Игры в богов

Я был из того поколения волшебников, которое особо радикальные чистокровные умы называли «загубленным». Это хоть и звучало грубо, но отчасти справедливо: с середины двухтысячных годов в семьях волшебников рождались по своему мышлению и желанию жить больше маглами, нежели волшебниками. Нет, это не наплыв сквибов — все эти дети, как и я в свое время, учились магии, неплохо колдовали, но не желали этого делать без особой нужды. Мир маглов был сложнее и интереснее со своими технологиями, развитием, вариативностью выбора, досугом и работой, в то время как волшебники навсегда застряли в конце девятнадцатого века. И, я вам скажу, суровую правду: жить в девятнадцатом веке не так и круто. Эта эстетика загадочности, «темной академии», Эдгара По и вечного Хэллоуина прикольна лишь в первые пару дней, когда ты ходишь по Хогвартсу, разинув рот, и ахаешь от восторга. Потом же восторженная мордашка первокурсника с треском бьется о суровую стену реальности. Вы когда-нибудь читали ветхую книгу, рассыпающуюся в руках, под огоньком свечи? Или писали на шершавом пергаменте пером и чернилами трехметровое сочинение, ночью, подсвечивая лишь масляным фонарем, то время, как мир придумал тетради, ручки и электричество? А готовы ли морально отказаться от благ телефонов, интернета и принять тот факт, что в течение учебного года вы не увидите ни единое видео и даже не сможете проверить почту, разве что совиную? А мерзнуть в мороз и метель, потому что единственный источник тепла — камин и грелка под одеялом? Если нет, то вы такой же магл, как и я. Наше поколение было таким — маглами. Возможно из-за нас и наших детей однажды волшебники и вовсе вымрут. Это печально, но я, хоть убейте, не мог представить семьи, в которых действительно все еще жили в условиях тотального непринятия магловского прогресса. Моей семье в этом плане проще: Поттеры были современными. У нас было электричество, компьютеры, отопление, нормальная канализация и, самое главное, возможность адаптироваться к маглам и не вызывать подозрений. Не знаю, как с этим справлялась, и справлялась ли, семья, которая жила в доме номер двенадцать на площади Гриммо. Я мало знал о семье Блэков, знал только, что в живых их не осталось и что они, как пауки, расползлись по магическому миру и являются родней практически каждой чистокровной семье. У отца я никогда не интересовался, да и не доводилось особо, но вот, вынужденно переехав на площадь Гриммо, задавался вопросом: «Как эти люди здесь вообще жили?». — И нам можно здесь переждать наплыв инквизиторов? — Сильвия бесцветно глядела на узкие закопченные дома. — Да, отец разрешил мне здесь пожить. — Поэтому ты открываешь дверь отмычкой? Я ей тогда не ответил, тем более, что замок клацнул и впустил нас внутрь. Итак, тогда, на пороге, я и задался вопросом. Этот вопрос был тогда ленивым, потому что мы только пришли. Да и, когда-то давно, я еще был грудным, мы с семьей здесь жили как-то. И вообще я был тогда не в той ситуации, чтоб фыркать и перебирать какое укрытие подойдет, а какое нет. Но спустя три дня, я начал спрашивать: «Как? Как вот как здесь можно было жить?». Не знаю, был ли дом таким всегда: темным, пыльным, старым и неприветливым. Судя по темным стенам, тяжелым шторам, обилию довольно странных интерьерных решений вроде подставки для зонтов в форме ноги тролля, панно из сухих бабочек, прибитых к дощечкам сухих голов домовых эльфорв — да, всегда. Домовой эльф Кикимер периодически копошился, прибирая здесь, но вековая пыль, затхлость и хрупкая мебель не поддавались уборке — это морщины старого дома. Их не припудрить. Ощущение того, что я в музее, не покидало. Я ходил по комнатам, разглядывал диковинные вещицы и книги, которые сыпались в руках. Смотрел на картины, такие же мрачные, изображающие горгулий, средневековые пытки и немыслимых чудищ. Водил пальцем по ветвям родового древа, на котором виднелись следы выжженных портретов неугодных родственников. Слушал скрип паркета и ругань на меня портрета бабки в чепце, и изнывал от скуки. Ни интернета, ни связи, ни электричества здесь не было. Единственным развлечением в те дни было хохотать с Сильвии. Она была патологочиской чистоплюйкой и эта музейная пыль, да вместе с дохлыми докси и следами копоти на окнах, было добивающим ударом после срача в Паучьем Тупике. Вдобавок Сильвия постоянно мерзла: вот уж не знаю, у нее от худобы теплообмен в принципе не происходил, или же она, привыкшая к жаркому климату побережья, просто считала места с температурой ниже двадцати пяти градусов арктической пустыней, но в доме действительно было холодно. Откуда-то постоянно дуло, стены были ледяными и влажными, вода в кране холодной, даже мебель холодная — а за окном, напоминаю, был май. Сильвия ходила, как нищенка у метро, в трех кофтах, с рукавами, натянутыми до кончиков озябших пальцев, в шерстяных носках и с натянутым на голову капюшоном, из которого торчал только кончик носа. — Мерзнешь, кобра? — резко гаркнул я, просунув ей мокрые от ледяной воды руки к теплой шее. — Мерзни, мерзни, не век тебе в аду гореть. Сильвия страдала, ругалась, но не уходила. Боялась, видимо, чего-то. Но, в отличие от меня, кобра могла выходить из дома. Я же был под замком. Что делать в доме, где из развлечений лишь собирать карточные домики из таро, я не знал. Поэтому делал то, что умел делать в совершенстве: пил, читал, страдал. Какой сюр. Когда-то одной из моих любимых книг была «Ешь, молись, люби». Потом я вырос и написал свою — «Пей, читай, страдай». Иногда выходил на крыльцо, чтоб бдительно осмотреть площадь на предмет людей, которые могли слишком долго стоять на месте без дела. Таких не было, но в каждом прохожем я видел потенциального инквизитора. Тем не менее продолжал выходить, чтоб вдохнуть относительно свежий воздух (рядом мусорные баки и фабрика), и чтоб проверить телефон. Ах да, телефон был старым, черно-белым и кнопочным. Что его проверять. Но я выходил. Тем более, что Матиас, узнав мой новый номер, был необычайно вежлив в беседах. — Что говоришь? — я сел на ступеньку и выдохнул дым. — Хочешь приехать в Англию на каникулы? Скучал по мне? И по дедушке Гарри? И по бабушке Джинни? И по кому? У нас нет такого родственника. А, ты все равно скучал. Конечно. Ты мое золотце, по всем соскучился, шелковое сердце… Ты че мне там пиздишь? Что случилось? Я закатил глаза, слушая честную тираду о семейных ценностях и тяге к родной земле. Учитывая, что всю землю, кроме сальвадорской, Матиас считал прежде навозом, я кивал таким чудесным метаморфозам. — Хорош. Что случилось? — Ал, вот ты опять негативишь. Все хорошо. — Малой, ты можешь мне довериться, я всегда поддержу тебя. Но если ты, засранец, будешь и дальше ссать мне в уши, я приеду, и вырву тебе нахрен ноги! Врать отцу — это последнее дело, это низко и подло. — Почему как только я хочу сделать что-то хорошее и правильное, это значит, что я, что-то скрываю? — Потому что ты мой сын. — Никому об этом не говори. — Никто и не поверит. — Это потому что я черный? — Это потому что я бесплоден. Я родил тебя в муках. В ночь зимнего солнцестояния… — Я родился в августе. — Малой, закрой рот и не перебивай старших. Так вот, — прикрикнул я, затушив сигарету о стену. — На чем я… Короче мораль: не ври мне. Что случилось? — Ничего. — Хорошо, звоню Диего. — Не надо. — О-па. Поругался с дедом? Матиас не ответил. — Ты мужчина? — спросил я. — А ты? — Чаще да, чем нет. Но не обо мне речь. Гордость в горсть, иди и мирись. Диего очень любит тебя. И если гаркнул разок, значит заслужил. Он мне скорее ноги переломает, чем тебе подзатыльник даст. Поэтому давай, не глупи. Ох уж мне эти пубертатные маньяки! Каждая проблемка равна трагедии. Я таким не был, честное слово. С этим умозаключением я вернулся в дом, где меня ждала в этот день работа. Отчасти даже творческая. Сильвия, у которой глаз дергался от моего безделья, приволокла на площадь Гриммо невесть как двадцать ящиков весьма сомнительного алкоголя в бутылках без этикеток. И поставила задачу эти бутылки отполировать, наклеить этикетки и акцизные марки для последующей перепродажи. — Хозяин Регулус! — благоговейно позвал домовик Кикимер, зазывая в столовую, где меня ждал горячий обед. — Хозяин занят, — прикрикнул я, как раз тщательно обмазывая этикетку клеем. Мне даже любопытно стало, как выглядел этот настоящий хозяин Регулус, если я в компании латиноамериканской беженки, с сигаретой в зубах и среди ящиков плохого домашнего вина выглядел один в один. Когда же беженка вернулась, и, не отвлекаясь от телефонного разговора с кем-то на непонятном языке, швырнула в меня мокрый зонт, я брезгливо поморщился. — Домовик приготовил ужин. В доме пахнет едой. Не упади в обморок, — буркнул я. Сильвия махнула рукой и, продолжая что-то бормотать в телефон, закрылась в одной из комнат, чтоб не слышать визга бабки в чепце, орущей из портрета. — Знаешь арабский? — спросил я, сев за стол. — Да, немного. Я год прожила в Марокко. — А, когда тебя Диего в карты проиграл? Сильвия глянула на меня с презрением. — Да я без негатива. Просто с твоими умениями барыжить ворованным бухлом… — Оно не ворованное. — А есть на него накладные? Сильвия глубокомысленно промолчала и села за стол. Я шмыгнул носом, стараясь уловить какой-то запах. Наверняка в гости наведалась моя верная подружка — аллергия. Я почти смирился и, пожав плечами, взял ложку, но все же не мог отделаться от ощущения, что что-то не так. Запахи были: пахла затхлостью штора, плесенью воняли тяжелые ковры, на начищенной ложке чувствовался резкий аромат лимонного моющего средства. Пахло растопленным воском мягких свечей и клеем от этикеток, канализацией из стока в раковине и горечью средства от моли. Пахло медом от Сильвии и сигаретами от меня, пахло всем, но не едой. Я опустил взгляд в тарелку с рагу. Маленькие кусочки мяса, картошки, моркови и стручковой фасоли в густой подливе выглядели… прям не очень. Сухая зелень в подливе напоминала крохотных червей и, кажется, даже дергалась. — Пиздец, — едва продышал я, выворачиваясь дугой над унитазом. Удивительно, но когда я выплевывал горькую смесь из алкоголя и желудочного сока, только тогда мне запахло обедом, да так, будто какой-то садист мне его тыкал прямо под нос: пахло тушеным мясом, топленым жиром, острыми специями и сладковатым картофелем. Я попытался вдохнуть что угодно, лишь бы не дышать запахом еды, но мне пахло этим рагу везде, а потому пришлось склониться над унитазом снова и тяжело дышать — из пустого желудка не выходило, что логично, ничего. Если Альдо Сантана жил так половину жизни, он должен быть в раю за эти страдания. Как вообще он жил так? «О Боже», — подумал я, дрожащими руками пытаясь нажать на кнопку слива. — «У меня булимия». Мой ипохондрик сложил на груди руки и приготовился умирать. «О Боже», — подумал я снова. — «А если у меня будет ребенок? Интересно, Джон вернется, если да? Наверное, он же порядочный». Я редко признаюсь, но помимо ипохондрика во мне жил еще и дебил. — Потому что, Поттер, производитель не просто так пришет на этикетках сроки годности. — Сильвия оказалась куда лучшим диагностом. — Поздравляю, ты отравился чем-то из своей просрочки. Бросив в меня мокрое полотенце, она облокотилась на дверной косяк. — Чтобы я отравился просрочкой? Да я скорее поверю в беременность, — буркнул я в ответ. — Кстати говоря, у меня шансов забеременеть больше, чем у тебя. Обожаю давить на больные мозоли людям в те моменты, когда мне плохо. И правда, аж полегчало. Сильвия снисходительно фыркнула. — Не скажи, у меня периодически, раз в восемь месяцев, иногда бывают месячные. По крайней мере, до смерти было так. — Фу, блядь! — Я снова склонился в приступе подкатившей к горлу тошноты. За спиной гаденько рассмеялась Сильвия. Меня отпустило минут через десять, в течение которых я жмурился и дышал ртом, чтоб не чувствовать удушливого запаха еды. Натянув ворот футболки по самые глаза, я проскочил на второй этаж, подальше от столовой, рухнул на кровать и тяжело задышал, глядя в покрытый пятнами потолок. Горячее лицо холодило полотенце, живот скручивало ноющей болью — а есть-то хотелось! Я косо глянул на себя в зеркало, оценить, так сказать, серые оттенки моего лица. Не увидев ничего, кроме смятой постели, на которой лежал, я поднялся на ноги и приблизился к зеркалу. — Ну нет, — прошептал я, глядя в пустоту.

***

— А раньше это было? — Сильвия слушала внимательно и даже смотрела с интересом. Я кивнул. — Как только все началось. Тоже ничего жрать не мог, выворачивало. Потом как-то прошло. Но я и людей не кусал — палевно и сложно. Проще было достать говяжью или свиную кровь. — Было? Я косо глянул на Сильвию. — Да. — А сейчас? — Сейчас одинаково. И вообще, я тебе не просто душу изливаю. Подскажи что-то. — Я? Сильвия забралась на ветхий диван с ногами. — Мне льстит, что ты считаешь, будто у меня есть ответ на каждый вопрос, но в делах вампиров я не помощник. Ты первый вампир, которого я встретила в жизни. — Ну, а Диего первый наркоторговец, которого ты встретила в жизни. И вон как шаришь во всем. Так что, мать, не прибедняйся. Не подумайте, что я вот так взял и начал общаться с Сильвией как со старым другом. Да никогда. Я просто был чуть умнее, чем она меня запомнила, и научился ею немножко манипулировать. Сильвия прекрасно понимала, что не в лучшей форме: как внешне, так и внутренне. Она растеряла все ресурсы, делавшие ее некогда моим самым клятым учителем, и достаточно было сделать ей маленький, насмешливый и не очень очевидный комплимент, как эта кобра зашипит то, что я хочу услышать. Если однажды мне надо будет перейти пропасть, я скажу Сильвии, что у нее не такие стремные ноги, как обычно у женщин пенсионного возраста — отвечаю, она костьми ляжет и свяжет из жил лестницу, а я по ее телу перейду на другой берег. — Все, что я знаю о вампирах, — протянула Сильвия. Ну что я говорил? — Из книг библиотеки Ильверморни. Там они описывались чудищами со ртами, целиком заглатывающими человеческие головы, с перепончатыми крыльями и боязнью воды. — Ну это малость неправда. — Конечно неправда. О вампирах никто никогда многого не знал. Они всегда были в тени, при этом неуловимыми, голодными и бесстрашными. Почему их и истребили в итоге — они перебили кучу людей, но отловить их по одному оказалось невозможным. — А как же их тогда перебили? — Без понятия, это были двадцатые годы, начало, я уже тогда не была связана с мракоборцами. Мой информатор в МАКУСА тогда руководил этой операцией, но облажался очень и бежал, поджав хвост и бросив людей. Тогда силы его отряда удалось спасти, только потому, что мальчишка-мракоборец взял на себя ответственность и что-то решил. Что решил и как вытащил людей, газеты умалчивали тогда, но мальчишка год потом реабилитацию проходил, а моего информатора вскоре ногой под зад со службы, — ответила Сильвия. — В МАКУСА так это было. А как у вас, британцев, не знаю. У отца спроси, он должен был принимать не последнее участие. Я не мог себе представить отца в роли охотника на вампиров. Поэтому даже пытаться не буду. — А почему ты задался вопросом, что с тобой происходит только спустя двадцать лет? — спросила Сильвия. — А раньше, нет? Если бы ей платили за неловкие вопросы, заданные в упор, она бы поднялась быстрее, чем на ворованном алкоголе. Я набрал в щеки воздух и принялся медленно выдыхать, думая. — Не знаю. Нужды не было. Думаешь, я чувствовал себя каким-то не таким? — Как минимум. — Нет, мама, конечно, всегда говорила, что я особенный… — Она имела в виду лишнюю хромосому, а не твои выдающиеся способности, Поттер. Я прищурился. — А ты некрасивая. — Зато умная, — пожала плечами Сильвия. — Возьми с полки учебник по тригонометрии и получи от него оргазм. Умная, — процедил я. — Не задавался раньше вопросом, да. Да, протупил. Но, знаешь, сложно чувствовать себя избранным сверхразумом, когда в каждом кармане по ингалятору, а зрение, как у крота. И не задавался бы. Финн тоже был нормальным. — Нормальным, как все люди, или нормальным по шкале Финна? — Второе. — Но ты все же задался вопросом. — Потому что увидел Матиаса, — признался я, понизив голос так, словно мой хитрый сынок мог подслушать даже через океан. — Я, конечно, тот еще папаша, но даже у меня мозгов хватило понять, что это ненормально. То, что с ним происходит. Потом увидел женщину из Нового Орлеана. Такую же. И еще десяток вампиров. И они все такие. Я не знал, как объяснять, не знал, зачем, и просто обессиленно растянулся на диване. Живот сводило острой болью. Сильвия смотрела на меня внимательно, явно о чем-то думая, но молчала. Втянув носом запах плесневелых диванных подушек, я вдруг встрепенулся. — Дай-ка руку. Сильвия сжала ладонь в кулак. — Зачем? — Да дай же. — Я схватил ее за рукав кофты и притянул к себе. — Не откушу. Задрав ее рукав, я внимательно уставился на ее запястье. Узкое и костлявое, с бугрящимися венами. Под тонкой кожей, кажется неспешной и лениво пробивался пульс. Сильвия чуть не подпрыгнула, когда я быстро наклонился и втянул носом запах ее руки. Нахмурившись, втянул еще раз, утыкаясь носом в выступающие вены, а затем, суетливо задрав рукав выше, припал лицом к изгибу локтя. — Поттер, — одернула Сильивя. Я отпрянул, моргнув. — Что ты такое? — Твое непосредственное начальство. — Ты не пахнешь. — Душ дважды в день, да, это так и работает. Я отмахнулся от ее едкого юморка, но так и не сводил взгляда с худых рук. Под кожей бился пульс, это точно — мои пальцы почувствовали его трепет. Значит, сердце было живым, несмотря на заключение коронера, сильным и гоняло кровь по телу. Но Сильвия не пахла ничем. Вернее, пахла медом, мылом, каким-то кремом, но запаха жизни — остренького, тянучего, солоноватого, как обычно пахнет кровь, в ней не было. — Как ты выжила? — вдруг спросил я. Сильвия пожала плечами. — Просто оклемалась в ячейке? — Не в ячейке. На столе, когда меня начали вскрывать. Я потупил взгляд, не понимая, это шутка, или нет. — И как ощущение? — Странное. Ты когда-нибудь держал в руках собственное бьющееся сердце? Хоть убейте, не понимал, шутит или нет. — Хочешь, шрам покажу? — Сильвия чуть задрала кофту. Я замахал руками. Она косо усмехнулась. Было скучно на площади Гриммо. Настолько, что я даже не брезговал разговаривать с Сильвией. Несмотря даже на то, что пользы от ее ответов было немного. Она не дорожила моей компанией и сама первой разговор не начинала — уж не знаю, как она жила до нашего временного союза, но, сомневаюсь, что в компанейской обстановке. Кажется, одиночество, как и прежде, Сильвию не угнетало. Мне было интересно ее прошлое и ее мысли, уж ничего я не мог поделать с этой жаждой, но не хотелось, чтоб она думала, будто я хочу с ней дружить. Дружить я не хотел, уж спасибо, поэтому тогда я решил немного сдвинуть рамки. Именно поэтому вечер и ночь провел в уединении, в бывшей спальне Регулуса Блэка. Единственным развлечением в этом доме были книги, да и те были мрачноватыми, поэтому я читал писанину не настолько ужасающую, но достаточно тревожную. На коленях тяжелел прихваченный из Паучьего Тупика венец творения Розы Грейнджер-Уизли. Это была довольно увесистая книга в красивой алой обложке, на которой золотыми вензельными буквами было выведено «Философский камень. Как сломался порядок вещей». Я не особо следил за газетами и вообще за творчеством Розы. Помнил, что она лгала в статьях, кайфовала от скандалов и обсасывала всем надоевшие темы — писака так себе, скорее посредственность, чем лидер мнений. Но как же я удивился, когда ее книга увлекла меня на весь вечер! Книгу я купил в Косом переулке незадолго до переезда, с целью ознакомиться с творчеством противника и знать, какие тылы прикрывать. Но реальность оказалась такова, что Роза или ботаниха Грейнджер-Уизли, как ее называли в школе, была не просто грамотной писакой. Я читал про события, участником которых был, про камень, над которым колдовали три криворуких волшебника в стенах квартиры на Шафтсбери-авеню, и гадал, где же все это время была прослушка и камера. Иначе не объяснить то, с какой точностью в книге описывался каждый шаг. Я даже дергался в кровати, не отрываясь от чтения, не в силах избавиться от опасения, что Роза подслушивает где-то даже сейчас. Хоть лезь под кровать и проверяй. Да уж, подставила нас тогда ботаниха Грейнджер-Уизли. Стала незримым свидетелем наших дел, о которых потом написала и сорвала куш — такова была ее месть за то, что мы отказались с ней дружить. А разве месть только нам? Она писала о Тервиллигерах, о большом проколе важной семьи, о роковой ошибке сэра Генри, впустившего на порог своего дома гувернера. Она писала о министерских проверках и обысках квартиры — о том, о чем знать не должна была вообще. И не потому, что это наш секрет. Это государственная тайна. Я не понимал, как это пустили в печать. Государственные тайны, правительственные заговоры, пестрящие крепкие словечки и неприкрытые оскорбления. Вероятно, Роза была действительно лидером мнений — таким рот закрывать опасно. Тогда я, уже полусонный, выключая ночник, подумал о том, что уж лучше бы у мозговитой Сильвии был план, а лучше и запасной план, как не дать Розе сделать из наших историй бестселлер. Потому что я понятия не имел, что делать с таким противником.

***

2009 Рената Рамирез осторожно заглянула в комнату. Телевизор кричал круглосуточно, каналы на нем либо не переключались, либо хозяину дома не принципиально было, что играло роль фонового шума. Доска под ее ногами скрипнула, но хозяин дома не повернулся. Он вообще не шевелился, лишь периодически моргал и тянулся к бутылке на полу. Лежа на боку, спиной к громкому телевизору, он, казалось, не шелохнулся бы и в случае пожара. Не в силах понять, по какому принципу работают колебания его настроения, Рената боялась. Вчера вечером он был доволен и даже добр — они долго играли в шахматы. Рената даже позабыла о статусе заложницы: выиграв пять партий подряд, она посмела даже покапризничать и не дать возможности отыграться, пообещав, что займется этим завтра и даже даст фору — уберет с доски одну ладью. Утром же хозяин дома с дивана не встал. И не вставал весь день. Лишь лежал, моргал и пил. Что ожидать от него сегодня Рената не знала. «Литий», — прочитала она, перебирая найденные в кармане его потрепанной джинсовки крохотные баночки с практически стертыми чернилами на этикетке. — «Просрочен на год. Рисперидон…» Услыхав за дверью хлопок, Рената поспешно сунула баночки обратно в карман и, не зная, как выглядеть естественно, устремила задумчивый взгляд в крест на стене. Наземникус Флэтчер прошел мимо. Кажется, законный представитель МАКУСА его беспокоил меньше щелей в стенах. Бросив Ренате, словно обслуге, свой пыльный дорожный плащ и саквояж, от тяжести которого ту согнуло, он прошел в комнату с телевизором. — О-о-о, лежбище тюленей. — Флэтчер наклонился над диваном и упер руки в колени. — Диего, подай признаки жизни, я вернулся. Диего медленно открыл глаза и вскинул бровь. — Отвез? — Отвез, — кивнул Флэтчер. — Сколько ей? Три? А уже такой генерал. Вся в тебя: орала что-то на испанском, потом устала орать и начала плакать, а потом устала плакать и начала есть. Потом устала есть и заснула, проспала регистрацию, а потом проснулась и начала возмущаться, что уснула. Ох уж эти латиносы, горячая кровь, хотя девчушечка уж больно темненькая, ты уверен, что это твое художество… Диего чуть привстал. Флэтчер замялся. — Ну то есть девочка очень милая. И, надавив ему на плечи, проговорил: — Лежи, не вставай. Береги силы, береги нервы. И поспешил выскользнуть из комнаты, прикрыв дверь. — Ух блядь! — ахнул Флэтчер, обернувшись. — Напугала! Тихо стоит и дышит в ухо! Рената бросила его вещи на пол. Флэтчер особо не расстроился и прошел на кухню, попутно шаря по ящикам комода в коридоре. — МАКУСА, ты опять меня арестовывать? — спросил он, когда Рената двинула за ним. — Да уймись ты уже. — Что с ним не так? — спросила Рената негромко. — С кем? А, ты про боевого тюленя. — Флэтчер снисходительно махнул рукой. — Тупой он. Вот и все. — Я серьезно. — И я. У него мордашка, конечно, повыразительнее моей будет, но мозгов в черепушке — с чайную ложечку. Достав из гудящего холодильника банку пива, Флэтчер плюхнулся за стол. Набрав пива полный рот и сделав такой чудовищно громкий глоток, что чуть не поперхнулся, он довольно закряхтел и вытянул ноги. Банка в его руке наполовину смялась. По запаху спиртного и чуть окосевшим глазам Рената поняла, что пиво для него отнюдь не первый аперитив. Флэтчер уже был навеселе, даже пошатывался. Его тоскливые глаза малость косили. Рената терпеливо ждала, пока он осушит еще одну банку. Крепость пива куда ниже, чем того, чем пахло от Флэтчера. А значит скоро его развезет. — Расскажи. — Рената подсела за стол. — Что с ним не так? Не поверю, что не знаешь. Он тебя уважает. Флэтчер подавился пивом и выплюнул остатки на пол. Рената брезгливо отодвинулась. — Кто уважает? Диего? — Флэтчер обернулся на закрытую дверь. — Он мне сам сказал, — соврала Рената. — Просил тебе не говорить. — Да понятно. Что тебе сказать, я всегда был лидером, Диего это понимает и очень ценит. Жулик на лидера не тянул — он, кажется, напарника побаивался. Однако набрался, в том числе и смелости, и сообщил: — Дурак он, как я говорил. И фляга у него свистит. — Флэтчер постучал пальцем у виска. — Причем так свистит иногда, что не переспорить. Как в голову что-то себе вобьет, никакой Империус не разубедит. Он умеет только орать громко и головы рубить, а когда выдыхается, вот так лежнем и лежит. Это дня на три, поэтому ходи смело, только шторы не поднимай. Нам с тобой неделю продержаться, максимум две. — В смысле? — Ищут его. И найдут, зуб даю, что найдут. — Полиция? — спросила Рената. Флэтчер фыркнул. — Полиции он не боится. Он других боится, только страх этот раньше включать надо было. — Флэтчер прихлебнул еще пива и утер губы. — У Диего, вот уж правда, сила есть, а ума и не надо. Сначала объединил под собой четыре банды таких же отморозков и ушел в вольное плаванье, на что его прошлые хозяева очень сильно обиделись. А потом сорвал этим хозяевам крупную сделку по продаже людей. — Людей? — Внутри у Ренаты все похолодело. — Самых настоящих. Девчонки с Северной Европы, студентки, приехать-то приехали, а выехать из Штатов — хрен. Паспорта собрали, в фуры загрузили и выгрузили бы черт знает где. Дело грязное, но Диего всегда не стеснялся грязи. Что-то его в этот раз перемкнуло. Но там фляга свистит, — повторил Флэтчер, снова постучав у виска пальцем. Ему явно нравился испуг на лице Ренаты. — Денег у Диего нет. Вернее, они-то есть, но не спасут откупиться. Да и не простят ему. Вот он уже полгода и бегает. Причем и от хозяев, и от своих же людей, которых уже криками и руганью не удержать. Людям платить надо, а денег у него нет. А знаешь, где этот кретин деньги все дел? Рената покачала головой. — Он дом строит. По богатому. В дерьме живет, шторы не поднимает, выйти боится, а в стройку сливает вагоны зеленых. Не долги закрывает, не людям платит, а дом строит. Чтоб по богатому было, чтоб красиво. Рядом с пляжем. Вот я и говорю, — шепнул Наземникус. — Тупой. В Сальвадор ему не вернуться — прирежут на месте. Вот он и развез семью по разным углам. Даже дочку от себя отослал, до последнего тянул. — К маме? — Он ее мамой от пуль прикрылся еще года два назад. Причем в тот самый момент, когда она на нем сверху сидела в койке. К своей матери отослал, я отправил, — буркнул Флэтчер. — Там мамка суровее его прежних хозяев. Узнает, что Диего так встрял — найдет его первой и убьет, чтоб другим неповадно было. Флэтчер набил трубку табаком и, чиркнув спичкой, расслабленно начал пускать колечки дыма. Пускал он долго — с две минуты сидели тихо. Рената ждала. — И ты спокоен? — Не я объявил его хозяевам войну. — Жулик пожал плечами. — Но ты здесь. — И ты здесь. Нам с тобой чуть-чуть потерпеть осталось. Что-то он чувствует, раз дочку отослал. Чувствует, что найдут скоро. — Нам с тобой? — Рената фыркнула. — Ты сам к нему пришел. — Ты тоже, лупоглазенькая, — кивнул Флэтчер. — Ты приехал сюда, зная, что его ищут, и что его скорей всего убьют. — Не скорей всего, а точно. — Но зачем? Помочь ему? Флэтчер с умилением глянул перед собой. Его окосевшие глаза блестели. — Ой, Господи, где вас таких на службу набрали. — Он щелкнул Ренату по носу. — Помочь? П-ф, чтоб и по мне стреляли? Нет уж. Я приехал за деньгами. Рената потерла нос и нахмурилась, чувствуя, как голова идет кругом. — Но у него нет денег, ты сам сказал. — Глупая ты девка. Я не гордый, мне не нужны миллионы. Где-то у Диего заначка есть, он же дом строит, откуда-то ведь деньги шлет. Пусть там мало осталось, пусть в сотню тысяч, пусть в пятьдесят — я и не претендую на большее. Флэтчер протер ладонью блестящую лысину. — Он заслужил это. Напомню, он тебя продать собрался. За выкуп от папаши-дипломата. И тебе конец, если он узнает, что ты солгала. Поэтому. — Он швырнул пивную банку в раковину. — Мы с тобой в одной упряжи, милая. Рената вскинула брови и скрестила руки на груди. — Продержись еще недельку. Будь ласковой, не спорь, не включай свет и не задавай вопросы. Не мешай ему спать и не мешай пить. А когда его время придет — я заберу деньги и исчезну, будешь кутаться в пледик полицейских, тяжело дышать и давать интервью. И никто в МАКУСА не посмеет обвинить тебя в том, что ты оплошалась после того, что тебе довелось пережить. Он подмигнул влажным воспаленным глазом. Рената сжала губы. — Как ты все придумал. — Годы практики, милая. — То есть, ты заберешь деньги, а я обрету славу беспомощной заложницы торговца людьми? — Да. Увидев на лице Ренаты недобрый знак, Флэтчер нахмурился. — Послушай меня, милая, — мягко сказал он. — Тебя не повысят за мой арест. Это проверка на прочность. И ты ее завалила. Вернешься на службу лузером еще большим. Быть слабым не стыдно. А вот быть глупым — непростительно. Сильные и глупые пусть лежат на диванах и ждут смерти, как некоторые. А слабые и умные пускай тихонечко скребутся в углу. Такие обычно и уходят с поля боя невредимыми. Запомни, даже если твоя жизнь не стоит ни гроша, это не значит, что ее нельзя выгодно продать. Темные глаза Ренаты, внимательные и выразительные, Флэтчеру не нравились. Вроде девчонка и напугана, вроде и безобидная, и простая, но что-то так и проглядывалось чужое, гнилое. — Ладно. Заболтала меня. — Флэтчер с кряхтением и скрипом суставов встал из-за стола. — А ты. Он серьезно, слишком серьезно, как для пьяницы, глянул на Ренату. — Без глупостей. «Почему ты боишься оставаться в этом доме?» — Рената не спросила, лишь провела Наземникуса Флэтчера взглядом. — «Почему я не боюсь?». После Флэтчера остался запах. И мусор. Брезгливо собрав мятые банки, Рената сунула их в мусорное ведро. Натоптанную грязь на полу смела щеткой в совок. Затем, вернув щетку и совок в кладовую, отворила дверь в комнату с телевизором и вошла. Диего привстал, когда она резко выхватила из его рук бутылку и выключила телевизор. На его примятом подлокотником лице отразилось сонное недоумение, которое с каждой секундой ожесточалось. — Я тебя прирежу, — процедил он, приподнявшись на локтях. Губы его едва двигались, словно говорить было больно. Рената с громким скрежетом сдвинула штору, впуская в темную комнату солнечный свет. — Для этого придется встать. Вставай. Роза Грейнджер-Уизли была недовольна. На ней было неудобное небесно-голубое платье без бретелей, которое то и дело приходилось подтягивать. Ноги отекали и дергались в судороге из-за неудобных туфель на высоком каблуке. Волосы были непривычно прямыми и сухими от утюжка. Лицо покрывалось испариной от слоя косметики: Роза так и чувствовала, что брови сейчас потекут. Пудра, скрывающая веснушки, была плотной и явно токсичной — косметику, любую, Роза не признавала. Короче говоря, Роза была недовольна тем, что выглядела хорошо. — Это издевательство над телом и личностью. Гендерная узурпация и потребительское отношение к женской красоте, — шипела она, цепляясь за руку спутника, чуть сильнее, чем требовал этикет, ведь иначе на каблуках было не устоять. — Веди себя естественно. — Я стараюсь. Но чувствую, что выгляжу смешно. — Ты выглядишь отлично. Расслабься. — Не могу расслабиться. — Расслабься. Если не очень в себе уверена, я — твой главный аксессуар сегодня. Роза задрала голову, глянув на президента Роквелла весьма скептически. И хотела было ввернуть что-то ироничное, но вздохнула. — Черт, ты и правда очень хорош. Президент Роквелл усмехнулся и повел ее вперед по вымощенной плиткой дорожке к шатру на тонких витых колоннах. Роза, сжав обе руки на его локте, как раз молилась, чтоб после острой судороги разогнулась левая нога. — Роквелл, никто не верит в то, что ты гетеросексуал, не надо трогать меня за талию. — Где у тебя талия? — Я сейчас не посмотрю на то, что ты — президент, а я — на каблуках. Так, руки выше, лучше вон, смотри какой паренек, ущипни его за попу. — Успокойся. — Ладно, я ущипну, а ты просто загадочно подмигни. Президент Роквелл схватил ее покрепче, помогая ступить на ступеньку. Дорога до шатра казалась бесконечной. Роза вертела головой, стараясь не смотреть под ноги и не думать о том, как ломает голеностоп. Множество гостей в пастельного оттенка одеждах, некоторые в старомодных мантиях и шляпах. У большого фонтана пели нимфы, у парящих под куполом шатра парили сотни свечей. На белых скатертях красовались нежные цветочные композиции и высокие многоярусные блюда с закусками. — Давно была на свадьбе в последний раз? — спросил президент Роквелл, наблюдая за тем, как невеста под аплодисменты обнимает одного из гостей. — Только на своей. — Твоя проходила так же? — Нет, мы с Евой нормальные люди. Отметили торжество вдвоем в боулинге, торжество на триста голодных родственников не устраивали, а на сэкономленные деньги закрыли ипотеку на дом. — Роза не была романтиком ни разу. — Нет, это все, конечно, красиво и мило, но как-то все не для меня. Я слишком сурова. — Не суровее Делии. Делия Вонг была похожа на снежную принцессу в пышном белом платье и с длинной кружевной фатой, тянущейся шлейфом по мягкой траве. Хрупкая и улыбчивая, она казалась кем угодно, но только не директором штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА. — Не ной, — шикнул президент Роквелл, когда Роза, чувствуя, что ноги начинают синеть, попыталась пожаловаться. — Ты просила провести тебя к Ли Вонгу. Я провел. Роза не стала спорить, лишь отыскала взглядом Ли Лун Вонга. Тот стоял у свадебной арки, неподалеку от дочери, держал в руке бокал с холодным шампанским и не сводил с них взгляда, выцепив из многих десятков гостей. — И то правда. Как думаешь, он станет говорить со мной? — Сегодня свадьба его дочери. Я бы не стал на его месте. Роза замялась. — Но он станет, — заверил президент Роквелл. — Почему? — Потому что ты пришла со мной. — Роквелл, ты осознаешь, что от вас обоих конфликтом веет просто на три штата в безветренную погоду? Господин президент отмахнулся и не ответил. — Кто знает о том, что ты ценитель мужской дружбы? — Может, никто, может, все присутствующие. — То есть, можно не косить, что мы пришли, как пара? — Коси. Иначе попросят на выход. Роза согласно кивнула. — Ладно, тогда давай косить под пару. Иди и напейся, а я приду через полчаса и буду тебя за это ругать. Президент Роквелл мотнул головой. — Я не собираюсь напиваться. — Не напивайся, нам еще сделать сэлфи для моей мамы. Хотя, если будешь слишком трезвым, она не поверит. Но лучше телефон оставь мне. — Зачем это? — поинтересовался господин президент. Роза подтянула на груди платье. — Бокал-другой за счастье молодых, и начнешь названивать своей неразделенной очкастой любви. — Даже не смешно. — Ничего смешного. Делия, заметив их, замахала рукой, сжимающей букет. — А что мы дарим молодым? — поинтересовалась Роза. — Сковородку или миксер? Сама спросила, но ответа не потребовала — не сводила взгляда с Ли Вонга, который остался у арки в одиночестве, пока его красавица-жена провожала группку волшебников за столик. «Или сейчас, или никогда», — подумала Роза и снова подтянула платье на груди. Разжав руку Роквелла, она выскользнула и, пошатываясь, направилась вперед. — Роза, — позвал господин президент. Роза обернулась и вскинула бровь. — Он запаролен. — Роквелл скупо протянул ей свой телефон. — На отпечаток пальца. — Да я ж без умысла, — заверила Роза, скрестив за спиной два пальца. — Не буду читать твои интимные переписки. — У меня нет интимных переписок. — Значит, будут. Не благодари. Чувствуя спиной тяжелый взгляд, Роза сунула телефон в сумочку и зашагала к арке. Мистер Вонг смотрел прямо на нее, дожидаясь. Стараясь не споткнуться и не подтягивать платье, чтоб выглядеть увереннее, Роза поднялась на помост. Мистер Вонг осталютовал ей бокалом. — Выглядите сногсшибательно. — Чувствую себя так же, — призналась Роза, пытаясь распрямить пальцы на ногах в узких туфлях. — Спасибо, мистер Вонг. — Значит, я все же был прав. Джон ваш спутник. — Президент Роквелл? Да. — Думал, вы предпочитаете женщин, — проговорил мистер Вонг. Роза коротко усмехнулась. — Сердцу не прикажешь. Разве что командным тоном президента Роквелла. Мистер Вонг протянул ей бокал. — Честно говоря, я думал, что Джон в свою очередь предпочитает мужчин. — Я продам душу, чтоб узнать, при каких обстоятельствах вы это узнали, мистер Вонг, — сжав тонкую ножку бокала, прошептала Роза в ухо отцу невесты. Мистер Вонг посерьезнел, отбросив лукавость. Роза отпрянула и, глотнув холодного шампанского, внимательно смотрела перед собой. — Тогда что же вам нужно, Роза? «Наконец-то». Они вышли из шатра. Мистер Вонг галантно приподнял для Розы развевающийся на легком ветру невесомый полог. Едва ли не со стоном упав на скамейку, Роза закинула ногу на ногу, чтоб хоть как-то облегчить тяжесть. — Хотела спросить вас о Ренате Рамирез. Мистер Вонг вскинул брови. — В день свадьбы моей единственной дочери? — Да. — Вы думаете, я настроен сегодня на ваши вопросы. — Президент Роквелл сказал, что вы не откажете помочь. Взгляд мистера Вонга скользнул в сторону. — Ну да, конечно. — Он улыбнулся коротко. — И что же вы хотели узнать о Ренате Рамирез? Я вам все рассказал в нашу прошлую встречу. Роза раскрыла сумочку-конверт. И достала блокнот, который раскрыла на коленях. — Вы сказали, что дело Ренаты Рамирез вас зацепило тогда. Вы возвращались к нему много раз. — Да, все верно. — Вы знали, что Рената Рамирез стала миллионером, построившим состояние на наркотиках, торговле оружием и финансовых махинациях? Мистер Вонг пораженно покачал головой. — Она стала правой рукой наркобарона, о котором есть статья на Википедии. Она баллотировалась в президенты Коста-Рики. Она не пряталась ни от кого. Но вы не смогли ее найти. — Я не знал этого. Роза вновь пошарила в сумочке и достала телефон. Потом присмотрелась, вернула телефон Роквелла на место и достала свой. Пощелкав по экрану, она повернула его к мистеру Вонгу. — Фотография от двадцать третьего года. Это дебаты перед президентскими выборами в Коста-Рике, а это — Сильвия Амаранта де Соледад Кармара, кандидат. А это, — Роза листнула дальше. — Видео с дебатов. Все в свободном доступе. — И что вы хотите сказать? — Вы не узнаете Ренату Рамирез в этой женщине? Мистер Вонг покачал головой с сомнением. И нахмурился. — Я не знаю. Столько лет прошло с тех пор, как она исчезла. — Пятнадцать. И это далеко не первое ее выступление на публике. Вы еще служили мракоборцем и вели дело об исчезновении. Как так вышло, что вы, лучший мракоборец в истории, не смогли найти Ренату Рамирез, а я сделала это за неделю? Я не обвиняю вас, мистер Вонг, — поспешила добавить Роза. — Но не понимаю. Она не пряталась. Черт, да я даже нашла ее профиль в социальной сети. Она вела блог. И у нее был канал на видеохостинге, о том, как проходят ее дни дома. Там было почти два миллиона подписчиков, и она с две тысячи семнадцатого года выкладывала безобидные видео примерно раз в несколько недель. Там видно, как менялись ее дома, ремонты, обстановка, финансовое положение и пейзажи за окном. Она всегда жила одна, никогда не пряталась, она не умеет готовить, исповедует минимализм, любит фикусы, собирает нишевую парфюмерию, в последние годы жила с сиамской кошкой — я узнала это за ночь, просто посмотрев ее видео. Почему ее никто не нашел, если она не пряталась? Мистер Вонг смотрел на Розу не то с восхищением, не то с презрением. — Вы самая настоящая ищейка. Вот уж точно талант. — Почему ее никто не нашел? Ее вообще искали? — Вы хотите сказать, что преступница, правая рука наркобарона, вела блог, снимала видео и не пряталась? — Именно это и хочу сказать. Она не пряталась. Но никто в МАКУСА ее не искал. — Это ложь. Роза мотнула головой. — Тогда почему вы не нашли ее, мистер Вонг? Президент Роквелл назвал вас лучшим мракоборцем в истории. — Джон умеет льстить. — Зачем ему льстить конкретно вам? Мимо прошли гости. Мистер Вонг им приветливо улыбнулся, как ни в чем не бывало перекинулся с высокой волшебницей в серебристой мантии любезностями и, стоило гостям направиться к башенке из бокалов, вновь глянул на Розу. — Спустя несколько лет после ее исчезновения, на службу пришел Джон Роквелл. Он ничего не знает о Ренате Рамирез. Он не знал до моего визита, что кто-то из мракоборцев пропадал без вести. Никто из его людей не знал. Почему? Если бы была информация, если бы у этого дела не оказалось такого ничтожного срока давности, Ренату Рамирез бы нашли, — выпалила Роза. — О Ренате Рамирез нет в архиве ничего, а значит, все данные о ней пропали не вчера, не сегодня и не год назад. А сразу, потому что в тринадцатом году Роквелл пришел на службу, и дела уже не было. — Почему вы задаете эти вопросы мне? — холодно спросил мистер Вонг. Его гладкое лицо не исказилось ни каплей гнева. — Насколько я помню ваши же слова, эта Рената подчищает память о себе. — Потому что вы единственный, кто о ней помнит. Притом, что она действительно подчищает память о себе. Опыт подсказывал Розе, что сейчас ее выгонят с торжества. Неизвестно, выгнал бы ее мистер Вонг пинком под зад или крепким словцом вслед, если бы на скамейку между ними, комкая пышное платье, не плюхнулась Делия. — Мамы нет? Мистер Вонг покрутил головой. — Нет. Делия нагнулась, задрала юбку и стянула с ног туфли на тонких каблучках. — Я ждала это вечность, — простонала она, потирая отдавленные ноги. Затем, спохватившись и вспомнив, что она не только страждущая от неудобной обуви невеста, но и директор штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА, посерьезнела. — Ты уже знаком с Розой? Роза на всякий случай улыбнулась. — Она наш большой друг, — сказала директор Вонг. — Разоблачение Эландеров — ее заслуга. — Не сомневаюсь, — проговорил мистер Вонг, глядя на Розу в упор. Сунув блокнот в сумочку, Роза поспешила удалиться, пока мистер Вонг, вновь оставшись с ней наедине, не решил закрыть ей рот заклинанием. — А не видела моего кавалера? — Роза огляделась. Делия, сжимая туфли в руке, обернулась и пожала плечами. — Где-то ходит. Слушай. — Делия взяла Розу под руку. — Не для протокола, как женщина женщине. Вы правда вместе? Роза фыркнула. — Мы анатомически друг другу не подходим. Делия хотела бы задать уточняющий вопрос, но тактично смолчала. До конца торжества бесить мистера Вонга она не осталась. Молодожены, под аплодисменты и торжественное закидывание розовыми лепестками, трансгрессировали не то в медовый месяц, не то просто подальше от гостей. Гости потянулись обратно в шатер, праздновать, но президент Роквелл, поймав взгляд спутницы, попрощался с гостями и покинул праздник. — До сегодняшнего дня, я хотела назвать книгу «Большая афера Альбуса Северуса Поттера», — промакивая салфеткой помаду на губах, сообщила Роза, когда они шагали по ночному Бостону. — Но теперь понимаю, что речь не только об Але. Здесь большая афера МАКУСА. — В смысле? — Президент Роквелл нахмурился и протянул Розе картонный стакан с кофе. — Ли Лун Вонг. Пиздит как дышит. Они сели на ограждение фонтана в сквере. Роза вытянула натруженные неудобными туфлями ноги. — Я не понимаю. Он быстро вспомнил Ренату Рамирез. И сейчас включил заднюю. Ни на один вопрос не ответил, пиздит, что ничего не помнит, ничего не знает. Как будто он сначала хотел избавиться от тайны, которая его гнетет годами, но не ожидал, что я буду копать глубже. — Думаешь, врет? — Врет и плохо врет. Пока складывается такое впечатление, что исчезновение Ренаты Рамирез было нужно МАКУСА. А Вонг взял на себя задачу подчистить следы. Может такое быть? Президент Роквелл вздохнул. — До прихода Айрис к власти всякое могло быть. Время было такое. Может и могло так выйти, спорить не буду. — А что было в МАКУСА до прихода Айрис? — Коррупция. Торговля должностями. — А могла Рената Рамирез узнать что-то неположенное? — Я не знаю. Могла. Я тоже узнавал в свое время, но не исчез же. — Хотя Вонгу это бы понравилось, — подмигнула Роза. — Колись, что у вас за конфликт? Президент Роквелл приспустил галстук у шеи. — Никакого конфликта. Скорее это Ли думает, что я спустя тридцать лет сплю и вижу, как бы поконфликтовать. — Ты подсидел его, я права? — Как сказать. Я не играл против него никогда. Для Ли и со стороны могло казаться, что я его подсидел. Но я просто хотел честно выполнять свою работу, а не думать, как бы насолить своему учителю. Роза заправила непривычно гладкие волосы за ухо. — Он завидует тебе? — Вот опять эти кулуарные заговоры. — Президент Роквелл закатил глаза. — Да, завидует. И завидовал тогда. Но служба показала, кто из какого теста. Ли был хорошим опытным мракоборцем, но в один момент я оказался чуть менее опытным, но чуть более крепким. — И вот пошла вражда. — Это не вражда. Это то, как должно быть. Если ученик не превзошел учителя, значит учитель плохо учил, а ученик плохо учился. Я тоже учитель, и спокойно, с гордостью говорю, что Делия, моя бывшая ученица, лучше меня. — Да ладно? — Да. Она талантливая волшебница, честный служащий, и у нее, в отличие от меня, больше мягкости и терпения. Раньше говорили, что Роквелл выбивает показания. Про Делию такого не говорят. И Иен Свонсон, мой нынешний ученик, гораздо толковее меня в мои двадцать три. И он однажды превзойдет меня. Разница в том, что мне от этого не завидно, а гордо. А Ли хотел быть всегда первым и во всем первым. — Я не понимаю мотивацию Ли мне пиздеть, если он сам же вывел на след Ренаты Рамирез. Неужели он действительно не думал, что я буду искать и найду? Президент Роквелл пожал плечами и зацокал пальцами по картонному стаканчику. — Я не знаю, что тебе сказать, Роза. Ли хороший мракоборец. Хитрый, сам себе на уме, честолюбивый, но не подлец. Понимаю, что он накрутил чего-то в прошлом. Не понимаю, зачем. — А Делия? Может что-то знать? — Нет. Я никогда не смотрел на Делию через призму ее отца. Она всегда была Делией Вонг — моей ученицей, а не Делией Вонг — дочерью легендарного Ли. Если Ли скрывал информацию о пропавшем мракоборце, то вряд ли бы делился с Делией. — Потому что она тут же рассказала бы тебе. — Нет. Потому что Делия другая. Она никогда не вешала на себя медали, предпочитала быть в тени, но много и честно работать. Поэтому я взялся ее учить. Тише едешь, дальше будешь. Роза стянула туфли и опустила гудящие ноги на холодную тротуарную плитку. — То есть, чтоб попасть к тебе в ученики, нужно быть тихоней? — усмехнулась она. — Нет, конечно. В одних меня цепляет усердие и скромность. В других вижу лидеров, которых нужно просто направить. — А что увидел в тебе Ли Лун Вонг? Президент Роквелл просто ответил: — Конкурента. Роза задумалась, лениво наблюдая за тем, как на легком майском ветру колышатся ветви молодых деревьев. «Насколько выгодно держать на привязи правую руку наркобарона? Насколько выгодно знать тайну ее прошлого?» — думала она. — «Зачем было выдавать тайну мне?». Вот уж точно. Большая афера случилась задолго до таинственного исчезновения Альбуса Северуса Поттера. — Что будешь делать? — поинтересовался президент Роквелл. Роза повернула к нему голову. — Колоть Ли больше смысла не вижу. Он лжет, вряд ли признается. А вот Альбуса можно начинать прижимать к стенке и спрашивать. Поэтому буду возвращаться домой. — А он расколется, думаешь? — Я тебя умоляю, за бутылку — еще и сам за собой все запишет. — Он продолжает пить? — Как свинья. Президент Роквелл цокнул языком. Роза поднялась на ноги, вновь обула туфли и, пошатываясь, выпрямилась. — Скажи, насчет той виллы в Сан-Хосе. Ее закрыли ведь защитным барьером? — Да. — Про это можно писать? Президент Роквелл пожал плечами. — Пиши. — Нет, правда. Не хочу тебя подставлять. — Пиши. О том, что миссия не удалась, все уже знают. Роза кивнула. Одернув платье и тут же подтянув на груди, она сжала сумочку. — Спасибо за помощь, господин президент. Господин президент благосклонно кивнул. Глядя вслед Розе, которая, привычно скрывшись в тени от света фонаря, трансгрессировала, он вздохнул и опустил тоскливый взгляд в телефон.

***

Глядя на то, как завывающий сквозняк задувает парящие под потолком свечи, Доминик рефлекторно поежилась и натянула рукава водолазки пониже. В старом мэноре было холодно. Слишком холодно. Доминик бывала в родовом гнезде Малфоев раз не больше, чем было пальцев на одной руке. Это место она, повторяя сценарий Астории, ненавидела: оно было темным, холодным и неприветливым к ней, такой непохожей на члена благороднейшего и древнейшего семейства. Когда-то после войны, Доминик знала, Малфой-мэнор был музеем. Но недолго — мало кто из посетителей приходил сюда исключительно прикоснуться к истории того страшного времени, когда за длинным столом в этих стенах собирались Пожиратели смерти во главе с Темным Лордом. Неудивительно, что вскоре древнее родовое гнездо было испорчено: замшелые стены покрывала с трудом оттираемая краска, внутри виднелись следы поджогов, стол, тот самый, и вовсе был уничтожен в труху заклятием. Неудивительно, что музей вскоре прекратил свое существование, а мэнор вернулся к законным владельцам. Тогда-то Драко Малфой, невзирая на темное прошлое и недобрые воспоминания, витавшие в извилистых коридорах, перебрался сюда в одиночестве и остался навсегда. Однако мэнор все еще напоминал музей. И пах музеем — пылью и влагой. Он был огромный и удивительно неуютный, состоял из множества коридоров, в которых не было ничего. Голые каменные стены, ковровая дорожка на холодном полу, изредка одинокий портрет в раме. Более ничего. Коридоры соединяли комнаты, куда более похожие на жилые, однако такие же неуютные: темный камень, мебель из черного дерева, закопченные огромные камины, потертый антиквариат и книги, целое море книг. Даже спальня Скорпиуса, единственное пятно света на этом угрюмом полотнище, была тяжелой для того, чтоб проводить там ночи. Не спасало ни цветастое постельное белье, ни теплый ковер, ни сам Скорпиус с левой стороны кровати — было холодно, сыро и неуютно. И безумно, безумно скучно. Доминик, на четвертые сутки вынужденного переезда, изнывала так, что всерьез задумалась о побеге. Она устала мерзнуть, устала скучать и ощущать себя инородным телом в мрачном великолепии. Шагая по одному из длинных пустых коридоров, она слушала собственные шаги и поглядывала на картины. За ней, выглядывая из рамы, следовала какая-то давняя родственница Малфоев: светловолосая, немолодая и с лицом, застывшем в легком презрении. Родственница явно не доверяла рыжеволосой гостье. Она покидала свой портрет у рабочего кабинета и следовала за ней всякий раз, как Доминик выходила из спальни Скорпиуса. Перемещалась из картины в картины, не сводила взгляда, и не отставала — наверняка боялась, что эта невестка что-то украдет. «Малфои не доверяют своим невесткам», — сказала ей как-то Астория. — «Так что не пытайся быть милой — так тебя съедят и не подавятся». За четыре дня в Малфой-мэноре Доминик поняла свекровь так, как не пыталась понять ранее за десять лет. Родственница из портрета шастала за ней повсюду, перебиралась в портреты других Малфоев, шептала им что-то, и снова грозным дозорным следовала за Доминик. Доминик уже и сама чувствовала себя так, будто что-то в этих стенах ворует. Она отыскала кухню на первом этаже, сразу в конце длинного, опоясавшего холл коридора. Отыскала скорей интуитивно — чем ближе к кухне, тем теплее было в коридоре. Открыв дверь и робко заглянув, Доминик выдохнула от жара, который тут же обдал лицо. На огромной печи грелись тяжелые сковороды, трещали поленья в очаге, на вертеле крутился большой румяный окорок, свистели чайники, а дюжина крошек-домовиков трудилась, не покладая рук так, словно ужин готовился не на пятерых человек, а на пятьдесят дорогих гостей. Один из домовиков, увидавших Доминик, всплеснул руками, выронив котелок. Эльфы тут же побросали работу и повернули голову к двери. Доминик зажмурилась от их аханья. — Я просто хочу что-нибудь делать, — она замахала руками, успокаивая разгневанных домовиков. — Осквернительница крови хочет отобрать работу у честных слуг Благороднейшего и Древнейшего Семейства! — Да не хочу я отбирать работу, вы меня и не заставите оттирать казаны, — возразила Доминик. — Просто что-то приготовить, немного… — ОСКВЕРНИТЕЛЬНИЦА КРОВИ ХОЧЕТ ОТРАВИТЬ ХОЗЯЕВ! — запищали эльфы. Доминик тяжело вздохнула и закрыла лицо рукой. — Блядь, дайте мне два стакана муки, воду и какое-нибудь старое ненужное варенье, и все, я никого не трогаю и никому не мешаю… Но крохи-домовики подняли такой шум, восприняв это как личное оскорбление, что Доминик выскочила за дверь и, захлопнув ее, вздохнула. Да еще и вздрогнула, когда перед собой увидела человека, бесшумно дожидавшегося ее за дверью. Мистер Малфой был одновременно и очень похож на Скорпиуса, и крайне нет. Его серые глаза смотрели на Доминик сверху вниз внимательно и малость снисходительно, заставляя ту чувствовать себя так, будто на этой кухне действительно что-то пыталась стащить. — Я, — замялась Доминик. — Я хотела приготовить что-то? — Зачем? «Чтоб ты меня караулил под дверью и спрашивал», — подумала Доминик, но ответила вежливо и даже своего рода девизом семейства Малфой: — Просто потому что могу. Мистер Малфой медленно перевел взгляд на дверь. — И тебе не разрешили домовые эльфы? — спросил он чуть с насмешкой. «Вот что тебе ответить, если ты уже считаешь меня дурой?». — Вроде того, — Доминик заставила себя мило улыбнуться и смущенно опустить взгляд. «Благодари Бога, что меня выгнали домовики, иначе ты бы от моего пирога срался так, что сломал канализацию, уж поверь мне», — глядя вслед свекру, думала Доминик. Нервы сдавали. Доминик направилась обратно в спальню — единственное место, где не чувствовала на себе внимание портретов. Гадая, как Скорпиус здесь жил и рос, не свихнулся и не озлобился, она ускорила шаг, уже практически убегая от любопытного портрета родственницы Малфоев, которая появлялась в каждой следующей картине и не отставала ни на мгновение. Закрывшись в спальне, как в бункере, Доминик упала на кровать. «Неужели это навсегда?» — думала она с ужасом. И Скорпиусу не сказать — они в доме его отца, не до жалоб. Да и Скорпиус не поймет. Он не чувствовал себя как в клетке. Он был дома.

***

Скорпиус Малфой стоял на балконе квартиры на Шафтсбери-авеню, курил и трясся. — Я предлагаю что-то решать с инквизиторами, потому что я больше не вывожу жить в мэноре! Я сидел на ограждении балкона и насмешливо наблюдал за его дергающимся глазом. — Все настолько плохо? Скорпиус сделал неопределенный жест сигаретой, развел руками и выругался. — Понял тебя, брат, — кивнул я. — Отец хоть молчит все время. Да, нагнетает, но молчит. Но прилетели дед и бабуля из Франции. Вот здесь и начался пиздец. Скорпиус ссутулился и глянул вниз, стряхивая пепел на головы прохожим. — Оказывается, я все не так делаю. Я не так работаю, не там работаю, не там живу, неудивительно, что пришлось наконец уехать из магловского квартала. Ах да, мне скоро сорок, а у меня нет детей. Угадай, о чем мы говорим за обедом. Всегда. Каждый. Блядский. День. Я сочувственно вздохнул. — Слушай, ну, хочешь, я тебе на месяц-другой одолжу Матиаса, если вопрос вашего комфорта в мэноре — в наличии детей? И тут же сам рассмеялся, лишь представив, как мой юный дебошир с повадками императора Нерона и дворовой сальвадорской шпаны создаст Малфоям культурный шок, ужас и истерику. — Дед всегда был за меня во всем и всегда. Но вбил себе в голову, что не дождется правнуков, а потому, внук Скорпиус, и ты, жена внука, идите нахуй и родите мне срочно на позавчера. — А вы будто не хотите. Мы переглянулись. — Вы вообще пытаетесь, прости за вопрос? — спросил я. Скорпиус махнул рукой. — Конечно мы хотим и пытаемся, но они думают, что это так просто! Я хлопнул его по плечу. — Я тебе не рассказывал о моих неудачных попытках зачать сына? — Про багажник, псов и тестя с секатором? Я думал, шутил. Поймав мой серьезный взгляд, Скорпиус улыбнулся. — Прости. Сочувствую. — Я это не к тому, чтоб ты посочувствовал. А к тому, что забей на всех. Это касается только тебя и Доминик. Поэтому и меня можешь не слушать. Скорпиус кивнул и опустил окурок в блюдце. Мы постояли молча некоторое время, наблюдая за тем, как внизу гудит жизнью столица. Скорпиус хотел что-то сказать, я так и чувствовал, а потому молчал, дожидаясь. — Говори уже. — В итоге не вытерпел. — Неужели так будет теперь всегда? Всю жизнь бегать от инквизиторов. За новыми документами, от дома к дому. Жить и думать о том, что кто-то подозревает и спрашивает себя: «А почему они не стареют?». Знать, что всегда будет кто-то, кто захочет отобрать философский камень. — Скорпиус сглотнул ком в горле. — Как жить с этим всем? Я поджал губы и дернул плечами. — А в двадцать лет это казалось приключением. — Кто же знал, что в тридцать это будет наказанием. — В сорок, Малфой. В скоро уже сорок. — Пиздец. Как быстро ты вырос, Альбус Северус. И не поспорить. — Да уж, — протянул снова Скорпиус. — Времена меняются. — Да нихрена не меняется. И вот мы снова здесь, на Шафтсбери-авеню. Я умный неудачник, а ты грустный авантюрист. А Луи на работе в больнице. И нас пасет инквизитор. Все как раньше. Только мозгов побольше стало. — Я косо глянул на друга. — У одного из нас так точно. — Ал, — проговорил Скорпиус, вернув мне зажигалку. — Я впервые в жизни не знаю, что делать. И не могу. Я не знал, что ему ответить. Но ответить нужно было. — Это неплохо. — Неплохо? — Если не знаешь, что делать, то как минимум не сделаешь еще хуже. Расслабься. Тоже затушив сигарету, я выдохнул дым изо рта. — Да, мы в дерьме. Да, нас ищут. Но десять лет назад это вдруг закончилось. И сейчас закончится. Нужно переждать. А если прям совсем будет тяжко… что ж, мигрируем в Мексику. — Почему туда? — Там деревня. Хрен кто найдет. Я почесал затылок. — Правда, мне на входе ноги переломают… но это уже издержки. — Ох, нет. Тебе нельзя без ног, тебе ими за пивом ходить, — серьезно сказал Скорпиус. — Ладно, я так просто поныл, чтоб ты не чувствовал себя одиноко в своей безысходности. Придумаю что-то. Потом. — Давай. А то нам нечего будет разгребать в шестьдесят лет. — Благодарю за исключительную веру в меня. Я склонил голову. — А что Тервиллигер? — внезапно пришел вопрос на ум. Скорпиус махнул рукой. — Стабильно «я вас не понимаю, Малфой». Ничего. Сейчас жопа горит у всех, после того, что международная миссия на вашей этой вилле с инферналами провалилась. Мракоборцы на карантине, на панике. Задружусь с Тервиллигером заново, работы предстоит много, чтоб не допустить паники. — Скорпиус задумался. — Нам, конечно, очень не помешал бы общий враг. Но тот редкий случай, когда мы с МАКУСА в тесной связке. К Роквеллу не придерешься. Я фыркнул. — Вот как знал, что он не вышел на пенсию. Мракоборцы вообще это не умеют. — Так он и не мракоборец уже. — Как так? — Ал, он как бы президент. Я выронил зажигалку из дрогнувших пальцев. — Президент? Скорпиус закивал. — Ты что, газеты не читаешь? — Я тебе не верю. Знаете, бывают очень эмпатичные люди, которые искренне чувствуют других, радуются их победам, как своим, поддерживают и улыбаются вслед прошлому? Вот я вообще не из этих. — Да ты, блядь, издеваешься! — взвыл я в голосину. — Нет! И в злости швырнул зажигалку далеко на улицу. — То есть, пока я здесь из говна и палок делаю пластырь для душевных ран, после того, как он меня послал в аэропорту… — Это ведь ты его послал. — Это неважно! То есть, я страдаю, а он поднялся! Старый пидор! Не так это должно работать в мире. Если мне плохо, плохо должно быть всем вокруг. Даже хуже, чем мне, чтоб я мог поддерживать себя злорадством. — А Эмилия Тервиллигер случайно Нобелевскую премию не выиграла? В области хуескакания? Нет? Странно! Почему им хорошо без меня? Какое они имели человеческое право вообще быть счастливыми без меня? Чем больше я знал людей, тем больше понимал, что умру в одиночестве. Или максимум с Диего в одном доме, будем сидеть вдвоем и ненавидеть всех вокруг. Особенно американцев, служащих правопорядка, гомосексуалистов и власть. — Это немыслимо! Я подарил ему всего себя, свою невинность… — Ал, какую невинность! — Скорпиус затолкал меня обратно в комнату. — Духовную. Блядь, молчи вообще. — Я дернулся вперед. — Он должен страдать, скучать, грустить, а он взял, и выиграл выборы. Мразь. Это же бесчеловечно! Да я же специально, превозмогая себя, на минуточку, не изменил номер телефона, чтоб он звонил, унижался и просил вернуться! Но, правильно, зачем нужен тот, кто отдал всего себя, когда есть избиратели. Правильно, лучше лишний раз вернуться в дом с инферналами, чем в меня. В мою жизнь. Че ты ржешь, конь-альбинос?! Чувствуя себя проржавелым промежуточным звеном, я совсем сник. — Позволь уточнить, — улыбнулся Скорпиус. — Ты обиделся… — Я не обиделся. — … на то, что Роквелл после твоего отказа не спился, не вздернулся, а добился заслуженного успеха? Я взглянул на Скорпиуса серьезно. — Малфой, я что-то не чувствую, что мы друзья. — Но ты же сказал ему: «Нет»! — Мое «нет» значит «нет» только если у меня в руках нож! И ты туда же. Непонятливые придурки, Боже, с кем я общаюсь в этой жизни. Взрослая жизнь — это когда ты способен сходу найти повод для грусти и впасть в депрессию по щелчку пальцев. С ощущением того, что мои чувства стоят дешевле упаковки лаврового листа, я вернулся на площадь Гриммо. Причем, годы спустя, когда писались эти строки, я не мог вспомнить, почему меня так разорвало от гнева. Это была кратковременная ослепляющая вспышка, ни о чем и ни с чего, но меня, как подростка, расплавило яростью от того, что где-то кому-то хорошо без меня. Вдобавок, я всегда был хорош в накручивании себя до предела. А потому вернулся в мрачный дом Блэков с настроем того, кто сейчас забьется под кровать и тихонечко грустненько издохнет. Издыхать в одиночку не хотелось, а потому я походил по комнатам, нашел Сильвию на первом этаже, засевшую за бумагами с ручкой и калькулятором, молча зашел и упал лицом в диван напротив нее. Сильвия молча перелистнула скрепленные скобой бумаги. Я поерзал носом в пахнущей плесенью подушке и испустил мученический вздох. Не дождавшись внимания, такого необходимого сейчас, я привстал и швырнул диванную подушу в Сильвию. — Да оторвись ты от своей макулатуры, кобра проклятая! Сильвия пригладила растрепанные подушкой волосы. Отложила бумаги и послушно на меня взглянула. — Что-то случилось? — нарочито мягко спросила она. — Ничего. — Я буркнул и отвернулся. — Хорошо. Бумаги снова зашуршали. Палец быстро тыкал по кнопочкам калькулятора. Я снова повернулся. — Диалог. Ты должна быть понимающей. — Я что-то тебе должна, Поттер? — Видит Бог, я пытался общаться с тобой по-человечески. Сильвия снова отложила бумаги. — Хорошо, еще раз. Что-то случилось? Я скорбно прикрыл глаза. — Тебе не понять боль, которую причиняют мужчины. Сильвия глянула на меня долгим томным взглядом. Мне стало неловко. — А, ну да. — Я сел на диване. — Хочешь поговорить об этом? — Поттер, я считаю налоги! — Так и скажи, что сердца у тебя нет, не прикрывайся цифрами. — Знаешь, когда ты сидел без дела и бухал, мне было удобнее. — Сильвия глянула на меня поверх бумаг. — Это был намек. Но мне так хотелось поговорить и пожаловаться. Поэтому я прищурился и решил, что Сильвия все же больше враг, чем человек. — Ты просто гомофобная сука. — А ты разве гей? — Нет. — Договорились. — Сильвия снова начала считать что-то, записывая следом в старую тетрадь. — Между прочим, почему, думаешь, я после всех твоих провалов не увольняла тебя из офиса картеля? — Потому что харизматичный и гибкий сотрудник? — Потому что ты жил с мужчиной и очень мило этого стеснялся. Просто эстетическое удовольствие, как цветок в горшке. Я совсем сник и, обозвав Сильвию как-то, уже не помню как, вышел из комнаты. В узком темном коридоре снова тошнотворно пахло едой. Кикимер что-то жарил: я слышал, как шкварчит раскаленное масло, как двигается сковорода по закопченной решетке плиты, как скребет ее толстое дно деревянная лопатка, переворачивая мясо. Расслышал даже звук, неприятный, с которым пальцы домовика зачерпнули щепотку соли (как по наждаку ногтями), и вдруг громкий шелест страниц позади. Писк калькулятора, скрип ручки по бумаге, цокот голубиных лапок по подоконнику, шепот портретов на стенах. Стук, стук, шелест, скрежет, стук, скрип, шепот, стук… Это вдруг появилось из ниоткуда, распылилось вокруг и звучало заезженной пластинкой изо всех щелей. Секунды тянулись — я пытался разделить эту симфонию шума на звуки и понять, откуда что гремит, почему так громко, как сделать тишину, хоть на миг, хоть на чуть-чуть, прежде, чем взорвется голова. Все закончилось так же резко, как началось — я слишком плотно зажимал уши, не иначе. Звуки исчезали, словно кто-то медленно прокручивал бегунок громкости радиоприемника. И вдруг коридор сотряс еще один звук, неутихающий. Он растворялся в симфонии шума, и я почти не сумел его отделить, и вдруг прозвучал снова. Стук. Сильвия выглянула в коридор. И косо глянула на меня. Значит, не показалось. Стучали. Мы переглянулись. — Спрячься. — Я затолкал Сильвию обратно в комнату. И зашагал навстречу двери, которая, казалось, заходила ходуном. За спиной появился Кикимер, отвешивающий поклоны невесть кому. Я, чувствуя манящий острый запах, облизнул воспаленную десну, сжал дверную ручку, нацелил перед собой палочку и толкнул дверь. На меня с порога смотрели. Но не нападали. — Папа, — быстро опустив палочку, сказал я рассеянно. И, спохватившись, сомкнул челюсти, скрывая зубы. — Я все объясню.