятам? Да что там первогодки, расстроенный Матиас сейчас пойдет бить лица однокурсникам, вон у него бомбер какой модный, элитный, имеет право. Судя по прищуренному взгляду, с которым Матиас перешагнул линию, очерчивающую невидимую для маглов часть аэропорта — магическую таможню, поиск жертвы уже вовсю начался. Таможня была не особо полна народу, прибывшего на территорию МАКУСА, однако у стены стоял отдельный стол, за которым, сверяясь со списком, стоял таможенник. Я переступил линию вслед за Матиасом и, молча поставив чемодан на пол, встал ближе к провожающим волшебникам. Школьников было три десятка, не меньше, и таможенник внимательно проверял в списке всех. — Ну это надолго, — цокнул языком Матиас, уже чем-то недовольный. А я не сводил взгляда с молодого дежурного мракоборца, который смотрел на меня, не отрываясь. Наклонившись к таможеннику за столом, у которого толпились гости страны, он что-то зашептал. — Здесь всегда мракоборцы? — спросил я у Матиаса. Матиас завертел головой. — Вообще-то никогда. Чувствуя необъяснимую тревогу, перевел взгляд на таможенника, никак не способного чуть ускорить работу со списком учеников Ильверморни. «Дай уже портал», — так и рвалось из меня. Мракоборец коротко кивнул. Я видел, как из кармана форменного пиджака он вытягивал волшебную палочку. Не понимая, что происходит, чувствовал нутром одно — нужно бежать. За спиной, небольшой толпе родителей юных магов, послышались хлопки трансгрессии. — Так, Техас — все прибыли, никого не ждем, — наконец объявил таможенник и открыл коробку с порталами. — Провожающие — назад, пожалуйста. Ученики — шаг вперед. Вещи не забываем. Матиас толкнул ногой чемодан с привязанной к нему метлой. Поудобнее перехватив переноску с кошкой, он обернулся на меня. — Ал. — На его остром лице отражалась тревога. — Все хорошо, малой, — заверил я, чувствуя, как на плечо опустилась чья-то рука. — Ал… — Все хорошо. — Я медленно прижал руку к карману куртки, из которого топорщилась волшебная палочка. — Помнишь, когда ты был маленьким… Родители учеников расступались, а я слышал все новые хлопки трансгрессии за спиной. — … у нас был условный код. — Я не двигался, пытаясь считать, сколько мракоборцев появилось за спиной. Три, нет, четыре. — Код двенадцать. Матиас тоже считал, глядя на того, кто сжимал мое плечо, и на тех, кто окружали меня позади. Еще один мракоборец, углядев, что я сжимаю палочку, скрутил мою руку за спиной. Палочка упала на пол. — Матиас, код двенадцать! — крикнул я. Шанс был минимальным, но сработал четко. Матиас, крепко сжав переноску, растолкал учеников резким жестом, без спросу выхватил из коробки таможенника портал — что-то маленькое, и, молниеносно исчез. — Мой мальчик помнит код двенадцать, — восхитился я с нежностью, когда меня быстро уткнули лицом в каменный пол и заломали за спиной руки. Я лежал недолго — мне что-то зачитывали, прежде чем рывком поднять и без предупреждения трансгрессировать. Живот дернуло, как крюком, перед глазами плыли очертания аэропорта, людей в синих пиджаках, ахающих магов, перепуганных школьников, суматошных таможенников. Я закрыл глаза, чтоб не затошнило, лихорадочно думая. Ничего придумать не успел. Короткий полет в никуда закончился таким же резким приземлением и падением на холодный каменный пол. — Да что я опять сделал? — простонал я, когда меня снова подняли на ноги. Лязгнула влажная решетчатая дверь, и меня толкнули вперед. Я успел обернуться и отскочить — дверь резко захлопнули. — Эй! — вцепившись в решетку, крикнул я. — Куда? В свете единственного факела пытался рассмотреть все, что окружало. И я узнавал эти места. Узкий коридор, сплошной ряд темных камер, из которых доносились звуки возни, голоса и скрип старых скамеек. Масляный фонарь над потолком, освещал развилку: если направо — будет лестница, если влево — будет тесная комнатка без окон, в которой сдвигаются стены. Стены грохотали. Я вновь пленник МАКУСА. Черт. И я подумал об этом так, как думают о чем-то мелком. Как о подорожавшем на несколько пенни пакете молока. Как о красном сигнале светофора на пути. Как о дожде, решившем поморосить в то время, как не было с собой зонта. И это плохо, наверное. Я не знал, что случилось, не понимал, за что здесь снова, и не догадывался, что ждет дальше, а в голове такое усталое и смиренное: «Ну черт возьми, опять». И без восклицательного знака. Я просунул руки через прутья решетки и вздохнул. Увидел, что из камеры напротив на меня смотрит тревожного вида женщина, сжимающая рукава грязного платья. — Первый раз? — поинтересовался я дружелюбно. Услышав за спиной треск скамейки, вдруг осенило — я, скорей всего, в камере не один. Послышались тяжелые шаркающие шаги. И что-то огромное нависло надо мною. Я боялся обернуться, не веря в то, как измывается судьба, но чувствовал хриплое дыхание и покрывался мурашками. — А говорят, нет Бога в небе, — послышалось знакомое и насмешливое. Я, прикрыв глаза, сделал сбивчивый вдох и обернулся. — Ну здравствуй, Поттер. — На меня сверху вниз смотрел Михаил, а за его спиной выглядывали последние оставшиеся после неудачной экскурсии на виллу Сантана темные маги. — Я тебя пиздец как ждал. Мощная пятерня сжала напряженную шею и дернула меня, как тряпичную куклу, вглубь камеры, прочь от решетки и с глаз дежурного мракоборца, как раз зашагавшего прочь.

***

Скорпиус Малфой валился с ног от усталости. Лестница, по которой он тащил чемодан, далась с трудом. Минут пять потратив на поиск ключей, которые по закону подлости оказались на самом дне самого большого отделения чемодана, он открыл дверь квартиры на Шафтсбери-авеню, выпрямился и затолкал вещи через небольшой порожек. — Ты дома? — окликнул Скорпиус, отбросив волосы со лба. Ответа не последовало. Опустив ключи в декоративное блюдце на тумбе, он отставил чемодан к стенке и расстегнул пряжку на мантии. Шагнув в прибранную гостиную, Скорпиус опустил руки на диван и огляделся. Дотянувшись до провода длинной гирлянды, он клацнул по кнопочке. Лампочки, оплетавшие кирпичную стену, загорелись теплым желтым светом. — Локомотор, — проговорил Скорпиус, нацелив палочку на чемодан. Тот легко вспорхнул вверх, словно весил как пушинка, и полетел вверх на второй этаж, задевая ступеньки. Скорпиус, пропусти чемодан перед собой, направился следом, опустив руку на перила. И тут же одернул, чтоб рассмотреть на свет серый налет пыли на длинных пальцах. Ладонь оставила след на тонком слое пыли, покрывшем перила. Поднявшись в спальню, и сдвинув шторы в сторону, Скорпиус обступил приземлившийся чемодан. Открыв большой платяной шкаф, Скорпиус постоял без движения пару секунд, а затем повержено уткнулся лбом в резную деревянную дверцу. Полки шкафа пустовали, за исключением одной. На ней осталось лишь изящное обручальное кольцо с тусклым в полутьме шкафа алым камушком.