***
Это было одно из самых странных чувств. Я вернулся в дом, где вырос, где жил и был счастлив, с настроением Альбуса, который целую вечность назад жался у кованных ворот роскошной виллы и благодарил Бога за то, что похожий на ангела белокурый подросток вышел на балкон и приказал охране не стрелять. Мне было стыдно за это чувство. Поттеры не заслуживали того, чтоб я с кислой миной ходил по их дому и грезил о побеге. Я даже не понимал, откуда у этого стыда растут корни. Мы не ссорились с родителями, просто в один миг перестали общаться. Я сделал все для того, чтоб во мне разочаровались и мне было неловко с ними. Я ждал вопросов, они все еще ждали ответов. Дом, где я вырос, был чужим: я не знал где что лежит, мне неудобно было ходить по нему и чувствовать взгляд мамы спиной. Я не знал, что здесь делать и как коротать время. Мама пыталась со мной говорить так, будто я вернулся на каникулы. Я также и отвечал: вежливо, наигранно бодро, быстро. И получалось у нас плохо. Паузы тянулись, говорить было не о чем. Она понимала, что я не на каникулы вернулся. Вдобавок, Поттеров в доме оказалось больше, чем я расчитывал. — Тебя выпустили? — Лили поздоровалась сухо, быстро и настороженно. — Да. — Понятно. И закрыла дверь своей бывшей спальни. Хоть один нормальный искренний родственник. К вечеру первого дня я порядком устал от количества родни, которая увеличивалась в геометрической прогрессии. — Да, ты очень сильно милый, ребенок… маленькие люди, очень милые да, такое солнышко. — По мне прыгал трехлетний племянник, тянул меня за футболку и качался. — Все, давай, иди. Я стянул племянника на пол и подтолкнул к двери. Племянник, грызя игрушку, потопал вперед. — Это же твой племянник, — попенял легонько отец, когда мы сидели на кухне. — Не кривись так. Мама поставила на стол поднос с чайником и сливовым джемом, запахнула кофту и села рядом. — Дети милые, когда они далеко, — пришлось признаться. — Я чайлдфри. — У тебя у самого ребенок. — Двое. — Тем более, — кивнул отец. — Как двое?! Я замер, с чашкой у рта. Уставился на свои пальцы и пересчитал детей. — Ну да, двое. Родители переглянулись в явном ужасе. — Когда ты… — Так получилось, — отмахнулся я. — Ал! Я замахал руками. Мама цокнула языком и закрыла лицо рукой. Но я оказался хитрее, а потому усадил рядом с собой старшего племянника — при ребенке на меня орать не будут. Я не любил детей. Таким уж был человеком и считал всех прочих малолеток, кроме своих, теплицей инфузорий. Я не умел ладить с детьми, потому что не воспринимал их маленькими и беззащитными. Маленький Матиас не слезал с рук Финна, чему я был несказанно рад. Мой отцовский максимум заключал в том, чтоб не давать сыну облизывать розетки и не давать Финну вырезать семью девочки из младшей группы детского сада, которая посмела ударить Матиаса по голове пластиковой лопаткой. Матиасом занимался крестный, потом занимался дед. С Шелли было просто — она, умудренная наукой гетто, не капризничала, не ныла и не создавала проблем в принципе. И тут бы сказать, что мой лимит на восприятие детей переполнен, но ко мне прилип старший сын Джеймса — лохматый мальчишка, которому было что-то около девяти лет. — Круто, мощно, — кивнул я, когда мальчишка показывал мне свой пластмассовый игрушечный пистолетик. — Сейчас покажу свой… — Альбус! — рявкнул отец, примчавшись тут же в гостиную. Я быстро сунул девяносто вторую Беретту за пояс. Племянник успел увидеть рукоять, восхищенно ахнул, но дедушка Гарри поспешил конфисковать у меня пистолет. — Дашь пострелять? — прошептал племянник. — С ума сошел? — вразумил я. — Детям это не игрушка. Взрослым тоже. Это опасно, руки отстрелишь, и тебя в Хогвартс не возьмут.***
— Давай, шмаляй, пока дед на работе, — прихлебывая из фляги бурбон, махнул рукой я. — В дерево. — Альбус! — Мама высунулась из окна и проорала на всю Годрикову Впадину мое имя. — Мама, он не заряжен! — рявкнул я в ответ. — Эй, — обиделся племянник. — А ты думал, вошь, я тебе доверю патроны? А если ноги отстрелишь? Или, что хуже, украдешь обойму? Я забрал пистолет. Племянник насупился, но побежал за мной в дом прилипчивым хвостиком. И от этого хвостика было не отделаться, даже когда я, наплевав на режим безвылазного сидения дома, сбежал на работу в супермаркет. — Смотри и запоминай науку, — наставительно сказал я, покручивая кресло за кассой, на котором сидел навязчивый родственничек. — Штрих-кодом к экрану, чтоб пикнуло. Если не пикнет, зови старшего кассира. — Но можно прижать сильнее. — Зови старшего кассира, есть регламент, никакой самодеятельности. Давай повторим азы. Что надо говорить, если пришел покупатель, а у него товар тяжелый, пак бутылок, скажем, и тебе надо его как-то тянуть к кассе? — Я после операции, мне нельзя тягать тяжести. — Молодец, — кивнул я. И поднял взгляд, услышав негромкие шаги. — О-о-о, лезь под кассу, человеческий детеныш, эта пожилая бездетная женщина тебя сейчас украдет. Сильвия косо глянула на меня, затем на ребенка. — Что за мальчик? — Прибился в метро. — Дядя Ал, — обиделся племянник. — Сиди. Я обошел кассу и приблизился к Сильвии. — Все тихо? — спросил я. Сильвия глянула на меня, как на очень бюджетную версию Джеймса Бонда. — Полный зал людей, ты почему не за кассой? — Учу стажера. — Это же ребенок. — И что? Сильвия скрестила руки на груди. — Другой вопрос тогда. Ты что здесь делаешь, когда надо отсидеться и не вылезать? Я потупил взгляд. Как объяснить, что я готов работать сейчас хоть за еду, хоть за идею, лишь бы не сидеть в Годриковой Впадине и не слушать бой часов на башенке ратуши? — Не могу я сидеть без дела, — сказал я негромко, когда дал команду племяннику пересчитать пакеты, а сам отошел с Сильвией в подсобку. — На стену лезу. — Совсем тяжко? Я ожидал ехидного напоминания о том, что когда-то у меня довольно неплохо получалось не делать ничего. Но Сильвия была явно не в настроении для подколов. — Ага. Есть работа? Давай я конкуренту склад сожгу. — Этикетки доклеил на спиртное? Я потупил взгляд. — Ну как я этим займусь у родителей дома? — Поттер, какой ты сложный, — простонала Сильвия. — Ладно. Забирай ребенка и иди отсюда. Работу не дам, дам пищу для размышлений. Роза покинула МАКУСА. Я вскинул бровь. — Значит, или что-то нашла, или не нашла ничего. Вот и гадай. — Не надо гадать. Просто реши. — Я? Нет, ну мне это нравится! Я присел на ящики и глянул на Сильвию снизу вверх. — В смысле «реши»? Она цокнула языком. — Да просто подсядь к ней и сотри память. Забери записи и будь свободен. — И все? Сильвия снова фыркнула и одернула закатанные рукава белой рубашки. — А ты ждал какой-то схемы, многоходовки? Дьявольского плана? — Ну. — Я задумался. — Да. Черт, ну потому что это Сильвия. Потому что она всегда идет по сложному пути. И вдруг так просто. Я начал понимать, что она и не пыталась брать инициативу в деле Розы на себя. — То есть, ты пришла решить проблему моими руками. Встряла ты, а разгребать мне. — Встряли мы оба. — Из-за тебя. — Повтори. Надо поработать над собой и перестать пригибаться под ее тяжелым взглядом. Потому что уже не смешно — заставляет меня чувствовать себя в своей жизни на птичьих правах. — То есть вот так просто? Просто стереть память? — Да. Я все еще ждал уточнений. — Да, Поттер, просто стереть память. — Сильвия начала терять терпение. — Одним заклинанием. Нет, ну если тебе не хватает драмы, можешь попытаться пригрозить ее семье расправой. Но потом все равно просто сотри память. — И у тебя на эту проблему был такой расчет? — Да. — Почему? — Потому что это не проблема.***
С полным ощущением того, что меня развели, я просидел до конца дня. Сосредоточиться на мыслях не давал сначала племянник, потом семейный ужин. — Давайте я задам вопрос, который всех интересует. — Лили редко говорила за едой, предпочитая жрать много и молча. Мы как-то все притихли в один миг. Я, попивая воду, чтоб мама не думала, будто меня подташнивает от ее стряпни, оторвался от стакана. — Ал, что ты здесь делаешь? Мама звучно опустила вилку на стол. — Не за столом. — А когда? — спросила Лили. — Еще три дня будем делать вид, будто ничего не случилось? — А че случилось? — не понял я. Лили смотрела на меня в упор. — Где ты был? — На работе. — Где ты был почти десять лет? Я конкретно об этом. — Лили… — Что? Да, Боже, папа, да спроси ты его прямо хоть раз, чтоб ответил, что вообще происходит. Почему вы делаете вид, что все нормально? Ни черта не нормально. Он появляется только когда по уши в дерьме. Черт с ним, что он не стареет, пусть просто ответит, где он был. Мы с Лили не были дружны, как вы понимаете. И только с моим «счастьем» вынужденное заключение в Годриковой Впадине могло совпасть с ее отпуском. Для полной картины не хватало только Джеймса, которого мне начнут ставить в пример. Кстати говоря, Джеймса за столом не наблюдалось. — Только честно, — шепнул я, помогая убирать со стола. — Джеймс бросил на вас детей и уехал из страны? — Нет, в семье второму такому не место, — подслушала Лили и, опустив тарелки в раковину, скорчила мне гримасу. Мама проводила ее долгим красноречивым взглядом. Когда Лили скрылась, поднявшись на второй этаж, мама повернулась ко мне. — Джеймс все еще в МАКУСА, на задании. Лорен отправилась с ним. — Лорен? Что за Лорен? — Жена твоего брата. — А, ну да. Я не хотел думать о Лили, о родителях, не знающих, куда меня усадить, лишь бы не сбежал, о возможных вопросах. Я хотел сосредоточиться на угрозах, от которых так глупо прятался: инквизиторы и Роза. Инквизиторы и Роза — звучит как название для плохой книги. Но не дали — когда в доме есть ребенок, хотя бы один, места мало будет всем. Не знаю, как работает детское восприятие реальности, но этим маленькие микробы часто липнут ко взрослым, которые выглядят недружелюбно. Матиас вечно мучил Финна, повисая на его дредах, заставляя того шипеть, пучить глаза, но молчать. Настал мой черед — я почему-то дико понравился племяннику. — Да ёбаный в рот! — перепугался я, когда высунулся в окно покурить, а за спиной подкрался племянник и со всех сил хлопнул в ладоши, чтоб напугать своего и без того дерганного дядю. — Слушай, мы с тобой не подружимся. Надо было ему за ужином в сок капнуть немножко из фляги — уже бы спал и видел десятый сон. — Что ты хочешь? — терпеливо спросил я, выдохнув дым в сторону. — Дашь пистолет подержать? Какой-то конченый мальчик, честное слово. — Когда понадобится на нем оставить чужие отпечатки — дам обязательно. А сейчас нет. Иди спать. — Я не хочу. Я глянул на него строгим взглядом умудренного жизнью взрослого. — Как тебя зовут? — На всякий случай надо было уточнить. — Сэм. — Племянник почесал лохматую макушку. Я почему-то думал, что Шрек. Просто Сэм так смешно шепелявил сквозь щель на месте выпавшего молочного зуба, что я услышал «Шрек», когда он представился. И еще ржал, как конь, два дня подряд. А Сэм, кстати, на Шрека отзывался. — А младшего как? Фродо? — Почему? Я закатил глаза. Потерянное поколение. Клянусь, мой сын в свои девять был вменяемей. Наверное, меня тогда рядом не было. — Иди, Шрек, спать. — Расскажешь историю? У меня аж сигарета изо рта выпала. Я смотрел на мальчугана, пытаясь понять, это шутка была или нет. — Какая история? Тебе уже в Хогвартс скоро. М-да-а-а, разбаловали парня бабушкины премудрости и дедушкины сказочки. Ребенок не должен быть нежным. Его надо с самого детства макать щербатой мордашкой в суровые течения взрослой жизни. Только познав жизнь в самостоятельности и вдали от Диснея, можно вырасти в Шелли Вейн. А если сюсюкать и нежничать — вот такие вот Шреки Поттеры и заполонят планету. Детский психолог, два курса университета Сан-Хосе, на минуточку. Тем не менее, я поймал взгляд мамы, старательно поправляющей салфетку на комоде в коридоре и делающей вид, что не подслушивает. — Ладно, идем, расскажу тебе историю. — Пришлось сдаться. Дожили. Альбус Северус Поттер укладывает детей спать. Надеюсь, мама оценит эти потуги быть частью семьи. Думаю, что да, потому что, стоило мне потащиться вслед за Сэмом в бывшую спальню Джеймса, мама поманила отца из гостиной и что-то ему зашептала на ухо.***
— … и короче колумбийцы подорвались на бочках с топливом, а меня посадили на два года, но вскоре выпустили по условно-досрочному, — протянул я, теснясь на кровати. — Вот так вот. В свете ночника на меня смотрели восторженные детские глаза. — А потом что было? Помнится, маленький Матиас засыпал мигом, стоило мне начинать ему монотонно зачитывать лучшие моменты из своей курсовой работы по когнитивной психологии. Надо было повторить проверенный метод. — Все, спи. — Я встал с кровати и размял шею. — Умотал дядю. Не понимаю, почему он не хотел спать, если я своими зевками едва челюсть не вывихнул. Закрыв дверь плотно, перецепившись на пути через игрушки, я выругался шепотом и выскользнул в коридор. В доме было темно, лишь из тонких щелочек меж дверьми и полом проскальзывал свет. Выглянув в окно, навстречу свежему ночному воздуху, я сделал жадный вдох. Пахло в доме стиральным порошком, старыми коврами, едой и духотой от тлеющих углей в камине. Я уже сунул в ухо наушник, в котором звучал умиротворяющий шум поезда, но окно не закрыл, хоть рука и дернулась. В беседке, увитой плющом, горела оранжевым светом гирлянда из лампочек. Опустив на стол пачку сигарет, я выдвинул садовый стул и уселся. Лили оторвалась от телефона и взглянула на меня бесцветно. Она словно не выросла лет с пятнадцати. Все такая же мелкая и похожая на пикси. Скучающие глаза, рыжие волосы до плеч, брови широкие и прямые, как чужие на ее веснушчатом маленьком лице. Но руки хоть и худенькие, но крепкие, рельефные. Плечи, покрытые цветными татуировками, вроде и хрупкие, но не болезненно худые, как у Сильвии. Вряд ли Лили можно было заподозрить в любви к тяжелым гантелям, но выглядела она поспортивнее меня, признаюсь. Лили нахмурилась. Все как всегда — сидит в телефоне и ненавидит всех, кто ее тревожит. — Чего тебе? — Да ничего, — пожал плечами я, закурив. — Будешь или правильное питание, все дела? Лили даже не моргнула, продолжая на меня недобро коситься. — Ну ладно родители, — мирно сказал я, глядя на нее в ответ. — Но ты-то чего злишься? — Ал, я не злюсь. Я просто устала. — Расслабься, ты в отпуске. Лили хмыкнула и прикрыла глаза. — Скажи, как после всего, что произошло, после обмана, после того, как Альдо расстреляли в машине, можно было снова влезть? Не сделать никаких выводов и не попытаться жить иначе? Я прикусил сигарету. Знала бы Лили, как часто я задавал себе этот вопрос. — Думаешь, я не пытался? — Уверена, что не пытался. — Это не так просто сделать. — Заткнись и перестань оправдываться. Странно было осознавать, что Лили все эти годы оставалась на стыке двух моих миров. И тем страннее было с ней об этом говорить. Она отвернулась. Кончик вздернутого носа дрогнул. — Если сам идиот, твоя проблема. Мне жаль родителей. Постоянно за тебя переживать и думать, не спился ли ты окончательно. Что ты смотришь? Думаешь, не видно? В зеркало глянь. Я стряхнул пепел через плечо, не ответив. — И Матиас, — выпалила Лили, сжав телефон. — Ты просто его оставил. — Я искал способы… — Ты искал только оправдания, Ал. Поэтому я злюсь. Творишь просто неведомую херню, даже не с собой, а с теми, кому ты все еще дорог. И тебе плевать, ты просто возвращаешься и делаешь вид, что ничего не произошло. Меня с детства бесит то, что мы всегда ведем себя так, будто ничего не происходит. — Ничего и не происходило. — Очки бы чаще протирал. Она зажмурилась и снова отвернулась. Я вздохнул. — Спасибо, что навещала Матиаса. Он сейчас в том возрасте, когда ненавидит всех вокруг, и ты в списке ненависти в самом конце, — улыбнулся я. Лили фыркнула и заправила волосы за ухо. — Не думай, что это было одолжение тебе. Я никогда тебя не оправдывала. Хотя никто и не просил. — Но все же, Лили, — протянул я. — Ошивайся в Гальвестоне пореже. Ты ведь в курсе, да, кто такой Диего? — Да. Он хороший человек. — О-о-о, нет. — Он хоть раз тебя подставил? — Ты многого не знаешь. Хотя, по правде сказать, старик был меньшим из всех моих зол. Сильвия была коварнее, хитрее и куда как более жестокой. — В этом весь ты, Ал, — вздохнула Лили. — Вокруг тебя есть люди, которые за тебя переживают и помогают. Не задают вопросов, пускают в дом, как мама с папой. Но ты решил, что вокруг все враги. Поглядел бы со стороны, с каким лицом по дому ходишь… честно, пол помыть хочется после такого. Лили подхватила телефон, пустую чашку и поднялась из-за стола. — Спокойной ночи. — Спокойной, — отозвался я. Она зашагала в дом, не оборачиваясь на меня.***
Неделя в родительском доме тянулась своей баюкающей ленью. К выходным я уже не пытался при первой же возможности сбежать. Я банально не хотел двигаться и вставать. Урок жизни номер пятьсот девять: безделье — не только радость, но и пытка. Я шлялся вокруг дома, по периметру каменной изгороди, смотрел на видневшиеся по соседству дома, обшитые балками. Нагнетало обстановку и то, что Годрикова Впадина была отчасти уникальным селением — куда не глянь, всюду виднелся кусочек старого кладбища. Поэтому, даже разглядывая соседский дом, глаза цепляли и виднеющиеся позади древние надгробия и обелиски. Однажды на этом старом кладбище будут встречать вечность и мои родители. Они уже немолоды. Они уже стареют. Они старше старика Сантана, когда тот был убит. Я был мастером по нагнетанию и делал это довольно часто, но в тот субботний вечер, когда взгляд снова выцепил кусочек кладбища, пришло четкое понимание того, что однажды родителей не станет. Мне навеки осталось около двадцати, я не мог и не желал взрослеть. Не хотел принимать тот факт, что моему сыну не три года, не понимал, почему кузены уже не напоминали орду орущих школьников, а разбрелись своими дорогами, взрослели, седели, рожали. Умирали. Родители старели. Однажды не станет и их. Однажды дом, из которого я хотел сбежать, будет пуст. Я не могу понять и принять естественный порядок вещей. Я боюсь его до сих пор. — О чем ты думаешь? От голоса отца я вздрогнул. — Ни о чем. — Я быстро улыбнулся. — Просто. Мы поравнялись у каменной изгороди. Отец тоже уставился перед собой, на соседский дом. На кусочек кладбища. И снова мы молчали. Я приоткрыл рот, чтоб сказать, но сомкнул губы, передумав. Увидел, как отец, не поворачивая голову, дернул бровью. — Спрашивай. — Да просто задумался. Столько лет прошло уже. А все равно больно. Боль вообще проходит? — Обязательно проходит. Не уверен, что мы говорили об одном и том же. А может и поняли друг друга. Уточнять не стали, обернулись. За спиной шумел неугомонный Сэм. — Сделай оленя, дедушка! — Оленя из тебя сделает женщина лет через десять. Потерпи. — Ал, — бросил отец беззлобно и повернулся к внуку. — Сейчас покажу. Скоро и тебя научу. Я тоже обернулся и, приподнявшись, сел на изгородь. — Что он хочет? Оленя? — уточнил я, не поняв. — Патронус. Он с детства любит за ним бегать. — Ей-богу, детский сад. — Я закатил глаза и цокнул языком. — Уже надо учиться платить за коммуналку и брать микрозаймы, а он за оленями бегает. Поймав взгляд отца, я улыбнулся. — Ладно, просто вредничаю. Сам-то Патронус не умею, считай, что зависть. Отец достал из кармана брюк волшебную палочку. — Хочешь, научу? Мы переглянулись. Я сначала не поверил. — Меня? Патронусу? — Да. Хочешь? Я сглотнул скопившуюся во рту слюну. — Научи. Чуть не ляпнул: «Похуй, да». Хотя, мне бы простилось — отец просиял, услышав мой ответ. — Договорились. — Он протянул руку, а я, ухватившись, спрыгнул со стены. — Могу достать дементора. — Что? Я замешкал и потупил взгляд. — Я могу достать дементора, — пришлось повторить. — Альбус! — Дежурные тюремщики Азкабана их охотно меняют на золото. Дементоров покупают для частной охраны склепов и тайников, ты не знал? Понимая, что надо останавливаться, потому как наговорю себе на десять лет в том самом Азкабане, я умолк. Отец смотрел на меня ожидаемо устало. — Дементора я верну в Азкабан. — Хорошо, договорились, — пообещал я. — И ты назовешь имена тюремщиков, которые их продают. — Вообще не вопрос. Мы встретились взглядами снова. Достаточно суровыми. Но отец оттаял. Я не сразу тогда понял, что он хотел меня научить куда больше, чем я сам хотел научиться. И не сразу понял, почему. Мой воспаленный разум снова начал искать подвох. Подвох оказался разве что во мне. Потому что я оказался мало того, что нытиком, так еще и тупым. Запомните, дети мои, правило жизни номер три: учитесь, когда надо учиться, когда вы молоды и впитываете знания, когда ваш мозг еще не размягчился от жизненных проблем. Потому что при попытке освоить что-то из школьной программы, когда тебе уже хорошо за тридцать, ты будешь тупить, орать и дискредитировать свой образ некогда отличника. Экспекто Патронум. Давно меня так не унижали двумя словами. Судя по градусу унижения, которое я ощущал, произнося эти два слова, их некогда придумала Сильвия. Это просто коррекционная школа. Не знаю, как еще назвать мои потуги: я стоял с палочкой на лесной поляне близ кладбища, произносил эти два слова и ждал чуда. Чуда не случалось. Ни струйки серебристого пара, ни искорки, ничего. Я все ждал, когда отец махнет рукой и скажет: «Ал, иди домой, помоги маме стирать шторы». Но он терпел. Был разочарован, но терпел. Периодически подходил, поправлял мою руку, сжимающую палочку. Крепко ее ухватывал и водил своею, показывая движение — плавное, глубокое. Я старался повторять. Делал то же самое, с той же интонацией произносил заклинание, но ничего не выходило. Трижды я рвал себя в такой истерике, что готов был эту палочку покрошить на опилки. — Да блядь! — в сердцах выругался я, сжав ствол дерева так, что послышался хруст. Ель накренилась. — Не ломай ёлки, — проговорил отец. — А вы не проходили разве Патронус в школе, на старших курсах? Папа, сбегай домой, принеси чан с помоями и вылей их на меня, ведь моих собственных ощущений себя днищем явно было мало! — Не помню, — буркнул я. Конечно проходили. И у меня даже что-то скудное получалось. У нас тогда весь курс удивил педагогов скудными умениями. Что-то, похожее на Телесного Патронуса вышло только у Доминик, остальных же оценивали по системе «не выколол себе палочкой глаз — Выше Ожидаемого». — Я понял, в чем твоя проблема, — в итоге сказал отец. — Я тупой? — Нет, Ал. Ты не тупой. Тебе не хватает мотивации. У меня в голове тут же эхом отозвался голос старика Сантана, который в любой непонятной ситуации говорил, что мне не хватает пиздюлей и крепкой женщины за плечами. — Подожди! — спохватился я, когда отец присел на корточки перед пустым с виду мешком, перетянутым цепью. — Вот так сразу? — Визуализируй то, ради чего ты учишь Патронус. Не бойся, я подстрахую. Горловина мешка распустилась. Повеяло холодом. — Сконцентрируйся на воспоминании, — посоветовал отец, шагнув назад. — Самое счастливое, самое заветное. И заклинание. Все получится. Я начал машинально повторять про себя заклинание и выпад палочкой, занервничал и принялся копаться в памяти, чтоб выискать то самое воспоминание. Но все случилось так быстро! Меня обдало ледяной стужей, трава пригнулась к земле, скованная инеем, в ушах загудело, а только я навел фокус перед собой, как увидел склизкую чешуйчатую руку в черном ореоле невесомого балахона… Я вздрогнул и открыл глаза после третьего хлопка по щекам. — Ничего, бывает, — невозмутимо сказал отец, когда я сел на траве с гудящей головой. — Скушай шоколадку. И протянул мне квадратик от плитки. Я осоловело смотрел на шоколадку, на мешок, вновь затянутый цепью, на отца и пытался собрать мысли. Отец, какая шоколадка, звони в скорую, я сейчас отъеду вообще! Я уже не мальчик, у меня давление скакануло, левая рука немеет, на траве лежу, а если там клещ, это же болезнь Лайма, отец, какая шоколадка? — Как дементор оказался рядом так быстро? — Я поднялся на ноги. — Подумать даже не дал. — С первого раза ни у кого не получается, — обнадежил отец. — Продолжим? — Да, — кивнул я. — Перекурю только. Отец развел руками. — О чем ты подумал, когда вылетел дементор? Я, сидя на коряге, выдохнул дым и повернул голову. — Я даже не успел подумать. — Это должно быть сильное воспоминание, доброе. Чтоб согревало тебя, когда холодно от приближающегося дементора. Есть такое? — спросил отец. Затушив окурок о землю, я неуверенно кивнул. — Выпускай кракена. Я поднялся и, сжимая палочку, выщел вперед. «Щас ты охуеешь от моих светлых чувств, замогильная мразь», — думал я, преисполняясь энергией самовнушения. Цепь с горловины мешка упала и дементор вылетел. Он летел на меня, обдавая холодом и вонью гнилой плоти. Я опять растерялся, но взял себя в руки: не выйдет Патронус, так сдерну с дементора капюшон и выколю палочкой глаза. Или что там у него. Короче, не жить ему, я завелся. Но опять что-то пошло не так. — Экспекто Патронум! И хоть бы искорка вылетела. Глухо. Я запаниковал и принялся махать палочкой вслепую. Перед глазами темнело, я опять куда-то поплыл сквозь хруст инея под ногами, скрежет чего-то вдали, прерывистое дыхание за спиной. «Иди вперед…» Я вздрогнул и шагнул назад, прежде чем между мною и дементором возник ослепляющий серебристый щит. Дымка завесы клубилась, приняла очертания оленя и проскакала вперед, отталкивая дементора. Черная фигура взмыла вверх, но оказалась затянута магией волшебного мешка обратно тайник. Цепь на горловине затянулась. Отец опустил палочку. Серебристый олень развеялся. — Ничего. — Я удостоился хлопка по спине. — Не со второго, так с третьего. Порядок? Я прикрыл глаза и кивнул. — Ничего не вышло. Ни искорки. — О чем ты подумал? Когда пытался вызвать Патронус. — Первый… — выпалил я, но густо покраснел и решил срочно соврать. — Курс университета Сан-Хосе. Отец глянул на меня с жалостью. — Ал, это вообще не то. Я насупился. — И то, о чем ты подумал на самом деле, тоже не то. И так в жизни мало радостей, так еще и главная радость, оказывается, не радость. — Давай еще раз, — сцепив зубы, прошипел я. Домой мы вернулись лишь затемно. Да и то лишь потому, что вспомнили о том, что мать убьет нас обоих за опоздание к ужину. Я плелся позади, выжатый, раздраженный и пустой. Десять попыток — и не вышло ничего. — Наконец-то, — сварливо сказала мама, встречая нас на пороге. — Весь день не было. Но не ругалась больше. Кажется, она удивилась тому, что мы с отцом за столько часов не разругались, а я не сбежал. — Почему у меня не получается? — спросил я за ужином, ковыряя в картофеле вилкой. Отец поднял взгляд. — Ал, это сложная магия. Никто не говорил, что выйдет с первого раза. — С десятого. С десятого раза глухо. — Не думай об этом. Это не провал. — Это он и есть, — буркнул я. Есть не хотелось. — Тебе некуда спешить. Слабое утешение. Последний гвоздь в гроб вогнала Лили. — Учили Патронус? — спросила она, нарезая отбивную. — А на шестом курсе вас этому не учили, Ал? Я готов был вылить ей за шкирку горячий соус. — А ты умеешь вызывать Патронус? — Ну да. Все умеют, — ехидно сказала Лили. — Почти все. Я был убит и размазан по стене. Воткнув вилку в картофелину, представляя, что это сердце врага, я больше за столом не проронил ни слова.***
— … и однажды, оборачиваясь на пепел за спиной, ты поймешь, что единственные маяки света в омуте тлена и безысходности — это порочная нега похоти и жаркая горечь спиртного. И будешь так жить, пока не рассыплешься в пепел сам. Вот так. — Я вздохнул. Лупоглазые племянники смотрели на меня с приоткрытыми ртами. — Дядя Ал, мне не нравится эта сказка. — А это не сказка, это жизнь. И вообще, в твоем возрасте слушать сказки — это ненормально. Запомни, Шрек… — Сэм. — Запомни, Сэм, чем дольше ты слушаешь сказки, тем дольше потом будешь ходить к психоаналитику. Бери пример с брата. Он нихрена не понял, но ему понравилось. Я поднялся с кровати и потушил ночник. — Все, спать. Завтра вас ждет еще один день, полный страданий, боли и одиночества. Не дай Бог, проспите. Я вышел из детской, прикрыв дверь. Мама стояла на пороге родительской спальни и заплетала волосы в косу. — Спокойной ночи, — сказал я, свернув в комнату, которая раньше была моей. — Спокойной, Ал. Я плотно запер дверь и рухнул на кровать. С рвением человека, который принимает боль в животе за последний аккорд своей жизни и вместо посещения врача зачитывается медицинской литературой, я провел ночь в накручивании себя. Нет, я не читал про болезни и не ставил себе диагнозы на этот раз. Я листал старенький учебник по Защите от Темных Искусств за шестой курс и внимательно читал параграф про Заклинание Патронуса. Я читал описание чар, чтоб понять, где ошибка. В движении палочки, в произношение заклинания, в том, что я просто криворукий, или черт его знает почему еще. Читал и перечитывал, водил пальцем в такт движению палочкой. «Подвластны сильным волшебникам чары…» Все ясно. Сильным волшебникам. Я не был сильным волшебником. Я был тем самым парнем, который хорошо учился, но не очень понимал зачем это все вообще нужно. Оставалось смириться и жить дальше. Жил же я как-то без Патронуса. Ну вот и все. С этими мыслями я, захлопнув книгу, уснул под утро. Финн падал вниз. Мраморная плитка пола треснула под головой; его, жадно дышащего ртом, было видно еще секунду, прежде чем поток инферналов свернул с курса рухнул вниз, со второго этажа и подмял под себя распластанное на полу тело. Красная точка на желтоватой карте ликвидатора проклятий горела, мигала, и погасла. — Эй, — шептал я, мокрый под проливным дождем, цепляясь озябшими пальцами за рукав рубашки старика. Он смотрел на пробитую пулями машину. — Надо уходить. Пожалуйста… Черные глаза Матиаса расширились, прежде, чем я трансгрессировал из кафе. Тяжелый ботинок пнул меня в живот так, что я отлетел к самой мокрой решетке. Наземникус Флэтчер говорил так громко, что я не слышал своих мыслей и метался, как раненое животное, лишь бы голос стих. Я просто уже ждал этого серебристого оленя, потому что картинки мелькали по третьему кругу. И он появился, вновь оттолкнув от меня дементора обратно в волшебный мешок. — Почему так? — негодовал я, колотя кулаком по затверделой земле. — Почему он на тебя даже не оборачивается? Они же разумные существа. Отец был разочарован, мне казалось. Я его понимал. Успехов у сына знаменитого Гарри Поттера было ноль. — Наверное, ты более восприимчив. — К чему? — прорычал я. Сев на корягу, я вновь закурил. — Я бы на его месте уже не вылезал. — Я указал кивком головы на мешок. — Почему он продолжает вылезать, если понимает, что ты его отгонишь? Отец пожал плечами. — Дементоры разумны, но вечно голодны. Его тянут твои эмоции. — У меня нет эмоций. Если дементор меня поцелует, неизвестно еще кому поплохеет быстрее. Докуривая на ходу, чтоб не сидеть и не мерзнуть, я снова произнес: — Выпускай. — Ал, это не соревнование, — напомнил отец. — Выпускай, это дело принципа. Нет, какая-то жижа в плаще сильнее меня. Не Патронусом, так запинаю до смерти и разорву рот. И снова все повторилось. Гора окурков у коряги, смятая трава, бледный я и усталый дементор. Мне уже было жаль этого дементора. Домой вернулись поздно. По выражению моего лица было предельно ясно, что успехами хвастаться нельзя. Лили, благо, промолчала. — Скажи, о чем мне думать, я подумаю, — проскрежетал я за столом. — Я не знаю, что у тебя в голове, — заметил отец. — Найди в себе это воспоминание. — Да нет его. — Не может быть. У всех оно есть. Иначе бы дальше не продвигались. Ничего у меня в голове не было, кроме зависти и злости. Я перебрал все счастливые воспоминания: знакомство со Скорпиусом, удачные экзамены, новый телефон, вспомнил всех своих половых партнеров и особо яркие акты (дементор тогда даже как-то брезговал приближаться), вспомнил первый заработанный миллион, покупку дома на сваях, удачные сделки и решения суда, акции в магазине и ворованные кошельки — все, что меня радовало так или иначе, шло в ход. Ничего не дошло в итоге. Я маленький человек, у меня не было больших радостей. Я радовался теплому ветру и горячей воде в кране, не было как таковых желаний и целей, не было ничего, что в памяти грело душу. Вернее, было, но отец говорил, что это не то. И снова ночь, полная размышлений. На сей раз я не читал и не оправдывался, а горел со стыда и ненависти к своей слабости. Подумайте только: мой отец смог вызвать Патронус в тринадцать лет. В тринадцать лет! Он — сирота, выросший в доме омерзительных токсичных людей, живущий в вечном угнетении и угрозах, сумел нащупать на задворках души что-то светлое и сильное, что прогнало дементоров. И ни разу не дало сбоя с тех пор. И вот он я. Великовозрастное немощное дитя. У меня было в этой жизни все: большая полная семья, деньги, сытый желудок, все прихоти, хорошая работа, власть, влияние, хорошие любовники, друзья, жилье, путешествия, опыт. Все было. А я не мог выдавить эту радость. Не мог прогнать дементора. Кто я после такой слабости? Избалованный идиот, который только и умеет, что ныть. Дементор был сильнее меня, картинки, мелькающие в голове, тоже сильнее. Почему так? Ничто не подбадривает лучше, чем осознание того, что у ближнего тоже ничего не получается. — Слушай. — В понедельник я грузил ящики с сомнительным спиртным из дома номер двенадцать на Площади Гриммо в подогнанную Сильвией машину. — Можно спросить? Не знаю, чья это была машина, но пахло в ней кровью, а на чехле сидений оставалось растянутое застиранное пятно. Сильвия, проследив за моим взглядом, посоветовала поспешить. — Ты умеешь вызывать Патронуса? — спросил я, опустив еще один ящик в багажник. Сильвия вопроса не ожидала явно. И даже задумалась, что у меня в голове происходит, раз я задаю такие вопросы. — Конечно, — произнесла она в итоге. Твою мать! Самооценка упала еще ниже. — Прям умеешь? — прищурился я, пальцем прижав к бутылке плохо приклеенную этикетку. — Ну да. А вас разве в школе этому не учили? Я пожелал ей смерти в огне. — И какой у тебя Патронус? — Чайка. — Что? Чайка? — я расхохотался. — Хотя, да. Понимаю почему. Ты когда орешь, издаешь звуки чайки. Сильвия глянула на меня долгим косым взглядом. — Да гружу я, гружу, — пришлось буркнуть. — Ты не чайка, ты кобра.***
Я все ждал, когда знаменитый Гарри Поттер пошлет меня нахрен. Я встретил его после работы в все на той же поляне, все с тем же мешком в руках и все с тем же выражением лица. — Ал, — вздохнул отец, расстегнув форменную мантию. — Может, тебе отдохнуть? Я швырнул мешок к его ногам. — Дело принципа. Если вышло у Сильвии однажды, то у меня выйдет тем более и даже лучше. Ведь ее жизнь, так-то, говно. Все то же, что у меня, кроме друзей, любовников и семьи. И она смогла нащупать счастливое воспоминание. Отец устало улыбнулся. — Ну давай еще раз, — согласился он. И снова глухо. — Да блядь, нахуй его завязать в мешке и пустить по реке! — рычал я, пиная корягу. Отмахнувшись от отца, его Патронуса, картинок в голове и звуков из прошлого, я принялся яростно ходить. — Вот что опять не так?! — выпалил я, оторвав ладони от лица. Отец спрятал волшебную палочку. — О чем ты думал? Один и тот же вопрос, звучащий уже в сорок третий раз. — Как можно о чем-то думать, когда у меня голова кругом от того, что я вижу! — А что ты видишь? Мы встретились взглядом. — То, что касается только меня, — произнес я. — Тогда у тебя не получится. Пойдем домой. Я чувствовал, как гримаса сходит с лица. — Почему не получится? Отец, перекинув мантию через руку, обернулся. — Потому что счастье, которое касается только тебя, нельзя считать настоящим. — Да я не про счастье, а про то, что вижу, когда дементор рядом. — А я про счастье. Мне вдруг показалось, что если я не сделаю все так, как надо, сейчас, то это будет последний раз. В конце-то концов, сколько можно мучиться с нерадивым учеником? — А если нет у меня ничего такого? — Не может быть. Иначе бы дальше не продвинулся. Я совсем сник. Отец смотрел на меня мягко, но без жалости. — Еще один раз? Или идем домой? Я глянул в сторону тропинки, ведущей из леса к главной улице. — Перекурю и еще раз. Сидя на коряге и ковыряя кроссовком ямку в земле, я сжимал сигарету зубами и думал. Все хорошее, что можно было, уже перебрал и перепробовал — это не испугало дементора. Его, голодного и несчастного, отгоняемого то и дело серебристым оленем, это только взбесило — иначе как объяснить, почему раз за разом картинки в голове мелькали быстрее, отчетливее, ярче. Этот миг становился дольше и дольше, а я все сильнее ждал серебристого оленя, уже не надеясь на собственные чудеса. — Готов? Конечно, нет. Но, затушив сигарету о мокрую траву, поднялся на ноги. — Выпускай. Цепь с горловины мешка соскользнула. Темная фигура в балахоне с хрипом, уже явно матерясь на дементорском языке, вылетела из мешка мне навстречу, вновь даже не оборачиваясь на стоявшего позади отца. Я заочно приготовился ползать по земле и молить о пощаде. — Экспекто Патронум! Дементор не дрогнул. Дрогнула палочка в моей руке. Я попятился назад, чувствуя, как сознание уносит в темный омут зыбкого страха. Губы задрожали, а чешуйчатая костлявая рука дементора тянулась к моему лицу. И вдруг память подкинула мне похожий образ. Костлявая рука, длиннопалая с острыми ногтями так же тянулась к моему лицу, и так же я тогда испугался и задержал дыхание. Но длинные, покрытые блестками ногти не выкололи мне глаза, и душа моя никуда не улетела тогда. Пальцы лишь аккуратно, не оцарапав нижнее веко, утерли мне слезу. Мой взгляд остекленел, когда замелькали картинки в памяти. Но не те, что подкашивали меня снова и снова. На сей раз было ярко, как никогда. Худая надушенная ладонь Вэлмы Вейн, утершая мне слезы. Покрытая синюшными татуировками рука старика Диего, стиснувшая меня в охапку коротким приветственным объятием. Теплые пальцы Джона Роквелла, сжавшие мои дрожащие руки, когда с них упали кандалы. Доминик, зарядившая мне шутливый подзатыльник за какую-то глупую шутку. Холодное примирительное рукопожатие со Скорпиусом, всегда оканчивающееся улыбкой того, кто первым не выдержит серьезность момента. Тычок под ребра от ржущего в сторонку Луи, когда я ляпнул матерный тост на свадьбе друга и кузины. Кулачок Шелли Вейн, протянутый мне для прощания. Сдержанный и осторожный тычок в плечо от Матиаса, всегда резко и из ниоткуда возникающего позади. Дрогнувшие на миг тонкие пальцы Сильвии, схватившиеся за мою ладонь над горящим мусорным пакетом. Бесконечно терпеливая рука отца, поднимающая меня с земли вот уже четвертый день подряд. Я задохнулся этим чувством, ощущал кожей, до мурашек чужие прикосновения. Щекотка блестящих длинных ногтей, старые выцветшие татуировки, теплые, не под стать ледяным глазам, пальцы, тонкие запястья, узкие ладони, крепкие рельефные бицепсы, маленький кулак с выступающими костяшками, гладкая бронзовая кожа, жилистые хрупкие руки — и снова, опять по кругу пронеслось. Тепло чужих прикосновений было сильнее страха. А страха-то уже и не было. Серебристая вспышка оказалась такой силы, что я дернулся и отвернулся. Уже принял свое поражение — снова за меня вступился отец, и опустив палочку, прищурено глянул вперед. Я видел отца позади, сияющего, радостно глядящего вверх. Его приоткрытый рот тянулся в широкой улыбке, глаза тоже щурились и слезились от яркой вспышки. Он что-то понимал, куда-то смотрел, а мне потребовалось еще мгновение, чтоб понять — серебристый свет льется из кончика моей волшебной палочки. Я не верил. Столько попыток, но не верил. Тоже смотрел вверх, на тянущийся шлейф света, сжимал палочку так крепко, что рука задрожала судорогой. Шлейф тянулся вверх, обволакивал нас неровным кругом, а тянула его большая, сотканная из тысячи белесых искр птица. Крупная, похожая на лебедя, но с длинным хвостом, от которого и тянулся свет — она спикировала, взмахнув широкими крыльями, облетела и меня, обдав невесомой завесой защитных чар. Я что есть сил дернул волшебной палочкой. Птица изменила направление, а дементор, сжавшийся до кома лохмотьев, нырнул обратно в мешок. Отец крепко затянул цепь на горловине, а я опустил палочку. Птица, облетев еще кружок, растворилась, как туман, оставив после себя лишь парящие серебристые искры, похожие на крохотные снежинки. — Браво! — отец ликовал куда больше меня. Я пока не понял. — Это было оно? — Это было оно, Ал! Его улыбка была заразительной. Я тоже улыбнулся. — А ты говорил, что первый курс университета Сан-Хосе — это не то! Отец рассмеялся. — Как скажешь. Я с трудом перевел дыхание и вновь достал сигарету из пачки. — Ты считал, с какого раза вышло? — спросил я, чиркнув зажигалкой. — С сорок четвертого! — Какая разница. Ты видел, какой силы это был Патронус? Он бы отогнал не одного и не трех дементоров! Конечно, отец говорил это, чтоб я не начал копать себя за неудачи. Но я все равно не спорил. — А его форма? Я видел такую лишь у одного человека, но узнал сразу. И я потрясен тем, что так получилось в итоге. Хотя… наверное, не могло получиться иначе. — И у кого ты видел Патронус такой формы? — поинтересовался я. — У того, чье имя ты носишь. У Альбуса Дамблдора? Я вскинул бровь и выдохнул дым. — У него был Патронус-гусь? — Феникс. — Не, пап, у меня скорее хромой гусь. — Дурак ты, Ал. Пойдем домой. Не став вступать в полемику касательно того, чем отличается феникс от гуся, мы направились в сторону дома. — Знаешь, — проговорил я, когда мы поднимались по тропе вверх. — Во второй раз я в жизни этого не повторю. — Да ладно тебе. Научишься снова. Ты парень принципиальный. Мама встретила нас на крыльце. Даже издалека я видел, что она раздражена. — Вы что оба, издеваетесь надо мной? Где пропадаете все время? — Разносим с папой закладки. Гарри Поттер — первый в мире мракоборец-кладмен. — Ал! — Все, все, уже пришли, — замахал руками я. Ужин прошел без драк. Хотя мама на нас с отцом шипела. — Да ладно тебе, — усмехнулся отец. Кажется, более ничего в этом мире не могло испортить ему настроение. Вечер прошел уже привычно. — … вроде Принц с Золушкой в конце остались вместе, но их брак — это испытание. Потому что выбирать себе жену по размеру ноги… ну я хуй знает, не очень это правильно. Хотя, если ты фетишист, почему бы, собственно, и да. — Я перевел взгляд на трехлетнего младшего племянника. — Так, ну это тебе еще рановато. — А мне? — спохватился с соседней кровати Сэм. — Рука в говне. Спи. Я выключил ночник. — Удачи вам, Лорен и Джеймс. После моих сказок, вам еще долгие годы лечить детей от энуреза, — протянул я, шагая по коридору. Только добравшись до кровати, я понял, что совершенно выбился из сил. Но не засыпал довольно долго, водя палочкой плавно и наблюдая за тем, как под темным потолком парит серебристый феникс. Я почти уже заснул, когда старенький кнопочный телефон рядом завибрировал так громко, что задребезжали окна. Абонент, подписанный у меня, как «Мигрень» срочно требовал моего внимания в, минуточку, глянул на циферблат, половину третьего ночи. — Если тебе не дает жена, не звони мне. Ты упустил свое счастье, Малфой. Скорпиус фыркнул. — Поттер, — услышал я. — Понимаю, что поздний час, а ситуация призывает к осторожности, но не знаешь ли ты случайно кого-то, кто может взломать самую охраняемую дверь министерства магии, не задавать при этом вопросов и принять в награду бутылку хорошего виски? Я привстал. — Какой? — Виски? Только Эдинбург. — Замок какой? Повисла пауза. — А какой надо? Друг тупил. Я немного пьян. На кону бутылка. Значит, мы обречены на успех. — Сувальдный, цилиндровый, реечный? — спросил я нетерпеливо. — Пиздец сложный, — ответил Скорпиус. Я вздохнул и включил лампу. — Ты в квартире? — Да. — Буду через десять минут. — Я отключил вызов и присел у рюкзака. Покопавшись и вытянув увесистую связку отмычек, я выпрямился и, понадеявшись на то, что ночью меня не думают тревожить, трансгрессировал.***
Скорпиус Малфой не успел насладиться утренним кофе. Этим ритуалом начинались всегда первые полчаса рабочего дня. Если же ритуал не случался, значить это могло лишь коллапс и катастрофу. — Где он? — Генри Тервиллигер влетел в общее помещение департамента и смел со стола Скорпиуса бумаги. Скорпиус вжался в спинку стула. — Кто, сэр? Лорд был багровым от злости. Но, понимая, что за его эмоциями наблюдают все подчиненные, с трудом взял себя в руки и зашагал в кабинет. Скорпиус, бережно поправив форменную мантию, направился следом. — Философский камень, — прорычал Тервиллигер. — Он исчез. — Да быть не может, — отозвался Скорпиус. — Иначе я бы с раннего утра уже устроил государственный переворот. Тервиллигер даже не улыбнулся. — Я знаю, это ваших рук дело, Малфой! Вздумали играть со мной и с Британией в свои игры? — Да ну что вы, сэр. Мне хватило одного сверженного диктатора в карьере. Тервиллигер ударил ладонью по столу. — Вы не имели никакого права забирать камень из Отдела Тайн! Кем вы себя возомнили? Скорпиус промолчал, чтоб не ответить, что богом. — Я уничтожу вас, Малфой. — Повторите. — Я уничтожу вас! — Хорошо, я запомню. Но, можно спросить, с чего вы взяли, что я украл камень? Я не вор. Аккуратные усы лорда Тервиллигера раздувались от неспокойного дыхания. Сложно сказать, что его бесило больше: пропажа камня или же спокойствие главного подозреваемого. — У нас непростые с вами сейчас отношения, давно перешедшие на… личные. — Скорпиус склонил голову. — Но Малфои держат свое слово. Я обещал, что камень останется в Отделе Тайн. — Его там нет. — Плохо искали. — Так может, покажете мне? — С удовольствием, Генри. Служащие департамента смолкли, когда эти двое вышли из кабинета и спешным шагом направились к лифту. Тервиллигер аж прихрамывал, путаясь в длинной мантии. Не здороваясь ни с кем, и не стесняясь толкать идущих навстречу волшебников. — Поттер! — увидев в толпе главного мракоборца, крикнул он. — Вы-то нам и нужны. Гарри Поттер приблизился и замер рядом, у лифта. — Что стряслось, Генри? — Если этот делец выкрал камень — немедленно отправьте за ним дементоров. Британия вздохнет спокойно, когда Малфой окажется в Азкабане. — Вообще похуй, — протянул Скорпиус. — Мой Альбус всех раскидает фениксами. Мистер Поттер побледнел, но умолчал. Двери лифта звякнули. Не дожидаясь, пока кто-либо еще из очереди ожидающих к ним присоединится, Тервиллигер нажал на кнопку. Лифт дернулся и двинул вниз. — Отдел тайн, — произнёс прохладный женский голос. У широких дверей которого уже дежурили невыразимцы. Скорпиус вошел внутрь первым. — И что дальше, Генри? Тервиллигер, шагая вдоль длинных пустующих полок, остановился в совершенно круглой каменной комнате, окруженной со всех сторон одинаковыми дверями. Отперев мудреным заклятием одну из них, ту, что была по прямой, он вошел внутрь. В этой темной комнате парили над потолком уменьшенные копии планет и звезд. Они плавно и бесшумно двигались вокруг пылающей копии Солнца. Под Солнцем же располагался постамент, похожий на поилку для птиц. Постамент пустовал. — Камня нет, — пророкотал Тервиллигер. — Куда смотрели ваши невыразимцы? — Поттер, вы на чьей стороне? — Здравого смысла. Обернувшись к Скорпиусу, лорд Тервллигер вскинул брови. — Вы считали наладить свои дела гнусным воровством? Малфои не впервые врываются в Отдел Тайн, я погляжу. И времена вашего Покровителя уже давно прошли, а повадки остались теми же. — Повадки Малфоев действительно не изменились. Мы по-прежнему живем так, чтоб у наших врагов горела жопа. И, черт возьми, я не опозорил честь семьи. — Скорпиус ехидно хмыкнул. — Но, Генри, кто вам сказал, что камень исчез из Отдела Тайн? Я ведь обещал, что он никуда не денется. Малфои не только поджигают чужие зады, но еще и держат слово. Тервиллигер едва дышал. — Я, как создатель и собственник, лишь принял меры по его защите. Ничего не пропало из Отдела Тайн, смею заверить. Прошу за мной. Скорпиус первым покинул комнату с планетами. Вновь оказавшись в круглом коридоре, он выбрал дверь слева и провел палочкой по ее стыку со стеной. Тяжелая дверь распахнулась, обдав гостей холодом. Темное помещение казалось бескрайним. Оно не имело ни очертаний стен, ни пола — все слилось черно-серым цветом, и лишь один источник света озарял непроглядную тьму — лившееся в самый центр высокого постамента лунное сияние. Сияние озаряло громадную древнюю арку, завешенную струящимся сероватым дымом. — Комната Смерти. — Скорпиус поднялся по ступенькам, расходившихся вокруг постамента амфитеатром. — Прозаично, не правда ли? Тервиллигер следовал за ним, не говоря ни слова. Поднявшись к арке, Скорпиус обернулся. — Камень здесь. Лорд завертел головой. — Где? Скорпиус осторожно просунул руку в арку. Мышцы под его кожей напряглись, дыхание участилось, но рука вдруг исчезла, наполовину скрывшись за дымовой завесой, вблизи больше похожей на текучую воду. — Здесь же. — Рука вытянула сквозь завесу большой темно-алый минерал с неровными сколотыми краями. Тервиллигер раскрыл рот. Скорпиус, глядя на него в упор, вернул камень обратно. — Только вот достать его и владеть им сможет лишь тот, кто не боится шагнуть в арку. Тот, кто уже видел смерть. Ну разве это не лучший способ делать наше общее дело — защитить камень? Ничто живое его уже не тронет. Ни-ко-гда. Скорпиус скосил взгляд. — Азкабан отменяется, мистер Поттер. Спасибо. И кивнул. Мистер Поттер, кивнув в ответ, покинул Комнату Смерти. В комнате остались двое. — А теперь, Генри, — процедил Скорпиус Малфой, спускаясь со ступеней. — Камня вам не видать. Никому не видать. И теперь моя очередь ставить условия. Пройдемте, разговор предстоит долгий. И направился к двери. Тервиллигер сокрушенно смотрел в арку, дрожа от ярости. Скорпиус обернулся. — Вы можете попытаться достать его. Но я сказал вам идти за мной. И в комнате, когда за Тервиллигером закрылась дверь, не осталось никого.